Электронная библиотека » Алексей Гатапов » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Тэмуджин. Книга 1"


  • Текст добавлен: 4 августа 2016, 10:20


Автор книги: Алексей Гатапов


Жанр: Историческая литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Алексей Гатапов
Тэмуджин. Книга 1
Четвертое издание

© Текст. А. С. Гатапов, 2020

© Агентство ФТМ, Лтд., 2020

* * *

Всякую лошадь, бегущую хорошо в жирном теле, если она побежит так же в полтеле и тощей, можно назвать хорошей.


Всякий, кто может вести верно дом свой, может вести и владение; всякому, кто может устроить десять человек… прилично дать тысячу и десять тысяч, и он сможет устроить их хорошо.

«Билик» (изречения Чингисхана)


Часть первая

I

Есугей слыл одним из самых знатных внуков великого Хабул-хана и исчислял себя в двадцать втором поколении от породителя их племени Бортэ Чоно. Еще во времена тюрков Тумэн-хагана отважный Бортэ Чоно переплыл Внутреннее море с запада на восток и пришел в долину Онона. Здесь от него и пошло по земле племя монголов. Потомки его так размножились за века, собрали вокруг себя столько разного народа, что от тесноты и многолюдства уже начали враждовать между собой.

Хабул, дед Есугея, первым собрал всех монголов под свое знамя и повел их на чжурчженей, которые до этого тучами наводнили степь и рыскали повсюду в поисках добычи и жертвы, и многие племена были ими рассеяны и истреблены. В двух битвах монголы наголову разбили тех разбойников и прогнали их обратно, за Длинную стену. И благоденствовали бы монголы, если бы не подлые татары, эти чжурчженские прихвостни. Не было в те годы, пожалуй, ни одного лета, чтобы они не напали на монгольские курени, не угнали табуны и людей. Хабул-хан жизнь свою положил на борьбу с татарами, от татарской стрелы и покинул он этот мир.

От Хабул-хана пошел род киятов[1]1
  Кияты – род, из которого произошел Тэмуджин (будущий Чингисхан).


[Закрыть]
. Имея семерых сыновей, Хабул-хан трон свой завещал не кому-нибудь из них, а своему троюродному брату Амбагаю из рода тайчиут. Амбагай же захотел помириться с татарами и поехал к ним, чтобы посвататься, а те схватили его и передали в руки чжурчженей. Перед смертью он сказал, кому отдать ханский трон: тоже не своим детям, а снова киятам – четвертому сыну Хабул-хана, Хутуле-багатуру[2]2
  Багатур – древняя форма монгольского слова «батор», через Золотую Орду перешло в русский язык как «богатырь».


[Закрыть]
. Так рука об руку шли два старших рода в племени монголов – кияты и тайчиуты.

Хутула умер молодым, не успев назвать преемника. Достойные были и у тайчиутов, и у киятов. В племени поговаривали о Есугее, но тайчиуты настойчиво прочили своего сородича – коварного и властолюбивого нойона Таргудая Хирэлтэга.

Имя Есугея среди монгольских нойонов возвысилось в последнюю войну с татарами. Вдобавок к своим породным нукерам, полученным в наследство от покойного отца, он набрал трехтысячный отряд из безусых юношей, молодых рабов и сброда охотников. Обучил их в короткое время, одел, вооружил, и с такой яростью бились они под его рукой, что татары прозвали их голодными осами Есугея-нойона.

В сражении у Джили-Буха Есугей поднял упавшее знамя Хутулы и бросился впереди своих на отборный тумэн противника. Сотни его одна за другой взбесившимися роями впивались в ряды врага, потеснили его и захватили главную ставку татар. Хан их Мэгуджин-Соелту едва успел спастись, сев на полудикого верблюда.

Обогатился Есугей в той войне несказанно. Несчетные табуны лошадей и верблюдов, стада коров, овец, семьдесят с лишним арб, наполненных китайскими тканями, войлоком, чугунными и железными котлами, оружием и доспехами привел он оттуда с собой.

Воинов, бывших с ним в походе, он расселил на своей земле. По границам его владений теперь встали новые курени. Бывшие разбойники, пленники, беглецы без роду и племени, женившись на его рабынях и дойщицах кобыл, пополнили число его подданных – и теперь Есугей владел силой немалой.

