Текст книги "Ёлочка"

Александр Селин
Ёлочка
Новогодняя трагедия

Действующие лица

Ольга – 42 года, хозяйка квартиры

Друзья ее молодости, с которыми она давно не виделась, бывшие альпинисты:

Макшев – 43 года,

Дыбин – 45 лет,

Кожин – 49 лет,

Чигитанский – 44 года, риелтор, удачливый предприниматель.

Ближе к финалу появляются:

Милиционер,

Врач (женщина),

Практикантка.

Возможно появление фигур, иллюстрирующих монологи (почти эстрадные монологи) Чигитанского и Дыбина. Эти люди существуют как бы в воображении героев.

Все события разворачиваются в реальном времени, в одной комнате, в преддверии Нового года.

Еще одна особенность пьесы. Значительную часть времени герои говорят странным языком, сравнения, которые употребляют, поспешные и не очень удачные. Такое часто бывает, когда желание сказать опережает умение сказать. Кроме того, неказистая речь является результатом не очень высокой культуры и сильного возбуждения. Так говорят в состоянии негодования, радости, отчаяния, благостной эйфории и т. д. В конце концов, первые лица страны: Горбачев и Черномырдин почти всегда говорили подобным образом.

* * *

Ольга одна в гостиной. Ожидает гостей. Наряжает елку. Рядом накрытый стол. Положив коробку с игрушками на стол, Ольга садится и начинает рассуждать сама с собой.

Ольга. Когда декабрьское солнце, прикрытое облетающей веткой, уступает место снежистым комьям, то сразу не верится, что Новый год уже за дверью вместе со шкурками мандаринов и друзьями, которых нужно оставить на раскладушечном полу. По друзьям не поймешь, особенно когда они храпят спиной вверх, где та самая искренность чувств, которая считается любовью… Поэтому представляешь, как все было иначе… и цвет запахов, и духовистые одуванчики с отдаленными криками, и первые воробьи… Птюнчики, птюнчики разные вокруг и прилив нежности, как это бывает у печеного костра с тлеющей картошкой… А еще бывает, когда защемило сердце и вот тут вот гукает от переизбытка чувств (прислоняет ладонь к груди.). Гук-гук-гук… А потом затихает. Это, знаете, как бархатная травица под слоем ветра: шу-шу-шу и не дает успокоиться ни на секунду. Наверное, это и есть любовь… Но в кого? А ведь мне уже сорок два года. Много это или мало? Наверное, достаточно. Ведь я не видела их уже двадцать лет.

Ольга берет коробку с игрушками со стола, кладет себе на колени, манипулирует игрушками. Каждая игрушка у нее означает знакомого человека. Ее приятель по фамилии Макшев – желудь, Кожин – чайничек, Дыбин – зайчик, Чигитанский – ящерица, милиционер – помидор и т. д. Рассуждая о ком-нибудь из них, она держит соответствующую игрушку перед собой.

И всё-таки, почему мы тогда расстались? Может быть, из‑за драки? Какая это теперь кажется ерунда… Наоборот, даже оригинально получилось, это был единственный Новый год, который я встречала с милицией и «скорой помощью»… Ну-ка попробую восстановить… Сначала Макшев, Кожин и Дыбин подарили мне одинаковые духи. Они все трое были альпинистами и мечтали покорить высоту, на которую ещё никто никогда не залазил. Макшев…

Идут воспоминания. Возможна короткая иллюстрация этих воспоминаний где-то далеко, на втором плане. Друзья, о которых она рассказывает, скажут по фразе в соответствии со своим характером или дурной привычкой. Как бы «голоса из прошлого».

Макшев меня безумно любил и всё время напивался от неразделённого чувства. Кожин… Кожин тоже любил, но очень переживал из‑за своего возраста. Ему тогда было больше всех, двадцать девять… Интересно, а сколько ему сейчас? Двадцать девять прибавить двадцать… Получается сорок девять. Ой, как время летит! Может, я зря их пригласила? Мы же друг друга не узнаем… А любила я Дыбина. Вот он, мой зайка… У него, правда, была дурная привычка детства: он любил батарейку прикладывать к языку, чтобы было кисленько… Но ничего, я всё равно его любила… А ещё мы пели. Ой, как мы умели петь! Сейчас так не поют…

 
Пора в дорогу, старина, подъём пропет,
Ведь ты же сам тогда в дорогу, старина.
 

А потом пришёл Чигитанский, жадная харя, и стал выпендриваться. И тут Дыбин набросился на Чигитанского! Смелый, смелый зайка… А потом приехала милиция. Милиционер такой симпатичный. Сказал, что умеет гадать на ладони. Знаем мы эти ладони. Сначала ладонь, потом массаж, потом… А потом приехала «скорая помощь». Врачиха такая злая-презлая. И медсестра дура-предура. Представляете, влюбилась в мертвецки пьяного Макшева! И это называется профессиональные медики. Ой, как смешно было! А мы, как дураки, двадцать лет не встречались. Только сейчас понимаю, что нельзя было разбрасываться друзьями. Лучшие – это те, кого давно знаешь.

