Текст книги "Сказания о Русской земле. Книга 3"

От описываемого же времени до нас дошли в некоторые замечательные поучения священнослужителям. «В церкви разговаривать не давай, – говорится в одном из них, – приноса не приноси на Божий жертвенник от неверных еретиков, развратников, воров, разбойников, грабителей и властителей немилосердных, корчемников, резоимцев (рез – процент), ротников (рота – клятва), клеветников, поклепников, лжепослухов, волхвов, потворников, игрецов, злобников или кто томит челядь свою голодом, и ранами, и наготой. К убогим сиротам, болеет ли кто-нибудь из них или умрет или родит, приходи прежде, чем позовут… Стой на страже день и ночь… Кого изгубишь леностью или нерадением, мука их на тебе взыщется; к троеженцу не входи в дом, разве только будет на одре смертном».

М. Нестеров. Отцы пустынники и жены непорочны

Это поучение показывает, конечно, насколько должны были быть близки отношения приходского священника к его прихожанам и как высшие духовные власти ставили ему в обязанность принимать дары на церковь только от достойных и чистых людей и вместе с тем людей милосердных к своей меньшой братии – слугам и челяди. Тот же взгляд о милосердии к рабам очень определенно высказал Иосиф Волоцкой в послании к одному вельможе: «Слух до меня, господине, дошел… будто велико твое немилосердие и нежалование к рабам и сиротам домашним, теснота, скудость в телесных потребах, голодом тают, наготой страждут… Писание повелевает рабов, как братии, миловать, питать и одевать и о душах их заботиться, научать на всякие добрые дела; если же раб и сироты у тебя в такой тесноте, то не только им нельзя добрых дел делать, но, умирая с голоду, они не могут удержаться от злых обычаев…».

М. Нестеров. Под благовест

Такое истинно христианское отношение духовенства к своей пастве не оставалось, конечно, без самого благотворного влияния на прихожан: имеется известие, что во времена Иоанна III граждане Москвы содержали для погребения странников село Скудельничье, причем у них был трогательный обычай ходить туда в четверть седьмой недели поста (семик), покупать каноны, свечи и молиться об умерших, после чего они засыпали старую яму, наполненную мертвецами, и выкапывали новые; копали и засыпали все, Бога ради, мужчины и женщины.

Заканчивая обзор главнейших событий в жизни Русской земли при Иоанне III и дел, совершенных им лично за свое 43-летнее великое княжение, нам остается помянуть еще одно, которое он сам считал в числе важнейших, начальных, – об именовании русского государя в торжественных случаях, или об его титуле.

Мы видели, что Иоанн продолжал себя называть великим князем, хотя при нем пределы Московского государства расширились уже до великой державы, и что после падения Царьграда и женитьбы его на Софии Фоминичне именно к нему, как к верховному защитнику православной веры, переходило наименование императора.

Мы видели также, что иногда его и величали как императором, так и царем. Однако не в этих новых величественных наименованиях он видел большое начальное дело. Он видел его в выражении «всея Руси» и непременным условием мира с Литвой ставил включение этих слов в перемирную грамоту.

Это требование Иоанна было основано на том, что царский титул русского государя заключает в себе сокращенно всю историю Русской земли и задачи ее верховных властителей, смысл деятельности которых может быть кратко выражен словами: «умиротворение или собирание земель и народов», продолжающееся и неоконченное еще и поныне, так как нет еще до сих пор ни полного собирания, ни совершенного умиротворения.

Самодержец, царь, обладатель, повелитель – все эти наименования, заключающиеся в титуле, сливаются и завершаются в одном слове: «миротворец». На основании этого титул царский и прочитывается, по древнему обычаю, в храме собирания Русской земли – в Успенском соборе в Москве, куда, как известно, перенесены иконы и даже иконостасы из присоединенных городов, а также в областных соборах накануне праздника Рождества Христова, пришедшего водворить мир во всей земле. И это ежегодное чтение царского титула указывает и напоминает всем, что русский государь, расширяя и увеличивая свой титул, является исполнителем Его святой воли, чтобы на земле был мир[10]10
  Этим внутренним значением титула православных русских государей-миротворцев он резко разнится от титула мусульманских завоевателей, турецких султанов, в числе почетных наименований которых в их титуле имеется также и название «убийца».


