Текст книги "Когда сбывается несбывшееся… (сборник)"

«Да куда он денется, даже если решит пофлиртовать: ведь в очереди на квартиру стоим, – рассуждала она. Да куда он денется, бабы в посольстве все при мужьях»…

Ее ошибка состояла в том, что она считала, что все уже нормализовалось и «устаканилось» как бы само собой. Вот именно: как бы… А совсем неглупый и скрытный Виктор, оказывается, всего-навсего ей подыграл, чтобы Мила не устроила бурю раньше времени.

«Погасали свечи, погасли свечи», – прилипчивая фраза стучала в висках.

– Ну и что из этого? Можно подумать, что все вокруг живут только по безумной любви, – сказала Мила с раздражением, глядя на спящего Виктора.

Она встала с кресла и вышла на балкон, чтобы глотнуть свежего воздуха. Город еще не спал. Мила мельком глянула на свою руку с красивыми золотыми часиками – давним подарком мужа – и обнаружила, что даже полночь еще не наступила. Женщина поднесла к уху часы, думая, что они остановились и показывают неверное время. Но потом вспомнила, что Виктор уснул, когда еще было светло за окном.

– Как же я устала, – проговорила женщина тихо, – пора и мне прилечь, – ведь надо еще пережить его пробуждение…

Она легла на тахту в халате, не укрываясь. Было душно. И сон бежал от нее. Мила вставала, глотала пилюли валерианы. Потом вставала пить. Потом – пару раз выходила на балкон. Потом, как ей казалось, впала в полузабытье, из которого ее вывел шум льющейся в ванной воды.

Мила открыла глаза с омерзительным ощущением человека, промаявшегося бессонницей всю ночь, уснувшего, наконец, под утро, но вскоре разбуженного. Она тупо посмотрела на часы, висевшие на стене: они показывали без четверти пять. Женщина с досадой поняла, что проспала пробуждение Виктора: ведь ей надо было хотя бы «для приличия» прилечь с ним «валетом» или сидеть на диване рядом и ждать, когда он проснется. Ее знобило от бессонной ночи и от свежего утреннего воздуха, проникавшего через открытую балконную дверь. И еще – очень сильно тошнило. Мила подложила вторую подушку под голову и устроилась на тахте полусидя.

В комнату вошел Виктор в джинсах и с полотенцем на плечах. Не взглянув даже на Милу, подошел к дивану, на спинке которого лежала рубашка и начал ее надевать. Но тут же скинул ее от ударившего в нос цветочного запаха: весь ворот рубахи был залит жирным ароматным пятном. Он выругался, швырнув рубашку на диван, и подошел к тахте, на которой полувозлежала Мила и улыбалась вымученной улыбкой.

– То, что ты – сволочь и мразь, я знал. Но ты, оказывается, еще и уголовница, – сказал он, бледнея и еле сдерживая себя. – А ты не боишься, что я сейчас отправлюсь в поликлинику и сдам кровь на анализ, который покажет то, что именно ты мне подсыпала в кофе?

– Беги, беги, – глухо отозвалась Мила, – еще и метро не работает, а поликлиника твоя ведомственная – тем более. А потом не забудь заглянуть в милицию с анализом и рассказать ментам про нашу семейную жизнь… Да, не забудь еще про свой высокий дипломатический статус упомянуть, – сказала она с явной издевкой.

Виктор хотел что-то сказать, но резко повернулся и направился в сторону гардероба. Он открыл дверцу шкафа, в котором оставалась его одежда. Порывшись, он снял с вешалки одну из своих давнишних рубашек и стал ее надевать.

И тут раздался Милин ехидный смешок:

– Забавно…Ты полагаешь, что женщина не заметит, что ты ушел в одной рубашке, а пришел в другой? Особенно, после того, как ты не ночевал дома. То есть, простите, в гостинице. У вас же нет дома, – съязвила она.

– Скажи, чего ты добиваешься? Поссорить нас? Не выйдет. – И добавил, – да, у нас временно нет дома, но он будет… Да, по правилам советской гостиницы мы живем в разных номерах. Вчера, когда я собирался на встречу, меня не покидало ощущение, что ты можешь подстроить какую-нибудь гадость. Понимаешь, ты очень предсказуема. Поэтому я на всякий случай предупредил жену, что после знакомства c Викиным парнем хочу заехать в гости к другу, который живет поблизости.