Напевая песню из фильма «Карнавальная ночь», Ольга встает, подходит к елочке с коробкой в руках, развешивает игрушки.

Вот они у меня в коробочке, и все они мне дороги и милы. Я вас всех до одного люблю… и тебя, Макшев, люблю… И тебя, Кожин, люблю… И тебя, Чигитанский… Хотя нет. Тебя, Чигитанский, я не очень люблю! Даже совсем не люблю… Но я тебя всё равно повешу на ёлочку. Вот так, пониже: ниже Макшева, ниже Кожина за то, что ты такой жадный и бессовестный! А выше всех у нас будет сидеть Дыбин. Вот он, мой зайка. Ты будешь на ёлочке выше всех! Моё место за столом вот здесь. И будешь на меня смотреть, Дыбин! Всё время смотри на меня и не отворачивайся, понял?! Дыбин, Дыбин, Дыбин, Дыбин… Вот какой ты у меня послушный! Ты всегда будешь таким послушным? (Прислонилась к зайчику и говорит шёпотом.) Я тебя больше всех люблю!

Целует зайчика. Напевая песню, Ольга выходит на передний план. В это время сзади подкрадывается Макшев в маске Деда Мороза. Он осторожно ставит подарок на стол и хватает Ольгу за талию сзади.

(Очень сильно испугалась.) А-а-а!

От волнения и испуга оба говорят путано и сбивчиво.

Макшев. Оленька, что с тобой? Это я, Макшев, не узнаёшь? Дверь без паспорта, а рифлёный коврик один на двоих… Двадцать лет не виделись… А у подъезда домофон вырвали, словно подгузник… Ну я и вошел… Не узнаёшь?

Ольга. Узнаю… Где тебя черти… Чтоб тебя подгузником по то самое место… Без паспорта.

Макшев. Тебе же нравилось, когда сзади хватают «на угадаешь»…

Ольга (потихоньку приходит в себя). Я любила, когда глаза закрывали сзади, а не за талию! Ты забыл?

Макшев. А-а-а-а, ну прости! Двадцать лет всё-таки! Давай я тебя, как положено, – за глазницы, сзади, из‑за головы!

Ольга. Нет, а то сейчас до трех… И вон коврик рифленый!

Макшев. Оля, но все-таки…

Ольга. Ты что, букв не понимаешь?! Коврик! (Указывает ему на дверь.)

Макшев (присел, слегка расстроился). Вот так… Двадцать лет… ни то ни сё… и взять вот так, перечеркнуть… как стеклорезом по колену… (Показывает на свой подарок.) А я вот… Подарок… И ёлочка у тебя весьма и весьма… Я помню, ты любила соответствие: игрушка – парень, игрушка – ещё один…

Ольга. Я и сейчас так…

Макшев. О-о-о! Тогда попробую «на угадаешь»… (Смотрит на игрушки, висящие на елочке.)

Ольга: Чего??? (Резко оборачивается.)

Макшев. Да не здесь «на угадаешь»! (Хлопает себя по заднице.) Здесь я уже обжёгся… Я про ёлочку (показывает на висящего зайчика.). Раз, два, три! Это я?

Ольга. Нет. Это Дыбин!

Макшев (расстроился, заревновал.) А-а-а… Дыбин… Ну конечно, Дыбин. Если симпатичный, то Дыбин… Как мандарин, так Дыбин! Я ещё двадцать лет назад понял, что Дыбин… А оно, оказывается, и сейчас! Дыбин… Неизменчива женщина, как ветер и сквозной пароход… Втемяшит в голову «Дыбин» – и хоть колом чеши или муравейник поливай…

Ольга. Какой ещё муравейник?

Макшев. Не знаю… Так в народе говорят… (смотрит на ёлочку.) А я, извольте, кто тогда вишу? Вот эта ящерица?

Ольга. Нет. Ящерица – это Чигитанский, а ты – жёлудь.

Макшев. А-а-а… Ну хорошо, хоть жёлудь, а не Чигитанский… Жёлудь! Безликий, безмолвный, сосновый жёлудь! А я ведь на гитаре научился (с надеждой смотрит на неё.) И всё равно жёлудь?

Ольга. Жёлудь.

Макшев. А если бы пианино научился? Всё равно жёлудь?

Ольга. Жёлудь.

Макшев. А если бы машину водить?

Ольга. Жёлудь!

Макшев. А если б луну с неба, как Лев Толстой?!

Ольга. Жёлудь! Щёлк-щёлк клювом… Два грача… Бу-бух – и у свиньи шишка…

Макшев. Жёлудь… Ну понятно… Жёлудь – это почти что свинья. Во женщина… Втемяшит в голову, словно кондуктор на кедровых плотах… А если б Дыбину в морду дал? Тоже жёлудь?

