Текст книги "Закодированная Россия"

– А вы, что состоите в нашей партии? – подозрительно спросил Козявкин.

– Я примкнувший пособник, – уверенно, но туманно сообщил Сева.

– А что же вы тогда делали на собрании Антикодов?

– Разузнавал, что творится в стане врагов. Лишний раз убедился, что вражины деморализованы, и трезвости ничто не угрожает.

– Да, – задумчиво развёл руками Михаил Сергеевич, – а я что хотел с вами обсудить. Видите ли, тут у меня через неделю день рождения. Приглашены очень большие люди. Мммм, хотелось бы это дело, мммм, отметить.

– Водки что ли выпить? – развеселился Андреич, – а как же партейные принципы, а как же чистота наших рядов?

– Всеволод Андреевич! – металл зазвучал в голосе Козявкина, – такими вещами не шутят. Сотни, тысячи людей, рискуя своим здоровьем, воплощают в жизнь наши принципы. В то время как…

Зазвонил телефон. Козявкин схватился за него и стал ходить быстрыми шагами из комнаты в комнату. Сева только успевал крутить головой, провожая взглядом нарезавшего круги Михаила Сергеевича. Скоро Андреичу это дело надоело, и он стал осматривать комнату партийного босса. Все стены были завешены фотографиями. На них Михаил Сергеевич стоял в компании какого-нибудь знаменитого человека. Внизу фотографии располагалась лампочка (эдакая лампадка), которая в темноте видимо, осуществляла подсветку. На одной из фотографий Сева с несказанным удивлением обнаружил себя. Он стоял рядом с Козявкиным и с чувством глубоко удовлетворения смотрел вдаль.

«Это, небось, когда он мне триста тысяч пообещал», – стал хихикать Андреич.

В эту минуту в комнату ворвался как вихрь Михаил Сергеевич и остановился перед Севой.

– Что вы всё время смеётесь? – сердито процедил он.

– Я не смеюсь, это у меня уже истерика, – заметил Андреич, – задачу я понял. Раскодировать страну. Опять швырнуть её в пьяное болото. Вы представляете последствия?

– Что вы, – замахал руками Михаил Сергеевич, – страну трогать не нужно. Нужно снять запрет только с некоторых людей. Самых достойных, самых проверенных. Надеюсь, вы меня понимаете?

– Понимаю. Прекрасно понимаю. Но сразу возникает вопрос этического порядка.

– При чём здесь этика, доктор?

– Этика – царица политической жизни, – солидно произнёс Сева, – вне этики рушатся цивилизации и гибнут империи. Вы мне, Михаил Сергеевич, двести тысяч евро не доплатили.

– Какие двести тысяч? – искренне удивился Козявкин, – за что?

– За то, что я страну закодировал. А теперь вы хотите предложить мне новую работу, не заплатив за уже сделанную?

– Этим Сюсюкин занимался, – отмахнулся Михаил Сергеевич.

– Пусть тогда и раскодировкой занимается, – пожал плечами Сева.

– Деньги вы получите. Сколько вам нужно? Миллион евро? Два миллиона? Деньги не проблема. Не о том говорите, Всеволод Андреевич, не о том. У вас всего две недели, а ещё ничего не сделано. Быстренько набирайте команду и монтируйте Программу по снятию кода. Список респондентов я вам предоставлю.

– Михаил Сергеевич, вы знаете, есть пословица: если вам немного надо, то вам много и не дадут. Мне нужно всего двести тысяч евро за проделанную работу. Согласитесь, совсем дёшево за то, что я тормознул всю державу в количестве ста сорока миллионов человек, включая младенцев.

– Так, – как будто не слыша, продолжал Михаил Сергеевич, – каждому нужно подобрать строго индивидуальную Программу, но естественно без фамилий. Точно! У каждого будет свой кодовый номер! Хорошая идея. Запишите.

– Что записать?

– Мою идею.

– Что у каждого пациента будет свой номер? Такую судьбоносную идею я запомню.

– Так, люди, которые будут у вас работать, ничего не должны знать. Они будут просто выполнять чётко поставленную задачу. Через две недели вы от них избавитесь.

– Пустить в расход?

– Что вы городите. Просто рассчитать. За весь процесс отвечаете головой…

– Так как насчёт денег? – перебил приставучий доктор, – когда я их получу? Да и людям нужен аванс. Мультипликаторы без предоплаты делать ничего не будут.