После победы над татарами в степи стало спокойнее. Меркиты, соседи на северо-западе, тоже давние недруги, увидев, что монголы вошли в силу, откочевали вниз по Селенге и редко показывались на границах. Мелкие племена дагуров на северо-востоке, кочевавшие по низовьям Онона и по Шэлгэ, боялись монголов, в иные годы укочевывали дальше на восток, в неведомые земли по Черной реке.

Лишь кереитский поход ненадолго всколыхнул застоявшуюся тишину в степи. Полтора тумэна увел тогда Есугей на реку Толу в помощь наследнику кереитского трона Тогорилу против его младшего брата Эрхэ-Хара. Тот после смерти отца снюхался с найманами из-за Алтайских гор и при их помощи вероломно захватил власть в улусе. Монголы прогнали найманских пособников до самых их границ, прошлись набегами по их окраинам и тоже захватили немалую добычу.

Празднуя победу, Есугей с Тогорилом побратались на крови из своих жил, поклялись приходить на помощь друг другу по первому зову. Многие монгольские нойоны, поначалу не отозвавшиеся на клич Есугея, посчитав, что не много добычи будет из такого похода, теперь истекали завистью, услышав об этом. По лицам их видел это Есугей, возвратившись из похода. Поздно они поняли смысл его побратимства с Тогорилом: силу всего кереитского ханства имел теперь Есугей за своей спиной, если кто вздумает поднять на него оружие. Для многих, кто раньше соперничал с ним во влиянии в племени, он стал не под силу. Могущественные нойоны, повелители тумэнов, раньше снисходительно усмехавшиеся при имени молодого Есугея, теперь поприжали рты.

Было у Есугея две жены и дети от них. Еще пяти лет не исполнилось ему, когда отец его Бартан-багатур просватал за него дочь онгутского нойона – двухлетнюю Сочигэл. Сваты обменялись поясами, а на Есугея пал долг взять ту Сочигэл в жены, когда подоспеет пора. Но когда пора подоспела, он встретил другую. В безлюдной степи, возвращаясь с соколиной охоты, в повозке случайного путника он увидел девушку необычайной красоты. Глаза ее, блестевшие черным огнем, словно крупные ягоды черемухи после теплого ливня, обдали пораженного Есугея светом и лаской. Путник оказался меркитским багатуром Ехэ Чиледу. Высватав эту девушку из племени олхонут, он вез ее в свой курень. Но с детства не такой был Есугей, чтобы отказаться от того, что ему однажды понравилось. Подобно молодому лосю на осенней свадьбе прискакал он к братьям и рассказал о своей задумке. Но те наотрез отказались ему помогать.

– У тебя уже есть невеста, – сказал старший брат Негун-тайджи. – Отец просватал, когда был еще жив. Что он скажет, когда с неба увидит нас с чужой бабой?!

– Ты что, хочешь нас с онгутами поссорить? – поддакнул ему Мунгэтэ. – Этого еще нам не хватало. Амбагай-хан узнает, так он тебе покажет, как в степи баловать.

– Отец и Амбагай-хан простят меня, – не сдавался Есугей. – Делом заслужу. Не поедете вы, поеду с Даритаем.

Братья переглянулись. Они знали нрав Есугея.

– Ладно, съезжу с ними, – проворчал Негун-Тайджи и посмотрел на Мунгэтэ. – Отпусти их одних, они еще убьют человека и с меркитами войну завяжут.

Втроем они догнали одинокую повозку меркитского воина и напали с трех сторон. Меркит ускакал верхом, а молодая жена досталась Есугею. Так Оэлун, однажды выданная в меркитское племя, стала женой монгольского нойона.

Есугей сам ездил к ее сородичам на поклон. Те поартачились для виду, но смирились, когда Есугей назвал число своего калыма – за воровство. Зато долго не могли успокоиться свои сородичи, братья отца да их жены, вредные старухи. Поначалу они не упускали случая, чтобы выставить его жену на посмешище. Но Оэлун оказалась женщиной на редкость хорошо обученной. Никто из других невесток рода не мог так достойно встретить гостей, оказать почесть старшим, приличное слово сказать.

– Пышущих злобой заставит сладко улыбнуться, – так про нее сказали потом те же самые старухи.

Сородичи примирились с ней, но принудили Есугея выполнить и старый долг.

– Ты должен жениться и на онгутке, – сказали ему дядья. – Это дело нашего брата, и мы его так не оставим.