– А двоеженство в Советском Союзе запрещено, – опять съязвила Мила, в голосе которой, однако, проступила досада. – Ну, допустим, допустим, – продолжала Мила, – ах, какой заботливый и предупредительный… Жаль только, что французские духи так быстро не выветриваются.

– Так я сейчас сяду на такси, приеду в гостиницу и приму душ, – с усмешкой сказал Владимир. – Отмоюсь и заодно переоденусь к завтраку. От тебя отмоюсь, – брезгливо добавил он.

– Вот-вот, – как за спасительную соломинку цепляясь за слова Виктора, продолжала гнуть свою линию Мила. – Значит, говоришь, отмоешься? – в голосе женщины послышались торжествующе злые нотки.

Разговор, наконец, перешел к той теме, ради которой все это затевалось. Это было то, что выводило Милу на тропу войны всей ее дальнейшей жизни.

– Впрочем, это так типично для мужчин, – продолжала, пытаясь изобразить некое кокетство, Мила, – наутро забывать то, что было ночью…

Виктор с отвращением посмотрел на женщину и нервно засмеялся.

– Понимаешь, это уже клиника…тебе надо лечиться. Впрочем, это безнадежно. Никто и никогда не заставил бы меня сделать это даже под страхом смертной казни, – насмешливо произнес Виктор убийственные слова.

– Ну, насчет смертной казни не знаю, – проглотив плевок в свой адрес, продолжала Мила, – а вот то, что у бывших мужей иногда срабатывает «автопилот», я читала в какой-то специальной литературе. Оказывается, это правда…

Виктор, который в это время зашнуровывал туфли, остановился на мгновение.

– Да ты совсем идиотка… Какая безнадега. Я с ужасом думаю теперь, какой номер ты на свадьбе дочери можешь выкинуть…

– А вот за это можешь не беспокоиться, – сказала Мила деловито, – мы, кажется, вчера собирались обсудить организационные и финансовые вопросы по поводу Викиной свадьбы…

– Да я не желаю ничего больше с тобой обсуждать, а тем более – здесь находиться, – сказал Виктор, доставая из добротного кожаного «дипломата» деньги и швыряя их на стол. – Меня мутит от тебя.

Это были последние слова, произнесенные Виктором перед тем, как за ним захлопнулась дверь.

Хлопок двери был таким же сильным, как и в предыдущий раз. И ничего не изменилось в Милиной жизни: муж ее бросил. Окончательно и бесповоротно. Но не было безысходности, как тогда. И не было слез. Мила вышла на балкон, провожая Виктора взглядом, и стояла, пока тот не поймал «частника».

– Получилось, – сказала она, устало присаживаясь на диван, на котором валялись женские бельевые принадлежности. – Так, ни в какую поликлинику он не пойдет. В милицию – тем более. Сейчас ему этот шум не нужен, – продолжала вслух рассуждать женщина. – И с разводом я потяну. Не явлюсь в суд первый раз, второй… А разведут нас только после третьего суда. Мне выгодно потянуть время. Получается, что я забеременела, еще когда была официально замужем… Да разве мало таких мужиков, которые, собираясь разводиться, спят, тем не менее, на два фронта? Пусть в суде попробует доказать потом обратное.

Ее размышления прервал телефонный звонок. Так рано, в четверть шестого, могла звонить только мать.

– Что с Виктором? – почему-то шепотом, как будто он мог услышать ее голос из телефонной трубки, спросила Ирина Михайловна.

– Да ты бы лучше спросила, как я себя чувствую или рассказала мне, как ты себя чувствуешь, – резко перебила ее Мила. – Да ушел он уже, что ты там шепчешься… Как твое здоровье?

– Наглоталась таблеток, а спала все равно плохо. Какой уж тут сон… Переживала, вдруг с Виктором что случится. Ты такое удумала, ужас, – запричитала мать. – Все же, Виктор, к дочке хорошо относится. Вот согласился все свадебные расходы взять на себя. И потом – обещал молодым на первых порах помогать материально. Ты бы подумала, как ты перед Викой хотя бы будешь выглядеть?