– Как всё сделаете, доложите лично мне, – продолжал Козявкин, страдая избирательной глухотой.

– Да как я без денег начну? – хмыкнул Сева, – попробуйте бутылку воды в магазине взять без денег, а я на вас посмотрю.

– Мы теряем драгоценное время, – наседал Михаил Сергеевич, – осталось всего две недели, а вы антимонии разводите, углубляетесь в какие-то ненужные детали. Я же вам сказал: вы получите свои деньги.

И тогда Сева сделал то, о чём много лет мечтал, имея дело с всеразличными начальниками. Те тоже страдали избирательной глухотой и также переводили разговор в другое русло, как только дело касалось зарплаты. Он взял Михаила Сергеевича за пуговицу, внимательно посмотрел ему в глаза и сладко спросил:

– Михаил Сергеевич, вы дурак?

Тот онемел.

– Я вам русским языком повторяю, что без денег ничего делать не буду. Мне Виталик рассказывал обо всех ваших аферах. Как вы нам с Валентинычем на последние деньги наряды покупали, как все газеты и каналы кинули. Бог вам судья. И что вы будете пить коньяк, пока остальное население довольствуется лимонадом – тоже на вашей партийной совести, и что, крича с трибун о пользе трезвости, под одеялом станете разминаться «сухоньким» – ваше дело. Но мне нужны мои деньги.

Сева для убедительности потёр большой палец об указательный и средний, похлопал себя по карманам и даже подпрыгнул.

– Вот видите, – широко улыбнулся Михаил Сергеевич, – вы абсолютно верно подметили, что мы вам на последние деньги купили наряды. «Сам погибай, а товарища выручай»! – вот наш девиз. Для дела партии мне ничего не жалко. Вы носили роскошную одежду, а я месяц сидел на воде и хлебе.

– Когда я получу свои деньги? – перебил Сева.

– Пока я не готов ответить на этот вопрос.

– Тогда я не готов запустить рабочий процесс.

– Все наши недоразумения случились из-за Сюсюкина. Это он во всём виноват. Его беспардонный авантюризм поставил под вопрос наши свершения. Но не волнуйтесь, он исключён из наших рядов. Признаю свою ошибку в отношении его кандидатуры. Теперь мы более внимательно будем рассматривать претендентов на членство в нашей партии. Всеволод Андреевич, вы, несомненно, достойны, быть членом нашей партии. Заметьте, вы станете не рядовым членом, а сразу главой ячейки. Это большая честь. Вы согласны?

– Нет. Не надо членства, лучше деньгами.

– Всеволод Андреевич, вдумайтесь, чарующие перспективы открываются перед вами. Наша партия в регионах имеет самые мощные позиции, электорат молится на вас, особенно женский. Как вам женский электорат, Всеволод Андреевич? – и Козявкин игриво подмигнул Крылову.

«Деньги, деньги, деньги, денежки,

Слаще мёда, слаще девушки»,

слышали такую песню? – не дал отвлечь себя Сева.

– Всеволод Андреевич, вы прямо неистощимы на всякие каламбуры и легко найдёте общий язык с народом. Я вам даже завидую: такой молодой, партийная карьера на взлёте. Хотите в виде исключения, я сделаю вас своим заместителем, а нынешнего в шею. Не тянет он, не справляется. А вы с вашим чувством юмора.

Сева задумался: «Судя по всему у Сергеича просто нет денег. Опять большой мыльный пузырь, который если лопнет, обрызгает всех грязной пеной. Бессмыслен этот разговор. Безумна сама попытка, договориться с такими людьми. Нужно сделать вид, что соглашаюсь и свалить отсюда как можно быстрее. Уж если в недрах Партреза зреет идея раскодировки, можно представить, что творится в эшелонах власти. О рядовых пользователях спиртного вообще умолчим. Лето кончилось, трезвый энтузиазм иссяк. Близятся ноябрьские праздники, а это уже серьёзно. Сева считал, что в России три трамплина помимо мелких ухабов и рытвин. Это Ноябрьские праздники, Новый год и Майские торжества. Перед этими праздниками вся страна сходит с ума. По телевизору известные артисты и певцы с упоением рассказывают, как нужно правильно похмеляться. Знаменитые режиссёры учат грамотно закусывать, а дикторы выходят в эфир абсолютно задутыми и лыка не вяжут. Завязавшим в такие периоды морально тяжело. Те, кто призывал их к трезвости, сами ходят поддатые и всем своим видом вызывают желание раскодироваться. Сева не считал это влечением к алкоголю, просто понятным стремлением быть как все. Если все выпивают, почему кто-то один должен быть трезвым? В такие дни обязательна, нужна помощь специалиста. То есть по идее нужно провести закрепляющий сеанс, чтобы преодолеть ноябрьский барьер, а не раскодировать элиту»… Андреич очнулся. Михаил Сергеевич тряс его за рукав и заглядывал в глаза.