Ольга (возмущённо). Пошёл вон! Как ты смеешь?!

Макшев (с гневным ехидством). Ага, любовь! Если Дыбин, то извольте… То вот вам кофе, Дыбин, вот подушка… То вот кровать в постель… «Проводите меня, Дыбин, до ветру…» Было? А я жёлудь… Чего стесняться! Не маленькие!

Ольга. Да…Любовь!

Макшев. Нет, это не любовь… Не любовь! Изнутри виднее! Это себяобман… Знаешь, как синица и журавль… Один в руках, а другой: курлык-курлык – и кувшин в горло.

Ольга. Пошёл вон, дурак!

Макшев. Ну хорошо. Ухожу. Надо же, двадцать лет. И вот так… Жёлудь!.. (Показывает на подарок.) Подарок, между прочим… Насовсем. Когда будешь раскрывать… Не забудь ленточку… Вздёрнешь… Затем кнопка. Убираешь пластмассовую прокладку… Потом – по часовой стрелке… Взвинчено… И нюхай… Настоящий ландыш. Внизу число…

Ольга. Это что, духи?

Макшев. Да, духи… А я ухожу… Внизу число…

Ольга (держит в руках коробку с духами, немного размякла). Ну хорошо… Оставайся… Только в угол встань… Ты наказан!

Макшев (послушно становится в угол). Ладно, в угол – так в угол! Когда красивая женщина… Не то что в угол… Хоть в орлиную конуру на четвереньках… А за поцелуйчик – я и кефира могу выпить… из сержантского сапога… Я могу! Долго мне в углу-то?

Ольга. Долго! (Начинает петь.)

В это время подкрадывается вошедший Кожин, тоже в маске Деда Мороза, бесшумно ставит подарок на стол и хватает Ольгу сзади за талию.

(Испуганно кричит.) А-а-а!

Макшев (обернулся, не узнав друга, бросился Ольге на выручку). Ты чё? Ты чё её?

Кожин. Кто её? Я её двадцать лет!..

Макшев. Какой лет… Только пришёл – и жать на всё?

Кожин. Кто жать? Я слегка… ты бы видел…

Макшев. А! Знаем-знаем, слегка… Серафим без крыл, а как шкура неубитого медведя, так соловьём петь?

Кожин. И спою, спою! Если забыл, кто здесь в разуме поперхнулся. Мужик!.. Как будто слегка «на угадаешь» ни разу не видел? Не насовсем же!

Макшев (наконец узнал друга). Кожин!

Кожин (тоже узнал его. Далее идут воспоминания). Макшев! Двадцать лет! А ты помнишь на Чегете, когда ручей, слева подсолнух… И мы среди лягушек, как дурак!

Макшев. Помню…(Смеется.) Я вот когда через болото аист пикирует, словно подбитая мышь… А у меня трос от катера!

Кожин. Это какой трос? Тот самый, что возле крюка вжик-вжик три петли?

Макшев (смеется). Тот самый.

Кожин. А-ха-ха! А Дыбин тогда, помнишь, кричит: «Альпинистская привычка, альпинистская привычка!» Он бы ещё палатку с медведем на воду спустил.

Макшев. Хорошо, что ещё после обеда.

Кожин. Вот именно!

Макшев. Ой, Кожин, сколько всего! Сколько всего в жизни ещё предстоит…

Кожин (смеется). Помню… Двадцать лет… Не узнать… Как будто тебя и не было!

Макшев. И тебя тоже, Кожин…

Кожин. Эх, время, время… Не берёт!

Макшев и Кожин (запели).

 
Пора в дорогу, старина, подъём пропет.
Ведь ты же сам тогда в дорогу, старина…
Ведь ты же сам тогда в дорогу парапет.
Ведь ты же сам тогда дорожная струна…
Дожди размоют нам дорогу наших кед…
Загородит дорогу гордая стена…
 

В это время Оленька тоже запела, чтобы обратить на себя внимание.

Макшев, Кожин и Ольга (обняв Ольгу с двух сторон, допели песню в три голоса).

 
Но мы пройдём туда в дорогу парапет.
И нам бакштат звенеть дорожная струна!
 

Ольга вытерла ностальгическую слезу.

Кожин. Эх, Ольга, Ольга… Смотри, Макшев, вот уж кого время не берёт! Ни попугай – сто пятьдесят лет. Ни черепаха, которой двадцать…

Ольга, А про возраст неприлично! Тем более при женщине.

Кожин. А кто тут про возраст? Где тут про возраст? (Начинает показно искать «возраст».) Возраст? Где тут возраст? Ау! Возраст! Нету возраста! Не вижу никакого возраста… Может, я – возраст? (К Макшеву.) Или ты – возраст?

Макшев. Нет. Я не возраст!