– Это меня меньше всего волнует, – сказала Мила, раздражаясь. – Ты бы лучше пожалела, что мы квартиру не увидим, на которую очередь подошла…

– Да, может, ему и не дадут, раз семейные обстоятельства переменились, – отозвалась мать.

– Это у нас они переменились, а не у него. Разведется, женится и ребенок будет. К тому же – проживают в гостинице. В крайнем случае, если припечет – кооператив купят. Впрочем, это уже не наши заботы…

– Я все же советую тебе отказаться от этой жуткой затеи и смириться с обстоятельствами, – сказала Ирина Михайловна.

– Ну, я уже давно поняла, что ты хочешь, чтобы я поздравила молодых и фату новоиспеченной невесте подержала на свадьбе, – зло сказала Мила матери. А ты не подумала хотя бы о том, как я буду жить дальше на одну зарплату? Да, духи, цветочки, конфеточки, которые я имею иногда благодаря своей работе – это все приятно, конечно. И работой я довольна. Но зарплата – сто рублей в месяц. Такую хорошо получать на карманные расходы, когда мужик в дом деньги приносил. Мне на сто рублей не прожить…

– Многие на эти деньги всю жизнь и живут, – вздохнула Ирина Михайловна и хотела еще что-то сказать, но дочь перебила ее.

– Все. Это моя жизнь. И я буду поступать, как считаю нужным. И давай больше не возвращаться к этой теме. – И чуть смягчив интонацию, попросила, – позвони Татьяне Гавриловне, скажи, что я сегодня не выйду на работу. Придумай что-нибудь… Отбрешись за меня. Мне надо хотя бы выспаться. Ну, все, я отключаю телефон.

Мила подошла к окну, чтобы задернуть шторы. И затемнив комнату от утреннего света, направилась к тахте. Хотела было уже прилечь, но взгляд ее упал на большой настенный календарь, картинка на котором изображала идиллию: далекое море и пальмы на берегу, залитые светом тропического солнца.

– Надо запомнить этот день, – сказала она.

Женщина подошла к тумбочке, над которой висел календарь, взяла лежавшую на ней шариковую авторучку с красными чернилами и обвела неровным кругом дату – 17 мая. 17-е мая 1987 года…

– Ничего, – процедила Мила сквозь зубы, – они тоже запомнят этот день.

Под словом «они» подразумевались, конечно же, Виктор и его новая пассия.

– Ничего, что об этом красненьком кружочке знаю пока только я, – сказала Мила, направляясь к тахте. – Когда-то и они узнают… Теперь это даже – «вещдок». С этого дня и начнем вести отсчет, – сказала она с насмешкой. – А в женской консультации запишут с моих слов. Тремя неделями раньше или тремя неделями позже – какая теперь разница…

Она даже нервно хохотнула, представив, как однажды, спустя какое-то время, можно будет позвонить его суженой в гостиницу, и спросить у нее, как у подружки по несчастью, как она с тошнотой борется… Пусть поделится опытом…

– А ведь он вряд ли ей станет рассказывать, что заночевал у меня. Как же: ее нельзя сейчас волновать. Что ж, тем хуже для них, – сказала Мила, с удовольствием потягиваясь и раскинув вширь руки на тахте. – Это сейчас он выкрутится. А потом… Потом окажется, что скрыл весьма пикантные обстоятельства. Пусть рассказывает потом про кофе, в который что-то подсыпали, и про беременность, к которой он не имеет никакого отношения. Ночевал? Ночевал… Что и требовалась доказать.

Мила закрыла глаза. Она, наконец, успокоилась. Впервые с того самого дня, как Виктор позвонил из-за границы и сказал, что хочет развестись. И успокоенная, она быстро стала погружаться в сон.

