Текст книги "Княжья Русь"

Глава двадцать вторая
ВОИНСКАЯ НАУКА

Дедко Рёрех разбудил Гошку с петухами. Сунул в руку лепёху, велел:

– Одевайся. За город поедем.

Гошка обрадовался. Вот уже третью седмицу он за ворота не выходил. Учился. Полдня его дедко Рёрех гонял-мучил. Потом, после трапезы, за него брался чужеземный волох Артак. Наставлял во всяких премудростях. После – опять дедко Рёрех его учил-мучил. А после ужина Гошку матушка Сладислава к себе брала: буквицам учила: ромейским и словенским, кои еще кирилловскими называли. Или читала вслух из священной книги о Господе Христе и за собой повторять велела. Тяжело. К вечеру Гошка уже до того умаявшись был, что впору меж век лучинки вставлять, чтоб глаза не закрывались. Но терпел и старался, потому что матушку Сладиславу не уважить – нельзя.

Тяжело.

Раньше Гошка боярам завидовал. Казалось: жизнь у них сладкая, легкая. Может, у других бояр она и впрямь такой была, только не на подворье боярина Серегея. И не у него, Годуна-Илии.

Гошка даже похудел, хотя кормили – сколько влезет. И вку-усно!

Но жаловаться некому. Да и не стал бы Гошка жаловаться. Когда совсем тяжко становилось, вставал перед глазами образ князя-воеводы Артёма – каким его Гошка впервые увидел – и если не сил прибавлялось, так смысл жизни сразу проступал. Пусть сейчас тело в синяках от палки, каждая жилочка ноет, с пальцев чернила не отмываются, а перед сном кажется, что домовушка в ухо по-ромейски бормочет… Зато минет время – и станет Годун-Илия достойным своей новой семьи. Сначала – отроком, потом – гриднем, а там, глядишь, и воеводой.

Даже себе не жаловался Гошка. И о прошлой своей жизни, о настоящих отце-матери старался не вспоминать… Еще подумает кто, что плакал он от трудов своих нынешних.

Услыхав про «загород», Гошка обрадовался. Слопал лепешку, водой из бочки запил и побежал седлаться.

Коня Гошке дали доброго. Пусть и старого, но настоящего, верхового, не из тех, что рало или телегу тянет.

– Старый да умный, – сказал дедко Рёрех, знакомя Гошку с конем. – Тебя, малой, постарше да и поумней. Ты его слушай.

Гошка удивился: он-то думал, что конь человека, а не человек коня слушать должен.

Но спорить не стал. С дедкой спорить – ой больно будет!

– Полюби его, – посоветовал старый. – Он восемь лет заводным у Артёма ходил.

Тут уж Гошка совсем возгордился: самого князь-воеводы конь! И заботился о нем хорошо: чистил-расчесывал, вкусности всякие таскал, слова говорил ласковые, коим дедко Рёрех научил… Подружились.

Себе Рёрех велел седлать молодого жеребца-пятилетку хузарских кровей. Злого и порывистого, но с дедкой не забалуешь. У старого варяга одна нога и волосы сплошь седые, а сила – как у молодого. Это Гошка собственными боками испытал. И жеребец – тоже, потому слушался дедку, как утенок утицу.

Собрали Гошка с дедом дорожные сумы, сели на коней и выехали со двора, провожаемые обиженным медвежьим ревом: не досталось косолапому от Гошки обычного гостинца. Некогда.

Гошка помнил, как уважительно здоровались киевляне с воеводой Артёмом. С дедом Рёрехом тоже здоровались. Но – по-другому. Как-то… опасливо. А дорогу ему уступали еще поспешней, и в глаза (вернее, в единственный уцелевший глаз) старались не смотреть.

– Дед, а людь тебя боится! – простодушно сообщил Гошка.

– Приметливый, – похвалил старый варяг. – А ты, выходит, не боишься?

– Не-а, – мотнул головой Гошка. – Раньше пужался, а теперь – нет. Ты же добрый.

Рёреха Гошкины слова очень развеселили. Раззявил рот, захохотал… как ворон раскаркался.

Потом сказал строго:

– Сметлив ты, Гошка. Но глуп. Это ништо. Глупость я из тебя выколочу, а вот ума сам наберешься. Если живой останешься.

