Текст книги "Зебра"

– У папы несвежий вид.

Фельдшер распрощался и уехал. Наконец Камилла осталась наедине с Зеброй, ощущая тем большую близость с ним, чем больше он ослабевал. Снедаемый высокой температурой и упрямством, он был чувствительнее ребенка. Растроганной Камилле хватило сил просидеть с ним до шести вечера, после чего она ушла в свою спальню, чтобы не брякнуться на пол возле кровати: усталость доконала ее.

Рухнув на неразобранную постель, Камилла час-другой пробыла в каком-то полузабытьи. Из головы не шли секунды наслаждения в монастыре Обиньи. Беспорядочно возникали и другие инсценировки Зебры: письма Незнакомца, номер семь в заштатной гостинице, угроза вырождения в стареющую супружескую пару, ею мнимая любовница… и то ноябрьское утро, когда она посчитала, что он ее покидает. Впервые Камилла думала обо всех этих выходках мужа с какой-то нежностью. Бог ты мой, как только он не истощил свой ум, выдумывая все новые и новые ходы. Камилла испытывала теперь определенную гордость оттого, что не оказалась в числе тех, кто за давностью лет пренебрегает супружеской любовью. Она оставалась влюбленной. Да, сейчас она любила мужа более пылко, чем в первые дни их близости. Зебра выиграл, и ей это было приятно. Они не стали ископаемой супружеской парой.

Гаспар, оставшись в одиночестве, размышлял о том, какую злую шутку сыграла с ним жизнь. Он вечно боялся, как бы смерть не разлучила его с Камиллой, и вот теперь приближается его час, но в то же время болезнь вернула ему любовь жены.

Качаясь на рубеже между жизнью и загробным миром, он вник в суть вещей. «Ах, почему же я раньше не открыл ей все мои страхи и надежды, – горестно восклицал он про себя, – зачем прятался под маской комедианта?! Теперь я добился своего, Камилла любит меня, но я угасаю. Если бы только я показал ей, каков я на самом деле… Если глядеть в корень, брачные узы отмирают из-за того, что супруги молчат. Обретенная с годами совместной жизни привычка лишь отговорка. Ну почему я открылся ей лишь теперь, когда уже слишком, слишком поздно? Если бы кто-нибудь написал мою биографию… Она послужила бы примером, которому не надо следовать супругам, давно любящим друг друга…»

Несмотря на такие рассуждения, Гаспар не считал совсем уж ложным избранный им путь. Пусть он заплатил слишком дорогой ценой за победу, зато хоть кончиками пальцев дотянулся до своей мечты. Да и мог ли он поступить иначе? Ведь он отверг дремотную реальность будней, в которой вроде бы и не живешь, а лишь существуешь, и заменил ее другой реальностью, не такой удушающей, а, напротив, полной жизни, которой требовала его душа. Исходя из этого, он и решил, какой должна быть сцена его ухода из жизни, приближавшегося с каждым часом. Зебра хотел гореть страстью до последнего дыхания и покинуть этот мир романтическим героем. Только в этом случае история его союза с Камиллой и привнесенная в него им самим драматургия окажутся безупречными.

Утром Камилла услышала какой-то шум в коридоре. Поскрипывание планок паркета подтвердило ее опасения. Зебра, хоть и едва держался на ногах, встал, чтобы пробудить в жене желание близости с ним. Нарочно ступал на расшатавшиеся планки: хотел и на закате дней своих остаться любовником. Камилла со страхом ощутила, как в ней поднимается желание. Поскрипывание напоминало о прошлом, заставляло забыть весь ужас происходящего теперь; но вдруг она услышала, как Гаспар грохнулся оземь.

Камилла как безумная соскочила с постели и выбежала в коридор. Зебра лежал на полу, обливаясь холодным потом. Она обняла его и прижала к груди. Глаза Гаспара уже смотрели в иной мир, а тонкие, иссушенные страданием губы разомкнулись как будто для того, чтобы произнести вызревшие в душе последние слова.

– Не покидай меня… – только и сумел пролепетать Зебра.

Затем по лицу его разлился небывалый покой.