Засыпая, она даже не успела подумать о том, что рожать ребенка в сорок два года, это совсем не то, что в двадцать два. Еще надо было бы подумать и том, что ей придется отказаться от многих приятных и привычных вещей. От алкоголя и курения, например. От праздного времяпрепровождения. От должности, которой она дорожила, несмотря на маленькую зарплату. (Она знала, что на ее место есть немало претендентов). Мила как будто забыла, что с ее нескладной и без того фигурой вскоре она вообще превратится в каракатицу, и сильный пол утратит к ней и без того не самый пылкий интерес. Одного из этих обстоятельств было уже вполне достаточно, чтобы вывести ее из равновесия. А совокупность грозила взрывом… Да и не мешало бы подумать еще и о ребенке… Начало беременности протекало в состоянии полнейшего стресса, что уже не могло на нем не отразиться, не говоря уже о никотине и выпивке.

Вообще-то, незапланированная беременность постоянно, так сказать, наяву, возвращала ее мысли невольно к Гарику-фуфло, которого предстояло вычеркнуть из своей жизни, чтобы он не путался под ногами. А других мужчин ей в ближайшие три-четыре года не видать, потому что надо будет заниматься ребенком. На помощь матери вряд ли придется рассчитывать, потому что той придется помогать Вике. А несколько лет неизбежных бессонных ночей… Как можно было думать об этом, если она и в молодости с Викой все это с трудом перенесла и превратилась в истеричку. И какой-то доктор-невропатолог даже тогда, в далекой молодости, настоятельно советовал ей пройти восстановительный курс лечения в клинике неврозов…

А еще ей предстояло воспитывать ребенка самой. И можно было бы подумать также о том, что когда ее ребенок пойдет в первый класс, ей будет почти пятьдесят. И сама она уже несколько лет будет бабушкой, потому что Викин и ее ребенок будут погодками. А еще, наверняка, предстоят изматывающие суды, для которых тоже нужны силы и здоровье…

Если рассуждать здраво, то все, что покушалось на привычный уклад ее жизни, было Миле не нужно. Она прекрасно понимала, что ее бабий век катится к закату. Сколько ей осталось еще погулять? Год, два, три? Сказ о том, что в «сорок пять баба ягодка опять» был явно не про нее. А раз так, то осознания того, что она недогуляла или чего-то недобрала, при ярком дневном свете и трезвой памяти было вполне достаточно, чтобы превратить ее дальнейшую жизнь в кошмар… Но зачем думать о плохом?

Ветер качнул занавеску, прикрывавшую открытую балконную дверь. В комнате стало светлее, и на тахте обозначилась фигура спящей женщины. Она крепко спала и даже – улыбалась. Может, ей снилось что-то приятное…

Как-то однажды, французский писатель Андре Моруа тонко подметил: если улыбка украшает лицо – оно прекрасно; если улыбка не меняет лицо – оно обыкновенно; если улыбка искажает лицо – оно ужасно…

Через пару секунд в комнате вновь воцарился полумрак, охраняющий сон женщины и делающий плохо различимыми контуры ее тела, не говоря уже об улыбке…

Вечером того же дня у подъезда, где жила Мила, остановилась «скорая».

Три соседки, три заядлые сплетницы, которые обычно сидят и судачат «от нечего делать» на лавочке возле одного из подъездов дома, замерли в нетерпеливом ожидании.

Когда бледную болящую женщину на носилках проносили мимо, одна из них подскочила к молоденькому доктору.

– А что случилось-то? – полюбопытствовала самая бойкая из этой троицы.

Доктор молча сел в машину, даже не глянув в сторону «зевак».

Но отъезд задерживался. Вышел водитель, поднял капот автомобиля, закурил.

Следом за водителем вышел и санитар. Тоже закурил.

– А что случилось-то? – все не унимались соседки.

Санитар – здоровяк лет сорока, пристроился рядом с пожилыми женщинами на скамье, сделал глубокую затяжку и, как лицо, не сильно обремененное сохранностью чужих диагнозов и прочих медицинских тайн, буднично и негромко произнес, – да выкидыш произошел…

Через какое-то время «скорая» отъехала, оставляя соседок Милы по подъезду в состоянии некоторого возбуждения, вызванного удовлетворенным любопытством и возможностью «пополоскать» чужое белье…

Загадка для доктора Фрейда

Воскресенье. По-летнему теплый денек начала сентября. Двор хрущевской пятиэтажки. Эти «хрущебы» неумолимо сносят. Но и сегодня их в Москве еще много.