[Закрыть]. Так, несомненно, смотрел Иоанн III на свою задачу, которую Божьим Промыслом он призван был исполнить, и, несомненно, точно так же смотрел на него русский народ, как на Божиею милостию данного ему государя, всем своим подданным в отцов и праотца место поставленного. Отсюда понятна та огромная, неограниченная власть, которую имел Иоанн в своем государстве. Он мог объявить псковским послам: «Разве не волен я, князь великий, в своих детях и в своем княжении», в то время как по смерти Казимира Литовского сын его Александр писал, «что паны радные великого княжества Литовского заблагорассудили оставить его, Александра, в Литве и на Руси для защиты от неприятеля, на то время, пока не выберут великого князя».

Русский народ дал Иоанну III наименование Грозного, так же, как увидим впоследствии, и внуку его Иоанну IV. И действительно, Иоанн был грозный царь и, когда было нужно, казнил и заточал виновных против порядка и тишины в своей земле, при этом для блага земли он, как мы видели, не останавливался даже перед тем, чтобы жертвовать своими чувствами к самым близким людям: братьям и внуку. Это наименование Иоанна Грозным понималось народом в смысле его требовательности и строгой справедливости; в этом же смысле писал, как мы указывали, и архиепископ Геннадий к митрополиту об устройстве церковных школ: «Для того-то я и бью челом Государю, чтобы велел училища строить: его разумом и грозою, а твоим благословением это дело исправится…».

Вместе с тем, несмотря на прозвание Грозный, Иоанн, по свидетельству современников, отличался чрезвычайной почтительностью при сношении с духовными лицами, а в Боярской думе любил «встречу», то есть высказывание мнений, несогласных с его личными, чтобы можно было полнее и разностороннее разобрать вопрос, подлежащий рассмотрению думы. Чрезвычайно отзывчивым был он также и ко всем общественным бедам: мы видели, что когда в 1472 году пришла на Москву весть о движении хана Ахмата со всей Ордой, то Иоанн в тот же час, ничего не вкусив, двинулся с полками к Коломне, чтобы преградить ему дорогу. Так же ретиво и самоотверженно принимал он участие в тушении больших пожаров, неоднократно случавшихся в Москве.

«Иоанн оставил государство, удивительное пространством, – говорит Н.М. Карамзин, – сильное народами, еще сильнейшее духом правления, то, которое ныне с любовью и гордостью именуем нашим любезным Отечеством. Россия Олегова, Владимирова, Ярославова погибла от нашествия монголов, Россия нынешняя образована Иоанном… Немецкие, шведские историки шестнадцатого века согласно приписали ему имя Великого, а новейшие замечают в нем разительное сходство с Петром Первым. Оба, без сомнения, велики. Но Иоанн, включив Россию в число государств Европы и ревностно заимствуя искусства образованных народов, не мыслил о введении новых обычаев, о перемене нравственного склада подданных… Призывая художников для украшения столицы, для успехов воинского искусства, хотел единственно великолепия, силы; и другим иноземцам не заграждал пути в Россию, но единственно таким, которые могли служить ему орудием в делах посольских или торговых, любил изъявлять им только милость.

Глава третья

Великий князъ Василий Иоаннович III ☨ Казань ☨ Псков ☨ Смоленск Орша ☨ Хабар Симский ☨ Последние уделы ☨ Брак с Еленой Глинской Новое боярство ☨ Максим Грек и Вассиан Косой ☨ Старец Филофей Лютер ☨ Быт Московского государства ☨ Болезнь и кончина великого князя

Известие о кончине великого князя Иоанна Васильевича Московского пробудило у всех врагов нашей Родины, особенно же у его зятя, короля Александра, живейшие надежды, что вслед за ней у нас поднимется усобица; рассчитывали на неопытность 25-летнего наследника старого великого князя, пользуясь которой сторонники Димитрия, сына покойного Ивана Молодого, начнут делать попытки добывать последнему великое княжение.

Но надежды эти не оправдались. Василий Иоаннович явился вполне достойным преемником своего отца. Он был проникнут совершенно теми же заветами, как и предки его – московские князья, и отличался ясным пониманием обстоятельств, при которых ему приходилось действовать; при этом, будучи, как увидим, менее счастливым, чем покойный родитель, Василий III благодаря своей необыкновенной твердости и настойчивости всегда с честью доводил до конца задуманное им на благо земли, а потому, невзирая на некоторые неудачи и трудные обстоятельства, успешно продолжал святое дело собирания Русской земли под властью московских государей. Отлично сознавая, что дарование свободы племяннику даст повод всем врагам земли завести тотчас же крамолу и смуту, Василий решил продолжать держать несчастного Димитрия узником, но, не будучи по природе человеком жестоким, он старался скрасить эту неволю тем, что щедро дарил племянника, почему Димитрий и оставил после себя богатейшее имущество в деньгах и драгоценностях, находившееся при нем в месте его заключения.