– Как это – если живой? – забеспокоился Гошка.

– А потому что буду я тебя воинской науке учить. А это такая наука, которую не всяк принять может. Кто сам откажется, а кто так помрет. Воином, Годун, не каждый стать может. К этому сродство надо иметь.

– А у меня есть? – спросил Гошка.

– А я почем знаю? Вот, ежели бы дед твой и отец воинами были, тогда дело ясное.

– У меня дед с князем Святославом в поход ходил! – похвастался Гошка. – Збройно, не в тягловых.

– И много ль добычи привез?

– Вообще не привез, – Гошка пригорюнился. – И сам не вернулся.

– Вот и я о том же. – Рёрех одернул коня, сунувшегося украсть зелень из корзинки встречной бабы. – Не всяк, кто в руки зброю взял, – воин. А уж коли ты воин, так ты и с палкой простой – воин, и с пустыми руками. Вот Артёмка наш (Гошка не сразу сообразил, что речь идет о самом князь-воеводе) еще в юности голыми руками оружных ворогов брал. Но ты, малец, тоже не робей, – подбодрил Гошку Рёрех, увидав, как тот опечалился. – Учить я тебя буду хорошо, а там уж как Перун решит: может, в добрые гридни вырастешь. А может, и помрешь.

– Дедко, а ты что же, в Христа не веришь? – Гошка решил перевести разговор на другое.

– Почему не верю? Верю. Сам не видал, но коли уж весь род мой нынешний его главным богом почитает, то не пустой это бог. Значение имеет. Да только мой главный бог – Перун Молниерукий. Он меня бережет, а я его как могу почитаю. Однако ж и Волох – важный бог. И Мокошь.

– А Перуна ты видел?

– Чуял. Перуна видеть трудно: быстр он, слепящ. Вот как молния, только еще быстрее. А почуять – можно. Когда в битве в тебе вдруг немыслимая сила открывается и враги вокруг – как жнивье пред серпом, значит, с тобой Перун.

– А если не в бою? – продолжал дознаваться Гошка.

– А это – по-разному. Коли Мокошь тебе откроется, сила земная придет. Тогда можешь хоть день целый по лесу бежать – и не устанешь. А ежели зверя привести-отвести, или там кровь остановить, так это надо Волоха просить. Он поможет.

– А мы с батькой… То есть с прежним моим батькой, который ныне в Ирии, Дажьбога просили, – припомнил Гошка.

– Дажьбог – это для смердов, – махнул рукой Рёрех. – Нам Дажьбог не требуется. Мы, варяги, сами берем.

– А я теперь – тоже варяг? – поинтересовался Гошка.

– Ты пока – малец непутевый. – Дедко потянулся и отвесил Гошке подзатыльник.

За разговором они спустились к пристани.

– Эй, ты! – крикнул Рёрех молодому кормчему, чей большой струг как раз готовился отойти от причала. – А ну погоди!

– Чего это мне годить? – сварливо отозвался кормчий.

Конь Рёреха прянул вперед. Грохот копыт по доскам, жалобный вскрик кормчего, тяжелый удар о палубу – и вот уже вороной Рёреха приплясывает на жалобно скрипящих досках палубы опасно раскачивающегося струга.

– Умом тронулся?! – пронзительно завопил кормчий, ухватившись за обожженную плетью щеку. Два холопа, тянувших наверх каменный якорь, кинулись к жеребцу и попытались схватить его за поводья… Напрасно они это сделали. Конь под Рёрехом, хоть и не боевой, а охотничий, чужих к себе подпускать не намеревался. Одного хватанул за руку, другого лягнул в бок так, что ребра затрещали.

– Ваша милость! – жалобно закричал кормчий. – Внемли! Не губи лодью!

Старый варяг внял. Шепнул коню ласково в ухо – и тот успокоился.

– Лодью, – проворчал Рёрех. – Сказал тоже. Корыто бабье – вот верное слово.

– Да уж какое есть, – едва миновала опасность, кормчий снова надулся. – Ну не разглядел я, что ты, дед, варяг. Зачем сразу драться и безобразить? А если б товар утоп? Сам бы и расплачивался.