Так в одно лето Есугей женился раз за разом на двух женщинах. На родовом обо[3]3
  Обо – у монголов-шаманистов место поклонения духам – хозяевам местности.


[Закрыть]
он молился духу отца, просил благословения. По-старинному, не скотским, а звериным мясом и кровью приносил он жертвы своему отцу.

На другой год жены принесли ему по сыну. Сын от Оэлун появился из утробы, сжимая в правой руке кровяной сгусток размером с баранью бабку. Все были поражены таким неслыханным случаем. Со всего племени съехались шаманы – и белые, и черные. Днем белые шаманы молились западным богам, ночью черные призывали восточных.

На девятые сутки они заявили, что хотят огласить небесную тайну. В юрте Есугея, отогнав подальше лишних людей, собрались ближайшие родичи, дядья, киятские нойоны и старейшины.

– Великим ханом и воителем станет этот ваш новорожденный мальчик, – сказали шаманы. – Девяносто девять тысяч багатуров поставит под свое знамя, девяносто девять стран он завоюет, девятьсот девяносто девять народов примут его законы.

Сородичи поразмыслили над словами шаманов и решили, что для красноречия они преувеличили размеры владений будущего хана. Но все же обрадовались рождению нового воина и властителя, могущего прославить их род в степи. И тогда Есугей дал этому сыну имя своего злейшего врага, татарского багатура Тэмуджина, сильнее которого он не знал воинов и которого он пленил в тот год.

* * *

Оэлун рожала сыновей через каждые два года – живучих и крепких, как медвежата. Дети для нее и были главной заботой, единственной отрадой и думой долгими днями и ночами в чужом племени. Четверых сыновей и одну дочь – младшую – она выпестовала для мужа за все те годы.

Сочигэл через три года после первого ребенка принесла еще одного и больше не рожала. Не хотела мириться с именем второй жены, не прощала обиды.

Есугей все годы после смерти отца, Бартана-багатура, кочевал вместе с близкими сородичами, кият-борджигинами[4]4
  Борджигины – группа близких родов в племени монголов (фратрия), к которой относились кияты. Борджигины происходили от легендарной праматери Алан-гоа.


[Закрыть]
. Из четверых сыновей Бартана Есугей был третьим. Старшие его братья Мунгэтэ-Киян и Негун-Тайджи рано ушли к предкам. Мунгэтэ был смертельно ранен в стычке с татарами. Негун погиб в случайной перестрелке с конокрадами. Остались они с младшим Даритаем. Дети и жены старших братьев по обычаю перешли к Даритаю.

Двоюродных братьев в живых было четверо. Старший Хутугта Юрги считался самым спокойным и разумным из всех. Он был сыном старшего брата отца, и Есугей оказывал ему должное почтение. Бесстрастный и неразговорчивый, не имеющий ни близких друзей, ни ярых врагов, он, однако, имел большое влияние среди сородичей. Дележи наследства, анза[5]5
  Анза – штраф, возмещение за убийство, увечье и другие преступления сородичам потерпевшего.


[Закрыть]
за убийство, споры за пастбища – на все у него был готовый ответ, и люди гурьбой ходили к нему за советом. Хутугта, Есугей да дядя Тодоен, младший брат их родителей, оставались за старших в роду кият-борджигинов. Все другие были ниже и по годам, и по кости – дети младших братьев отца.

Бури Бухэ – этот брат был, пожалуй, самым сильным человеком не только в роду кият-борджигинов, но и во всем племени монголов. С огромными буграми плеч, наделенный богами медвежьей силой, ум же имел почти детский и единственным делом, которое он хорошо знал и умел, была борьба. У далеких онгутов и найманов про него шли слухи, будто тело его состоит сплошь из кости, без мяса, а сам он черный колдун. Мало находилось желающих встретиться с ним на празднествах, уже многим он поломал хребты. В своем племени польза от него была только на войнах да на свадьбах. На войнах он запугивал врагов, на свадьбах – сватов. В другое время от Бури Бухэ знали один лишь вред, только и слышно было о нем по куреням: тому он руку сломал, другому юрту разворотил, у третьего быку шею свернул – на спор или просто так, из баловства. Не злой был человек Бури Бухэ, простоватый, но опасно было попадаться ему под горячую руку и люди побаивались его, особенно чужие.