Оторопевшая Камилла тогда подумала, что, может быть, Бога и нет, а дальнейшая судьба Гаспара зависит только от ее любви к нему.

В то время она еще не знала о его посмертном плане. «Это я в твоем обличье буду ухаживать за собственной вдовой», – шепнул он Альфонсу.

III

Нет иной смерти, кроме отсутствия любви.

Рене Баржавель

Тело долго не остывало. Ощущая себя пустой, как выеденное яйцо, Камилла поволокла Зебру в свою спальню и уложила в еще не остывшую после нее постель, потом упала ему на грудь и уткнулась лицом в его шею. Покрывала поцелуями лицо, что есть силы растирала руки, лихорадочно боролась с могильным холодом, постепенно завладевавшим коченеющими руками и ногами. С губ ее срывались нежные слова, псалмы любви, импровизированная страстная Песнь Песней.

Боли Камилла пока что не ощущала. Рано. Но на ее мысли легким ветерком повеяло безумие. В окружающей темноте ветерок окреп, превратился в ветер, который повернул ее мысли к их последней ночи. Камилла скинула кофточку и приникла к бренной оболочке Гаспара. Полураздетая, жалась она к бездыханному телу, стараясь согреть принимавшую пергаментный оттенок кожу. Терла его руки, которые уже не погладят ее груди, не пройдутся вдоль бедер, вдыхала его еще живой запах, чтобы сохранить в памяти до той поры, когда она проснется вдовой…

Глаза Зебры закатились, тело остыло, Камилла оторвалась от своего возлюбленного и вышла из комнаты с сухими глазами; спустилась в сад и стала бродить по дорожкам. Бродила, пока не показалась луна; тогда она, по-прежнему без слез, зашла в Павильон любви и там уснула.

Проснулась около девяти, оттого что на лицо ее упал солнечный луч. Вокруг среди столярного инструмента валялись изобретения Зебры: машина для аплодисментов, курительная машина… останки эпохи, которая закончилась за одну ночь.

В своей спальне она увидела уже не Зебру. Лицо стало совершенно другим, неизвестно чьим, вообще не лицом живого человека, можно сказать, это было лицо небытия – спокойное, бесстрастное. Если можно представить себе море без волн – это уже не море. Так вот, Гаспара здесь не было. Он немыслим без движения.

Именно эта горькая мысль поразила Камиллу: непрестанное движение составляло личность Гаспара. Его внезапная неподвижность породила у нее острую боль, она почувствовала, что ее грубо и внезапно лишили жизненной силы. Гаспар уже не будет ежедневно пришпоривать ее.

Заливаясь слезами, Камилла вдруг заметила, что Зебра не в той одежде, в какой она его оставила ночью, на нем был свадебный костюм, хранившийся на чердаке. В оглушенном мозгу Камиллы молнией сверкнула мысль, что агония мужа была не чем иным, как инсценировкой, поставленной Гаспаром с целью взбодрить ее любовь к нему! Должно быть, он принял какое-то снадобье, которое понижает температуру тела, приглушает биение сердца, и все для того, чтобы ночью надеть свадебный костюм неизвестно для чего. Камилла вспомнила, что Шекспир заставил Джульетту принять подобный эликсир. В пьесе, как известно, это привело к трагической развязке; но Зебра, без всякого сомнения, не желал подобного печального исхода. Значит, его кровь согреется. Он проснется, обнимет ее и поцелует, шепнет на ухо, что это была лишь инсценировка.

Все еще пребывая в состоянии шока от такого открытия, Камилла утерла слезы с покрасневших глаз и потрясла Зебру, сначала легонько, потом изо всей силы.

– Да ну же, просыпайся! – властно приказала она.

Но Гаспар не спешил выйти из оцепенения. Руки оставались холодными, в лице – ни признака жизни. Камилла этого не заметила, вернее, не желала замечать, готовила в уме ругательства, которые обрушит на мужа, как только он пробудится от летаргического сна. Слыханное ли дело – проделывать такие штучки с женой! Уж на этот раз ему влетит по первое число. С дрожащими от ярости губами Камилла дожидалась пробуждения Зебры, чтобы высказать ему все, что положено, но вдруг услышала у себя за спиной тоненький голосок Наташи:

– Это я надела на него хороший костюм, чтобы он был покрасивее на панихиде.