– Рот закрой, смерд, – строго сказал Рёрех. – Мальца видишь? – Кивок в сторону Гошки, который безуспешно понукал коня, пытаясь заставить его повторить прыжок Рёрехова жеребца. – Это сынок славного боярина Серегея. Доставишь нас, куда я скажу, получишь ногату серебром.

– А если я откажусь?

Рёрех промолчал, но поглядел так выразительно, что кормчий сразу всё понял.

– Что стоите, дурачье? – закричал он холопам. – Живо мостки спускайте!

Холопы опрометью кинулись исполнять, хотя одного всё еще кривило на сторону, а другой то и дело потирал укушенное плечо.

Гошка спешился и осторожно завел коня на струг. Угостил морковкой.

Рёрех тоже спешился, уселся на скамью да так и просидел, пока лодья не ткнулась в песок на том берегу.

А вот Гошка времени зря не терял: весь струг облазил, помогал парус ставить, подружился с кормчим и даже правило подержал, выводя струг на днепровский стрежень.

Высадились там, где высокий берег прорезала мелкая речушка. Поднялись по ней вверх и оказались в славном лиственном лесу. Гошка сразу увидел, что дичи здесь – изрядно. Тут тебе и кабаньи следы, и косульи. А вот широкое копыто тура отпечаталось, вот лапа росомахи. Не одни они по удобному руслу к Днепру спускались. Чуть в стороне увидел Гошка и медвежью метку… А уж о мелочи всякой – и говорить нечего. Двух косых спугнули, пока поднимались, а уж белки наверху так и шныряли.

Спешились. Отпустили коней пастись.

– Богатое место, – рассудительно произнес Гошка, невольно подражая покойному отцу. – Добрая тут охота.

– Добрая-то добрая, – усмехнулся Рёрех. – Только не для всех. Лес этот – княжий. Для княжьих ловитв. Ежели кого из охотников здесь поймают – изрядную виру заплатит.

– А нам – можно?

– А мы с тобой тут не на зверей будем охотиться, – понизив голос, произнес Рёрех.

– А на кого? – тоже понизил голос Гошка.

– На людей.

– На каких людей? – заинтересовался Гошка.

– Для начала – на меня, – ответил Рёрех. – Ты – на меня. А я – на тебя.

– Я тебя, дедко, быстро поймаю! – самонадеянно заявил Гошка. – Я косуль скрадывал, а у них знаешь какой слух? И ног – четыре. А у тебя – только одна. Давай лучше белок постреляем и покушаем. Как думаешь, князь на нас из-за белок не осерчает? Белки – это ведь не княжья дичь?

И схлопотал подзатыльник.

– Сейчас, – сказал Рёрех. – Бежишь, куда хочешь. Быстро бежишь. И считаешь до ста. Умеешь – до ста?

– Я и до тысячи умею, – гордо ответил Гошка. – И не только считать, но еще отнимать и складывать. Меня Артак научил.

– Отнимать и складывать – это для воина первое дело, – одобрил Рёрех. – Только здесь, паря, отнимать не у кого. Так что беги и считай.

Гошка сорвался с места и помчал стрелой. Бегать по лесу он умел быстро. Но прямо он бежал, только пока Рёрех мог его видеть. Потом свернул в сторону, нырнул в овражек, пробежал понизу, по камешкам, чтоб следов не оставлять, вылез аккуратненько и нырнул в малинник. Нырнул, успокоил дыхание, затаился и прислушался.

Звуков было много. Птичьих, звериных… Гошка даже слышал, как по ту сторону овражка щиплют траву кони. Шагов – не было.

В засаде Гошка мог просидеть долго. Но подумал – нечестно. Это ему легко по камням-корням прыгать да по склонам взбираться. А деду с его деревяшкой – каково?

Поэтому Гошка из малинника вылез (аккуратно, чтоб одежку не попортить) и, хоронясь, побежал дальше, по большому кругу. Придумал так: обойду место, где деда оставил, выйду к Днепру, а уж оттуда зайду старому со спины. Вот тут уж надо – осторожненько. Дедко хоть и хромой да кривой, а слышит чутко.

Как решил, так и сделал.