Вместе с тем Василий решил тотчас же наказать казанского царя Магмет-Аминя, дерзко поднявшегося на нас незадолго до кончины Иоанна III, и весной 1506 года отправил против него на судах войско. Поход этот был неудачен. Наши высадились на берег, построились для боя и пошли под Казань, но татарская конница зашла им в тыл и отрезала от судов; бой кончился полным поражением русских. Получив известие об этом, Василий, нимало не смутясь, в тот же день отдал распоряжение о движении новой сильной рати под Казань, которая подошла туда через два месяца и вновь потерпела полную неудачу. На этот раз казанцы пустились на хитрость: они притворно бежали перед нашими полками и увлекли их за собою на пригородное Арское поле, где в это время как раз была ярмарка, ежегодно собиравшая под Казань торговцев со всего Востока. Русские думали, что казанцы бегут, бросили их преследовать и кинулись на грабеж, которому предавались до ночи.. На рассвете же Магмет-Аминь внезапно двинул свои войска на наших, беспечно расположившихся на ярмарочном поле, и нанес им жесточайшее поражение; при этом были убиты князья Курский и Палецкии. Оставшиеся от погрома бросились на суда и поспешно отступили, преследуемые казанцами, которые были остановлены только близ реки Суры московской конницей, шедшей под начальством доблестного Феодора Киселева.

Всех вернувшихся из похода воевод Василий встретил без всякого гнева; он только сложил главное начальствование над ратью с брата своего Димитрия, проявившего оба раза под Казанью полную неспособность распоряжаться войсками, и тотчас же приказал знаменитому полководцу своего отца князю Даниилу Холмскому готовиться идти в третий поход под Казань. Поход этот, однако, не состоялся: Магмет-Аминь поспешил принести повинную, очевидно, устрашенный настойчивостью и твердостью великого князя; он вернул всех наших пленных и по-старому признал себя подручником Москвы.

Отправив своих послов осенью 1507 года заключить с Казанью мир, Василий вместе с тем двинул свои войска на запад – воевать Литовскую землю. Причины этой войны заключались в следующем: узнав о смерти тестя, король Александр стал сейчас же готовить свои полки к войне с Москвою, рассчитывая на усобицу, которая там поднимется, так как предполагал, как мы уже говорили, что у сидевшего в заключении Димитрия довольно сильная партия. При этом Александр не замедлил известить и ливонского магистра Плеттенберга, что теперь настала самая подходящая пора, чтобы ударить соединенными силами «на неприятеля веры христианской». Плеттенберг согласился с этим, но отвечал, что надо дождаться конца перемирия и наверное узнать, как будут молодые князья управляться в своем государстве, так как он тоже ждет несогласий между ними.

Рассчитывая, что приготовления Литвы к походу страшат Василия и заставят поднять головы всех недовольных им в Московском государстве, Александр послал вместе с тем в Москву послов своих, Глебова и Сапегу, требовать возвратить Литве все наши прежние завоевания для заключения вечного мира. На это бояре московские вежливо, но твердо объявили, что великий князь владеет только своими землями и их не уступит. Вслед за тем Василий послал напоминание Александру, чтобы он не принуждал жену свою королеву Елену Иоанновну к латинству.

В августе 1506 года Александр умер, не оставив после себя детей.

Это навело Василия Иоанновича на мысль, что в своем лице он мог бы соединить как Восточную Русь, так и Западную, притом совершенно мирным путем. Для этого он отправил сестре Елене тайный наказ, в котором говорил, что она может прославить себя навеки этим великим делом, и предложил ей переговорить с епископами, панами, всей радой и земскими людьми об избрании государем на Литве своего брата – московского великого князя. Однако этому мудрому замыслу Василия не суждено было осуществиться. Елена прислала ответ, что королем польским и великим князем литовским уже выбран брат Александра – Сигизмунд.

В связи с этим избранием Сигизмунда в Литве встала сильная смута и усобица.