– Извините, задумался, как всё сделать в лучшем виде, – торжественно отрапортовал Сева, – место заместителя мне подходит. А какая у него зарплата? Если зеленью?

– Ну, вот вы опять о деньгах, – расстроился Сергеич.

– Если ты всё время думаешь о капусте, значит ты козёл, – слышали такую шутку? – буркнул примиряющее Сева.

– Замечательно, – восхитился Сергеич, – возьму на вооружение. Так мы договорились?

– Договорились, – кивнул Андреич, – только лимузина не надо. До дома я доберусь уж как-нибудь сам. Уведомите, своих долби гардов, пожалуйста.

Только Сева хотел прошмыгнуть мимо окна консьержки, как оттуда показалась рука с пистолетом и приветливо пригласила внутрь. У Андреича томительно засосало под ложечкой, и он бы не отказался посетить мужской туалет. Зашёл в подсобку и обомлел. В центре комнатки на стуле сидела белая Вера Сергеевна, на полу валялись два окровавленных охранника, а на столе расселся весело скалящийся Валера.

– Узнаёшь? – в его голосе читалось плохо скрытое торжество, – обидчики твои.

– Я тут ни при чём, – сразу заегозил Андреич, – бить в солнечное сплетение, конечно, нехорошо, но я избрал бы для них другую меру пресечения.

– Так им и надо, – и не думал раскаиваться Валера, – ты ушёл, а они как на меня наехали. Учить вздумали. И через каждое слово «нах». А в помещении пожилая женщина, учительница русского языка, между прочим. Она им раз сделала замечание, два. Они ещё больше давай ругаться. Я и не выдержал, вытащил из барсетки ствол, навёл на них и спрашиваю: «Если человек плюёт на прошлое, что это значит»? Они на меня вылупились. Я сам себе отвечаю: «Если человек плюёт на прошлое, значит, у него нет будущего! И замочил парашников». Валера при этом оглядел залитую кровью комнатку с победоносным видом.

– А дальше что? – задал не совсем уместный вопрос Сева, – замочить-то ты их замочил, а выпутываться как будешь?

– А в этом ты мне поможешь, – уверенно прогудел водитель-вредитель.

– Каким образом?

– Сейчас я грохну тебя, вложу в руку пистолет и как всегда выйду сухим из воды.

– Не получится, – расстроил его Сева.

– Почему это?

– Во-первых, есть свидетель – Вера Сергеевна.

– Я и её грохну. Мне свидетели ни к чему. А во-вторых?

– А во-вторых, сейчас судебные медики до минуты определяют время убийства по температуре тела трупа.

– Не понял? – в стройном плане Валеры наметилась трещина.

– Поясняю. Измеряют температуру тела в момент экспертизы и вычисляют время остывания трупа. И получается, что в тот момент, когда ты стрелял, я спокойненько беседовал с Михаилом Сергеевичем. Так что у меня железное алиби, – Сева говорил уверенно и спокойно, хотя судебную медицину проходил давно и в точности своих слов сильно сомневался, – у меня есть другой план.

– Какой? – оживился притухший Валера.

– Ты вкладываешь пистолеты в руки обоих охранников, обрызгиваешь кровью другую стенку и всё шито-крыто. Складывается впечатление, что они друг друга перестреляли.

– Здорово, – восхитился Валера, – а зачем они палили?

– Это пусть следаки разбираются. Может, они из-за Веры Сергеевны дуэль устроили на трёх шагах или премию не поделили.

– Точно, – совсем расцвёл водитель, – а вас как лучше: убить или оставить в живых?

