Текст книги "Крючок для пираньи"

Глава пятнадцатая
Кабацкие напевы

Ресторан был под стать гостинице – исполинских размеров, занимал все левое крыло нижнего этажа. Хватало и толстенных колонн, и лепнины, и зеркал, а вот клиентуры не хватало, хоть ты плачь. Когда они пришли сюда впервые, сразу определили, с первого взгляда, каким именно манером администрация ввела свои новшества, протягивая ножки по одежке. Добрых три четверти великанского зала было погружено в полумрак, и столики там выглядели так, словно за них никто и не садился с момента торжественного открытия. Так оно наверняка и было. Чтобы попасть на ярко освещенную четвертушечку, приходилось пройти немалое расстояние в полутьме, слегка оживляемой негромкой вечерней жизнью, – у колонн вольготно обнимались парочки, в самом темном углу кому-то начищали морду лица, делая это хватко и почти бесшумно, без стандартных пьяных воплей, а значит, люди были по здешним меркам серьезные.

Оркестр был живой, по наблюдениям Мазура, начавший еще со вчерашнего дня праздновать какое-то эпохальное событие вроде двухсотлетия самогонного аппарата, – но держались лабухи относительно прямо и по струнам-клавишам, в общем, попадали. Через раз. Местный вокал представляла крашеная блондинка в коротеньком красном платье, энергично мотавшаяся по огромной эстраде, держа микрофон на длинном шнуре так, словно хотела повторить подвиг народовольцев – запулить воображаемую гранату в зал, на кого бог пошлет. Бомбометательница задорно выкрикивала:

 
А он такой,
Мой новый парень, просто чумовой!
 

Как водится, особого внимания на нее не обращали, только сидевшие у самой эстрады растроганно созерцали аппетитные ляжки заполярной дивы.

Кацуба аккуратно налил себе водочки, не усердствуя чрезмерно, задумчиво подержал стаканчик перед лицом, выпил залпом. Мазур деликатно полуотвернулся, разглядывая зал. Следовало оставить майора наедине с собой, он сам бывал в подобных ситуациях и прекрасно понимал, что должно твориться на душе у напарника. Всегда тяжело терять своих, в особенности если нет возможности расслабиться, нужно работать дальше… И никакое выражение сочувствия тут неуместно, все, что ты можешь сказать, непременно окажется надуманным и фальшивым.

Кацуба был профессионал. Он нисколечко не выбился из роли, лицо и движения оставались прежними, даже черная печаль в глазах свободно могла сойти за обыкновенную меланхолию – мало ли по каким причинам человеку легонько взгрустнулось?

– Глупо, – сказал Кацуба тихо, куда-то в пространство. – Из таких переделок выходил, а здесь, в заполярном улусе, нарвался…

Мазур помалкивал, прекрасно понимая, что никаких реплик не нужно, их от него и не ждут. Он только подумал: так оно обычно и бывает, нарываются в конце концов даже самые опытные, а те, кто остался в живых, если предельно откровенно, горюют еще и оттого, что лишний раз подтверждается: бессмертных на этом свете нет. Как-то рывком вспоминаешь, что ты и сам не бессмертный, начинаешь примерять на себя деревянный сюртучок, всерьез задумываешься, что там, за порогом…

Он разглядывал зал, без труда определяя, где тут импортный народ, где отечественный. Дело, конечно, не в одежде, по ней не отличишь, не те времена. Немногочисленные забугорные индивидуумы держались так, как привыкли на исторической родине – придя в кабак, знали, что выполняют этакую светскую повинность, далекую от настоящего веселья. Народец же российский (изрядно разбавленный сынами гор) твердо знал, что хочет он кардинально иного – за свои денежки и себя показать, не боясь выглядеть малость придурковато, и других посмотреть, таких же.