Ф. Солнцев

Крест и братина

При покойном Александре первое место в Литве занимал некий князь Михаил Глинский, потомок татарского князя, перешедшего вместе с Тохтамышем к Витовту. Этот Глинский родился православным, но, воспитываясь в Германии, принял затем латинство; он много путешествовал, был прекрасно образован и славился большою храбростью и знанием военного дела, которое изучил, прослужив несколько лет в войсках германского императора. Вернувшись в Литву, Глинский снискал себе дружбу Александра, но возбудил против себя своим высокомерием недовольство множества панов. Когда Александр был выбран королем польским, то Глинский получил еще большее значение в Литве, хотя и не носил этого звания. Когда же в 1506 году Александр умер, то литовцы сильно опасались, чтобы Глинский, владевший огромными землями и богатствами, не стал бы искать для себя великого княжения, и поспешили выбрать себе в великие князья брата Александра – Сигизмунда, не снесясь вовсе с поляками, которые очутились вследствие этого в необходимости избрать себе в короли того же Сигизмунда, чтобы не расстаться с Литвой.

Великий князь Василий Иоаннович Царский титулярник

Первым делом литовских панов после избрания Сигизмунда было, разумеется, постараться возбудить в последнем холодность и недоверие к Глинскому, чего они скоро и достигли. Но властолюбивый Глинский отнюдь не желал мириться со своим новым положением. Между тем Сигизмунд, человек смелый, предприимчивый и коварный, вступив на престол, стал тотчас же деятельно готовиться к борьбе с Москвой, не желая упускать благоприятного, как казалось ему, времени, наступившего после двух наших неудач под Казанью, и рассчитывая на содействие со стороны Крыма, где в это время верный друг Иоанна III – Менгли-Гирей – сильно одряхлел, а все дела вершили его алчные до наживы сыновья, причем походы Василия под Казань на пасынка Менгли-Гиреева – Магмет-Аминя – возбудили и старого крымского хана против нас. Послав подговаривать крымцев и ливонцев собраться против Москвы, Сигизмунд отправил Василию Иоанновичу послов с извещением о своем вступлении на престол и с новым требованием возвращения Литовских областей, взятых Иоанном III.

Но в это время как раз, благодаря твердости Василия, в Москву уже прибыли казанские послы с просьбою о мире, и наши бояре дали послам Сигизмунда обычный ответ, что великий князь чужих земель и вотчин не держит, а только свои: «Чем нас пожаловал и благословил отец наш, князь великий, и что нам дал Бог, а от прародителей наших и вся Русская земля наша отчина». К этому ответу было прибавлено, что перемирие покойным великим князем было заключено с Александром, «а с Сигизмундом королем нам перемирия не было. Если же Сигизмунд хочет с нами мира и доброго согласия, то и мы хотим с ним мира, как нам будет пригоже». Затем Сигизмунду было послано подтверждение и о том, чтобы он берег вдовую королеву Елену Иоанновну и отнюдь не принуждал бы ее к латинству.

Получив этот ответ, Сигизмунд удвоил усилия, чтобы возбудить против нас ливонцев и крымцев, причем, посылая последним большое количество золота, он не устыдился раболепно испросить у Менгли-Гирея ярлык не только на те земли, которыми владел: Киевскую, Волынскую, Подольскую и Смоленскую, но и на те западнорусские города, которые уже были за Москвой: Чернигов, Новгород-Северский, Курск, Путивль, Брянск, Мценск, а также и на Новгород Великий, Псков, Рязань и Пронск.

Однако все замыслы Сигизмунда не удались. Ливонцы, видя, что в Москве дела идут хорошо, от войны отказались; крымцы ограничились небольшими набегами на наши владения, а в самой Литве скоро встала страшная смута, которую поднял Глинский. Он несколько раз жаловался Сигизмунду на своих врагов, но, не найдя у него управы, сказал королю: «Ты заставляешь меня покуситься на такое дело, о котором оба мы после горько жалеть будем», – после чего завел пересылку с Москвой; затем он неожиданно напал на своего главного врага, пана Заберезского, убил его и, удалившись в восточные области Литовского княжества, стал покорять их под свою власть, потянув при этом за собой и многих русских, в том числе князей Мстиславских и Друцких, чтобы перейти на сторону Москвы.

Этими благоприятными обстоятельствами, разумеется, не замедлил воспользоваться Василий Иоаннович, войска которого начали воевать литовские пределы со стороны Смоленска.