Три сына покойного Хутулы-хана – Джучи, Гирмау и Алтан – держались особняком. Себе на уме, они были горды ханским званием своего отца, но открыто показывать это не смели – не те уже были времена, не это давало вес в племени. Да и Есугея побаивались: крут норовом и тяжел на руку старший брат, и перед женами, и перед нукерами может так осрамить, что позора не оберешься. От других они не отставали, вперед не выпячивались, но глухо шептались в своих юртах, что, мол, время придет и посмотрим, что будет, как все еще обернется, быть может, еще и взойдем на высокий ханский трон и тогда покажем всем свое достоинство.

Был в курене еще Ехэ Цэрэн. Жадный до безумства, кроме своего скота да торговли с купцами он мало на что обращал внимание. Табунов имел едва ли не больше всех в роду, но каждую осень, перед самым снегом, со своими нукерами он уходил в дальние набеги, на найманов или онгутов. Петлял по степи с чужими табунами с месяц, заметая следы, и пригонял коней с незнакомыми метками, пополняя и так уж бессчетные свои косяки. Не раз предупреждали его братья:

– Нарушишь мир с соседями, один будешь отвечать, мы за тебя не встанем.

Тому никакие увещевания на пользу не шли, он посмеивался и продолжал воровать. Сыновей у него не было, а дочери от трех жен рождались каждый год, но он был даже рад этому.

– За каждую возьму калым! – хвастался он в разговорах. – А вы еще сыновьям своим будете выделять.

– Тебе украсть легче, – усмехались слушавшие. – Хлопот меньше, и на свадьбу с приданым не тратиться.

– Глупые вы люди, – снисходительно качал он головой и пояснял: – Законные кони ворованное скроют. Увидит кто-нибудь найманские метки, пристанет, как да почему. А я спокойно, без тряски, скажу им: в калым взял, вот и весь ответ, ха-ха-ха! – гулким хохотом заливался он, тряся жирными щеками над засаленным воротом из китайской ткани. – Ха-ха-ха, у них же украду, у них же еще прикуплю, и ни западные, ни восточные черти не разберут, где куплено, где продано, где крадено, ха-ха-ха!..

Каждый из братьев владел долей отцовского наследства, умноженного на свою добычу: это были стада и табуны, отряды нукеров[6]6
  Нукеры – воины личной гвардии нойона, хана.


[Закрыть]
, рабы и подданные. Это были и целые роды со своим скотом, были и пленные с давних и недавних войн, много было бродячих воинов, отбившихся от своих племен и пришедших служить за кров и защиту. Этот пестрый народ, встав под знамя нойона, кормился у него и держался в стае, чтобы выжить в смуты и войны, бурлившие в степи от начала времен, а в нужную пору бросался вместе с вождем в кипящую битву, подтверждая свое право быть в его кругу.

Другие роды монголов были разбросаны вверх и вниз по Онону, некоторые кочевали по Керулену. В пору опасности они приставали то к киятам, то к тайчиутам, смотря по тому, у кого было ханское знамя. В мирные годы откочевывали подальше и жили своею жизнью.

Смерть последнего хана Хутулы девять лет назад усилила разброд в племени. Нойоны не стали выбирать нового вождя, решив выждать время траура. Срок уже давно истек, но до сих пор никто не мог сказать имя следующего хана. Кто-то лелеял надежду самому сесть на кошму, другие прибивались к сильнейшим. На редких пирах, когда собирались вместе нойоны племени, все улыбались, кланялись друг другу, а за спиной прощупывали связи, тайно договаривались. Всем было ясно: тишина это зыбкая, в любой день может грянуть гром.

II

Подростки из главного куреня кият-борджигинов, сорванцы лет от семи до девяти-десяти, возвращались с дальних озер. Гусей и уток они настреляли вдосталь, и недовольных на этот раз не было. Даже дети харачу[7]7
  Харачу – черная кость, низшие слои свободного населения, обедневшие соплеменники.


[Закрыть]
, косматые и оборванные, разбойного вида недоростки, радостно оскаливали по-звериному белые, снежно поблескивающие на солнце зубы.

Ехали шагом, приберегая силы у лошадей. По нетронутому, ломкому от зноя ковылю оставался неширокий примятый след. Послеполуденное солнце с суховато поблекшего неба во всю силу палило и так уж до предельного жара раскаленную землю. Вокруг по иссохшей траве одурелым треском исходили кузнечики. На перестук копыт из нор выскакивали тарбаганы и суслики. С равнодушно застывшими мордами встав на задние лапки, как каменные истуканы на старых курганах, смотрели они на проезжающих всадников. Назойливым роем кружили оводы и слепни. Кони без устали махали длинными, с прошлого лета не стриженными хвостами. Высоко в небе, распластав разодранные крылья, маячил одинокий старый коршун.