Аллах ведает, как тут веселились в другие дни, но сейчас картина была относительно пристойная – под столом никто не валялся, не тащили танцевать из-за столиков чужих дам, а горный народ держался удивительно тихо. Причиной, конечно, стал Нептун – неподалеку за тремя сдвинутыми столиками восседала его компания, а сам он громоздился на почетном месте, в торце, озирая свое воинство с гордой уверенностью орла-атамана. Каковое чувство подпитывалось еще и тем, что левой лапищей он приобнимал столичную штучку Свету, по-настоящему стильную и яркую на фоне примитивненьких местных фемин. На него косились почтительно, избегая проявлять чересчур уж явный интерес к вызывающе скрещенным Светиным ножкам. Вряд ли Нептун знал слово «этуаль», но на чем держится авторитет, должен был соображать прекрасно. Мазур давно подметил, что бугай Гриша старается держаться со всей возможной светскостью – первый парень на деревне, захомутавший питерскую красотку, а питерская красотка, конечно, подыгрывала ему с незаурядным актерским мастерством. Идиллия, одним словом.

Белозубого плакатного красавца Васи в гостинице уже не было – после недолгого военного совета (два голоса «за» при отсутствии как «против», так и воздержавшихся) его отправили жить-поживать на «Морскую звезду». Чему он был только рад. После жуткой находки на «Вере» Вася не то чтобы сломался – но испугался надолго, а случившееся с Шишкодремовым бодрости духа ему прибавить не могло. А поскольку напарник Мазуру какое-то время необходим, проще принять меры сразу, не дожидаясь вполне возможных срывов…

– Нептун прется, – сказал Мазур.

Кацуба поднял глаза – собранный, готовый к любым неожиданностям. Вряд ли грозили неприятности, впрочем, – верзила надвигался довольно-таки мирно, один-одинешенек, не выказывая пока желания разбивать им бутылки о головы.

Он сел, без жеманства опорожнил налитый Кацубой стаканчик, посопел и сообщил:

– За пушки спасибо. Правильно сделали, что отдали. Может, мы с вами кашу и сварим…

– Смотря какая крупа попадется, – сказал Кацуба.

– А неплохая. Лишь бы вы меня кинуть не вздумали.

– Так что, поговорим?

– Не спеши, – сказал Гриша. – Поспешишь – людей насмешишь. Я вам пока одно скажу: до вашего Роберта мы никакого касательства не имели. Не наша манера.

– А чья? – спросил Кацуба небрежно.

– Если бы я знал, – досадливо причмокнул верзила. – Тут последнее время засуетились всякие… прыткие. И скользские. Никак за шкирку не ухватить, как ты ни бейся.

– И тебе, конечно, это поперек горла, – уверенно сказал Кацуба. – Ты тут человек номер один – и вдруг начинают сквозить по переулочкам непонятные типчики…

– Да не такие уж и непонятные, – заключил Гриша. – А что, ты бы на моем месте сидел сложа ручки? Такие места горбом зарабатывают и первому попавшемуся нахалу не отдают…

– А что, отнять пробуют? – небрежно спросил Кацуба.

– Руки коротки, – насупился Гриша. – Поотшибить можно. И ты тоже запомни для начала – через мою макушку перескакивать не стоит. Или у нас будет консенсус, в смысле сердечное согласие, или ни черта не получится. Дело богатое, всем хватит… Ты книжки про клады читал?

– Приходилось, – кивнул Кацуба.

– Помнишь, когда кончалось сплошной порнографией? Когда народец начинал резать друг друга, толком и не дождавшись дележа. А те, у кого хватало соображаловки поделить по уму и разойтись, жили долго. Очень я хочу верить, что ты, Иваныч, из тех, кто делит по уму, Светка мне старательно вкручивает… Однако присмотреться надо, не корову покупаешь…

Он шумно отодвинул стул и вальяжно отправился назад. О чем-то потолковал с соседом справа, поднялся, подхватил Свету, и они удалились в полумрак. Оставшись без атамана, казаки-разбойники оживились, расселись непринужденнее.