Кожин. Во! Вот видишь, и он не возраст. Нету возраста… Возраст, Оля, это всё равно что короткий щипок на тенистой поляне. Или даже нет… Это, скорей, похоже на заводной будильник в восемь. Поставил на восемь… Вот он и звенит в восемь. Поставил на двенадцать… Он и звенит в двенадцать. Потом взял… Стрелочки перевёл… Приложил к уху… а он даже не тикает. Ещё раз приложил – не тикает… Третий раз приложил! Опять не тикает! Тогда взял этот чёртов будильник, размахнулся и зашвырнул к собакам гусячьим! (Забрасывает будильник в угол.) Вот тебе и весь возраст!

Макшев и Ольга (аплодируют). Браво, Кожин!

Макшев (с восхищением). Ну ты и философ! Прямо Бэкхэм! Кафедра и родоначальники.

Кожин. А я и спеть могу, не только Бэкхэм… Так что, Ольга… Никакого возраста. Давай подставляй щёчки… Не дури…

Обступают Ольгу с двух сторон.

Макшев. Действительно, давай не дури. Ольга! На то они и щёчки, чтоб с двух сторон!

Ольга (отстраняя их). Стоп, стоп, стоп, Жигули! Вон светофор… А вон полосатый милиционер… Поступим так… Вон видите, ёлочка…

Макшев и Кожин. Вижим!

Ольга. Очень хорошо. Вот. Когда двенадцать пробьёт, Один с одного конца… а другой – с другого… (Показывает на свои щёки.) Поцелуйчик раз! Поцелуйчик два!

Кожин (взбодрился, смотрит на часы). Ладно… В двенадцать, так в двенадцать… Хорошо… Ждём (Отводит Макшева в сторону, тихо шепчет ему.) Прикинь, Макшев… Нас двое и щёк у неё тоже двое… Одна твоя, а другая моя… Получается, мы с двух концов, а Дыбину ничего не достанется! (Смеётся.)

Макшев (разочарованно). Э-э-э, брат. Рано ты будильник на 12 перевернул. Вон, посмотри на ёлку. Где мы, а где Дыбин.

Кожин (озабоченно). Да что ты говоришь? (Подходит к ёлке, смотрит. Ольга продолжает навешивать дождик. Показывает на зайчика.) Это кто такой симпатичный?

Ольга. Дыбин!

Кожин (показывает на ящерицу). А это кто внизу от всех?

Ольга. Чигитанский!

Кожин. Правильно, туда ему и дорога. А жёлудь кто?

Ольга. Макшев!

Кожин. Бедняга. Жёлудь, это, я так понимаю, один шаг до свиньи?

Ольга. Да. Но этот шаг ещё надо сделать.

Кожин. А я куда?

Ольга. А ты вот. Ты у нас чайничек!

Кожин. Хм… Чайник. Это который на голову одевают?

Ольга. Нет, который пьют…

Кожин (присел в задумчивости). Который пьют… И двадцать лет назад – чайник… И сейчас – чайник… И через двадцать лет до смерти кипеть. А я уж было тебе подарок, Оля… (Показывает на подарок, который оставил на столе.) Вон там коробочка… Отвинчиваешь, снимаешь прокладку… И нюхаешь… Настоящий ландыш. Внизу число… Ты слышала?

Ольга. Слышала. У меня хороший нюх.

Кожин (немного упавшим голосом). Но щёки-то твои… Остаются в силе после гимна?

Ольга. В силе.

Кожин. И то слава Богу… (К Макшеву.) Чего смеёшься?

Макшев (горько смеётся). Да так смешно… Чайник… Му-му-му… Ту-ту-тю! Газовая свистулька…

Кожин (горько смеётся). Ой, ой… А у самого-то… Один шаг до свиньи! И хрюкнуть мордой не успеешь. Накрыто.

Макшев. Чух-чух! Пи-пи-и! Ах-ха-ха…

Кожин. Хрю-хрю-хрю! Ах-ха-ха…

В это время Ольга выходит на авансцену, а сзади подкрадывается Дыбин. Тоже в маске Деда Мороза и тоже с подарком. Макшев и Кожин с напряжением следят за Дыбиным. Дыбин хватает Ольгу за задницу. Ольга замирает. Она, кажется, узнала его по прикосновению рук.

Ольга. Ой!

Дыбин (шепотом). Дыбин-Дыбин-Дыбин!

Ольга. Ах! Шелест листьев!

Дыбин. Дыбин-Дыбин-Дыбин!

Ольга (закатывает глаза, млеет от прикосновения сзади). Анчоусы в серебряном бриллианте!

Дыбин. Ды-бин!

Ольга. Только осторожнее руками. Я накрашена.

Макшев и Кожин обиделись. Заревновали. Встали. Пошли к выходу.

Макшев(показывает на свой подарок). Ольга, не забудь! Вот тут откручиваешь. Тут нюхаешь. Там число.