Обежал кругом, спустился к реке, промчался по песочку до нужного места. Щелью подниматься не стал: Рёрех, он хитрый, наверняка там и ждет. Не-ет, он, Гошка, – хитрее. Прикинул место и, цепляясь за кусты и корни, тихонько полез наверх, на невысокий бережок…

И почти уже долез, когда за спиной глухо щелкнуло, и в пяди от Гошкиной руки в землю воткнулась стрела. И тут же, мигнуть не успел, – другая. У другой руки. У самого мизинца.

Гошка вниз не сорвался, но испугался сильно: аж в животе опустело. Сжался весь: вдруг третья стрела меж лопаток воткнется.

Не воткнулась. Тогда Гошка осторожненько оглянулся… И увидел Рёреха.

Дед стоял прямо посреди песчаного пляжа (как он там оказался, откуда?) и глядел мрачно.

– Слазь, бестолочь! – каркнул сердито. – Да стрелы мои принеси!

Гошка спустился.

– Почему это я – бестолочь? – обиженно спросил он.

– Потому что рубаха твоя белая в лесу за два стрелища видна.

Оп-па! Не сообразил Гошка. Когда они с отцом на охоту ходили, на них совсем другая одежка была.

– А зачем ты по берегу поперся? – сердито спросил Рёрех. – Чтоб ворогу тебя слышней и видней было? А уж когда ты на кручу полез… – Дед даже скривился. – Надо было тебя сразу пристрелить, чтоб род не позорил! Ну скажи мне, недотепа, зачем ты наверх полез, а? Чем тебе ущелье не глянулось?

– Так ты ж там в засаде сидел! – вырвалось у Гошки.

Тут Рёрех начал ругаться. Долго ругался. Лаял Гошку всякими обидными словами, да так метко, что Гошка едва не заплакал.

Оказалось, что если уж Гошка решил, что его в засаде ждут, то надо было место ожидаемой засады аккуратненько изучить, найти слабую сторону и с нее зайти. Дед, правда, в засаде не сидел, но, если б Гошка так поступил, дед бы понял. А Гошка мало того, что разбегался у всех на виду, так еще и наверх полез. Да с таким шумом («Не очень-то я и шумел», – думал Гошка, но предусмотрительно помалкивал), что если бы дед в засаде пьяный спал, точно бы проснулся. Нет, не выйдет из Гошки воина. Это ж каким дурнем надо быть, чтоб к открытому месту спиной повернуться да и оказаться в таком положении дурацком, что ни спрятаться, ни уклониться невозможно. Косулю, говоришь, скрадывал? Да такой тупой недоумок, как Гошка, не то что косулю, козу привязанную и то не достанет. Куда там! Забодает его коза и на голову его глупую насерет…

Гошка уж губу закусил, чтоб не разреветься. Правильно, все правильно дед говорил. И раньше он Гошке об этом говорил. Втолковывал многажды. А Гошка, как до дела дошло, – всё позабыл. Дурак и есть. Не выйдет из него ни гридня, ни варяга. Будет он до конца жизни навоз из конюшни выгребать и лапти плести. Хотя нет, лапти – тоже не про него. Хорошие лапти тоже с умом плетут…

Тут Рёрех наконец умолк, поглядел внимательно на Гошку… А потом махнул рукой и сказал уже безгневно:

– Ладно. Попробуем еще разок.

К вечеру, уже на закате, Гошке наконец удалось выследить деда. Собрал маленький шалашик из веток, накрылся и ждал.

Деда, впрочем, он всё равно не услыхал. Как он на своей деревяшке мог бесшумно по лесу ходить, Гошка не понимал. Но – увидел вдруг, шагах в двадцати, прильнувшего к дереву варяга.

Гошка даже дышать перестал… И не увидел его Рёрех. Шагнул в другому дереву, повернулся спиной…

Тут уж Гошка не утерпел. Приподнялся и запустил камешком прямо в дедову спину.

И попал.

Но дедко не обиделся. Даже обрадовался. Наконец похвалил Гошку и сказал: всё, отдыхаем. И ужинаем.

Ужин добыли быстро. Гошка подстрелил зайца, а Рёрех – здоровенную рыбину.