Тут Камилла испытала, что значит потерять любимого человека во второй раз. Лицо ее угасло, из глаз полились слезы.

Наташа пришла сюда рано утром и по собственному почину решила поэлегантней обрядить отца. Она немало времени провела на кладбище и покойников не боялась.

При виде остывшего тела, принадлежавшего ее отцу, она с отчаянием подумала лишь об одном: а что теперь будет с мамой? Я должна ей помочь.

– Не смотри на него, это уже не он, – прошептала девочка.

А так как мать все равно не отрывала глаз от останков мужа, Наташа добавила в порыве сострадания:

– Ну хочешь, я надену на него его маску Микки-Мауса?

– …Микки-Мауса?.. – машинально повторила изумленная Камилла, давясь рыданиями.

В тот же день Камилла вызвала из Англии Тюльпана под каким-то надуманным предлогом. Телефон непригоден для подобных известий: этот аппарат передает только слова, но не взгляды.

Когда Тюльпан вошел в отчий дом, мать дожидалась его в прихожей. Все ее мысли отражались на лице, так что сын сразу понял, что Провидение взяло на себя труд лишить его юности. Мертвая тишина в доме говорила о том, что надо забыть про свои пятнадцать лет.

В чертах Тюльпана Камилла тотчас узнала Зебру: тот же смелый взгляд, та же непокорная манера держать голову. Оба всем своим видом выражали протест против наскоков судьбы. Камилла по-глупому посчитала сына сильным и надежным. Из глубины ее существа, из недр одиночества невольно вырвались слова:

– Ты теперь глава семьи.

Слова эти свинцовой тяжестью навалились на неокрепшие юношеские плечи и навсегда утихомирили еще жившего в нем мальчишку, так что Тюльпану предстояло разом носить траур и по отцу, и по собственному детству. Он улыбнулся матери, нежно поцеловал неизвестно откуда вынырнувшую Наташу и в эту минуту понял, что, если не будет бунтовать, жизнь его станет вереницей неудач. Ведь он совсем недавно заявил о своем твердом намерении стать президентом объединенной Европы и теперь, чтобы рассеять охватившую его грусть, отважился рассказать анекдот.

– А вы знаете историю про мальчика, потерявшего в толпе мать? Ищет он ее, ищет повсюду: на улице, в магазинах, не находит и наконец обращается к фараону: «Простите, мсье, вы не видели маму без меня?»

Наташу анекдот позабавил, Камилла осталась такой же озабоченной, а сам Тюльпан подумал: «Простите, мсье, вы не видели моего папу без меня?»

Боль нахлынет на него позже, когда он останется один. Оказавшись в своей комнате, он закрыл глаза и увидел всю необъятность навалившегося на него несчастья; но он старался удержаться на поверхности, разум подсказывал ему: «Вполне естественно, что отец умирает раньше сына… При нем я всегда оставался бы в тени, а теперь у меня есть шанс…» Во что только на заставишь себя верить, если хочешь выжить!

Панихида возвратила Камиллу в прошлое. В церкви она увидела знакомые лица, лица людей, так или иначе вошедших в ее замужнюю жизнь. Личный ветеринар Зебры Оноре Вертюшу с супругой. Пришла и Анна, из-за которой Камилла помучилась-таки ревностью, об руку с Грегуаром, который в этот день наплевал на приличия, всегда неукоснительно им соблюдаемые. Казалось, он при каждом вздохе захлебывается слезами. Камилла, стоя у колонны, увидела и сверкающего потной лысиной хозяина маленькой гостиницы, где она изменила мужу с ним самим. Неподалеку заметила делегацию учеников своего класса во главе с Хлыстом, строгим директором лицея имени Амбруаза Паре. Узнала Бенжамена, с которым так сладко мысленно предавалась любви. Он молился об усопшем, не подозревая, что наставлял ему рога в мыслях Камиллы.