Кожин (показывает на свой подарок). Вот тут тоже нюхаешь! Не забудь!

Ольга. Мальчики! Вы куда?

Макшев. Ты лучше Дыбина спроси, «куда».

Кожин. «Куда-куда». Щёки целовать после гимна!

Ольга. Дыбин, останови их!

Дыбин (Макшеву и Кожину). Эй, останови вас! Только пришел!

Переругиваются трое. У Макшева и у Кожина претензии к Дыбину.

Кожин. В пятак свиньи и жёлудь… А ему чайником свистеть!..

Дыбин. Почему обязательно чайником?!

Макшев. Да потому! Да потому! Потому, что ты звездой на верхушку… запрыгнул… (Показывает на зайчика, висящего на верхушке ёлки.) Потому и заяц!

Дыбин. А я что, виноват?

Кожин. Он ещё спрашивает! Никогда не сидел на газовой плите? Чух-чух!

Макшев. А в двух ходьбах от свиньи?

Ольга. Мальчики! Прекратите!

Макшев. Ты лучше молчи, Оля! Молчи и нюхай! Вон там число!

Дыбин. Подождите… Подождите… А я ведь три часа на попутке и еще вместе подталкивали, когда бензин не заводился… Три часа! Ехал-ехал, все руки стер, а они бац – и как будто у них шина лопнула, а не у «Газели». Нельзя же так! Ребята!

Макшев. Жать не надо было сзади. У нее же есть глазницы!

Дыбин. Ну хорошо. Я, наверное, погорячился, когда сзади… Хорошо. Но ведь от этого еще никто не умирал… А тем более от вас, когда каждый в силу обстоятельств не путает, где шутка, а где тульский пряник с горчицей… Ну как же так, ребята?! Двадцать лет не путал, а тут раз – и словно умножать разучился. (Обращаясь к Макшеву.) Ну вот ты, помножь четыре на пять и скажи, сколько?

Макшев. Двадцать.

Дыбин. Правильно! (Обращаясь к Кожину.) А теперь ты, раздели шестьдесят на три. Сколько?

Кожин. Двадцать.

Дыбин. Вот, видите, двадцать! Как ни крути двадцать! двадцать! двадцать лет! Да за двадцать лет я не только ее (показывает на Ольгу), я любого из вас за талию ухвачу.

Кожин. Может, лучше все-таки за глазницы?

Дыбин. И за глазницы! И за талию! И по спине! И за шею! И за почки! Это же дружба! Тут много всего! Почему вы раскисли, ребята? (Дыбин пытается их взбодрить.)

Макшев. Еще бы не раскисли… Ты ёлку видел?

Дыбин. Ёлку… Ёлку (подходит к ёлке). Нормальная елка…

Кожин. По-твоему нормальная? Присмотрись, где мы, а где ты…

Дыбин. Понял, понял… (Увидел несправедливость: он висит на макушке, а друзья – ниже.) А мы ее перевесим, правда, Оля?

Ольга пожала плечами.

Ольга. Как хочешь, так и поступай, ты – мужчина.

Дыбин. И поступим… И поступим… Как говорил Юлий Цезарь: «На линии Маннергейма все одинаковы»… Та-а-а-к, кто тут у нас звезда? Дыбин? (Обращаясь к зайчику.) Не годится тебе, зайка, одному на колу сидеть, словно олимпийский чемпион… Ну-ка бери с собой чайник… (поднимает чайник повыше.) То же самое и желудь (поднимает жёлудь повыше) на самый верх… Ну теперь все трое вровень. (Обращаясь к Ольге.) Ольга, вровень?

Ольга (немного недовольная). Вровень.

Дыбин. Вот так. Правильно. (Отходит, любуется.) Трое друзей, словно на Эвересте… В одной связке. Один за всех и все за одного! (Обращаясь к Макшеву.) Правильно, д'Артаньян? (К Кожину.) Правильно, Буонасье?

Макшев (подходит к Дыбину). Ладно, извини… Вот моя рука.

Кожин (подходит к Дыбину). Ладно, извини… Вот и моя.

Макшев и Кожин скрещивают руки.

Дыбин. Ну а моя рука и ночью не заставит ждать, хоть среди постели разбуди. (Кладет руку на руки Макшева и Кожина.) Ольга, разбей!

Ольга разбивает рукопожатие.

Ну за такое надо обмыть! Давай, Ольга, неси сюда портвейн или хотя бы стаканы.

Ольга начинает что-то готовить на столе. В это время трое друзей, стоят, обнявшись.

Ольга приносит наполненные стаканы. Все трое выпивают. Макшев и Кожин закусывают кусочками яблока. Дыбин достаёт из кармана квадратную батарейку, прислоняет к языку. Довольно крякает. Друзья смотрят на него с недоумением.