Так началась первая война с Литвой во время его великого княжения. Она продолжалась два года, в течение которых Сигизмунд, видя, что хотя решительных сражений и не было, но дела складываются не в его пользу, тщетно пытался поднять против Василия его брата Димитрия Иоанновича Углицкого; затем он прислал в Москву своих послов с предложением вечного мира, так как ему необходимо было заняться подавлением внутренних усобиц.

Василий охотно пошел навстречу этому предложению и по заключенному между ними вечному миру Сигизмунд навсегда уступал Москве все приобретения в Западной Руси, сделанные Иоанном III.

Таким образом, благодаря своей твердости Василий заключил мир с Литвой по всей своей воле и закрепил за Москвой все огромные завоевания его отца.

Но этот вечный мир с Литвой был, конечно, только временным перерывом борьбы и притом на короткий срок, что отлично сознавал Василий; он понимал, что Сигизмунд употребит все свои усилия, чтобы отторгнуть от нас новоприобретенные владения, после того как оправится от смуты, поднятой Глинским. Поэтому государь не переставал зорко следить за всем происходящим в Литве и усиленно готовился к продолжению борьбы.

Вместе с этими приготовлениями к новой войне с Литвою Василий должен был заниматься и другими важными делами, из коих на первом месте стояли отношения с Крымом. Отношения эти, как мы видели, начали сильно портиться: Менгли-Гирей впал в дряхлость, а угодничество и богатые дары Сигизмунда пришлись очень по сердцу его сыновьям и всем крымским мурзам. Они быстро поняли, что для них будет выгоднее всего торговать своей дружбой с обоими соперниками – Москвой и Литвой, брать с обоих богатые дары и, вероломно нарушая договоры, нападать при каждом удобном случае на пограничные области то того, то другого государства. Таким образом, с этого времени Крым надолго делается настоящим разбойничьим гнездом, добраться до которого через степи и Перекопскую насыпь в те времена было невозможно, почему московским государям и пришлось защищаться от внезапных набегов этих хищных татарских орд устройством по границе сильных укрепленных линий, наподобие тех, какие были возведены на Руси против печенегов еще во времена святого Владимира, и вместе с тем, по возможности, стараться жить в мире с крымскими ханами, не тратя, однако, на это больших средств и не позволяя татарам чрезмерно заноситься в своих требованиях.

Эта трудная и неблагодарная задача лежала тяжелым бременем на Василии Иоанновиче во все время его великого княжения.

Летом 1507 года крымцы, несмотря на существовавший союз с нами, произвели как бы без ведома Менгли-Гирея неожиданный набег на Белевские, Одоевские и Козельские места и увели с собой богатейшую добычу и множество полона. Но московские воеводы пустились за татарами вслед, нагнали их на реке Оке и нанесли сильное поражение, отняв всю добычу.

Такие разбойничьи нападения крымцев на наши украины не мешали им считать себя по-прежнему в союзе с нами и нагло выпрашивать огромные подарки.

Обыкновенно их послы привозили в Москву множество грамот от всех царевичей и царевен, которые слали тяжелые поклоны с легкими поминками (подарками), а себе требовали тяжелых поминков. Так же нагло обращались и с нашими послами в Крыму хищные татарские царевичи и мурзы.

Отправляя своего посла, знатного боярина Морозова, к Менгли-Гирею, Василий писал хану, что если Морозов потерпит такое же насилие и бесчестие, как его предшественник Заболоцкий, то впредь будут посылаться в Крым не бояре, а молодые люди. При этом Морозову был дан наказ: «Если станут у него просить какой пошлины, то ему пошлину никому ничего не давать, кроме того, что с ним послано от великого князя в поминках».

Сохраняя по возможности добрые отношения с Крымом, Василий склонился на усиленные ходатайства старого Менгли-Гирея освободить его пасынка Абдыл-Летифа, заточенного при Иоанне III за неисправление, и дал ему город Юрьев, причем обязал его клятвенной грамотой быть верным слугой Москвы и без ее ведома не выезжать из пределов государства.

На предложение же Менгли-Гирея идти воевать для него Астраханское царство Василий ответил вежливым, но решительным отказом. Так были установлены на время отношения с Крымом.

По окончании войны с Литвою ливонские немцы тоже прислали в 1509 году в Москву бить челом о перемирии, которое и было заключено с ними новгородскими и псковскими наместниками на 14 лет.