– Лучше оставить в живых, – закашлялся Андреич, – я скажу ментам, что, проходя мимо, видел тебя сидящим в машине и читающим газету. А Вера Сергеевна подтвердит, что они ни с того, ни с сего выхватили пушки и укокошили друг друга. Да, Вера Сергеевна?

– Да, – лунным голосом ответила Вера Сергеевна.

– А теперь что делать? – привстал Валера, упираясь кулаками о стол.

– Звонить ментам, что же ещё остаётся, они… – Сева не договорил.

Вера Сергеевна с утробным всхлипом хлопнулась в обморок.

– Всё, иди в машину, – распорядился Андреич, – а я сейчас бабушку в чувство приведу.

– А стенку кровью брызгать, кто будет?

– Ты, Валера, ты. Обрызгал одну, обрызгаешь и другую.

Пока Валера выступал в качестве опрыскивателя, Сева приводил в чувство бедную старушку. Наконец, она с оханьем открыла глаза и неожиданно бодрым голосом приказала: «Валера, иди в машину. Мы сделаем всё как нужно. Можешь не беспокоиться».

Валера быстро смылся, и Сева с Верой Сергеевной остались одни.

– Он совсем дебил? – задала вопрос бывшая учительница.

– У меня нет ни малейшего желания это выяснять. Единственное моё стремление поскорее избавиться от его общества. При нашей первой встрече, он ни с того, ни с сего разнёс выстрелом голову Полковникова, известного водочного короля. Видите ли, он где-то вычитает фразу, и она не даёт ему покоя. Применит её, отправит слушателя на небеса и опять тихий, спокойный. Похвальная тяга к чтению, но будь моя воля, я бы ему читать запретил. Пусть лучше мультики смотрит. Удивляюсь, как он выкрутился после убийства Полковника. Дуракам везёт.

– Не смейте его так называть, – возмутилась Вера Сергеевна, – и скажите, что вы собираетесь делать?

– Дождаться милицию, объяснить, как было дело и, наконец, очутиться дома, куда я так долго добираюсь.

– То есть, вы хотите очернить Валеру в глазах правосудия?

– Очернить? Вы, наверное, ещё не оправились от шока. Нужно заварить крепкий чай или кофе и поискать нашатырь, – засуетился Андреич.

– Не нужно, – железным голосом выговорила Вера Сергеевна, – вы правильно употребили наречие «наверное» вместо псевдонародного «небось».

– Вам, как учительнице русского языка виднее, – не согласился доктор, – но я люблю старорусские слова. Вы знаете, как будет по старинному «корточки»?

– ?

– Чапачки. Ну, нравятся мне слова: шастать, намедни, пошто, небось, нешто. Ничего не могу с собой поделать.

– А мне не нравятся, – грозно сказала Вера Сергеевна и неожиданно выдала, – вы знаете, что Валера мой сын?

– Конечно, – не стал спорить доктор, – конечно знаю. Вам нужно принять успокоительное и забыться целебным сном. Но перед этим необходимо сделать один звонок. Маленький такой звоночек по лёгкому телефону 02. Так сказать, звонок другу. А потом всё будет хорошо.

– Не ёрничайте. Валерий действительно мой сын.

– Я и не сомневаюсь, – Андреич как психиатр со стажем никогда не вступал в прения с людьми, перенесшими стресс, – сын так сын, давайте позвоним 02 и доведём ситуацию до логического финала.

– Он мой сын! – неожиданно завопила Вера Сергеевна, – вы обратили внимание на его левую руку?

– Нет, – честно ответил Сева, – на его левую руку в свете последних событий я внимания не обращал. Как-то было не до того. Я если честно только на правую смотрю. В ней обычно телепается ствол и из него летят пули.

– Что это за глагол «телепается»?

– Обычный глагол, ничем не хуже глагола «наблюдается». Вера Сергеевна, один звоночек и по домам?

– Я вам повторяю: Валера мой сын. Мною брошенный сын, если точнее. Вопросы есть?

– Масса, – Сева с тоской посмотрел на такую близкую дверь, на волю, – что вы там увидели чудесного в его левой руке? Почему вы решили, что он ваш сын, а не допустим я? Когда отцы не знают своих детей – это нормально, но матери…

– Я бросила его в возрасте трёх месяцев, когда окончательно убедилась какой мразью является его отец. У его родителя также на левой руке было четыре пальца и на запястье красное родимое пятно в виде кленового листа.