В последнем ряду сидели, прижавшись друг к другу, Щелкунчики. Альфонс, возмущенный их появлением, шепнул Камилле, что эти подлюги наверняка пришли удостовериться в смерти Зебры. Она тогда подумала, что эта так называемая злокозненная чета, возможно, была таковой только в воображении Гаспара.

Для полноты картины не хватало только монаха, брата-привратника из обители Обиньи. Даже Мальбюз не счел за труд присоединиться к общей скорби. Толпа прихожан состояла вперемешку из землепашцев, богомолок да нищих обоего пола, все они пришли проводить ближнего в последний путь. Были здесь даже и верующие из соседних приходов, ну как они могли не прийти на похороны человека, который лет пятнадцать был притчей во языцех городка Санси. Местные землевладельцы явились почти все, в том числе несколько видных горожан и владельцев окрестных поместий. Господин мэр пыжился от распиравшей его республиканской гордости, выпячивал тощую грудь, украшенную перевязью народного избранника. Он без зазрения совести отпихнул древних старушонок, пытавшихся пристроиться в первом ряду, и уселся сам; убедившись, что хорошо виден всем, пролил несколько слезинок, как приличествовало случаю.

Братья нотариуса пожелали, чтобы панихида была по всей форме. Камилла целиком погрузилась в свое горе. Ласка и Мельшиор взяли на себя руководство церемонией, Альфонс и Мари-Луиза пеклись о сиротах.

Камилла просто-напросто при сем присутствовала. Лишь одно обстоятельство отвлекло ее от горестных раздумий: на дне корзины для пожертвований она разглядела фальшивую пятифранковую монету, отлитую Зеброй.

– Забери эту большую монету, – велела она вдруг Тюльпану.

Смущенный юноша несколько минут поколебался. Обкрадывать церковь было не в его обычае, но он довольно быстро узнал свинцовую подделку. Эта выходка отца на собственных похоронах резко усилила сыновнюю скорбь.

Только Альфонс знал, что он сам нарочно положил изделие Зебры в корзину. Преклонив колени на край скамьи, он молил всемилостивейшего Господа укрепить его веру, дабы он смог выполнить посмертный план Зебры.

После того как Камилла благословила гроб, ей и ее близким пришлось выдержать натиск соболезнующих. Тюльпан в какое-то мгновение подумал, что десятки рук, пожатых с поистине предвыборным жаром, послужат неплохим началом его политической карьеры. И в глубине души поблагодарил отца за то, что тот предоставил ему раннюю возможность потренироваться в общении с видными людьми городка. Грегуар, выйдя из церкви, приблизился к Камилле и, давясь рыданиями, признался ей, что никогда не вливал два литра воды в свою прямую кишку вопреки предписанию Зебры.

– Я закрывался в своей комнатке и выпивал ее… – И сопроводил это признание новым потоком слез.

Гроб водрузили на украшенный черным тюлем катафалк, и похоронная процессия вскоре прибыла на городское кладбище, украшенное, лучше сказать, обезображенное аляповатыми надгробиями. Мэр сымпровизировал речь и попрощался с нотариусом, «который был гордостью Санси», а хлипкий на вид священник воспользовался случаем, чтобы напомнить пастве, что каждый из них «земля еси и в землю отыдеши».

У Камиллы сжалось сердце: все, что говорилось, создавало образ, так мало похожий на Зебру. Ни один из ораторов не упомянул, каким Гаспар был в любви. Нет, все не так, хоронят не нотариуса, а любовника. Истинным призванием этого человека было любить свою жену.

Священник распорядился опустить гроб в могилу; но, к всеобщему изумлению, яма оказалась чуточку узковатой, и создалось впечатление, будто Зебра упирается, так как не желает, чтобы его упрятали в землю. Альфонс на миг остолбенел. Эта заминка не входила в планы покойного. В толпе начали потихоньку поругивать Мальбюза за халатное отношение к ремеслу могильщика.

Тут Камилла встретила взгляды Наташи и Тюльпана, и все трое разразились хохотом. Только Альфонс, Мари-Луиза и какой-то прихожанин, смех которого походил на ржанье, присоединились к ним; остальные какое-то время хранили молчание, так как боялись обидеть семейство Соваж; но очень скоро буйное веселье охватило всех. Наконец-то похороны Зебры пришли в соответствие с его нравом.