Таким образом, через четыре года после вступления своего на прародительский престол Василий Иоаннович заставил всех своих соседей встать в такие отношения к Москве, какие он признавал полезными для своего государства.

Вместе с этим он приступил к большому русскому домашнему делу, которое не было еще совершено его предками при собирании земли, а именно к присоединению вольного города Пскова к Московскому государству. Мы видели, какие огромные заслуги имел в своем прошлом Псков, являясь всегда мужественным защитником православия и русской народности против немцев, литовцев и чуди; мы видели также, насколько в более выгодную сторону отличались все псковские порядки от новгородских и как всегда псковичи были верны московским князьям.

Эта огромная заслуга Пскова нашла себе, разумеется, справедливую оценку и в Иоанне III, который, присоединив Новгород, оставил Пскову всю его старину. Но, конечно, небольшая независимая область могла существовать самостоятельно рядом с могущественным Московским государством лишь до тех пор, пока с ее стороны не было дано московскому великому князю повода к изменению ее древних, уже отживших порядков.

Повод этот явился в княжение Василия. На беду Пскова, последнее время его самостоятельности сопровождалось сильными распрями и смутами. Как прежде в Новгороде, так и во Пскове вечем овладела чернь – «худые мужики-вечники»; правосудие упало, лихие люди оставались безнаказанными, и пошло хищение общественных денег, о чем ранее никогда не было слышно; кроме того, псковичи начали ссориться с великокняжеским наместником князем Репнею-Оболенским, присланным к ним в начале 1509 года. Когда осенью того же года Василий Иоаннович прибыл в Новгород, то получил от Оболенского жалобу, что псковичи держат его нечестно. Вслед за этой жалобой прибыли в Новгород псковские посадники и бояре и, поднеся по обычаю дары великому князю, стали в свою очередь жаловаться на Репню-Оболенского. Чтобы разобрать это асао, великий князь отправил во Псков князя Петра Васильевича Великого и дьяка Далматова и приказал им: выслушать порознь князя Оболенского и псковичей, а затем помирить их. Но посланники донесли ему, что псковичи с наместником не мирятся, а просят другого.

Тогда Василий вызвал к себе в Новгород Оболенского и псковских посадников, сам разобрал это дело и, признав, что виновны в нем псковичи, а не его наместник, положил опалу на посадников: он велел их схватить и раздать детям боярским по подворьям. Устрашенные посадники и другие псковичи стали бить челом Василию, что сознают свою вину, и просили, чтобы государь пожаловал отчину свою, Псков, устроил, как ему, государю, Бог известил.

Вид развалин и каменной городской стены в Пскове. Литография И. Селезнева

На это челобитье Василий объявил им через бояр свою волю: «Вечевой колокол свесите, чтобы впредь вечу не быть, а быть во Пскове двум наместникам, и по пригородам быть также наместникам; государь сам хочет быть во Пскове, помолиться Святой Троице и всему указ чинить, как судить наместникам во Пскове и по пригородам…».

Известие об участи посадников привело жителей Пскова в ужас. Они собрали вече и стали думать: «ставить ли щит против государя» и приготовляться к обороне, или, памятуя крестное целование, что нельзя на него поднять рук, подчиниться его воле. Последнее мнение взяло верх. Скоро прибыл во Псков великокняжеский дьяк Третьяк-Далматов, собрал вече и передал на нем требование Василия относительно колокола и наместников. Делать было нечего. Псковичи горько плакали, прощаясь со своими старыми правами, бросались друг другу на шею и обливались слезами, а на рассвете другого дня в последний раз по звону своего колокола собрались на вече и держали Далматову такое слово: «В летописях наших написано, с прадедами, дедами и с отцом великого князя крестное целование положено, что нам, псковичам, от государя своего великого князя, кто бы ни был в Москве, не отойти ни в Литву, ни к немцам; отойдем в Литву, или к немцам, или станем жить сами собой без государя, то на нас гнев Божий, голод, огонь, потоп и нашествие поганых; на государе великом князе тот же обет, какой и на нас, если не станет нас держать в старине; а теперь Бог волен, да государь в своей отчине городе Пскове, и в нас, и в колоколе нашем, а мы прежней присяги своей не хотим изменять и на себя кроволитие принимать, мы на государя рук поднять и в городе запереться не хотим; а хочет государь наш, князь великий, помолиться Живоначальной Троице и побывать в своей отчине во Пскове, то мы своему государю рады всем сердцем, что не погубил нас до конца».

После этой речи, полной достоинства и скорби, вечевой колокол был снят; через несколько дней прибыли во Псков московские воеводы, которые привели жителей к присяге, а затем и сам Василий. Жители вышли ему навстречу за три версты от города и ударили челом в землю. Василий вежливо спросил их о здоровье. «Ты бы государь наш, князь великий, царь всея Руси, здрав был», – отвечали они ему.

После этого Василий поехал помолиться к Святой Троице, а на другой день отдал распоряжение о переводе 300 самых влиятельных семей в Москву. Это было, очевидно, сделано, чтобы предупредить те крамолы, которые так долго шли в Новгороде после присоединения его Иоанном III и окончились только тогда, когда была принята такая же мера – вывод всех влиятельных и недовольных людей в Московские волости.

Действительно, мера эта оказалась очень разумной.

Присоединение Пскова к Москве обошлось без капли крови и без единой казни и не вызвало никакой крамолы в будущем. Василий прожил в городе четыре недели, устраивая в нем новое управление, и выехал в Москву, оставя своими наместниками бояр Григория Морозова и Ивана Челяднина, при дьяке Мисюре Мунехине, а в виде засады или гарнизона – 1000 московских боярских детей и 500 новгородских пищальников.

«Так, – говорит летописец, – исчезла слава псковская». По его мнению, эта беда постигла псковичей «за самоволие и непокорение друг другу, за злые поклепы и лихие дела, за кричанье на вечах; не умели своих домов устраивать, а хотели городом управлять».

Б. Кузнецов. Молитва

Проявив необходимую твердость, чтобы слить Псковскую землю с остальными частями Московского государства, Василий, желая сделать удовольствие псковичам, выбрал из них 12 старост, которые должны были судить вместе с московскими наместниками и тиунами во Пскове и пригородах.

Эти наместники и их пристава ознаменовали себя скоро великими неправдами и хищениями. Когда слух об этом дошел в 1511 году до Василия, то он, как человек высокосправедливый, тотчас же сместил Морозова и Челяднина и прислал князей Петра Великого и Семена Курбского. Умный же дьяк Мисюрь Мунехин, искренно привязавшийся к отчине святой Ольги и принесший ей, как увидим, немало добра, остался в ней до своей смерти, случившейся в 1528 году.

Вечный мир, заключенный между Москвой и Литвой в 1509 году, как и следовало ожидать, продолжался недолго. Начались взаимные жалобы на пограничные обидные действия; вместе с тем Сигизмунд настоятельно требовал, чтобы Василий выдал ему Михаила Глинского. Василий, конечно, на это не соглашался, а Глинский зорко следил из Москвы за всеми действиями Сигизмунда и побуждал великого князя деятельно готовиться к новой войне. Со своей стороны и Сигизмунд употреблял все усилия, чтобы поссорить нас с Крымом и наконец достиг этой цели. В 1510 году знаменитая ханша Нур-Салтан, жена престарелого Менгли-Гирея Крымского, приехала в Московское государство, чтобы навестить своих сыновей от первого брака своего с бывшим казанским царем Ибрагимом – Магмет-Аминя Казанского и Абдыл-Летифа, и была принята Василием с большим почетом. Прожив около года в Казани, Нур-Салтан вернулась в Москву, где прожила шесть месяцев, и рассталась с Василием, уверяя его в глубокой преданности своих сыновей и второго мужа – Менгли-Гирея.

Вероятно, старая ханша была вполне искренна, но за ее отсутствие дела в Крыму сильно изменились. Сигизмунд убедил Менгли-Гирея и его сыновей окончательно перейти на сторону Литвы, обязавшись ежегодно платить хану дань в 15 000 червонцев; за это крымцы без объявления войны должны были произвести внезапное вторжение в наши пределы. Этот тайный договор был приведен в исполнение немедленно: в мае 1512 года огромные полчища крымцев, предводимые сыновьями Менгли-Гирея, появились в Белевских и Одоевских областях, предаваясь всюду неслыханным злодействам. Однако, несмотря на то, что нападение было совершено неожиданно, оно не застало нас врасплох. Полки наши в это время постоянно находились в пограничных областях, только сменяя друг друга по очереди. Знаменитый воевода князь Даниил Щеня, а за ним и другие тотчас же выступили против татар, и последние, успев опустошить одну только Рязанскую землю, не замедлили поспешить уйти в Крым.