– Канадец, значит? – только и смог выговорить Сева.

– Ошибки быть не может. Это мой несчастный сын, – и Вера Сергеевна разрыдалась.

– И что теперь делать? – теперь уже Сева задал этот сакраментальный вопрос.

– Не знаю, – сквозь рыдания ответила несчастная женщина.

Сева, наученный горьким опытом, сначала укусил себя за кулак. Нет, это был не сон. Было больно, а главное непросто, чем реальность так разительно отличалась от сна.

– Я на себя этих трупаков не повешу, – решительно высказался Сева, – даже не просите. И вам не советую. Преподавать русский язык в колонии строгого режима не лучшее занятие.

– Вы знаете, – продолжала всхлипывать Вера Сергеевна, – он даже повадками напоминает отца, хотя в глаза его не видел. Тот же поворот головы, те же движения.

– Гены, – обречённо сказал Андреич, – хотите, я вам расскажу историю, услышанную мной ещё в ординатуре?

– Давайте, – беспомощно махнула рукой учительница.

– В Швеции в шестидесятых годах было очень трудно усыновить ребёнка. Не знаю как сейчас, а тогда все стояли в длинной очереди, чтобы усыновить кроху. Нужно было иметь высокооплачиваемую работу, выдержать серьёзные психологические тесты и главное доказать строгой комиссии, что вы вырастите полноценного члена шведского общества. И вот в таких условиях был проведён красивый эксперимент. Взяли сто супружеских пар, практически равных по финансовому положению и психологическим особенностям и сто детей для усыновления. Пятьдесят детишек были детьми погибших в авиа и авто авариях, умерших от всяческих болезней и т. д. Остальные пятьдесят детей были детьми убийц, наркоманов, проституток, отбывающих длительные срока в местах не столь отдалённых. Через двадцать, двадцать пять и тридцать лет провели проверку. И что бы вы думали? Ровно пятьдесят человек – наркоманы, убийцы, проститутки, бомжи и т. д. Гены и никуда от этого не деться.

– И о чём это говорит? – заинтересованно спросила Вера Сергеевна.

– О том, что всё ваше воспитание фикция. На 99 % личность зависит от заложенных в неё генов.

– Чушь, – зарделась бывшая учительница, – а Макаренко?

– Лишнее подтверждение этой теории, – доложил Сева, – дети, которых перевоспитывал Макаренко и другие, были детьми дворян, купцов, кулаков и прочего «вредного элемента». Пока нечего было жрать, они воровали и вели антиобщественный образ жизни, но стоило их накормить и обогреть, они стали впоследствии выдающимися людьми. Но никакой заслуги Макаренко в этом не было. Просто ему достался хороший человеческий материал, а вам, Вера Сергеевна, достался плохой.

– Я буду за него бороться, – выдала классная дама.

– Сколько угодно, – согласился генетик по неволе, – но без меня. Я вообще могу сказать, что прошёл мимо подсобки, вышел на улицу и ничего не видел.

– Да, так мы и поступим. Вы выходите сейчас, а я буду давать показания одна. Вы когда-нибудь давали показания?

– Бог миловал. Но помню, у Сименона читал, что интеллигентного человека расколоть нетрудно. У него слишком богатая фантазия, он тут же начинает врать, запутывается и, в конце концов, сам во всём признаётся. Гораздо сложнее с простыми людьми. Те упрутся: «не видел, не знаю, не помню». Так что мой совет говорить мало и ни в коем случае не путаться.

Сева рысью выскочил из злополучного подъезда. Валера сидел в машине и читал газету, увидев Андреича, помахал ему рукой.

«У него точно нет нервов, одни ганглии», – решил доктор, набирая скорость.

Возле метро решил перекусить блином и решить, что делать дальше. Только пристроился к столику, как сбоку прозвучал солидный голос:

– Здравствуйте, Всеволод Андреевич, меня зовут Борис Николаевич Подтироба, я глава партии Антикодов.

Сева затравленно завертел головой. Если случится ещё одно похищение за день, то это будет напоминать плохой детектив, где писатель не даёт своему герою никакой передышки. Кучка качков в стороне не оставляла сомнения в своём предназначении, а Борис Николаевич без розовой шапочки выглядел зловеще. «Буду орать» – решил Сева.