Что так странно уставились? Обыкновенная батарейка. Шесть вольт. Кисленько. С детства этим балуюсь.

Кожин. Да помним, помним, ты ещё тогда, двадцать лет назад, батарейку к языку «мня-мня».

Дыбин. А я и сейчас прислоняю. Что в этом плохого? Кисленько. Привык. Не хочешь попробовать?

Кожин. Да нет. Спасибо. Не люблю.

Дыбин. Боишься… (Обращаясь к Макшеву.) А ты?

Макшев. Да нет, спасибо… Я лучше ещё вина.

Дыбин. Вино – это само собой. А когда после стопочки ещё и батареечку прислонить, то она дополнительно кисленько, словно витамины. Тем более, когда портвейн есть, а нет ни яблочка, ни лимона закусить, то вот это незаменимое. (Обращаясь к Макшеву, протягивает батарейку.) Ну, попробуй, понравится!

Макшев. Да не, не…

Дыбин. Эх, ты, кисейный барышник… (Обращаясь к Ольге.) А ты, Оля, не хочешь?

Ольга. Нет, не хочу.

Дыбин. Да ладно тебе стесняться, давай, давай! (Настойчиво протягивает Ольге батарейку.)

Ольга. Мне нельзя. У меня от кислого аллергическая пятнистость.

Дыбин. А-а, ну это другое дело. (Прислоняет к своему языку.) А! Хорошо!

Кожин. Ты что, Дыбин, за двадцать лет на батарейку подсел?

Дыбин. Что значит подсел? Это они подсаживаются, быстро заканчиваются. Но у меня ещё есть во, аккумулятор. (Достаёт из кармана портативный аккумулятор – чёрную коробочку с двумя торчащими проводками.) Это покрепче… Но это не сразу… (Обращаясь к Ольге.) Ну, чего стоим? Давай ещё по одной, наливай.

Ольга наливает, друзья берут стаканы.

Ну, давай за это, чтоб как его…

Макшев и Кожин: Давай!!!

Все трое выпивают, Макшев и Кожин закусывают яблоками. Дыбин прислоняет батарейку к языку.

Дыбин. А! Хорошо пошла! Теперь можно и нашу походную! Ещё не забыли слова?

Все (поют).

 
Пора в дорогу, старина. Подъем пропет.
Ведь ты же сам тогда в дорогу, старина.
Ведь ты же сам тогда в дорогу, парапет…
 

Вдруг Дыбин что-то вспоминает, прерывает песню, оборачивается к ёлочке.

Дыбин. Подождите, там, кажется, кто-то еще есть. Вот это кто… этот ящерица? (Показывает на ящерицу, которая висит совсем низко.)

Макшев. Чигитанский…

Дыбин. Тот самый?

Кожин. Тот самый. Во всей красе.

Дыбин. Похож-похож… Да. Вспоминаю. Ящерица, она и есть ящерица… Как сейчас помню… «Чигитанский, дай рубль!» А он… (Изображает шипящего Чигитанского.) Или вот еще: «Чигитанский, отломи яблочка». А он…(Изображает шипящего Чигитанского.)

Кожин. Хм… Яблочка… Если бы только яблочка… Он сейчас риелтор. Большими квартирами передвигает…

В это время заходит Чигитанский с огромной коробкой. Чигитанский тихонько ставит коробку на стол и начинает слушать, о чем говорят. Все увлеклись. Его присутствия не замечают.

Дыбин. Да ты что? Квартирами?

Кожин. Да. По три-четыре комнаты. Не меньше.

Дыбин. Представляю, как он это делает: «Чигитанский, дай квартирку?» А он… (изображает шипящего Чигитанского) сволочь…

Макшев. Да, так и есть. Он всю жизнь – пресмыкающийся змееполз. Если ему чё-то надо, то он вот так… (Виляет задом.) Белый и пушистый, словно ежевика… А когда попросишь, то тут же ящерица. Ольга правильно повесила. Помните, тогда в Шатуре, двадцать лет назад.

Дыбин. Помним, помним. Я ему: «Чигитанский, дай расческу!» А он… (Изображает шипящего Чигитанского.)

Ольга. Да вы что? Из‑за расчески?

Дыбин. Да, милая! Из‑за расчески!

Ольга. Не может быть!

Дыбин. Может! Ты почему думаешь, я до сих пор таким лохматым хожу? Из‑за красоты, что ли? (Показывает на свои волосы.) Вот. Попробуй расчеши! И все из‑за него…

Ольга. Давай я попробую, расчешу.

Дыбин. Да ладно, уже поздно. Скоро Новый год.

Ольга. Ой, мальчики! Не думала я. Если редкая сволочь, то даже (показывает на ёлку) у основания ватой прикрыть, а не вешать. Тем более потом приглашать, чтобы вы нервничали. (Снимает ящерицу и кладёт у основания ёлки.)