Мы видим этот дворик глазами женщины, которая облокотившись на окно в кухне, со скучающим видом смотрит с третьего этажа на детей, играющих в песочнице, на их родителей и бабушек. Женщине на вид лет тридцать пять. Анюта (так ее зовут) – не красавица, но и не «страшилка». Немного полновата. Округлые формы хорошо подчеркивает облегающий цветастый халат, очень похожий на те, что продаются на «вьетнамском рынке».

На халате рисунок: по красному фону раскиданы крупные желтые георгины.

Ее внимание привлекает молоденькая мама с коляской. Она пристально и с каким-то провинциальным любопытством ее рассматривает.

– Ой, а что это за новоиспеченная мамаша? – пытается вспомнить.

– Да ведь это – пигалица из четвертого подъезда…как ее… ничего себе… прошлым летом ей только пятнадцать исполнилось.

Женщина качает головой, затем смотрит на свое отражение в оконном стекле, как в зеркале. Поправляет волосы. Задумывается.

– Да, помолодели нынешние мамочки, – произносит она со вздохом.

Ее раздумья неожиданно прерывает звонок в дверь. Анюта быстро направляется в прихожую, шлепая тапочками «без пяток» из искусственного бархата в тон расцветки халата, и распахивает дверь, не глядя в глазок.

На пороге – ее соседка по этажу баба Нюра. Худощавая женщина лет шестидесяти восьми нерешительно топчется в дверях.

– К тебе можно или… ты с хахалем? – спрашивает она полушепотом.

Анюта усмехается.

– Да проходи, баб Нюр. Какой там хахаль…Третий месяц зарплату не дают. А мужика надо накормить, бутылку поставить.

Женщины проходят в маленькую, убогонько обставленную кухоньку. Хозяйка квартиры ставит на старую двухконфорную газовую плиту небольшой эмалированный белый чайник с нарисованными розочками, которые давно выцвели от времени и чистки. Достает из стародавнего буфета небольшую вазочку с мятными пряниками, ставит на стол.

– А вот лимона к чаю нет, ты уж извини, баб Нюр, – вздыхая, говорит Анюта.

– А мы не балованные, – отвечает соседка, довольная тем, что вырвалась из одиночества своей квартиры. – Так значит, опять волынят с зарплатой?

– Не то слово. Опять, сволочи, заплатили халатами. А куда мне их девать? – Анюта нервно теребит халат с георгинами на пышной груди. – Весь шкаф уже завален ими.

– А что дружок твой часто тебя навещает? – полюбопытствовала соседка.

– Да по-разному, – не очень охотно отозвалась Анюта. – И раз в неделю бывает, и раз в месяц случается. Его ж не пряниками кормить. Ему стол надо накрыть, халявщику этому. Мало что ли баб одиноких, у которых краны текут…

– Так я и думала, – сказала соседка и на пару секунд задумалась. – А я чего ж пришла. Совет хочу дать. Жалко мне тебя. Мы с твоей бабой Аней дружили (царство ей небесное). Обе одинокие были. Вот это я ей и посоветовала тогда тебя – «седьмую воду на киселе» – из общежития забрать и к себе прописать. Помнишь, чего ей это стоило?

– Да помню я все. Как можно такое забыть… Не от хорошей жизни я из Сибири в семнадцать лет в Москву приехала. И сразу на эту прядильно-ткацкую фабрику попала. А рабочую общагу эту до сих пор – как вспомню – так вздрогну. А что за совет? – Анюта вопросительно смотрит на соседку.

– Да я бы себе самой такой совет дала, – невесело усмехаясь, говорит пожилая женщина. – Да не могу. Квартира у меня однокомнатная. А то пустила бы жиличку, какую порядочную. А у тебя – двухкомнатная.

– А что? – оживляясь, говорит Анюта, разливая чай в старые фаянсовые чашки, на которых изображены петушок и курочка, гуляющие по зеленой травке. А ведь я тоже, баб Нюр, об этом как-то думала. При моем-то безденежье…

– Вот-вот. Пусти жиличку. Девушку какую-нибудь, – говорит соседка, шумно отхлебывая чай и надкусывая вставными зубами твердый пряник.