В Санси долго вспоминали погребение нотариуса, который не пожелал, чтобы его опускали в могилу.

Ночью, лежа одна на двуспальной кровати, пружины которой они с Зеброй бессчетное число раз испытывали на прочность, Камилла не видела перед собой лицо мужа, а думала о том, что его с ней нет. В груди ее разрасталось ощущение пустоты, и, когда она пыталась вспомнить черты лица Зебры, ее охватывал страх, что они стерлись из ее памяти. Они словно заволакивались дымкой, и, несмотря на все старания, Камилла не могла их четко себе представить. Помнила лишь общие очертания и те части лица, которые сразу бросались в глаза. Вдруг ее внимание отвлек какой-то шум, и она тихонько вскрикнула. Из коридора доносилось поскрипывание, будто кто-то снова ступал по расшатавшимся планкам паркета. Сердце Камиллы заколотилось в радостной надежде, она села в постели. Да, это он. Она узнала его шаги, его манеру возмущать ее покой бесконечным хождением взад-вперед. Он вернулся возвестить ей, что кошмар кончился.

На истомленном лице Камиллы появилась улыбка. Она, вся дрожа, встала с кровати, протянула руку и толкнула дверь. Никого не видно, должно быть, Зебру скрывает темнота. Камилла щелкнула выключателем. Она была в коридоре одна, безнадежно одна. Пришлось проглотить досаду и боль. И вдруг она поняла причину недоразумения: скрипел не паркет, а сотрясаемый ветром деревянный каркас дома.

Подавленная этим открытием, Камилла открыла дверь спальни, добрела до кровати и легла, зарывшись лицом в подушку, разметав руки и ноги. В какой-то мере ее могла бы утешить уверенность в том, что Зебра пожертвовал своим здоровьем ради нее; но она спрашивала себя, принять ли эту утешительную мысль или же считать, что Гаспар, следуя своим обычным причудам, фактически сам накликал на себя болезнь, которая и свела его в могилу.

Камилла устала от сомнений, искала сна, чтобы уйти от реальности, бежать от мысли о самоубийстве. Когда смерть протянет к вам руки… Вконец измучившись, Камилла погрузилась в тяжелый сон и во сне, конечно, встретилась с Гаспаром.

Ей снилось, как он входит в спальню, присаживается на край кровати и улыбается ей. Страдание тут же испарилось, уступив место счастью, ведь она жаждала, чтобы Зебра был с ней, и теперь эта жажда была утолена. В этот миг Камилла впервые поняла, что такое душевный покой.

Но вот она вздрогнула и проснулась в то самое мгновение, когда Зебра коснулся губами ее губ, проснулась в холодном поту. Недовольная таким внезапным пробуждением от сладкого сна, Камилла попыталась вернуться в этот сон, почувствовать вкус губ своего мужа, запах его затылка, жар его объятий. Теперь она не сомневалась в том, что отныне реальности больше будет в ее снах, нежели в осязаемом мире; она это поняла, как только к ней вернулась способность рассуждать. Но Камилла осознала и опасность, подстерегающую ее на этом скользком склоне, поэтому она собрала воедино всю свою волю, зажгла лампу у изголовья и, несмотря на усталость, решила бодрствовать.

Сон был бы для нее счастьем, если бы она не боялась встретить в сновидениях Зебру. Широко открыв большие глаза, Камилла принялась напрягать память в поисках эпизода из их общего прошлого, воспоминание о котором временно приглушило бы ее желание видеть мужа; при этом она без конца повторяла себе, что мечты и реальный мир – две совершенно разные вещи и смешивать их не надо.

Устремив взгляд в пустоту, Камилла прогуливалась в волшебном саду, где дремало прошлое их совместной жизни, пыталась укрыться от горя в воспоминаниях. Вспомнила, каким был Зебра во время их неповторимого путешествия в Африку, в Сенегал, где они жили чуть ли не во дворце, куда бедным нет доступа. Гаспар согласился на это весьма опасное, с его точки зрения, путешествие лишь при условии, что он заранее направит в отель, где они собирались остановиться, несколько сот литров минеральной воды «Виши Селестен», чтобы можно было пить, чистить зубы и умываться, не опасаясь за свое здоровье. Камилла согласилась. И все равно эта вылазка не обеспечила им райского блаженства.