Впереди ехали старшие, девяти-десятилетние крепыши. Со строгим, независимым видом восседали они в своих добротных седлах, крепко натягивали поводья узд, поблескивавших на солнце оловянными, медными, а у кого и серебряными бляшками. Младшие, без седел, на рваных войлочных потниках, беспорядочным табуном плелись сзади.

Тэмуджин[8]8
  Тэмуджин – детское имя Чингисхана.


[Закрыть]
на своем длинногривом жеребце вороной масти держался с краю. Повернувшись всем туловищем вправо, он посматривал в сторону поросшего камышом озерка в половине перелета стрелы. В просвете за редкими пучками желтого стебля мелькнуло несколько матерых крякв и селезней. Птицы были жирные, лоснились мягким пухом, и Тэмуджин, недолго думая, натянул поводья. Другие тоже приостановили лошадей, вопросительно оглянувшись на него. Тэмуджин рукоятью плетки показал на озерцо. Все поняли без слов.

Унгур, сын дяди Мунгэтэ, прошлой осенью погибшего в стычке с татарами, оглянулся на младших, молча указал направо и налево. Те быстро разделились на два крыла, вереницей двинулись в охват.

Широким кругом взяли камыши, вынули луки и стрелы. Унгур слабо махнул рукой, и кольцо стало медленно сужаться. Утки, поздно заметив опасность, встрепенулись, лихорадочно захлопали крыльями, взлетая. Несколько легких стрел прошили птиц высоко над землей, и они, словно ударившись о что-то невидимое в воздухе, бессильно уронив крылья, одна за другой шлепнулись в траву. Поредевшая наполовину стая улетала прочь от озера.

– Кто не попал?! – пронзительный, бесноватый крик вдруг просверлил застоявшуюся тишину.

Сача Беки, троюродный брат Тэмуджина, ошалело выпучив большие, навыкате, глаза, оглядывал круг.

– Чьи стрелы мимо ушли?

– Вон они, под бугром торчат.

– Где?

– Да вон, за черной кочкой синее оперение.

– Подберите их, эй!

– Чьи метки на них?

– Судить!

– Чьи стрелы, спрашиваю?

– Признавайтесь сами, потом будет поздно!

Трое из младших, виновато опустив головы, слезли с лошадей.

– Сюда выходите! – орал Сача Беки, в хищно искривленных губах тая озорную улыбку, опущенным пальцем указывал перед собой. – Вы что, от страха раньше времени умираете? А ну, шевелитесь! Сейчас я вас быстро оживлю!

Виновные, понуро переминаясь на кривых ногах в рваных гутулах, встали перед рядом старших. За их спинами, съезжаясь в кучу, толпились остальные.

– Десять кнутов по голым спинам, – предложил Тайчу, младший брат Сача Беки. – Чтобы другим неповадно было.

– Десять много, – возразил Унгур. – Пять как раз будет.

– Мало пять!

Спор, поначалу вялый от жары и усталости, вдруг распалился собачьим лаем, посыпалась ругань.

– Пятнадцать кнутов, не меньше! – оглядывая всех со злобным оскалом на круглом лице, кричал Сача Беки. – Чтобы им надолго запомнилось!

– Ты что, взбесился?

– Хватит и десяти.

– Ребра-то у них ягнячьи…

– Тогда в рубахах бить.

– Порвутся рубахи, потом на нас будут показывать.

– Разговоров на весь курень будет.

– Я говорю, пятнадцать! – не собирался уступать Сача Беки. – По голой спине!

– Даже десяти будет много, – сказал Тэмуджин, до этого молча посматривавший на провинившихся. – На кровь слетятся оводы, раны загниют.

– Верно, так мы всех оводов со степи приманим, от них и так прохода нет.

– Без кнутов обойдемся.

– А как?

– Сбросить их в воду вон с той кручи.

Спорщики переглянулись.

– Если потонут, значит, грехов у них много, сами будут виноваты.

На этот раз зароптали младшие.

– Что это за наказание? – недовольно зашумели они.