Вечером того же дня Анюта разложила на кухонном столе газету «Из рук в руки», которую дней десять назад нашла в раздевалке на работе и которую, смеясь, читали ее напарницы-швеи. Там были разные объявления, в том числе и о знакомствах мужчин и женщин. Газета была очень «толстая», и Анюта долго изучала ее, пока не нашла, наконец, раздел, который ей был нужен. Потом долго «ковырялась» в самом разделе, разбирая слишком мелкий шрифт, которым были набраны объявления.

– Вот…Девушка-студентка снимет комнату, – Анюта протянула руку к телефону черного цвета, явно устаревшего дизайна, который стоял на буфете и, немного волнуясь, набрала номер.

– Алло, – отозвался на том конце провода певучий девичий голосок.

Через пару дней Анюта слиняла с работы на пару часов пораньше и заняла свой привычный «пост» – у открытого окна кухни. Сегодня у нее был не такой скучающий вид, как всегда. Сегодня она даже была слегка озабочена, потому что ждала и высматривала из окна «жиличку», по определению своей соседки бабы Нюры.

А студентка эта, столковавшись о цене по телефону, и узнав, в каком районе квартира, даже смотреть комнату не стала, сказав, что ей все подходит. Анюта даже волновалась немного: а ну как не понравится? Конечно, у нее не хоромы какие-нибудь – но всюду чисто и опрятно, и все необходимое для проживания есть.

Вот к подъезду, наконец, подъехало такси. Из него выпорхнули две привлекательные и модно одетые девушки. Они поставили сумки с вещами на асфальт и стали осматриваться. Одна из них – высокая блондинка с распущенными волосами, в облегающих джинсах и оранжевой кофточке, смахивающая на модель, подняла голову вверх. Увидев в окне третьего этажа улыбающуюся женщину, которая помахала им рукой, девушка тоже сделала ответный жест.

В заранее распахнутую Анютой дверь входят девушки с сумками.

– Я и есть та самая Оля, которая у вас будет жить, – говорит красивая блондиночка, – а это моя подруга. Мы вместе учимся.

– Плохо без лифта, – констатирует запыхавшаяся подруга, оглядывая крохотную прихожую хрущевской квартиры с незатейливыми обоями.

– Зато институт рядом, – ответила ей Ольга.

– Ну, я поехала? А то опоздаю на встречу с Игорьком, а мне бы этого не хотелось, – сказала подружка.

– Ладно, спасибо тебе, Анжел. Созвонимся, – говорит блондиночка, чмокая подругу в щечку.

Анюта берет одну из сумок девушки и вносит ее в комнату, ставшую на время комнатой квартирантки. Следом за ней входит и Ольга.

– Вот комната, про которую я тебе говорила. Если устраивает, располагайся.

– Устраивает, все устраивает, – ответила девушка, оглядывая небольшую комнатку и подходя к окну. – И тихо как у вас, хорошо… А тишина для Москвы – это большое преимущество. И, спохватившись, добавила, – да… вот деньги, а вот мой паспорт.

Оставшись одна в комнате, девушка начала быстро обустраиваться: доставать вещи из сумок и убирать их в шкаф для одежды, выкладывать книги на стол. Затем она приподняла край более чем скромного покрывала. Под ним виднелась чистая, хотя и старая простыня с полинявшим рисунком.

Ольга достала из красивой дорожной сумки новый, еще в упаковке, комплект красивого постельного белья. Перестелила постель. Затем покрыла старую тахту на разболтанных колесиках новым пушистым пледом, на коричневом фоне которого был изображен рыжий тигр. На плед высыпала содержимое большого пакета: дорогие шампуни, кремы, дезодоранты, пену для ванн, гель для душа… И стала разбираться со всем этим «женским» хозяйством».

А в это время Анюта уже сбегала в близлежащий продуктовый магазин. Возвратясь домой, она стала радостно выкладывать в пустой холодильник продукты: курицу, колбасу, сыр, селедку в банке, масло. Затем села на табуретку, открыла кошелек, пересчитала деньги. Денег еще много. Нечаянная радость – оплата студентки за проживание.