Зебра летел самолетом впервые, и, когда не удалось получить место в хвосте, несмотря на все препирательства, он не придумал ничего лучшего, как стоять в проходе, лишь бы остаться в хвосте самолета. Напрасно Камилла пыталась урезонить мужа. Страх перед возможной авиакатастрофой сделал его непреклонным. Он предпочитал хвостовую часть самолета, так как слышал, что при аварии она обычно подвергается меньшим разрушениям, чем носовая. Рассердившись на бортпроводницу, которая вежливо попросила его занять свое место, он накричал на нее, обозвал набитой дурой и ретировался в уборную, где и провел остальную часть полета, не внимая просьбам и угрозам членов экипажа; тем самым он вызвал и неудовольствие остальных пассажиров, ибо очень многие из них вскоре ощутили потребность посетить это заведение.

Зарывшись в подушки, Камилла вспоминала, какой стыд она испытывала тогда, и поймала себя на том, что улыбается; а так как в памяти ее проплывали и прочие африканские события, она позволила себе рассмеяться. Сразу же по прибытии в Дакар Зебра дико возненавидел все места, где водятся тропические насекомые. Большую часть времени он проводил в стенах номера с кондиционированным воздухом, а выйти отваживался, лишь вооружившись зонтиком, на который навешивал сетку от москитов. Точно розовый зверек под прозрачным колоколом, каким закрывают сыр, бродил он по негритянским рынкам, не обращая внимания на шуточки и насмешки сопровождавшей его ватаги курчавых мальчишек.

Африканские мытарства супругов Соваж были рассчитаны на две недели, а продлились всего два дня. Через сорок восемь часов по прибытии нотариус впал в столбняк, пораженный сильнейшей и быстротечной крапивной лихорадкой, пожиравшей его гортань. Пришлось срочно уезжать, и во Франции он выздоровел, едва ступив на землю департамента Майенн. Клизма, обычно назначаемая Грегуару, окончательно восстановила его силы, свела экзему, а трех бутылок доброго бургундского хватило, чтобы он пустился рассказывать о сенегальских приключениях, в такой же мере потрясающих, как и вымышленных, с целью расшевелить воображение друга Альфонса. Если верить Зебре, как его оседлый отдых на даче, так и его туристические дела всегда были отмечены такими же кошмарными злоключениями, что и у героя какого-нибудь боевика.

И Камилла позволила себе поплакать, подумав о том, что такого, как Зебра, можно встретить один-единственный раз в жизни. Коллеги Камиллы по лицею уже произнесли ужасные слова в виде дружеского совета: «Строй свою жизнь заново», но для нее выйти вторично замуж было все равно что пуститься во все тяжкие; к тому же она не хотела убивать Гаспара вторично, вычеркнув его имя из своего удостоверения личности. Ворочаясь в постели, Камилла вдруг испугалась, что когда-нибудь передумает, нарушит траур, утешится. Отделаться от Зебры? Сама эта мысль вызывала у нее дрожь. Не хотела она быть как все прочие женщины и питать склонность к непостоянству.

Чем больше Камилла думала, тем больше мудрости находила в крайностях Зебры. Да, он был прав, когда бросил в огонь все дрова, чтобы подогреть их любовь, чахнувшую в обыденных делах. Да, с этим надо было торопиться. Да, смерть могла подстеречь любого из них завтра, ибо она всегда успевает раньше тебя. Да, никак нельзя отказываться от безумной любви. Да, медовый месяц слишком скоротечен; каждый день должен быть днем медового месяца, забудем мерзкие условности. Скажете, это невозможно? Да, ну и что? Разумно отказаться от доводов разума, когда смерть наступает на пятки!

Камилла почувствовала умиротворение и подумала о смерти как о подруге, которая делает жизнь не такой унылой.

Мальбюз в жизни не видал подобного святотатства. Бледный, как полотно, шагал он по христианнейшей земле кладбища, которое считал «своим». Остановившись, обвел глазами картину разрушения. Чувствовал себя оскорбленным в лучших чувствах: поругано то малое, что было у него от эстетического восприятия. Возмущение росло в груди кладбищенского сторожа, ширилось и в конце концов исторгло из его рта ниточку слюны, которая свисала с дрожавшей нижней губы на грудь.

– Ох уж эта девчонка… – то и дело бормотал он, горя жаждой мести.

Могилы, все до одной, остались без цветов. Ни тебе венка, ни герани в горшочке. Эта маленькая злодейка Наташа ограбила все могилы без разбору, не пощадила надгробий самых именитых граждан. Мальбюз сразу же понял, чьих это рук дело. Ни один из остальных прихожан не интересовался кладбищенской флорой.

Мальбюз держал Наташу в перекрестье оптического прицела, с тех пор как ей взбрело в голову перераспределять траурные венки и букеты. Подобный посмертный коммунизм противоречил консервативным взглядам могильщика. «Вот к чему приводит марксизм – к уравниловке под землей!» – подумал он, глядя на осиротевшие надгробные плиты; из этого можно судить о том, каким тонким интеллектуальным размышлениям предавался кладбищенский сторож. Однако его смущало то обстоятельство, что Наташа не имела привычки припрятывать букеты. Довольствовалась тем, что перекладывала их с одних могил на другие.

В раздумье Мальбюз обходил аллеи своих владений и все больше убеждался, что девчонка обчистила все надгробия – вот как обстояло дело. Охваченный несказанной яростью, с пеной на губах, Мальбюз поклялся строго отчитать преступницу, может, даже надавать ей подзатыльников. Эта мысль возникла в его мозгу, когда он не без удовольствия отметил, что папаша-нотариус теперь на том свете и защитить Наташу некому; и вдруг, обойдя какой-то фамильный склеп, он увидел могилу нотариуса.

Вокруг каменной плиты были аккуратно разложены рассортированные и со вкусом подобранные цветы. Снова побледнев, Мальбюз приблизился к могиле и прочел высеченную в граните надпись:

ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ГАСПАР СОВАЖ ПО ПРОЗВАНИЮ ЗЕБРА 1934-1980

Чуточку пониже была выбита эпитафия:

НЕТ ИНОЙ СМЕРТИ, КРОМЕ ОТСУТСТВИЯ ЛЮБВИ

Мальбюз утер слезу и, чтобы никто не уличил его в неуместной чувствительности, удалился, насвистывая какой-то мотив.

Вопрос о выговоре Наташе отпал сам собой.

В репродукторе телефонного автоответчика Камилла услышала запись, которая едва не лишила ее рассудка. Голос был, вне всякого сомнения, его, это был голос Гаспара:

«Любимая, приходи завтра утром… в десять… за водопад в Корабельной роще… ты найдешь там доказательство, что я еще жив. Я люблю тебя, я люблю тебя».

Ошеломленная Камилла прокрутила запись несколько раз, сначала не зная, что и подумать. Тревожно колотилось сердце. Она терялась среди вопросов, маячивших в ее сознании. Отдал ли он Богу душу на самом деле или же разыграл еще один ловкий фарс? Он ведь был способен на любые, даже самые обескураживающие поступки. Большая часть покойников мертвы и, как правило, так и остаются мертвецами; но Камилла понимала, что от Зебры можно ожидать любых неожиданностей. Какое еще безумство он задумал? Камилла давно устала от этих хитрых проделок, в которых теряется истинная любовь. В эту минуту ей так хотелось отделаться от Зебры; но нет, он уже отошел в мир иной. С покойником не разведешься, тем более если питаешь к нему самую глубокую привязанность.

В полном смятении чувств Камилла еще раз прослушала запись: «Любимая, приходи завтра утром… ты найдешь там доказательство того, что я еще жив. Я люблю тебя, я люблю тебя». Голос был не замогильный, а вполне живой, речь звучала даже лихо. Несомненно, Гаспар еще жив, все еще дышит, черт этакий!