– Осторожничает, обормот, – хмыкнул Кацуба. – Ладно, поиграем блесной… Ибо выбор невелик.

– Слушай, – сказал Мазур. – Я от тебя не требую раскрывать особо потаенные секреты, но можешь ты мне сказать откровенно – здешние милицейские чины не получили ли нечто вроде указания? Не трясти из нас душу? Или что-то вроде? Глаголев, подозреваю, мог договориться…

Начальник здешнего уголовного розыска, здоровяк в капитанском чине, приехав осматривать труп Шишкодремова, доставил Мазуру с Кацубой не так уж много неприятных минут. Мог вцепиться и энергичнее, учитывая, что они были здесь совершеннейшими чужаками, да вдобавок посланными в командировку не могучим банком и не администрацией президента – всего лишь неким научным институтом. По нынешним временам – нечто среднее меж цыганами и челноками, имидж и отношение соответствующие.

А так, в общем, обошлось – без каверзных вопросов, почти без извечной милицейской тяги подозревать всех и вся. Как будто на Мазуре и не висела история с бегством от патруля и скандальным вызволением из цепких лап закона.

– Так я тебе и сказал… – усмехнулся Кацуба одними губами. – Дело, Вова, не в недоверии. А в простой и примитивной истине: если человек уверен, что за спиной у него нет никого и ничего, он от безысходности чудеса делает… Не обиделся?

– Не особенно, – проворчал Мазур. – Меня эта нехитрая теорема частенько по жизни сопровождала…

– Вот и ладушки. Твое дело – ударно работать, а улаживание неприятностей висит на отце-командире. Ты ведь не горишь желанием взвалить на свои плечи сей груз?

– Господи упаси, – искренне сказал Мазур. – Я в армии третий десяток лет, отучился лезть в отцы-командиры…

Кацуба уставился через плечо Мазура округлевшими на секунду глазами, тут же справился с собой, однако вид по-прежнему был такой, словно против некоторых деталей его мужского экстерьера внезапно использовали нехитрое сельскохозяйственное орудие труда. Тихо сказал:

– Оглянись-ка, только не особенно башкой верти… Сиди себе непринужденно, глянул-отвернулся…

Мазур повернулся с ленивым видом. И тоже испытал некоторый шок, подходивший под ту же поговорку.

За столиком неподалеку устраивались двое американцев, с которыми по приезде вышла в коридоре легонькая стычка. С ними была дама. Либо Мазур с Кацубой одновременно стали страдать одной и той же зрительной галлюцинацией (что с медицинской точки зрения решительно невозможно), либо там и в самом деле сидела очаровательная Джен Деспард, стойкий оловянный солдатик из ФБР, которую Мазур не чаял увидеть когда-нибудь в этой жизни (о чем иногда мимолетно сожалел). Те самые темные волосы, осанка, слегка хрипловатый голос…

– Не протирай глазыньки, не надо, – тихо посоветовал Кацуба. – Никуда она не исчезла, так и сидит… Нас, по-моему, еще не срисовала.

– Но это же она…

– Ценное замечание, – кивнул Кацуба. – Если это не она, готов вместо тебя нырять в холодную водичку…

– Что делать будем?

– Честно тебе признаюсь, не представляю, – сказал Кацуба. – С одной стороны, маскироваться мы обязаны только перед согражданами, с другой – притворяться мирными учеными велено перед всеми. Приказ красотку Джен не предусматривал. Н-да, коллизия. Меня в таком виде родная мать, льщусь надеждой, не узнает, а вот с тобой хуже… Все!