– Очень приятно, Борис Николаевич, но что означает происходящее? Обратите внимание, насколько я невозмутим. Между тем мне ужасно хочется заорать дурным голосом.

– Почему? – удивился Подтироба.

– Незнакомый человек пристаёт на улице. А может быть вы лесбиянец? – задал Сева провокационный вопрос.

– Что? А разве бывают лесбиянцы? Я думал, бывают только лесбиянки.

– Вы отстали от жизни, Борис Николаевич, чем развитее общество, тем больше всяческих извращений. Ну, так зачем же я вам нужен? Хотя догадаться нетрудно.

– А вот ни за что не отгадаете?

– Сначала вы захотите раскодироваться сам, потом снять код с самых «верных» членов партии, ну а потом мне придётся развязать народ. И это я вам доложу, будет нечто. Как сжатая пружина должна избавиться от накопленной энергии, так и пьющая держава, которая в одночасье завязала, даст такого дрозда в случае раскодировки, что мир вздрогнет.

– Значит, по-вашему, я больше всего хочу раскодироваться?

– Ну, вы же партия Антикодов.

– А вот и нет. Благодаря вам, я увидел белый свет и стал тем, кем стал. Только трезвость подняла меня на вершину власти, славы, богатства и всего, что их окружает. До вашей Программы я беспробудно пил, был, знаете ли, таким затюканным пьянчужкой, о которого все вытирали ноги. А вы говорите о раскодировке.

– Интересно, – Сева действительно озадачился сложившейся ситуацией, – вы глава партии Антикодов не хотите раскодироваться. Звучит парадоксально. Может, вы и других раскодировать не хотите?

– Не хочу, – огорошил Подтироба.

– Замечательно, – Сева присвистнул, – а чего же вы хотите?

– Дать вам много денег и предложить путешествие в любую точку земного шара.

– Звучит заманчиво, а что требуется от меня? – Сева как всегда ждал подвоха.

– Да в том то и дело, что ничего. Вы нужны мне в качестве смертельного врага. И только. Причём врага вечно угрожающего, но всегда недосягаемого. Как Бен Ладен. Вроде вот он рядышком, а схватить не удаётся. Партрез без вас ноль, без палочки. Их идея о частичном раскодировании элиты в корне порочна. Вы не находите?

– Нахожу. Это напоминает хруст сухарём под одеялом в голодной казарме.

– Вот. И я того же мнения. К тому же они совершили ужаснейшую ошибку, а именно: распечатали список общественных деятелей, подпадающих под раскодировку. Наши друзья, работающие в Партрезе, вовремя известили нас об этом списке, и со дня на день он окажется в наших руках. Вы представляете эффект когда список-компромат будет передан в средства массовой информации. Какие головы покатятся, какие карьеры пойдут на слом. Исходя из вашего сравнения с казармой, в тех, кто жрёт сухари под одеялом ткнут пальцем. Да голодная казарма их на части порвёт. И поделом! – торжество выстраданной справедливости зазвенело в голосе Бориса Николаевича, – а вы что-нибудь знаете о списке?

– Вы обещали «дать мне много денег и предложить путешествие в любую точку земного шара». Я правильно цитирую?

– Абсолютно правильно.

– Вы сказали, что от меня требуется играть роль коварного недосягаемого врага. И эта роль мне нравится. А охотиться за секретным списком, шпионить и попасть под раздачу со всех сторон увольте.

– Я вас просто прошу. В качестве услуги. По-моему это несложно.

– Вам так только кажется. Работа шпиона самая нервная и неблагодарная. Вечно ходить по краюшку и ждать расплаты.

– Вы боитесь?

– Вопрос закрыт. Борис Николаевич, вы пока мне ничего не дали кроме обещаний, а уже предлагаете роль шпиона и камикадзе. Я, пожалуй, откажусь от вашего общества и доем свой блин в гордом одиночестве.

– Нет, так нет, – согласился Борис Николаевич, – не хочешь петь, не пей.

Подойдя, наконец, к своему дому, Сева увидел занимательную картину. Два мужика под руководством Ушанкина и Троекурова укрепляли мемориальную мраморную доску рядом с входной дверью в его подъезде. Подошёл поближе и с выражением прочёл:

Здесь жил и работал выдающийся нарколог

Крылов Всеволод Андреевич, который в

одиночку закодировал всю Россию.

Благодарные пациенты будут

вечно скорбеть о его

кончине.

Спи

Спокойно.

//////////////////

Даты рождения и смерти пока не были проставлены. Для них только отводилось место на обширном мраморном пространстве.

– Здрасьте, – поздоровался со всеми Сева, намереваясь под шумок проскользнуть в подъезд, но ему заступили дорогу и стали по очереди протягивать набор костей. Перездоровавшись со всеми, только хотел шмыгнуть в подъезд, как Витюша Ушанкин цепко ухватил за рукав.

– Что же ты, Сева, шифровался, что не знаешь доктора Крылова?

– Скромный я, – ответил, нервничая Андреич, – да и устаканилось всё только сейчас, а раньше могли и харю начистить.

– Эт точно, – расплылся в улыбке Ушанкин, – раньше я хотел тебя на фашистский знак порвать, а сейчас пообвык. И знаешь, нравится мне на жизнь трезвыми глазами смотреть.

– Конечно, в завязке-то лучше, – подтвердил Сева, – вон, выглядишь-то как, огурец.

– Малохольный огурец, – уточнил Троекуров, – каким-то Витюха нервным стал, на жену драться кидается, с начальником на ножах. К чему бы это?

– А ты жадным стал. Прямо куркуль. Снега зимой не выпросишь.

– А нечего в долг жить. Я вон своим трудом в мерчандайзеры выбился, а ты всё в рядовых ходишь. Лузер. Шлимазл.

– Кто? – зловеще спросил Витюша, – как ты меня назвал?

– Лузером, неудачником по-американски. А шлимазлом по-еврейски.

– А ты значит везунчик? – в голосе Ушанкина порвалась струна (бзззинь).

Он с размаха приложил Троекурова в левый глаз. Тот загремел в палисадник. Поднялся, натянул канотье поглубже на уши и с воинственным криком напал на Витюшу. Два бывших закадычных дружка стали кататься по асфальту, приминая разноцветные осенние листья, и норовя, ухватить друг друга за кадык. Мужики, не обращая внимания на дерущихся, выравнивали мемориальную доску. Выровняли, полюбовались на свою работу.

– Кто платить-то будет? – задал вопрос один из них.

Драчуны сразу прекратили душить друг друга, поднялись, густо усыпанные листвой и дружно указали на Севу.

– С какого банана? – насупился Андреич, – я доску не заказывал. И вообще помирать не собираюсь.

– Значит, спрятаться должен, а не то мы тебя быстро прищучим, – зловеще заметил Ушанкин.

– Неблагодарный ты, – попробовал отшутиться Сева, – спасибо должен сказать за то, что тормознул тебя и светлый путь указал.

– Указать-то указал, а вдруг как раскодируешь? – запредельная злоба промелькнула в Витюшиных словах, – нужно путь назад к пьянству отрезать, а то если меня раскодировать, я всего нажитого лишусь. А я по миру идти не хочу.

– И много ты нажил за четыре-то месяца? – хмыкнул Сева.

– Немало. Машину в кредит взял. Дачу возвожу – двести квадратов.

– Куда так много? – удивился Андреич.

– А чтобы не стыдно людям в глаза смотреть. Машину мою видел? «Опель», иномарка, – торжественно выговорил Ушанкин, – за двадцатник купил.

– Да мог бы за десятку чего-нибудь нормальное взять, – скривился Троекуров, – зачем на себя такие долги вешать?

– Ничего, не твоя забота, сам брал, сам и отдам. Зато, какая она справная, как баба в соку.

– Ага. И весь выхлопняк от неё мне в окна тянет, – наябедничал Троекуров, потирая тлеющий фингал.

– У тебя окна пластиковые, – напомнил строго Ушанкин, – через них вонь не проходит. Не гони, чучело.

– Ты с кем разговариваешь, быдло? Мой род от варягов, – закипятился Троекуров, – холоп, смерд.

– Сам пидор, – не остался в долгу Ушанкин, – жены нет, в церковь не ходишь.

– Вы знаете, почему в своё время так прижилось христианство? – неожиданно спросил Серафим Троекуров.

– Кто платить-то будет? – опять встрял мужик, – деньги давай.