От прилива счастья Камилла вздрогнула. Туман рассеивался, затихала и постоянная боль, сдавливающая ее лоб со времени похорон. Ах, как видно, он насмеялся над всеми, кто присутствовал на панихиде и похоронах! Камилла представила себе, как он прячется за колоннами или за органом.

– Все равно – плут… – пробормотала Камилла, позволив улыбке тронуть ее губы.

Она потянулась, как бы избавляясь от кошмарного сна, и вышла в сад вдохнуть августовского воздуха. Бог ты мой, какая прекрасная погода, хоть и облака нависли над горизонтом! Лицо Камиллы сияло беспредельным счастьем.

На вершине липы какая-то птичка выводила положенную ее виду партитуру, ветерок ласково овевал лицо, а вдали колокол звал верующих к мессе. Все вокруг нее словно бы заключило с ней мир.

За обедом Камилла ни словом не обмолвилась с детьми о своем открытии: не хотела, чтобы те поставили под сомнение известие о том, что отец жив. Они узнают новость, когда он собственной персоной переступит порог дома.

Нежась в постели перед сном, Камилла размышляла о том, каким может оказаться доказательство, упомянутое Гаспаром в записи телефонного сообщения. Явится ли он сам, дабы засвидетельствовать, что еще жив, или задумал какое-нибудь косвенное подтверждение? Теперь Камилла уже сознательно хотела действовать по велению Зебры, пускай он управляет ее поступками, впервые в жизни она доверялась ему полностью.

Камилла воображала, как он выйдет из-за водопада. Нежно поцелует руку, а потом заключит в объятия.

Одно не давало Камилле покоя: как Зебра сумел симулировать смерть, свидетельство о которой было у нее на руках, как сумел заручиться молчанием владельца похоронного бюро? Но очень скоро она попросту отмахнулась от этих вопросов. Разве не самое важное, что сердце Зебры еще бьется?

Наутро Камилла проснулась в прекрасном настроении, сияющая, с улыбкой на губах. Ни к чему сомнения и внутренняя борьба. Он жив, утреннее августовское солнце сияет и для него.

Камилла встала и в десятом часу направилась в Корабельную рощу. По дороге повстречала возвращавшегося с рынка Альфонса. Она, конечно, не открыла ему цель своей так называемой утренней прогулки. Альфонсу и без того стоило немалого труда поверить в воскресение Христа; а теперь еще Зебра… Он не засмеялся бы, о нет, он питает к Камилле слишком теплые чувства, чтобы вести себя с ней как последняя скотина; но он воспринял бы весть как очередную мечту вдовы, жаждущей получить хоть какую-то передышку от страданий.

Камилла еще не знала, какая миссия поручена Альфонсу. Господи, ему понадобилась вся его любовь к Зебре, чтобы поклясться выполнить его указания! Конечно, это Альфонс подсунул в автоответчик заранее наговоренную кассету. Голос, приведший в заблуждение Камиллу, был лишь посмертным эхом голоса Гаспара, окоченевшие связки которого теперь уже не могли издать ни звука – голос ушел в могилу вместе с ним.

С тяжелым сердцем смотрел Альфонс, как Камилла идет на это загадочное свидание. Только он один и знал о нем; терзаясь угрызениями совести, в тысячный раз спрашивал себя, по какому праву он нарушает мирную скорбь вдовы. Ведь Зебры уже нет на свете, зачем же продолжать эту комедию? Но нет, разве не было бы двойным предательством сломать мечту влюбленного и нарушить слово, данное другу в его предсмертный час? Альфонс вздохнул и снова стал думать о замысле нотариуса.

По сути дела, говорил он себе, Гаспар был не сумасшедшим, а писателем, который не писал ни романов, ни рассказов, а сочинял свою собственную жизнь, вместо того чтобы проживать ее. Даже сейчас, когда над ним шесть футов земли, он не подчиняется власти тьмы. Пожелал быть сильнее смерти и оставаться единственным мужчиной в мыслях своей жены. Альфонс с грустью вспомнил о деревянном вертолете, запускать который им уже вместе не придется; и он пошел к дому, засунув руки в карманы.