Рыбину почистили и сварили в котелке вместе с травками и корешками, а зайца запекли на углях.

Готовил дед. Гошка в это время коней купал.

Покушали с удовольствием. Дед запивал жареное мяско пивом, а Гошка – ключевой водой с ягодами.

Правда, кушали не одни. Еще с рыбными щтями не покончили, как Гошка услышал людей. Людей было вроде трое. Гошка, вовремя вспомнив дедовы наставления, вопить и руками махать не стал. Поглядел на деда, увидел, что тот этак незаметно позу изменил, подближе к оружному поясу переместился. Тут они с Гошкой переглянулись (Гошка украдкой показал три пальца), всё поняли, но поскольку дед вел себя спокойно, то и Гошка продолжал есть.

Только когда покушали, Рёрех сказал довольно громко:

– На пиво не рассчитывайте. Самому мало.

Только тогда люди (их оказалось не трое, а четверо) вылезли на свет.

Один из них оказался тоже старым варягом: с двумя ногами и двумя глазами, но без левой кисти.

– А я всё ждал, когда ты нас заметишь, Рёрех, – сказал он, присаживаясь на корточки у костра.

– Долго ждал, Руг, – усмехнулся Рёрех. – Объявился бы сразу, мог бы и на жарёнку успеть.

– Так и знал, что ты нас учуял, – Руг разгладил седые усы. – Я и этим, – кивок в сторону оставшихся на ногах спутников, – так сказал: к деду тишком не подобраться.

– Еще бы! – пробасил один из троих. – Он же ведун.

– Ты б помалкивал, – сказал Рёрех. – Вас троих даже мой мальчонка приметил. Мало ты их учишь, Рюг. Что пришел? Виру за зайца требовать?

– Перун Молниерукий! Рёрех! Не обижай! Пришли поглядеть, кто в княжьем лесу огонь жжет. Сам знаешь, такое не всем дозволено.

– Ну коли ты с добром, то и я – с добром. Доставай фляжку, плесну тебе пивка. Не отказывайся: его мать, – кивок на Гошку, – сама варила.

Руг пригубил, похвалил, прижмурившись, поинтересовался:

– А кто у отрока матушка?

Гошка тут же надулся: отроком назвали!

– Сладислава. Боярина Серегея жена.

– О! – Руг наклонил голову. – Привет ей и добрые слова. Кабы не она… – Варяг похлопал себя по искалеченной руке. – …Помер бы. Может – ко мне, в усадьбу? У меня тоже пиво неплохое.

Глава двадцать третья
ДОРОГА НА САНДОМИР

В дорогу с собой Славка взял Антифа (как же без него) и двух воев из отцовской дружины: полянина Соколика и матерого нурмана из русов. Нурман этот в Киеве вырос, со Святославом в Булгарию ходил и имя имел на словенское ухо – смешное. Хриси. Как и следовало ожидать, его еще в детских переименовали в Крысу.

Хриси на такое прозвище уже давно не обижался. Ростом и статью он был истинный нурман и твердо верил: крыса размером с медведя порвет всех медведей в округе.

Добрая дорога, по которой они ехали, тянулась на сотни поприщ: вдоль Припяти и Струменя – до Пинска, оттуда напрямик – к Бугу, затем, через земли ятвагов – на землю лехитов и дальше, вдоль Вислы – на земли поморов. И опять – вдоль Вислы, разделявшей земли поморов и пруссов, – к городу Гданьску, расположившемуся уже на берегу Варяжского[19]19
  Напоминаю – Варяжское море ныне называют Балтийским.


[Закрыть] моря. Иначе говоря, тракт, по которому шли Славка и его спутники, был одним из тех важных путей, что связывали скандинавский север и богатый товарами юг. Это была одна из дорог, по которой можно было дойти хоть до Царьграда, хоть до Хвалынского моря. Впрочем, так далеко Славка идти не собирался.

Первым на пути русов был город Туров.

Туров – новоставленный город. Построили его там, где сливаются две реки: Ядза и Струмень, который еще называют верхней Припятью. Построили недавно, еще при княжении Игоря. Важное место – Туров. Вдоль Припяти лежит один из путей на юг.

В Турове ныне держали свой стол дреговичские князья.