– Отзынь, – отмахнулся Серафим, – моё мнение, что христианство – религия для неудачников. Ведь что такое всемирная история? Это рассказ о том, как крутые пацаны отнимают у лохов их добро, а девушки внимательно за этим процессом наблюдают. И тогда лохам и лузерам преподносится сказочка о загробной жизни. Мол, там вам всё воздастся. А грешникам, то есть тем крутым ребятам вечно гореть в аду. А так как лохи составляют основной процент населения, то такая религия пошла на ура. Терпилы покорно сносят издевательства крутой братвы, надеясь на светлое будущее в раю, а бароны всех мастей грешат, напропалую зная, что никакого ада нет.

– Так как насчёт денег? – опять влез один из рабочих.

– А никак, – спокойно ответил преподобный Серафим, – вы лошары, вам на том свете воздастся.

– Мы так не договаривались, – побагровели мужики.

– А что вы мне сделаете? – упёр руки в боки Троекуров, – вы приезжие. У вас никаких прав нет. Только троньте, вам менты быстро ласты склеют. Вон, Витюха может меня ударить, а вы нет.

– Верно, – поддержал Ушанкин, – денег вам, лимитчики поганые? Хрен на рыло. Радуйтесь, что московским воздухом дышите. А ну, пошли вон отсюда.

Мужики безропотно пошли к другому дому.

– Однако нельзя сказать, что вы поменялись в лучшую сторону, – задумчиво вздохнул Сева.

– А хочешь стихи послушать? – снова удивил Троекуров.

– Ну, давай.

 
Нам нечего терять, кроме своих друзей
Нам нечего искать, кроме своей кончины.
Кругом всё рушится, и сколько не глазей,
Не отыскать и не понять причины.
 
 
Нам некуда спешить, мы всюду опоздали
И сердце по рёбрам стучит как трамвай.
Мы Дьяволу душу за евро продали
И некому крикнуть: «А ну, наливай»!
 
 
А Миром правит Бог по имени Нажива
И каждый его жрец, и каждый его раб.
Всё лучшее во мне от водки и от пива.
Всё худшее от денег и от баб.
 
 
Нет, Миром правит Бог по имени Свобода,
Он светел и лучист, он нам укажет Путь.
Жить для себя и никому в угоду,
Запомнил это? А теперь забудь.
 

– Хорошо, – заметил Сева, – что это тебя, Серафим, на стихи пробило?

– Когда бросаешь выпивать, приходится заново учиться ходить, не говоря уже о работе и свободном время провождении. Мне пришлось заново начинать жить. Как тебе это удалось, Сева? – горько спросил Троекуров.

– Что удалось? – не понял Андреич.

– Так играючи победить пьянство в великой стране?

– Да потому что мы живём в мире дурацких въевшихся стереотипов, – завёлся Всеволод, – допустим, вы знаете, что страусы никогда не прячут голову в песок? Никогда. Это чья-то шутка, растиражированная по всему свету и ставшая абсолютной истиной. А страусы даже спят с высоко поднятой головой. Так и в нашей жизни масса идиотских штампов, которые мешают воспринимать алкоголизм как заурядную болезнь. Не дурь, не слабую волю, не чёрный сглаз и обстоятельства судьбы, а болезнь, которую можно и нужно лечить. Лечить дипломированным врачам, а не всяким экстрасенсам и знахарям. И сразу договориться об одном: влечения к алкоголю НЕТ! Его просто не существует, как летающих тарелок и снежного человека. Нет и всё. Влечение к алкоголю появляется после первого глотка. То есть, до первого глотка болезни нет. И говорить постоянно о таком влечении, то же самое, что обильно перчить пищу больному язвенной болезнью желудка и пить крепкий кофе по десять чашек при гипертонии. Самый простой способ снять влечение – плотно поесть. Налопаться как удав. Отвалиться от стола и с неприязнью смотреть на водку. Если мы с вами установили, что алкоголь – дешёвая энергия, а организм – всего лишь топка, тогда всё встаёт на свои места. Чем больше съешь, тем меньше выпьешь и наоборот. На празднике в семейном кругу, когда много закуски, водка остаётся, она просто не лезет. А в гаражах, когда две конфетки на троих, десять раз в ларёк будут за водкой бегать, хотя последние разы скорее ползать. Что не так?