Слегка повернув голову, Мазур обнаружил, что свалившаяся как снег на голову неведомо откуда и зачем мисс Дженнифер зацепила-таки его взглядом, отвела глаза, снова уставилась с видом человека, добросовестно пытающегося вспомнить, при каких обстоятельствах и когда доводилось лицезреть странно знакомую физиономию…

Узнала, сомнений нет. Наверняка минуту назад они с Кацубой выглядели точно так же. На очаровательном личике в темпе вихря проносится гамма самых разнообразных чувств, – а мысли, ручаться можно, являются зеркальным отражением их собственных мыслей, лихорадочной попыткой в темпе что-то придумать, выбрать линию поведения…

Все это было бы даже смешно. При другом раскладе.

– Срисовала, – констатировал Кацуба.

– Вот именно, – сказал Мазур, снова поворачиваясь к нему. – Как она там?

– Сидит с неописуемым выражением мордашки. Лектор из общества трезвости, у которого во время вдохновенной проповеди перед огромной аудиторией упала из-под полы бутыль самогона. И – вдребезги, со звоном и запахом… Оклемалась немножко. Пока не собирается делиться со спутниками своими впечатлениями и открытиями.

– А они как?

– Они себя ведут, как и положено этнографам, оказавшимся в селении амазонских индейцев… По совести, друг мой, отсюда следует немедленно улетучиваться. Бежать сломя голову на судно и сообщать по радио наши новости. Однако неизвестно, как она наше поспешное бегство расценит и что из этого выйдет. Послал черт сюрпризец… Ладно, сидим пока. – Он глянул на Мазура с уже знакомой гримасой, за которой обычно следовала какая-нибудь нахальная идея. – Герр Микушевич, а не пригласить ли вам девушку потанцевать? Интересно мне, как она себя поведет…

Мазур со вздохом поднялся, подошел к столику и по-русски пригласил, как надлежит. Оба здоровяка, безусловно, прекрасно его помнившие, уставились хмуро. Теперь он видел, что никакого совпадения, двойника быть не может, это и в самом деле Подруга Тарзана…

Она ответила, что не понимает по-русски, – не пролепетала, себя не помня от волнения, но и хладнокровной отнюдь не выглядела. Узнала, конечно…

– О, вы иностранка? – удивился Мазур уже на английском. – Понимаю ваш язык… Разрешите все же пригласить?

Ребятки охотнее всего заехали бы ему по роже – но, такое впечатление, тоже скованы предписаниями и инструкциями. Слегка пожав плечами, Джен с обреченным видом выбралась из-за стола. Полупьяные лабухи очень кстати изображали нечто медленное, способное в здешних условиях сойти за танго.

– У вас какие-то проблемы? – светски спросил Мазур, вполне джентльменски держа ее в объятиях.

– Да нет, почему вы решили…

Мазур смотрел ей в глаза, испытывая самые разнообразные чувства. Это была она, она была очаровательна – и напугана, зажата…

– Я вас здесь никогда прежде не видел, – продолжал он все так же светски.

– Я вас тоже, – ответила она суховато, не попадая в такт. – Вы англичанин?

– Нет, русский, – сказал Мазур, ломая голову – назваться Микушевичем или это выйдет нарушение приказа? – А вы? По-моему, у вас американский акцент…

– Угадали, – сказала Джен напряженно. – Я из Нового Орлеана. Слышали про такой город? Орлеан – во Франции, а у нас – Новый…

На миг она стала прежней Подругой Тарзана – смелой, дерзкой, с острым язычком. Не без труда прогнав воспоминания, Мазур сказал:

– Наслышан. У меня там жила одна знакомая, помощница окружного прокурора… Или нет, она жила в Пенсильвании…

– Ах, вот как… – натянуто улыбнулась Джен.

– И какими судьбами очаровательную американку занесло в столь дикие места? – спросил Мазур.

– Журналистика, – пояснила Джен, у которой, об заклад биться можно, на языке вертелись матерные словечки. – Я корреспондент «Нью-Орлеан геральд»…

– Интересная газета?

– Мне нравится.

– А можно узнать, как вас зовут?

– Джин. Джин Бейкер.