Кожин. Приглашать полбеды, Оля. А вот то, что из‑за квартиры, когда мы как люди в общежитиях и коммуналках… В то время как у него… Я точно знаю. Два аквариума.

Ольга (с восхищением). Два аквариума?

Кожин. Два! Так что не трать на него ваты. Все равно выползет. И я представляю, как выползать будет так. (Становится на карачки и начинает изображать Чигитанского, выползающего из ваты. При этом шипит. Все смеются.) Похоже?

Дыбин. Нет. Не полностью. Дай-ка я – Чигитанский. (Становится на четвереньки.) Врожденный землеполз. Ну-ка спроси меня, Макшев: «Чигитанский, подари мобильник».

Макшев. Чигитанский, подари мобильник.

Дыбин (сначала шипит, а потом говорит). Абонент недоступен или временно заблокирован. Би Лайн. Би Лайн!

Все смеются. И аплодируют. Прекращают аплодировать. Но Чигитанский аплодировать продолжает. Вот тут-то его все и замечают. Неловкое молчание.

Пользуясь молчанием, Чигитанский делает попытку ухватить Ольгу за талию, но увидев враждебные взгляды Макшева, Дыбина и Кожина, вовремя приостанавливается. Спасительным движением достает из рукава платок, протирает лоб. Наконец прерывает молчание.

Чигитанский. А я вот тут тебе (показывает коробку) небольшой скромный, но дорогой подарок…

Кожин. Аквариум, что ли?

Чигитанский. Нет, не аквариум. Но это не хуже аквариума, если современная женщина следит за собой…

Дыбин. Как это следит за собой? Она что, в ФСБ?

Чигитанский. Откуда я знаю? За двадцать лет можно не только ФСБ. За двадцать лет можно коня научить разговаривать. А можно и жёлуди есть, как гурманы с Волоколамского шоссе…

Макшев. Как ты сказал?

Чигитанский. Жёлуди, а что?

Макшев. Ты чего обзываешься?

Чигитанский. Разве я кого-то обзываюсь?

Макшев. Обзываешься! Жёлудь это я, понял?

Чигитанский. Ты – жёлудь?

Макшев. Да. Жёлудь. Вон, видишь, на ёлке вишу. Ну-ка повтори!

Чигитанский. Ну хорошо-хорошо, повторю. Я не знал.

Макшев. Да ты знал! (Пытается идти на обострение.)

Ольга. Мальчики, прекратите!

Макшев. Знал он, знал. Он с самого начал знал, как вошел. Ему завидно, что я – желудь на верхушке. А он у самых корней, как подонок! (Макшев уже слегка опьянел.) Ящерица! Змееполз!

Чигитанский. Хм… Стоп! Стоп. Змееполз… Как вы сказали? Змееполз?

Макшев. Да. Змеепо-олз. Гибкий. Посторонний. Скользкий. Которые шкуры оставляют в телефонных будках.

Чигитанский. Хм… В будках… Хорошо… Я не возражаю… Пусть будет по-вашему… Пусть буду змееполз… Но только учтите… За двадцать лет жизнь настолько изменчива… Что посмотришь на систему координат, а их уже не две, а целых четыре, а то и с хвостиком. Причём там, где был икс, уже игрек, а где Z, там уже котангенс, а то и два. Никогда не обращали внимание? Нет? Напрасно… А вникаешь в классику, то выясняется, что вовсе и не Чехов задавил Анну Каренину, а наоборот… Это она его под откос… Всё дело с какого ракурса и кто оператор… Рязанов или Макшев…

Макшев. Чего ты сказал?

Чигитанский. Макшев.

Макшев. Слушай, я тебя предупреждал… Ты поосторожнее с желудями!

Кожин и Дыбин (успокаивают Макшева). Ладно, ладно… Потом… Пусть договорит.

Макшев. А он выбирает слова!

Кожин. Усыпись!

Чигитанский. Вот… А что касается змееполза, то вот ещё маленькая деталь… Вот это вот движение… (делает змеиное движение ладонью) которое вы так опрометчиво смеялись, оно помогает договориться в стремительном качении с высокой горы. Если сравнивать жизнь, как слалом между флажками в швейцарских горах… То только змееполз может на большой скорости обогнуть всё, что натыкано слева и справа. (Разгорячился, объясняет с жаром.) В то время как в ушах ветер! А сзади лавина с машинистом рвёт! И она уже не будет спрашивать, ни кто твой вексель, ни кто твоя уважительная причина. Сметёт! Если не будешь двигаться по-Чигитански! (Ещё раз демонстрирует змеиное движение ладонью.) Вот так, влево-вправо!

Оленька (с плохо скрытым восхищением). А вы что, были в Швейцарии?

Чигитанский. А как вы думаете? А как вы думаете? Где же мне ещё не быть? Когда современный риелтор и весь способ документов под международный стандарт, и без швейцарского лизинга у тебя ни одна квартира не заработает, не говоря уже о подъезде… Был ли я в Швейцарии… Хм… (Подводит Ольгу за руку к коробке, которую принёс в подарок.) Вот. Как вы думаете, у нас такие коробки научились делать? (Показывает на угол коробки.) Видите, какой стык? А вот эта надпись? Русскому прочитай?

Ольга с восхищением смотрит на коробку.

Ольга. А она тоже из Швейцарии?

Чигитанский. Ха-ха-ха. Из Малаховки. Шучу. Конечно, из Швейцарии. Из самой, что ни на есть гнездовщины. Родное. Это ещё не всё. Идёмте в окно. Идёмте в окно, Ольга, не бойтесь. (Берёт Ольгу за руку, подводит к окну.) Вон, видите, зеленеет?

Ольга. Ой, это что, травка?

Чигитанский. Да нет. Какая травка под Новый год? Протрите глазницы, Оля! Это БМВ. Настоящая зелёная БМВ. Вот представьте, и уже собственность… Четыре фары. Задний выхлоп. Жёсткий руль на повороте.

Ольга. Это что, тоже мне?

Чигитанский. Нет, это пока мне… Вам пока только коробка. Но это намёк на терпение…

Дыбин. Да он жмот, Ольга. Я же говорил! БМВ ему жалко!

Ольга (Дыбину, строго). Дыбин! Не прерывай на полподарке…

Кожин (Дыбину). Усыпись!

Чигитанский. Вот коробка, Оля. Изучайте… Осваивайтесь… Вот тут открывать… Вот число. Всё разное.

Чигитанский оставил Ольгу возле коробки. А сам подошёл к ёлке, нежно взял в руки ящерицу-игрушку. Начинает разговаривать с игрушкой, как с живым существом. Во время монолога Ольга поочерёдно достает разные штучки из коробки, завернутые в красивую обложку. Каждый раз вскрикивает. Почти эротически. Должно получится что-то вроде монолога мужчины о своих достижениях, перебиваемый женскими возгласами восхищения.

Чигитанский (ящерке, как старому другу). Ну что, ящерка-змееполз. Вот мы и встретились с тобой лицо в лицо. А какой путь был пройден от экономии бережливости до самых завысин швейцарских пятиконечных бунгало! Помнишь, Чигитанский, мороженое, которое ты перепродал вместо того чтоб расковырять? А первое яблоко, которое стремглав промчалось по школьному двору, огибая откусывальщиков и отламывальщиков? Я еще тогда подумал, что начинается слалом…

 
Первый накопленный полтинник,
Тёмная улица и тусклый фонарь,
На деревьях висит шпана,
Словно яблоки всемирного тяготения
В спелую кубанскую осень.
 

 
Мастерски отбрасывая тень мусорных баков,
Подражая кайману, переступающему бомжа.
И спасительный блеск подъезда…
Отпускай сцепление, Чигитанский!
 

 
Слалом в подъездной лестнице
Параллельно движется лифт с тёплым насильником.
Обгоняем лифт!
Сбоку – тень соседа, вчерашнего расчленителя после амнистии.
Влево! Вправо! По-Чигитански!
 

 
Отвлекающий промах нереальной отмычки, нереальный шифр…
И гремит в поросячьей шкатулке спасённый реальный полтинник!
Соблазнительный свист газированного ларька за окном.
В голубом бассейне шалавы с кефалью и днём и ночью!
«Чигитанский! Я – ваша острая необходимость!»
«Чигитанский! Угостите даму вином!»
«А какое сегодня день среды, барышни?»
«Четверг!»
«О, нет! По четвергам развивается болезнь мочевых почек!»
 

 
Зрелые заматерелые годы. Двухкомнатный инвалид. И собрание жильцов.
В активе – четыре скворечника, снесённая пятиэтажка и туалет в Крылатском.
Влево! Вправо! Ковшом экскаватора разбросанные балансы и сведение всех концов!
И следы, уходящие за угол. Траектория Чигитанского.
 

Подходит к Ольге, нежно берет ее за руку.

И вот теперь, Оля, когда твой кошелёк начинает трещать, словно Везувий от переизбытка купюр, когда твоими флажками становятся Прага, Цюрих и Венеция, которые ты огибаешь на зелёном БМВ, возникает осмысление чувства, которое дарит нам лазейку в глубине лет, словно в норку хомяка, войти в которую позволено только настоящему, как ни странно, змееползу. Эта норка там, где мы бывали двадцать лет назад. Эта норка словно окно, в которое стучало сердце. Эта норка, через которую я тебя любил. И через которую смотрел на будущее, которое переросло в бунгало. Вот тебе моя рука, Оля. (Протягивает свою руку, в которой зажаты купюры, секунду подумал, посчитал купюры, часть отложил себе в карман, а оставшиеся снова протянул Ольге.). Вот тебе моя рука, Оля!