Книга: Остановленный мир - Алексей Макушинский

Вне зависимости от выбора деноминации человек привносит в свой Путь некий набор из ожиданий, идеализма и собственных несовершенств — и получает на выходе узнаваемые итоги.

«И нет никакого дзена: каков человек, таков и дзен». «Всегда все испорчено, все отравлено человеческими страстями, неправдой и низостью».

А еще это книга о творчестве. Один из героев — писатель (здесь три персонажа, и все — главные, такой троичный ГГ: любящая пара и их друг, подобно другому романному сочетанию: Пушкин, Онегин, Татьяна), который «два раза в жизни подходил довольно близко к дзену и оба раза отходил от него, потому что писательство оказывалось важнее». Для меня это был вздох облегчения, когда он всё же выбрал писательство. Творчество само религия и аскеза.

Фотохудожник Тина вне поиска и, как ни парадоксально, счастливее остальных, поскольку творчество для нее и полнота жизни, и просветление, и истина.

«Ей хотелось, вопреки всем страданиям мира и всем упрекам собственной совести, всем больным старикам и голодающим детям, вопреки всему этому хотелось ей жить, заниматься фотографией, устраивать выставки, издавать альбомы и книги, путешествовать, любить Виктора и быть любимой им…»

Третий персонаж, Виктор, лишенный панацеи творчества, незащищенный ничем, страдающий и ищущий — он ищет свое лицо, такой коан-загадка ему задан: найти «свое подлинное лицо, изначальное лицо, каким оно было до рождения родителей». А остальные персонажи, собственно, чем занимаются — и сидя в музее кино на удивительных стульях, «высокие белые спинки которых сделаны как огромные лица, театральные маски», и в других декорациях? А мы с вами?

Читатель, кстати, тоже ищет Виктора — с самого начала книги, вместе с двумя его друзьями, ибо он пропал, взял и исчез из своего благополучного мира с блестящей банковской карьерой. Тайна Эдвина Друда. Вообще-то у него всегда была (такая понятная) мечта «выйти из своей жизни и дверь закрыть за собой». И я до самого конца опасалась, что вдруг его найдут — уж очень упорно любовь и дружба гнались за ним по пятам.

Куда деваться человеку, который вместо просветления обнаружил, что «просто поверил какому-то небольшому набору истин, или не-истин, будто-бы-истин, якобы-истин»? А вместо того, чтобы освободиться от своего я, увидел, что «ничего и нет, может быть, кроме этого я, с его воспоминаниями, его прошлым и с его (он думал) тоскою, его отчаянием, его печалью, его несогласием. Все прочее — иллюзия, а вот это его несчастное, маленькое, мятущееся я — это-то как раз правда». Или это и есть просветление?

А под конец о том, о чем надо было сказать вначале — об авторском стиле. Великолепный авторский синтаксис. Книга о Пути и не могла быть написана иначе, чем этими бесконечными фразами, которые разбегаются на множество тропинок, превращаются в американские горки, стремительно несутся, делают петли, притормаживают, возвращаются, пересекают сами себя, вбирают в себя и прямую речь, и внутреннюю, и диалоги. Это такая мощная неостановимая динамика, которая сметает любые иллюзии остановки.

И еще: жаль, что в книге, где персонажи постоянно щелкают фотоаппаратами, а читатель то и дело видит происходящее через их объективы, нет фотографий — как, например, в Предместья мысли. Философическая прогулка . А было бы здорово и органично. Может, в переиздании добавят?