– Джин… – задумчиво произнес Мазур. – Имя красивое, но вам, по-моему, больше подходит «Джен». Сам не знаю, отчего мне это в голову взбрело…

– А вы?

– Простите?

– А вас каким ветром сюда занесло?

«Девочка слегка опамятовалась, – понял Мазур. – Она всегда была не из робких. Не похоже, чтобы боялась. Удивлена, конечно, в меру ошарашена, но страха не просматривается… Легально здесь, выходит? Но какого черта тут понадобилось ФБР?»

– Я здесь работаю, – сказал он. – На гидрографическом судне.

– А можно узнать, как вас зовут?

– Микушевич, – сказал он.

– Это имя или фамилия?

– Фамилия, – сказал Мазур. – А имя– Владимир.

– Владимир… – задумчиво произнесла она. – Имя красивое, но вам, по-моему, больше подходит «Кирилл». Сама не знаю, отчего мне это в голову взбрело…

– Вот теперь я вижу, что напрасно решил, будто у вас какие-то проблемы… – ухмыльнулся Мазур. – Но сначала…

Его довольно бесцеремонно похлопали по плечу. Сердито обернувшись, Мазур увидел мрачно-грозного милицейского лейтенанта. Обнаружил, что Кацуба, стоя, расплачивается с официанткой.

– В чем дело? – спросил Мазур, отнюдь не возрадовавшийся появлению нового лица – беседа начинала принимать интересный оборот.

– Гражданин Микушевич?

– Ну.

– Пройдемте.

– Куда?

– Пройдемте, – веско повторил лейтенант свою магическую формулу. – Вон, начальник ваш уже собрался…

– Извините, мисс Бейкер, – сказал Мазур насколько мог непринужденно. – У меня внезапно обнаружились срочные дела… но я надеюсь, мы еще увидимся?

Она холодно кивнула с видом английской королевы, к которой в окно Букингемского дворца заглянули два ханыги и принялись просить штопор:

– Возможно, мистер Микушевич…

…Насильственная смерть всегда нелепа и тягостна. Особенно когда она внезапно настигает тех, кого ты час назад видел живым и веселым. Тут уж душа переворачивается вовсе мучительно…

Они так и лежали рядышком на грязноватом брезенте, который кто-то догадался подстелить на бетонный пол морга, – Света, чьей настоящей фамилии Мазур так и не знал, в распахнутом модном плаще, вишневом платье и пестром шарфике, и здоровяк Гриша-Нептун, на которого людям непривычным лучше было не смотреть, – попавшая в затылок пуля проделала выходное отверстие пониже глаз… Лицо Светы, удивительно спокойное – так бывает с настигнутыми пулей неожиданно и умершими мгновенно, – оказалось нетронутым, ей прилетело под левую лопатку, в сердце, и на вишневом пятно крови казалось попросту темным.

– Ну, и какие у вас будут соображения? – начальник местного угро, тот самый здоровенный капитан Жечкин, уставился на Кацубу без всякой приязни.

Бородатенький интеллигент, потрясенный увиденным до последней степени растерянности, жалко и беспомощно пожал плечами:

– Какие тут соображения… простите… – он старательно подавил приступ рвоты. – Можно, мы отсюда уйдем?

– Ну, давайте, – капитан первым вышел в мрачный прохладный коридор. Где-то поблизости бубнили два пьяных голоса – здешние работнички (Мазур не помнил, как они называются) выясняли какой-то неотложный производственный вопрос, спорили, чья очередь что-то там делать. У входной двери торчали два сержанта, откровенно дожидаясь, когда им разрешат отсюда убраться.

– Какие же тут соображения… – промямлил Кацуба. – Кто ее так?

Капитан смотрел на него исподлобья, Мазура он словно бы и не замечал.

– Ищем, гражданин Проценко, ищем… Вы опознали того человека?

– Господи, да у него и лица-то нет…

– А такая фамилия – Соловаров – вам что-нибудь говорит?

– Впервые слышу.

– А – Нептун?

– Ну… морской бог…

– Что она делала на улице во втором часу ночи?

– Представления не имею, – убитым голосом сознался Кацуба. – Вы поймите, она, собственно, к моей группе отношения и не имела, просто поехала с нами, как журналистка… Где она бывала, с кем знакомилась, не мое дело…

– Значит, никаких соображений у вас нет?

– Помилуйте, какие соображения? Ужас, что же это… Сначала Роберт, теперь она… Ограбили?

– Насколько я помню, покойного Шишкодремова никто не грабил, – сказал капитан. – А что до гражданки Шваровой… Знаете, никто ведь не слышал выстрелов. С глушаком был стволик-то, скорее всего… Так-таки вам мне и нечего сказать, Михаил Иванович?

– Решительно не представляю…

– А вам?

Мазур пожал плечами.

– Мешков! – позвал капитан одного из сержантов. – Отвези назад в гостиницу… этих. Чтобы новых трупов не было. А утречком, Михаил Иванович, уж будьте ласковы, оторвите время от ученых трудов, зайдите ко мне. Полагается с вас показания снять, такой порядок…

Он смотрел с неприязнью, которой ничуть не собирался скрывать. Мазур, чувствуя себя скверно, торопливо направился следом за майором, спеша уйти и от здешнего запаха, и от вынужденного их терпеть (теперь в этом нет сомнений) капитана, не склонного, однако, проявлять хоть минимум дружелюбия, и от мертвой женщины, с которой провел ночь по обязанности, но все равно сердце щемит от смертной тоски…

Сержант, простяга, ни о чем таком не подозревал – всю дорогу до гостиницы просвещал их, рассказал, каким крутым был покойный Нептун (не без некоторой завистливой горделивости болтал, словно хвастался городской достопримечательностью), гадал, что же теперь будет, известно ведь, что свято место пусто не бывает… Они молчали в тряпочку, отделываясь междометиями.

Словоохотливый сержант укатил, оставив их возле входа. Из ресторана все еще доносилась музыка, там догуливали.

– Ну, хватит, – щеря зубы, тихо сказал Кацуба. – Готовься. Завтра утречком делаю наш ход…

– Какой?

– Тряхнем слухачей, – сказал майор. – Светка же давно вычислила, где они обосновались. Прямо над твоим номером, чтобы далеко не ходить. Посмотрим, если будут дома, подержим за вымя… Пора и мне обидеться…

– А начальство? Как посмотрит на такой оборот?

– Не тушуйся, – грубовато сказал Кацуба. – Мне виднее, когда следует просить санкцию, а когда и самому… Пошли.

За стойкой никого не было. Оглядевшись, Мазур увидел в углу приотворенную дверь, откуда падал лучик света, направился туда. Издали услышал всхлипывания.

Плакала Фаина. Она сидела, уронив голову на стол (комнатка была крохотная, старый диван, стол, стул, больше ничего туда и не влезло, видимо, тут отдыхали дежурные), плечи тряслись.

Мазур потоптался, осторожно потрогал ее за плечо:

– Фая…

Она подняла заплаканное лицо, попыталась взять себя в руки, улыбнуться:

– Сам возьми ключи, там, под номерами…

И вновь упала головой на руки. Насколько он разобрался, главные слезы уже были позади, наступило то мучительное состояние, когда и плакать нельзя, и остановиться не можешь…

Вышел на цыпочках, вынул ключи из темно-коричневой фанерной ячейки.

– Что там? – тихо спросил Кацуба.

– Ревет, – пожал плечами Мазур. – Пошли?

– Иди успокой женщину, дурак… – Майор подтолкнул его ладонью в плечо, забрал свой ключ и, чуть сутулясь, побрел к лестнице. Мазур впервые видел, чтобы Кацуба брел.

Вернулся в комнатушку. Нагнулся, осторожно провел ладонью по светлым волосам:

– Что случилось, Фая?

Вот теперь она справилась с собой – подняла голову, прикусив губу, по-детски вытерла глаза мякотью большого пальца:

– Брата убили. Ты что, не знаешь? Его же застрелили вместе с вашей Светкой…

– Подожди-подожди, – сказал он растерянно, ни черта не понимая. – Со Светой… Гриша?

Она кивнула, всхлипнув.

– Родной?

– Ага, – кивнула зареванная Фаина. – Я же Агафоновна… ну да, откуда тебе было знать… Что там у них случилось?

– Не знаю, – сказал Мазур. – Стреляли на улице, в спину, мы только что из… Видели, в общем.

Она больше не плакала, только губы беспрестанно кривились. Надо же, не смог раньше сообразить, на кого она так похожа…

– Посиди со мной, ладно? – попросила она.

– Конечно… – быстро сказал Мазур, оглянулся, опустился на потертый диван.

– Будешь?

Он мотнул головой, честно сказал:

– Не идет.

Фаина отвинтила пробочку с бутылки коньяка, налила себе пальца на три, выпила морщась, как лекарство. Одернула синюю блузку, по неистребимому женскому инстинкту пытаясь навести марафет, вытерла лицо платком. Мазур сидел, чувствуя себя глупее некуда.

– Сто раз ему говорила, что этим и кончится, – сказала она, уже с сухими глазами. – По телевизору только и показывают, как их взрывают и стреляют. Мафиози доморощенный… Заходил Жечкин, смотрит так, словно я тоже с наганом шлялась… – по-детски шмыгнула она носом. – Как думаешь, он не мучился?

– Да нет, – сказал Мазур. – Там все… сразу.

– Господи, господи… – она старательно три раза перекрестилась. – И честно жить не дают, и на кривой дорожке капканы на каждом шагу понаставлены…

«Теперь понятно, почему те шпанцы так ее испугались тогда, – подумал Мазур. – Не в боевитости дело. Сестра Нептуна – это, знаете ли, титул…»

Она налила себе еще, выпила медленнее. Села рядом с Мазуром, подперла ладонями щеки, долго смотрела в угол, временами тяжко вздыхая и содрогаясь всем телом.

Все дальнейшее произошло совершенно неожиданно. Сначала Фаина уткнулась ему в грудь, и Мазур в приливе нешуточной жалости долго гладил ее по волосам, потом вдруг почувствовал ее губы на щеке, и отстраняться было бы нелепо, так и держал ее в объятиях, с некоторым стыдом ощутив естественное мужское желание.

Оказалось, что стыдиться, кажется, и не следует – ее пальцы проворно расстегивали рубашку, Мазур в последнем приступе добропорядочности попытался было что-то вякнуть, но Фаина явно ждала от него не душевного благородства, прильнула совершенно недвусмысленно, откинулась на диван, увлекая за собой. Закрыла глаза, потеребила воротничок блузки, распахивая.

– Свет погасить? – шепотом спросил он.

Она мотнула головой, нетерпеливо отозвалась:

– Дверь только прикрой…

Освобождая ее от последних тряпочек, Мазур подумал сначала, что он есть распоследняя сволочь, готовая воспользоваться печальным моментом, но без всяких натяжек, трезво прикинув, пришел к выводу, что материть себя не стоит. Именно это ей сейчас и нужно. Именно это, именно сейчас…

Угадав неким чутьем, чего ей хотелось, не жалел и не берег партнершу – брал ожесточенно, почти грубо, рывками опускаясь на нее, накрыв ладони ладонями, переплетя пальцы, очень быстро довел ее до финала, ощутил, как распростертое под ним тело расслабилось, но понял, что останавливаться нельзя, продолжал, медленнее и ласковее, ни о чем уже не думая, подхлестываемый ее короткими стонами. Жаждавших забытья было двое – и они, вцепившись друг в друга, испытывали один на двоих страх разъединиться, остановиться, перестать было ужаснее всего на свете…