Племя дреговичей сильное и многочисленное: вся земля от Двины до Припяти была – их. Однако с кривичами и Роговолтом дреговичи не ссорились. И с древлянами, чьи земли лежали к югу от Припяти, – тоже.

В распрях между Ярополком и Владимиром дреговичи участия не принимали. Когда Владимир, убивши Ярополка, полноправно воссел в Киеве, туровский князь приехал к нему сам: дары привез и изъявления дружбы. Дары эти можно было б и данью назвать, но какая дань меж друзьями. Потому – дары.

Туровского князя Богуслав знал лично. Однако в день, когда Славка и его спутники въехали в ворота Турова, князя в городе не было. Отбыл то ли охотиться, то ли на раннее полюдье. Это и к лучшему. Будь князь дома, пришлось бы в Турове задержаться – из уважения. А Славка – спешил.

Вопреки его ожиданиям, попутчик из монаха вышел недурственный. В седле держался уверенно, проповедями Славку не донимал, а наоборот, рассказал немало интересного.

Отец Фредрик учился в знаменитой (это еще отец Славке говорил) школе, коию основал магдебургский архиепископ Адальберт. Про Адальберта Славка тоже слышал от отца. Боярин Адальберта знал лично. Познакомился, когда тот приезжал в Киев по приглашению княгини Ольги. Тогда Адальберт уже был епископом (тоже немаленький церковный чин, как понимал Славка) и служил не только Церкви, но и германскому императору Оттону. Приехал учить правильной христианской вере, но учил недолго. Его спутники повздорили с кем-то из киевских бояр, пролилась кровь – и князь Святослав Адальберта отправил восвояси. Впрочем, Святославу нужен был только повод: Оттона он не боялся, к христианам (особенно – чужеземцам) не благоволил. Славка Адальберта помнил плохо, потому что мал был. А вот брат Артём его хорошо знал. И не по Киеву, а по Магдебургу. Когда Артём ездил к германскому императору с поручением от Ярополка, Адальберт ему немало помог. А со Славкиным отцом архиепископ Магдебургский и по сию пору переписывался.

Фредрик, правда, сказал, что архиепископ сильно хворает и вряд ли проживет долго.

Но Славку это не опечалило. Он же не в Магдебург собрался.

Так же спокойно, как и до Турова, доехали до Пинска. Тоже город крепкий. И расположен хорошо: на слиянии Пины и Струменя. А за Пиной – сплошные болота. Ни один враг не подступится. В Пинске сидел младший брат туровского князя. С ним Богуслав тоже был знаком, так что пришлось задержаться на денек. Пока Богуслав и его гридни пили-гуляли и развлекались охочими до хоробров девками, монах тоже даром времени не терял: пообщался с немногочисленной туровской христианской общиной, полгода назад оставшейся без пастыря: туровский князь, следуя общей политике Владимира, отдал единственного в Турове священника сваргам, от которых тот и принял мученическую смерть: был утоплен в болоте. После этой жестокой расправы маленькая туровская община стала еще меньше. Но все же сохранилась. Добивать ее не стали. Дреговичи вообще были довольно-таки мирным народом и вместо крови предпочитали приносить богам бусы и куньи шкурки. Фредрик свершил службу, окрестил четверых младенцев и обвенчал две пары. Будь он со своими прежними охранниками – не рискнул бы. А с русами, двое из которых сами христиане, боятся ему было нечего. Пусть только местные язычники посмеют ему помешать. И не помешали. Из-за таких пустяков веселый пир прерывать?

Пинский князь дал Славке пару собственных дружинников – проводить до Берестья[20]20
  Нынешний Брест.


[Закрыть]. Этот городок на берегу Буга пусть и невелик, но значим. Здесь начинается длинный волок, связавший Буг с Припятью, а следовательно – с Днепром. За Берестьем земли дреговичей заканчивались и начинались земли ятвагов, Киеву не дружественных. Через ятвагов шел самый близкий путь к владениям князя Мешко, но, следуя воле отца, Славка им не воспользовался. Нанял проводника из волынян и двинулся на полдень, охотничьими тропами – к Червню.

Шли вдоль берега Буга. Ночевали на уединенных песчаных пляжах, где деревья мочат густые кроны в зеленой речной воде, а рыбу и уток можно ловить руками.

Пару раз выходили к селениям. Жили в них не лендзяне, а волыняне, принимавшие киевских гридней с опаской, но, понятное дело, без явной вражды. Любой из гридней мог бы перебить всех деревенских мужчин быстрее, чем кукушка дюжину лет накукует, и смерды это понимали. Кормили гостей из общего котла, девок на ночь подкладывали. Однако можно было не сомневаться: если бы Фредрик путешествовал один, его прирезали бы в первом же селении. Лехитские владения были рядом, а там новая вера уже обрела изрядную силу. В виде мечей ляшских шляхтичей. Христианское смирение и милосердие смущенно ждали в сторонке, пока железо наставит язычников на путь истинный. А уж язычникам, для которых месть никогда не была грехом, прикончить жреца ненавистного бога – и удовольствие, и добродетель.

Фредрик свое положение понимал и проповедовать даже не пытался. Временами он жалел, что пан Кошта и его товарищи сдохли под пытками. Эти живо разъяснили бы грязным смердам всю глубину их заблуждений…

И, скорее всего, навсегда остались бы в этих гостеприимных лесах. Следопыт-волынянин время от времени показывал своим спутникам хитроумные ловушки лесовиков: тщательно укрытые ямы с кольями, самострелы, суковатые бревна, рушащиеся на голову незваному гостю, едва тот уберет с дороги мешающую ветку…

Еще в арсенале дикарей-язычников были стрелы, смазанные ядом, лакомые девки, с визгом удирающие от страшных чужаков… прямо через болотные окна.

Обо всем этом Богуслав, прошедший суровую варяжскую школу и тоже знавший немало лесных уловок, с удовольствием толковал с проводником во время вечерних посиделок на берегу реки под веселый говорок костра.

Огонь они разводили, не скрываясь, чтоб всякий видел: не тати, не злодеи – честные люди. Нападения опасались не больше, чем в лесных деревеньках. Возможность повстречать на берегу Буга ватажку разбойников-нурманов или равных им по силе – ничтожна. А иные – не рискнут.

И не рисковали. Буг – судоходная река, и, бывало, какой-нибудь кораблик, увидав на берегу малую ватажку, поворачивал нос к песчаному пляжу. Однако, разглядев поподробнее бронь и зброю, быстренько возвращался на стрежень. Оно, конечно, добрый доспех сумасшедших деньжищ стоит, да вот незадача: как правило, внутри доспеха находится его хозяин. Понятно, что мир вокруг суров и не всегда справедлив. Так бывает, что и хороший воин в драных обносках ходит да на деревянный посох опирается. Бывает.

А вот такого, чтоб плохой воин хороший доспех носил, не бывает никогда.

Хотя один раз лодья к берегу все-таки пристала. Славка ее сам поманил, признав в кормчем батиного человека.

Поснедали свежатиной, добытой Устахом свинкой. Запили кисловатым франкским вином из запасов кормчего. Лодья шла к Берестью и везла дорогой груз: две сотни мечей работы рейнских мастеров. Поездка была рискованная: германский император вывозить на восход такие мечи не дозволял. Нарушителей карали смертью. Но – возили, потому что стоили такие мечи дорого. Правда, меха северные и рыбья кость[21]21
  Моржовые клыки.


[Закрыть] на западе стоили еще дороже. Так что торговали с большой выгодой. А риск… Так всё купеческое ремесло – риск. За то и барыш. Правда, о грузе купцы сказали только Богуславу. По секрету. Фредрику о незаконной торговле знать ни к чему.

Большой тракт вел из Киева в Сандомир, а дальше – в чешский Краков[22]22
  Город Краков, ныне польский, в описываемое время принадлежал Чехии.


[Закрыть].

Но так далеко идти не требовалось. В Сандомире русы с Фредриком распрощались. У ворот новопостроенной христианской обители. Выслушали слова благодарности. От настоятеля, доброго знакомого Фредрика, получили в подарок толстенький свиток Священного Писания. И – подорожную грамотку. С ней можно было идти по червенской земле, не прячась от свирепствующих на завоеванных землях лехитов.