– Да они плавают лучше собак!

– А тогда почему нас позавчера били?..

– Одним один закон, другим другой…

– Искупаться и так можно было…

Ропот среди младших усиливался.

– А ну, закройте свои грязные рты! – рявкнул Сача Беки, больше всех не терпевший неповиновения младших. – Вы что, еще перечить нам вздумали?

Вынув из ножен свою огромную мадагу[9]9
  Мадага – длинный, около полуметра, боевой и охотничий нож.


[Закрыть]
и, помахивая ею, тронул коня на толпу младших.

– Сейчас кому-нибудь вскрою печень… что-то я проголодался.

Младшие шарахнулись от него прочь, опасливо оглядываясь на сверкающий на солнце, гладко отточенный клинок. Сача Беки, подумав, убрал нож и взялся за длинную, из восьми тонких ремешков витую плеть. Почти не размахиваясь, неуловимо резким ударом он достал ближнего, заставив его скорчиться от боли.

– Мы поняли!

– Поняли все! – торопливо закланялись остальные.

– Говорят, восточные черти уймутся только когда им покажешь кнут, – ворчал Сача Беки, засовывая плеть за оттопыренное голенище гутула[10]10
  Гутулы – монгольские остроносые сапоги из толстой кожи.


[Закрыть]
. – Оказывается, правду говорят люди.

Провинившиеся с засиявшими лицами, не скрывая счастливых улыбок, зашагали к берегу. У высокой кручи их повалили на землю, взяли за руки и ноги. Раскачав, с криками сбросили в темную глубину омута.

Барахтаясь в водорослях, отплевываясь, те по-собачьи выползали на берег.

Тронулись дальше.

По пологому склону невысокой сопки, усеянной по верхушке крошевом древних камней, они перевалили к руслу Онона, когда вдруг сзади донесся отдаленный тяжелый рокот. Глухой звук, стремительно приблизившись, лопнул оглушительным громом где-то рядом, словно у них над ушами враз забили семьдесят больших барабанов. Ребята недоуменно повернули головы назад, и лица их вытянулись в испуге. Сзади их, захватив всю северную половину неба, взметнулась огромная гора грозовой тучи. Угрожающе нависнув тяжелым брюхом прямо над ними, белоснежными боками она вздыбилась в немыслимую высь.

С пугающей быстротой, подобно дыму под степным ветром, туча заполняла небо над холмами, накрывая их черной тенью. С порывом ветра резко дохнуло прохладой. В другое время ребята, может быть, и обрадовались бы концу этой обезумевшей жары, но сейчас всем стало жутко: казалось, кто-то огромный и страшный смотрит на них изнутри этой темной тучи.

Новый грохот сотряс воздух, заставив присесть перепуганных лошадей.

– Вперед! – первым опомнился и пронзительно закричал Тайчу, подбадривая себя и ребят. – Кто на самом деле быстрее, наши кони в галопе или небесная туча в погоне?!

– Стойте! – сзади, сквозь загрохотавший топот копыт, раздался чей-то голос. – Стойте все на месте!

Передние натянули поводья, оглянулись, недовольными взглядами выискивая кричавшего.

Это был Кокэчу, сын сотника нукеров Есугея, их ровесник. Два года назад он стал учеником у шаманов и с тех пор редко водился с друзьями. И сегодня, увязавшись с ними на охоту, он все держался в сторонке, помалкивал среди младших.

Понукая поводьями своего белого жеребца, он торопливо обогнал их, перегородив всем дорогу.

– Что случилось? – Тэмуджин, откинувшись назад, левой рукой с трудом удерживал разгоряченного жеребца.

– Не шевелитесь! Молнией ударит… – обычно бесстрастное лицо Кокэчу на этот раз, казалось, было взволнованно.

Недолго помолчав, будто раздумывая, он быстро сказал:

– Пусть младшие отъедут в сторону.

– А ну, все туда, быстро! – Унгур вытянул руку, указывая влево. Дождавшись, он снова повернулся к Кокэчу. – Ну, что?

Наезжая мордами лошадей на шамана, ребята пригнулись вперед, выжидающе глядя на его тонкие, поджатые губы.

– Не нужно было бросать их в воду, – негромко сказал тот, качнув головой в сторону отъехавших. – Так приносят жертву хозяевам вод, а это не была жертва, вы по дурной своей прихоти баловались, наказывая их. А ведь знаете, что большой грех играть с водой. Боги воды рассердились на вас и, видно, хотят самих наказать.