Анюта высовывается в коридор, смотрит на закрытую дверь в комнату своей «жилички». Затем еще тихонько прикрывает дверь на кухню и звонит.

– Это ДЭЗ? Позовите, пожалуйста, сантехника Васю.

Квартирантка Оля лежит с закрытыми глазами в наушниках. На столике – два пустых стаканчика из – под йогурта, чуть надкусанное большое красное яблоко. Плеер скользит по пледу и падает на пол. Девушка вздрагивает. Озирается на новом месте. Похоже, она спала. Встает. Снимает наушники, смотрит на свой электронный будильник, который показывает половину одиннадцатого. Выключает свет и ложится спать.

А в это самое время Анюта суетится на кухне, то и дело поглядывая на старинные настенные часы, доставшиеся ей в наследство от бабы Ани. На столе – бутылка «Столичной», нарезанная вареная колбаса, сыр, селедочка с луком, крупно нарезанный черный и белый хлеб. Женщина открывает кастрюлю с только что сварившейся картошкой, щедро кладет туда большой кусок сливочного масла, посыпает свежей петрушкой.

Раздается звонок в дверь. Анюта бежит в прихожую.

– Да открыто, чего трезвонишь, – улыбается она позднему гостю.

Это и есть ее долгожданный Вася.

Надобно сказать, что Вася представлял собою довольно распространенный мужской тип гастарбайтеров с Украины или Молдавии, которые в свое время приехали в столицу за заработком и оказались очень востребованы в коммунальном хозяйстве столицы – при ДЭЗах, ЖЭКах. В качестве электриков, сантехников они получили временное служебное жилье, возможность заработать, так как у «этих москалей», к которым они в душе относятся пренебрежительно, всегда что-то ломается, а сами они – «москали» – не всегда хотят идти на эту работенку…

Наш конкретный Вася – мужчина лет тридцати, кареглазый брюнет, с широкими черными бровями и усами, с явно завышенной самооценкой. Внешне он смахивает на актера Александра Панкратова в молодости. Он знает об этом сходстве. Отсюда, очевидно, и его кличка на работе – «артист». Вася весьма востребован у женщин своего социального круга. Анюта для него – один из «вариантов», который не надо сбрасывать со счетов в такое смутное время…

Вася сразу привычно направляется в сторону кухни.

– У-у-у, – какие запахи! По случаю чего гуляем? Зарплату, наконец-то выплатили? – он потирает от удовольствия руки, предвкушая сытный, хотя и поздний домашний ужин.

Анюта, радостная и довольная, не торопится рассказывать, откуда у нее появились деньги, приглашая жестом к столу залетного гостя.

Васю не надо долго уговаривать. Но среди запахов еды мужчина улавливает еще нечто: какие-то новые, неуловимые ароматы. Они будоражат его мужское воображение. Он ощущает себя охотником, выходящим на тропу. А ароматы эти – нежные, очень натуральные, а потому весьма дорогие, появились в этой квартире с приходом квартирантки, о близком присутствии которой он и не подозревает.

Через какое-то время сытый и захмелевший Вася, сажает Анюту к себе на колени.

– Люблю уютных женщин… А не пора ли нам перейти в апартаменты?

Обняв Анюту, Вася привычно направляется в комнату. В коридоре Анюта выскальзывает из Васиных рук и исчезает в совмещенном санузле хрущевской квартиры.

Здесь она с интересом рассматривает красивые коробочки кремов, нюхает дезодоранты своей квартирантки. Она осторожно открывает одну розовую перламутровую баночку и легонько наносит нежно пахнущий крем на шею. Потом берет один из дезодорантов и легонько брызгает им подмышки.

Вскоре на софе в полумраке ночника видны Анюта и Вася, который с довольной физиономией кота повернут к женщине почти спиной.

– Как не хочется на работу завтра вставать, – потягиваясь, говорит Анюта. Она наклоняется к уху Васи, – а ты утром не торопись, Васек. Поспи. Поешь. Я ключ оставлю на холодильнике.

Полуспящий мужчина мычит что-то невразумительное в ответ. Женщина шумно вздыхает и гасит ночник.

Утром квартирантка Оля просыпается от негромкого писка электронного будильника, который показывает восемь часов. Быстро подскакивает с постели. Сбрасывает красивую ночнушку. Надевает дорогое женское белье, джинсы и полупрозрачную кофточку. И направляется в кухню. И с испугом останавливается на ее пороге…

Девушка видит такую картину: спиной к ней возле газовой плиты стоит босой мужчина в одних семейных трусах в цветочек. Он пьет воду из носика чайника и чешет одной волосатой ногой свою вторую волосатую ногу…

Видно, ощутив какие-то флюиды, мужчина разворачивается и чуть не роняет чайник от неожиданности, обливая водою свою волосатую грудь.

В глазах квартирантки еще больший испуг.

В это время звонит телефон. Вася снимает трубку.

– Вась, я забыла тебя предупредить – говорит Анюта. – Там у меня девушка, я квартирантку пустила.

– Предупреждать надо, Нюточка, – ухмыляясь, говорит Вася. – Я тут сам чуть было разрыв сердца не получил, да и девушку хорошую напугал…

Квартирантка Оля, чуть успокоившись, с отвращением смотрит на кривые волосатые Васины ноги и направляется в ванную.

Красивая блондиночка чистит зубы, подкрашивает ресницы, расчесывает свои длинные волосы. До ее слуха долетают Васины слова.

– Ладно-ладно…Загляну вечерком.

Девушка выходит из ванной и снова направляется в кухню в надежде спокойно позавтракать. Но не тут-то было.

Вася, по-прежнему босой и в трусах в цветочек, делает широкой жест, восседая за столом.

– Прошу к столу! Чай, кофе… потанцуем…

Квартирантка Оля брезгливо смотрит на кипящий чайник, из носика которого только что пил незнакомец. Затем открывает холодильник. Там почти пусто. Девушка с удивлением смотрит на стол, где кучей свалены разные продукты.

– А почему вы взяли мою колбасу? Йогурты? А где глазированные сырки? – недовольно спрашивает Ольга.

Тут девушка замечает, что от сырков остались только блестящие обертки. Она берет со стола свои оставшиеся продукты и снова кладет их в холодильник, понимая, что нормально позавтракать уже не получится, и направляется в свою комнату.

– Ну, почем я знаю, чие здесь – наше, а чие – ваше, – обиженно бросает Вася ей вслед.

Так и не позавтракав, девушка собирается в институт: кладет в сумку тетради для конспектов, пару шариковых ручек, расческу, блеск для губ, тушь для ресниц, мобильник.

В это время дверь в ее комнату (на которой, естественно никогда не было замков) открывается, и на пороге появляется Вася, которого никто не приглашал.

– А это случайно я не вашей зубной пастой зубы почистил? – говорит с издевкой Анютин ухажер.

Девушка видит у него в руках тюбик своей зубной пасты, но старается быть сдержанной.

– Выйдите, пожалуйста, из моей комнаты.

Минут через пять наглая Васина физиономия снова появляется в проеме двери комнаты квартирантки. Голова его укутана красивым Ольгиным полотенцем, в руках он держит Ольгин шампунь.

– Ой! А это я случайно не вашим шампунем помылся? Не вашим полотенцем попользовался? – с издевкой продолжает Вася игру, которая ему явно нравится. Вернее, ему явно нравится девушка, но по-другому он не может ее ничем «зацепить».

Квартирантка смотрит на Васю с нескрываемым отвращением.

– Оставьте меня в покое. И мои вещи тоже. И вообще, я на вас хозяйке пожалуюсь…

Девушка решительно направляется на кухню. Открывает холодильник, достает из пакета большое яблоко и два клубничных йогурта. Быстро кладет все в сумку и уходит.

Прошло дней десять. Было не раннее воскресное утро. Анюта и Вася завтракали на кухне. На столе стояла недопитая вчерашняя бутылка водки, картошка с селедкой, остывшая яичница-глазунья. На Анюте был надет новый халат, по рисунку такой же, как и в прошлый раз, но другой расцветки: теперь по желтому полю были раскиданы красные георгины. Лицо Анюты, хоть со сна еще подпухшее, выражало довольство и некую томность.