– А чего же ты раньше молчал? – недоверчиво посмотрел на него Сача Беки.

– Ты не маленький, чтобы тебя на каждом шагу дергать за загривок, – говоря наставительным тоном, Кокэчу ни на кого не смотрел, но все поняли, что он говорит для всех. – Перед тем как сделать шаг, подумай, к чему придешь. Для этого тебе дана голова, а не только чтобы носить лисий малахай.

– Нет, ты скажи нам, почему нас сразу не предупредил? – не унимался Сача Беки. – Может быть, ты не знал? А какой же ты тогда шаман? Или ты потихоньку дожидался, когда мы богов рассердим, чтобы потом поучать нас?

– Ладно, некогда нам спорить, – перебил его Тэмуджин и обратился к Кокэчу: – Что будем делать?

– Боги великодушны. Слезайте с коней и молитесь вместе со мной.

Испуганно оглядываясь по сторонам, накрепко наматывая на руки поводья лошадей, ребята повиновались. Глядя на старших, нехотя сползали на землю и младшие.

Кокэчу распростер руки в стороны, обратил свое худое лицо к небу. Крупные капли тяжело забили по лбу его и щекам, но глаза шамана, неподвижно уставившись в мутную пелену разъяренного неба, оставались широко открытыми.

– Семеро великих синих хозяев небесных вод… услышьте нас! Мы дети рода кият-борджигинов: Сача Беки, сын Хутугту-Юрги, Унгур, сын Мунгэтэ-Кияна, Тэмуджин, сын Есугея…

Кокэчу долго перечислял тех, кто был здесь. Тэмуджин слушал и удивлялся его памятливости: всех он назвал с родовыми коленами от старших до младших ветвей, от белых до черных костей, и ни разу не сбился.

«Видно, часто он с богами разговаривает, научился, – впервые с почтением, словно на старшего, посмотрел он на бывшего друга. – Даже складнее, чем какой-нибудь старик говорит, те хрипят, кашляют, а он…будто горный ручей журчит»

Новый удар грома рассеял мысли Тэмуджина.

– Явите великую милость, простите наше ничтожество, от глупости свершили грех, теперь жалеем и каемся…

Дождь, усилившись, ливнем хлестал по каменистой земле, заглушая голос Кокэчу. В какое-то время сумерки сгустились так, что не стало видно кустов дэрэса, скучившихся в десяти шагах от них. Ребята со страхом оглядывались по сторонам, боясь потерять друг друга.

Долго еще стояли они, словно оторванные от всего мира, крепко сжимая поводья вздрагивающих лошадей как последнее свое спасение и воздевая руки к небу. Голос Кокэчу с трудом боролся с шумом дождя, все звонче, надрывнее гремел сквозь плеск воды, грязными ручьями стекавшей под их ногами в низину…

Вдруг разом все оборвалось. Гроза быстро отошла в сторону и теперь бушевала над соседним холмом. Там, казалось, само небо обрушивалось на землю. Сквозь плотную стену водяных струй яростно били молнии, гром заглушал непрерывный тяжелый шум, доносящийся словно от камышистого озера ветреной ночью.

Из-за края тучи робко выглянуло солнце. Блеснуло раз, другой, будто лучами ощупывая себе дорогу, и, осмелев, вылезло на волю. Синее небо, омытое и посвежевшее, снова распахнулось над степью.

Едва опомнившись, ребята торопливо повскакали на коней. Далеко над холмами гроза уходила на восток.

– Земля хоть немного пропиталась, – пригнувшись в седле и зачем-то укорачивая стремена, сказал Сача Беки. – А я все думал, как бы молния не ударила. Думал, сейчас пронижет меня сквозь темя прямо в сердце… – и сконфуженно замолчал, почувствовав неприязненные взгляды братьев.

Не сговариваясь, перешли на рысь. Сача Беки раза два хлестнул по гладкому крупу своего каурого, вырвался вперед, и все устремились за ним во весь опор. Напуганные грозой кони вытягивались изо всех сил, судорожно всхрапывая и дико кося глазами назад, словно за ними гналась стая волков.

Рассыпавшись по склону холма, как в набеге, бешеным галопом спустились к своему куреню.

Две подслеповатые старухи, гревшиеся на солнце у крайней юрты, увидев рассыпной строй скачущих, закричали от страха, призывая людей. На крики их выскакивали мужчины, вглядывались в степь, прикрываясь от яркого солнца ладонями. Узнав сорванцов своего куреня, сплевывали с досады и скрывались за пологами своих юрт.

С десяток лохматых черных собак, оскалив желтые клыки, молча сорвались навстречу. Но вскоре, поняв свою оплошку, встали, виновато завиляли хвостами и отошли в сторону, уступая дорогу.

– Бараны, а не собаки! – Сача Беки, проносясь мимо, свесился с седла, достал крайнюю плетью. – Своих не узнают.

Перед куренем ребята придержали лошадей, перешли на шаг. Разгоряченные кони шумно дышали, дрожа ноздрями, рвались вперед. В курене было тихо и безлюдно. Дневная жара загнала людей в юрты. Гроза до этих мест, было видно, не дошла. Копыта лошадей сухо постукивали по отвердевшей земле, разрушая застоявшуюся тишину между айлами.

В сонном безмолвье томился курень. Лишь кузница – огромная землянка в полусотне шагов от юрт, сплошь покрытая дерном так, что со стороны она могла показаться обычным бугорком на ровном месте, если бы не закоптелая дыра дымохода – лишь эта кузница гремела неустанно-размеренным, отчетливым звоном железа.

Изредка между юртами показывались люди. Женщины, завидев нойонских детей, останавливались, не смея перейти дорогу, некоторые робко кланялись им. Молодые рабыни и девушки из харачу, издали завидев знатных подростков, хорошо зная их озорство, спешили скрыться с глаз.

У серой шестистенной юрты седая старуха, сидя на высоких кожаных подушках, в узком и длинном бочонке сбивала масло. В короткой тени двое голых, черных от загара малышей ползали под разомлевшей от жары овечкой, толкаясь, грязными губами ловили соски, глотали молоко, давясь и кашляя, смеялись.

На стук копыт старуха подняла голову, щурясь и моргая, смотрела на проезжающих.

– Чьи вы дети? – старуха прикрылась от солнца ладонью. – Какого куреня?

– Нашего, бабушка, – Унгур улыбнулся, обнажив на солнце белые зубы. Подъехал, свесившись с седла, положил перед ней молодого гуся.

– Какой хороший мальчик! Какое подношение мне сделал! – старуха, кряхтя, поднялась на кривые ноги, зашепелявила: – Обрадовал меня, беззубую, ведь мягкое мясо мне теперь дороже всего… Ты чей сын будешь?

– Мунгэтэ-Кияна, внук Бартана.

– В деда, видно, пошел, щедрый был нойон, – качала головой старуха. – Да, белую кость и во внуках видно. Пусть всякая добыча выходит на твою тропу.

– Да сбудутся ваши слова.

* * *

Тэмуджина у юрт встречали Хасар с Хачиуном. По пояс голые, оба чернотелые, как выдры, и в обличии они были чем-то неуловимо похожи друг на друга.

У Хасара уже бугорками вздувались мышцы на руках и плечах. Он был немного высоковат для своих семи лет. «Видный будет человек», – говорили старики, глядя на него.

– Что добыл сегодня, брат? – норовистого, грубоватого Хасара мало что могло занимать кроме охоты и лошадей. – Много настреляли?

– Тебе насытиться хватит, – усмехнулся Тэмуджин. – Можешь готовить свою широкую глотку.

Хачиун, выскочив из-за спины Хасара, потянулся к переметной суме. Пыхтя от натуги, он с трудом опустил мешок на землю, вытряхнул четырех матерых гусей, три кряквы и радостно закричал:

– Гусей будем жарить!..

– Ты и будешь их ощипывать, – перебил его Хасар, ведя лошадь к коновязи. Он уже понял, чем ему грозит добыча брата. – А то привык есть готовое.

– Ощиплю не хуже тебя! – рядом с Тэмуджином Хачиун мог держаться смело и теперь он возмущенно жаловался брату: – Единственный раз сделал мне березовый лук, вместо старого, ивового, и с тех пор все время говорит, будто я на готовом живу.

– Ладно, замолчи, а то получишь у меня… – зло обернулся к нему Хасар.

– Оба замолчите! – оборвал его Тэмуджин, уходя к большой юрте. – Коня моего расседлайте, выведите за курень и стреножьте.


Страницы книги >> 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации