Электронная библиотека » Алексей Морозов » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 11 декабря 2013, 13:32


Автор книги: Алексей Морозов


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Алексей Морозов
Жизнь и любовь калеки-офицера
Стихотворения и рассказы


Алексей Вячеславович Морозов


СТИХОТВОРЕНИЯ



БУДДА

Я как-то раненным попал

В один буддийский монастырь,

И Богу душу отдавал

Забытый русский богатырь.


Был разорён приют монахов,

Там прятали своих детей,

Спасаясь от военных страхов,

Крестьянки из сожжённых деревень.


Мне раны глиной залепили,

Стянув змеёю, как бинтом,

И женщины меня поили

Грудным тягучим молоком.


Я был их сыном, братом, мужем

В своей суровой наготе.

Смеялся Будда неуклюже

Моею мнимой простоте.


Колосс огромный среди храма

Сидел на скрéщенных ногах

И, зная сýдьбы, постоянно

Смотрел, испытывая нас.


Он хочет, чтоб мы лучше стали, —

Толпою женщины твердили всей

И, мучаясь, поклоны отбивали

У золотых его ступней.

А провожали меня очень тихо,

Лаская наспех, чтоб быстрей забыть,

Глотая слёзы и молясь без крика,

Просили только жизни защитить.


Иди, солдат, судьбой приговорённый,

Сотри всё зло с лица земли

И помни – заново рожденный

Сегодня Будда – это Ты!

МИЛОСЕРДИЕ

Ну, может, что-то мне зачтётся?

Поступок добрый на войне,

Когда с небес огонь так льётся,

Сжигая всё живое на земле.


Скала трещала, как жестянка,

Дымилась ржавая броня,

И деревенька спозаранку

Горела, как пасхальная свеча.


«Фантом» живое добивая тупо,

Напалмом сжёг последний дом,

Но, получив ракету в брюхо,

Он от расплаты не ушёл.


Крестьяне, озверев от горя,

Хотели бросить лётчика в огонь

И волокли его, согнувши вдвое,

В горящую деревню напролом.


На нём уже одежда загорелась.

«Help me»[1]1
  Help me (анг.) – помоги мне.


[Закрыть]
, – хрипел пуская он слюну.

Вот тут-то проявил я мягкотелость

И выстрелом снёс голову ему.


Создатель парадоксы любит.

И не боюсь я Страшного Суда,

Меня не оправдает, но осудит

Условно лишь, однако навсегда.

ПИСЬМО

А ты не верь, когда увидишь похоронку,

И не смотри на принесённые цветы,

Не наливай друзьям ты самогонку,

Чтоб пили за помин моей души.


Не верь словам фальшивым как болото,

Что в джунглях защищал я коммунизм.

Ну разве я похож на идиота,

Чтоб за такую хрень губить свой организм.


И выкинь ты в сортир мои медали,

Когда их военком тебе отдаст,

Мне в жизни ничего они не дали,

И ты не оставляй их на «показ».


Меня не жди, теперь я не приеду,

Не верь, как скажут вдруг, что я ожил.

А выходи ты замуж за соседа, —

Он на тебя давненько глаз уж положил.


Ну вот и всё, теперь скажу я основное:

Жить мне осталось считанные дни.

Не верь, когда болтают о покое,

Жизнь продолжается, ты только не реви.


Запомни, я хочу, чтоб ты забыла,

Что было между нами навсегда.

Запомни, я хочу, чтоб ты любила

Кого-нибудь, но только не меня.

ЛЮБОВЬ

В хижине с тобой одни мы

ночь всю напролёт,

А любовь как Матерь Божья плакать не даёт.

Пистолет лежит угрюмо сверху кобуры, —

Это значит, осталось лишь считать часы.


Лáски, нéжности, объятья хрýпки и тонки.

Кто войдёт, тому я сразу вышибу мозги.

Муж её сгорел в напалме, нет его нигде,

Что творит жена в Союзе, ведомо ли мне?


Нам осталось в жизни

этой времени чуть-чуть,

На рассвете ухожу я в свой опасный путь.

Бог простит и всё рассудит, скажет,

что не так,

А пока любить я буду, мать твою растак!

ВЕДЬМА

Я помню сумасшедшую вьетнамку

С глазищами большими в пол-лица,

И как она вбегала на полянку,

Касаясь нас, суровых как скала.


Везунчик тот, кого коснётся,

Из боя целым он придёт,

А если мимо пронесётся,

То пулю тот получит в лоб.


Задабривая ведьму, что забавно, —

Ей водку наливали при бойцах,

А лейтенант один, тот регулярно

Насиловал красавицу в кустах.


Но ничего не помогало, как ни бились,

Колдунья словно бы вела свой счёт…

Кого коснется – завтра тот счастливец,

А остальным бойцам – навек почёт.


Должны мы были по приказу

Меконг форсировать к утру,

Чтоб уничтожить как заразу

Джи-Ай,[2]2
  Прозвище американских солдат.


[Закрыть]
возникших не к добру.


Девчушка быстро нас коснулась,

Всех одарила, кроме одного,


И жалостно, но шаловливо улыбнулась,

Застывши намертво у лейтенанта своего.


Мы все замолкли обречённо,

А он, осознавая свой позор,

Прочёл в глазах её бездонных

Неотвратимый смертный приговор.


Сорвалась тут пружина напряженья,

Он ей штыком по горлу полоснул,

Ну а потом, не видя избавленья,

Себе его в живот воткнул

и дважды повернул.


Мы все стояли у могилы,

И кровь бурлила вокруг нас,

А через час вдруг сообщили,

Что отменяется приказ.

МОЙ КРЕСТ

Земля трещала как скорлупка,

Горела ржавая броня.

В засаду взвод попал наутро,

И все погибли, но не я.


Патрон последний, он заветный,

Всегда ведь я ношу с собой

Зашитый в вóрот гимнастёрки,

Вот кто подарит мне покой.


Но тут, забытое отродье,

Змея наткнулась на меня,

И над раздутым капюшоном

Блеснули смертию глаза.


Последним выстрелом с колена

Попал ей точно прямо в пасть,

И в то же самое мгновенье

Подумал: «Лучше бы пропасть».


И понял я, что не достоин

Солдат, погибших поутру,

И до сих пор, как старый воин,

Я смерть, как избавленья, жду.


Тела друзей во всём багровом…

В крови измазана броня.

Кто тащит крест в венце терновом?

Он перед вами – это я!

СОЛДАТСКОЕ СЧАСТЬЕ

Кто первый был, а кто последний?

Не разобраться нам сейчас.

Дрожит огонь во тьме кромешной,

То души бродят среди нас.


Они как пьяные солдаты

Хотят нам много рассказать, —

Как первый шёл на автоматы,

Кляня какую-то там мать,


И как последний в пораженье

Взорвался, чтоб ночная мгла

Сокрыла адово сраженье,

И смерть пришла бы навсегда.


Как грифы чёрные слетались

Под пальмы маленькой страны,

И как гиены нажирались

Солдатской плотью до весны.


Их все забыли, стёрли, слили,

Никто не вспомнит всех сейчас.

Как хорошо, что их убили

В тот гулкий, предрассветный час.


Они не знают, что напрасно

Лежат бойцы в земле чужой,

И что Союз уже распался

И признан злейшею страной.

Как хорошо, что их убили

В тот гулкий предрассветный час.

Они – счастливее, чем жили,

Они – исполнили приказ!


Кто первый был, а кто последний?

Не разобраться нам сейчас.

Дрожит огонь во тьме кромешной

То души бродят среди нас.

РАСПЛАТА

Мы шли по джунглям, шире шаг!

Нас впереди ждала измена,

Которую кровавый враг

Готовил избежавшим плена.


Вот впереди мелькнул просвет

И хижины из тростника рядáми

Нас ждали здесь солдаты группы Z (зэт),

Чтобы повесить вверх ногами.


Мы вышли к ним, скрипел песок,

И грифы чёрные кружили,

Когда, упёршись нам в висок,

Винтовки их заговорили.


Что пуля-дура, – знали мы,

Все были тёртые ребята,

Однако по закону той войны

Нельзя повесить до заката.


Все ждали смерти матерясь,

Слова молитвы мы не знали,

Как вышел вдруг один из нас

И стал сотрудничать с врагами.


Чернел закат, как и хотел,

Нас пощадили,

посовещавшись с Чёрными богами.

Ну а предатель? Он висел

На баобабе вверх ногами.

МЕСТЬ

Ночь прошла. Скоро день. Голубеет рассвет.

А Меконг жёлтой дымкой клубится,

И сквозь лживую накипь минувших побед

Видно, где пролегает граница.


Пролетает она меж разорванных тел

Среди хрипов, смертельных агоний

По глазницам пустынным убийственных дел,

По скелетам в венках из бегоний.


По умершей любви пролегает моей,

По народам, по тьме преступлений,

По рычанью овчарок концлагерей,

По разбитой судьбе поколений.


Пролегает она меж крестом и звездой,

Разделяет два бурных потока,

Где менора[3]3
  Менора – семисвечник из целого куска золота, символ иудаизма, так же как крест – символ христианства, полумесяц – символ ислама, пятиконечная звезда – сначала символ масонов, затем символ коммунизма.


[Закрыть]
стоит во мгле золотой,

Рядом с ней – полумесяц Востока.


Невозможно понять, где добро, а где зло,

Сам Христос был распят средь Голгофы.

Однако есть сильное чувство одно, —

Месть поможет решить все вопросы.


Знаю я, кто виновен в смертях молодых,

Все они на парадах стояли.

Знаю я, кто приказывал в мирные дни,

Чтоб солдаты опять убивали.


Я точно освéдомлен, как их зовут…

Их могилы гранитом покрыты.

Как жили они, так теперь не живут,

Словно боги, в чертогах закрытых.


Но спутал создатель все планы мои.

Кому же теперь мне счетá предъявлять?

Как вдруг я услышал голос Земли:

«Есть мертвецы, которых надо убивать!»

ВОСПОМИНАНИЕ

Было или не было, —

Когда земля горит.

Было или не было, —

Когда душа болит.


Было или не было, —

Когда в чужой стране,

Было или не было, —

Я вспомнил о тебе.


Было или не было, —

Никто не разберёт

Было или не было, —

Случись наоборот.


Было или не было, —

Когда в грязи болот,

Было или не было, —

Сердце разорвет.


Было или не было, —

Ты прости слепца,

Потому что не было

У тебя отца.

СЕЗОН ДОЖДЕЙ

Мы по колено в чёрной жиже.

Ракета наша набекрень.

А облачность всё ниже, ниже,

Не будет неожиданных потерь.


Солдаты спят вповалку под ракетой,

А офицеры пьют крепчайший луамой,[4]4
  Рисовая водка.


[Закрыть]

Хоть миг без смерти

на истерзанной планете,

Ну а потом согласны мы в последний бой.


Начпрод принёс два ящика тушёнки,

Как обманул штабную сволочь рассказал,

Он задержал на месяц список мёртвых,

И мы теперь за них справляем бал.


Наводчик нам поведал байку,

Как между мин прополз, чудак,

И как уговорил вьетнамку

Ему отдаться за пятак.


Писал связистик, вот забота,

Что змей не видел он нигде.

Прости сыночка – идиота.

Что погибает он в п…е.


Наш капитан, весь облевавшись,

Хотел ракету разломать,

Ну а потом он, оклемавшись,

Кричал: «Убью! Ядрена мать!»


Сегодня тихо, как в могиле,

Не прилетит кровавый враг,

А замполит наш – тот в сортире

Строчит доносы – вот мудак!


Не прилетит фантом-гробокопатель

И не сожжет напалмом маленьких людей.

О будь благословен наш Создатель, —

Сегодня начался сезон дождей!

ДЕЗЕРТИР

Он остался один. Он рискнул – и живой.

Трескотня автоматов пропала,

И тогда он увидел во мгле голубой

Лик Создателя Мира начала.


Передёрнул затвор, не поверив себе,

Неужели еще одна битва?

Как услышал вдруг голос:

«Не нужен ты мне.

И душа твоя мною забыта».


Упав на колени, он стал умолять:

«О прости!» – не жалея макушки,

Осторожность ушла, он попятился вспять

И взорвался на мине-ловушке.

БЕЗЫСХОДНОСТЬ

В этом мире гнилом, где врагов батальоны,

Положу я на стол свой последний патрон.

Этот друг не изменит, не продаст никогда,

А войдёт он в висок и закроет глаза.


Крики, ругань, угрозы, злобой пышат сердцá,

Уродятся же люди с душой подлеца.

Что-то много их ныне появилось на свет,

Видно Бог с Сатаной заказали фуршет.


Россия стоит как открытый ларец,

Берут сколько хошь и несут во дворец.

А поэт одинокий, прокляв землю свою,

Стал воплем народа, словно вой на ветру.


Попались они б мне в другой стороне.

Когда мои братья горели в огне,

Ни один не ушёл бы, клянусь головой,

Их живьём закидали бы в ямах землёй.


Но устал я бороться со сворой волков,

Забывших, как видно, заветы отцов.

И в тёмную ночь, как подует муссон,

Положу я на стол свой последний патрон.

ДВУСМЫСЛЕННОСТЬ

Зачем ты любила меня, дорогая?

Зачем отдавалась мне в страстном бреду?

Наверно, не знала, что есть и другая,

Что ждёт меня скоро в чёрном аду.


Соперницы, рвёте поэта на части.

Одна вознамерилась тело отнять,

Вторая хитрей оказалась отчасти, —

Она захотела всю душу забрать.


Одна прибегает тайком, воровато,

При солнечном свете ложится в постель.

Другая вспорхнёт, обнажась нагловато,

И ночь превращается в сладостный день.


Зачем ты мне ласки свои расточала?

Зачем говорила: «Единственный мой»?

Ведь завтра придёт на порог та, другая,

И душу мою уведёт за собой.


Но гения мысль зажигает лампадку

Среди полуграций, в полусвету

Попал я в железную, мёртвую хватку,

Меж Матерью Божьей и Ведьмой живу!

К ПОТОМКАМ

Когда умрёт всё наше поколенье,

Мы не оставим ничего другим,

Ни грамма не подарим наслажденья

И растворимся, как пожаров дым.


Всё заберём с собой, и на том свете

В могилах братских мы устроим пир, —

Допьём всю водку

и долюбим наших женщин,

И побренчав костями плюнем в этот мир.


В виденьях ночных мы будем к вам являться,

Чтоб вы орали жутко в чёрный час ночной,

И будем всем чертями представляться,

Чтобы разрушить сытный ваш покой.


Вы по генетике – отбросы,

Мы слили вам всю грязь Земли…

Все девки ваши – это соски,

Все парни ваши – петухи.


Но всё ж одно, но главное, мы óтдали народу,

Чтоб смысл существования нашли,

И вы обожествите слово сладкое «свобода»,

Которую мы на штыках вам принесли!

№ 8[5]5
  Семь смертных грехов: чревоугодие, алчность, праздность, гнев, гордыня, похоть, зависть.


[Закрыть]

К семим смертным грехам

Я б добавил один, —

Он излюбленный вам,

Он ваш грех – господин.


Мы четверо суток в болоте лежали.

Сейчас на рассвете – вперёд по свистку.

Нас предали твари, нас предали твари,

Отдав наши жизни глумиться врагу.


Офицеры-калеки, два друга примчали

К жёнам московским, в родимый свой дом.

Нас предали твари, нас предали твари,

Любовь превратили в развратный Содом.


Завидую тем, кто убит, а не ранен, —

Они никогда не узнаю про то, что

Нас предали твари, нас предали твари,

Родную страну превратили в дерьмо.


Предательство – самое гнусное зло.

Создателя также предали давно,

Он вас простил. Как бывало всегда,

Он-то простил, ну а я – никогда!

ПОСВЯЩАЕТСЯ Е…

Давайте мы забудем всё, что было.

Целую ножки, благодарен всей душой,

Но как же быстро стали Вы постылы

Своим жеманством, щедростью и красотой.


Из-за меня расстались Вы, известно свету,

С одним владельцем маленькой страны,

Он даже отчеканил на монетах

Ваш гордый профиль, не боясь своей жены.


Но не достоин я, поэт московский,

Постичь холёного мизинца, уж давно

Хотя и серебристый кварц Сваровски

Блестит на шинах Вашего авто.


Ни голод мне не страшен, ни отрава,

Меня спасли вы, когда бредил я в тоске,

Теперь же каждый столик ресторана

По всей Тверской всегда оплачен мне.


Неблагодарен я, кичусь своим талантом.

К подаркам Вашим – отношенье без затей,

И золотую авторучку с бриллиантом

Пропил вчера в компании бомжей.


Через меня в Истории прославиться хотите?

Запишут там, что я народный был поэт,

А чтоб о Вас упомянули, то молите,

Чтоб посвятил Вам стих,

за изумительный минет.

ПОСЛЕДНЯЯ ПРОСЬБА

Господи,

Был Ты суровым примером отца,

Желанья мои отвергал без конца.


Что не просишь, – сразу вразрез:

«Время ещё не пришло, молодец».


Но хоть сейчас исполни, молю,

По сути последнюю просьбу мою:


Если по счастью падý я в бою,

Сразу возьми к себе душу мою,


Если к несчастью умру я во сне,

Душу мою забери ты к себе,


Если умру я во время молений,

Душу мою забирай без сомнений,


Если умру в Кремле я нахально,

Душу мою забери моментально,


Если умру я целуя жену,

Душу мою изыми на ходу,


Если умру я красотку лаская,

Душу мою помести возле рая,


Если с друзьями я в бане умру,

Душу мою забери ты к утру,


Если умру, объевшись я утки,

Душу мою забери через сутки,


Если умру, согрешивши раз десять,

Душу мою забери через месяц,


Если рифмой играя умру без забот,

Душу мою забери через год,


А если пущу пулю в лоб я в запое,

Душу мою ОСТАВЬ ТЫ В ПОКОЕ!

8 МАРТА
(Маленькая шутка с большим смыслом)

Танцующей походкой арахнида [6]6
  Арахниды – класс паукообразных (скорпионы, пауки, клещи и т.д.).


[Закрыть]

Ты подошла и бросила «пойдём»,

А тот ответил, что боится СПИДа,

И вообще, он управляющий «Газпрём».


О, сколько их, таких убогих,

Зелёный доллар застит белый свет,

Они готовы зад лизать у многих,

Чтоб получить купюрами в ответ.


Предназначенье вы своё забыли

Мать, дочь в своею алчной простоте,

Я слышал в церкви, как они молили

Стать содержанками богатого рантье.[7]7
  Рантье – человек, живущий на доходы от ценных бумаг (акции, облигации и т.д.).


[Закрыть]


Россия также не лежит в могилке,

Нефть жалом из Земли сосёт, дай Бог,

Нефтепрóводы у ней кончаются в затылке,

А из достоинств – дырки с газом между ног.


Создатель отличается терпеньем,

Однако скоро, в день 8 Марта, например,

Он шлюхам на Земле устроит представленье,

Завоют все, на сучий свой манер.

Я слышал в этот день весенний

У всех блудниц в средине лба

Проступит буква «Б», как знак гонений

На дьявола, чтобы очистить Землю навсегда.


А если Бог не сделает, пожалуй

По доброте душевной, то пойдём

Клеймить давалок всей державой,

Хоть пробы негде ставить, мы найдём!

ПО ЗАСЛУГАМ

Я пришёл ниоткуда

И уйду в никуда.

Ты должна мне, Россия,

А всё грабишь меня.


Я пришёл ниоткуда

И уйду в никуда.

Если б не был бы сыном,

Я бы проклял тебя.


Я пришёл ниоткуда

И уйду в никуда.

На прощанье, воровка,

Похороним тебя.


Я пришёл ниоткуда

И уйду в никуда,

Не надейся, Россия,

Сын не вспомнит тебя.

РУССКИЕ ЛОНДОНЦЫ

Вот посмотрел на вас и приуныл —

Разряженные, словно павианы,

И каждый здесь про смертный час забыл,

Набивши золотом свои карманы.


Наверно отказал рассудок, как всегда,

Когда гремит фуршет, и лижется тоска.

У вас ведь только деньги, «Господа»,

А остальные так, пустая мелюзга.


Ведь скоро распахнутся двери в ад,

Но всё ещё болтаетесь вы здесь,

А черти у дверей уже гурьбой стоя,

И ожидают, чтоб свершилась месть.


Вы думаете, кто они, хвостатые с рогами?

Которые вас ждут и греют утюги,

Ведь черти – это те,

кого до нитки обобрали,

Вся беднота России считает вам грехи.


В запое сладком и в дурмане наркоты

К вам подбирается закон суровый.

И если ты забыл, то правило страны

Напомню всем, кто русский новый.


Как в лагерях,

когда воров свинцом крестили

Под автоматный колокольный звон,

Так будет и теперь заведено на Пиккадили:

Сегодня ты умрёшь, а завтра – он.


Никто не защитит вас от расплаты,

По этому вопросу уж давно

Бог с Сатаною заключили в чате

Взаимовыгодный торговый договор!

ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ

Зачем мне звёздные погоны

И боевые ордена?

Когда меня зароют в землю,

О них не вспомнят никогда.


Зачем мне ласки женщин милых

И их упругие тела?

Когда меня зароют в землю,

О них не вспомнят никогда.


Зачем нужны мне тонны злата

И яхты, легче, чем вода?

Когда меня зароют в землю,

О них не вспомнят никогда.


Зачем нужна мне власть диктата

И страсть командовать всегда?

Когда меня зароют в землю,

О том не вспомнят никогда.


Одна лишь страсть угодна Богу,

И из-под гробовой доски

Мощь творчества, согласно року,

Меня поднимет из земли.


И оживут в воображенье

Людские судьбы и борьба,

Поднимутся бойцы в сраженье

И не вернутся никогда.

Солдаты захрипят всё тише,

И кровь польётся их рекой…

Историю Создатель пишет,

Водя по ней моей рукой.

БЕЗ ИЗМЕНЕНИЙ

Ещё один рассвет колышется

в туманном забытье,

И возвращаюсь я в болотный ад

Индокитая.

Как мы мечтали там жениться на вдове,

Пить пиво по утрам и умереть,

красавицу лаская.


Прошло немало лет. Мне изменили все,

И в одиночестве, без нежности страдая,

Опять мечтаю я жениться на вдове,

Пить пиво по утрам и умереть,

красавицу лаская.


От жажды мы сходили на позициях с ума,

Глотая жижу влажную напополам с мочою,

Поэтому сильней желанья не было тогда —

Хоть раз напиться родниковою,

колодезной водой.


Прошло немало лет.

В стране чужой уж повзрослели дети,

Но после хриплых споров

в барах на Тверской

Опять желаю я сильней всего на свете

Напиться вволю ключевой, колодезной водой.


Мы были в патруле, не чуя смертный час.

Засада поджидала нас – обычные дела.

«Браток, прикрой огнём,

прорвёмся мы сейчас», —

Я не успел, погиб дружок, такая вот беда.


А в мирной жизни все, кого я лично знаю,

Сошли с ума или спились без цели от тоски.

Уж столько лет прошло, а я опять не успеваю

Прикрыть друзей огнём на жизненном пути.

РАССКАЗЫ



FOLLOW ME
(Следуй за мной)

Всем погибшим в военных конфликтах Холодной войны посвящаю


В тот день стояла дикая жара за 40°C, а влажность превысила человеческие возможности. Офицер наведения, лейтенант Андрей Пушмин стоял навытяжку перед командиром ракетного дивизиона капитаном Неплохом, бескорневым украинцем, и пар валил от двух их фигур. Неплох одним движением опрокинул стакан технического спирта себе в рот и мрачно захрустел жареной саранчой, вполне заменявшей ему солёные огурцы.

– Ты хоть знаешь, кого оприходовал вчера? Ты оприходовал их колдунью. Вот кого. Теперь тебе хана, лейтенант, – Неплох вытащил изо рта слюдяные крылышки и почесал ими нос.

– До тебя служил здесь один старшина. Такой же, как ты, был – двухметровая оглобля. Он ходил к монастырю и подкарауливал местных девок. И нарвался. Они пожаловались колдунье. За месяц сгорел старшина. Когда вскрывали, так у него внутренностей уже не было, – все сгнили. Это она порчу навела.

– Не верю я в это, – осторожно вступил в разговор Пушмин.

– Молодой еще, жизни не знаешь. А две банки тушенки кто спёр? Я же знаю, что ей отдал. Вот, начпрод телегу накатал на тебя, – Неплох достал тетрадный лист и помахал им под носом у лейтенанта.

– Я могу ему свой денежный аттестат отдать, – предложил Пушмин.

– Не надо, купишь в Москве магнитофон на боны. Выдал я ему ведро керосина. На том и закрыли дело. Озолотится теперь начпрод. Все статуэтки у монастырских купит, а в Союзе продаст, – продолжил капитан, наливая себе второй стакан.

– Мы, вроде, полюбили друг друга, – упорствовал лейтенант.

– То, что ты ненормальный, я давно понял, – смягчился Неплох, – а вьетнамка, в бомбоубежище, да за тушенку, кого хошь полюбит. Ей этих двух банок, небось, на месяц хватит. Бедный народ. Ну да я тебя предупредил. Не был бы ты лучшим наводчиком в полку, перевёл бы я тебя от греха подальше под Хайфон. Там лейтенанта убило. Вакансия. Но не могу, своя рубашка ближе к телу. Будь осторожен. Забудь её, – подвел окончательный итог капитан.

А дело было так. Андрей Пушмин уже полгода помогал братскому вьетнамскому народу в отражении агрессии американского империализма. Сейчас бы сказали: «Выполнял интернациональный долг». Его ракетный дивизион защищал порт Камфу. Налёты следовали почти каждый день. Особенно досаждали новозеландцы.

Это были молодые парни из бедных семей с дипломами пилотов-любителей в кармане, приехавшие за «long shilling» (в переводе с английского «хороший заработок» или грубее «длинный рубль»), получавшие за удачную бомбежку по 500$ и поэтому не считавшиеся с опасностью. Обычно первым летел EB-66, самолет-постановщик помех, за ним шли новозеландцы на старых «Скарейдерах» и, разделившись на две группы, атаковали дивизион с моря и со стороны джунглей. Расчёты работали как заведённые: разворот антенн, захват цели, пуск. В каждом налёте новозеландцы теряли по 2–3 машины. И только потом появлялись американцы на стратегических B-52, часть из которых проходила на Камфу, часть летела на Ханой. Снова мгновенный разворот, и едва хватало времени ударить по уходящим, в хвост, впрочем, без особого успеха. С тыла дивизион прикрывала вьетнамская зенитная батарея.

Это были храбрые бойцы, но с техникой не дружили. Пушмин ездил к ним раз в неделю, пробовал обучать, но добился только того, что вьетнамцы уже не стреляли, отключив систему наведения (Неплох смеялся до слёз, узнав об этом). Особенно тяжело приходилось, когда наваливались F-4. Вообще-то, «Фантом» – жутковатая машина. С вытянутым фюзеляжем и загнутыми плоскостями она походила на хищную птицу. На ней можно было даже не бомбить. Полёта на бреющем хватало, чтобы уничтожить внизу всё живое. Как-то, будучи в увольнении, Пушмин поехал в Ханой попить луамой – сладкую рисовую водку, и попал под бомбежку. Два «Фантома», видимо, израсходовав боезапас на борьбу с зенитками, прошлись на бреющем над одной из улиц города, и на его глазах дома рассыпались в пыль, а у людей лопнули барабанные перепонки, и кровь хлестала из ушей.

В принципе, обе стороны понимали бессмысленность воздушной бойни. Всё решалось на земле. Андрей со смешанным чувством наблюдал за колоннами северовьетнамцев, направляющихся в Южный Вьетнам. Обратно бойцы почти не возвращались.

«Вот, где настоящая бойня», – думал он.

Поэтому какие-то негласные договоренности соблюдались. Так, американцы на ночные бомбёжки заходили с другого курса, минуя дивизион, им нужен был порт, где разгружалось советское вооружение и техника, а не горстка русских солдат. Со своей стороны дивизион не стрелял по одиночным самолётам-разведчикам: «Болтается в небе, и хрен с ним». Скоро слава Пушмина как классного наводчика стала разрастаться. После пятого сбитого им самолёта штабные зачастили на позицию, сфотографироваться с лейтенантом у поверженной машины. «Начальство и пьянка», – так Андрей определил про себя две главные беды русского народа. Однажды Неплох не выдержал и поспорил с приехавшим полковником на ящик луамоя, что наводчик собьет висевший высоко в небе «F-4H», самолёт-разведчик, одной ракетой.

Получив приказ, Пушмин мгновенно развернул ЗРК (зенитно-ракетный комплекс) и что называется «с бедра», не включая локатора, произвел пуск. Американец слишком поздно обнаружил ракету. Пытаясь уклониться от нее, он сделал «бочку», затем «петлю», но было уже не уйти. Серебряная стрела пронзила морской самолет, и он развалился на части. Восхищенный полковник, подарив Андрею пачку сигар и собственноручно выгрузив из ГАЗика ящик водки, укатил в Ханой, а разъярённые американцы засыпали дивизион «шрайками» (американская ракета «воздух-земля»). Погибло трое солдат. После этого случая при появлении начальства Пушмин уходил в траншею и ложился животом на неразорвавшийся снаряд, изображая дикие боли.

– От стали боль утихает, – объяснял Неплох приехавшим чинам, подводя их к лейтенанту. Те мгновенно бледнели и, быстро покидая расположение части, успевали приказать капитану: «Быстрей отправляй этого идиота в госпиталь!»

Еще больше утвердился Пушмин в двух бедах русского народа – начальстве и пьянке, как-то возвращаясь из увольнения на своём УАЗике и завернув на авиабазу Зиалам к знакомому лейтенанту заправиться бензином. Тот показал Андрею документ, который надолго запал ему в душу.

Командиру ВЧ 1795

П-ку Иванову А.Г.

От замполита 1АЭ

п/п-ка Григорьева В.П.

Рапорт

О результатах служебного расследования

«20 августа 1972 г. к-н Гулимов и ст. л-т Матвеев выполняли на МИГах барражирование над Тонкинским заливом. Сбив морской разведчик «A-4S» и выработав при этом почти весь керосин, лётчики решили садиться на ближайшую авиабазу, где они и остались на ночёвку. Во время ужина в лётной столовой пилотами были выпиты (по показаниям самих офицеров) полученные от начпрода авиабазы две пол-литровые бутылки спирта (это вместо положенных 100 грамм за сбитый). На рассвете ст. л-т Матвеев встал в туалет по малой нужде. Однако уставший после напряженного лётного дня в темноте перепутал дверь в туалет с дверью в сушильную камеру, где находились сапоги к-на Гулимова, зашел туда и помочился в эти лётные сапоги. В это время объявили тревогу.

К-н Гулимов заметил происшедшее только надев сапоги на ноги. Как следствие у Гулимова развалились сапоги, а у Матвеева опух левый глаз, в результате чего истребители не смогли подняться в воздух. Исходя из сложившейся психологической несовместимости, прошу перевести ст.л-та Матвеева во 2АЭ. Жду Ваших указаний».

Через весь рапорт была начертана следующая резолюция.

«Василий Петрович! Не надо ебать мне мозги. Буду я еще из-за всякой ерунды изменять установочный приказ по части. Его же надо согласовывать с КГБ! Объяви старшему лейтенанту выговор за несоблюдение субординации, а Гулимов пусть нассыт в сапоги Матвееву и успокоится. Об исполнении доложить. Полковник Иванов».

«А что мы-то тут делаем? – задавал себе вопрос Пушмин, видя весь этот бардак. – За что погибаем?» – и не находил ответа. Как-то в затишье на батарею приехал пьяный человек из посольства СССР в Ханое и прочёл лекцию. От него Андрей и узнал, что американцы воюют за индекс Доу Джонса, новозеландцы – за деньги, вьетнамцы – за свою Родину, а за что воюют русские – большой секрет. Это знают только в Кремле. Далее, хлопнув два стакана тростниковой самогонки (её приспособились гнать по ночам солдаты) и призвав отправлять всех янки, черножопых и желтопузых без разбора на «other world» (на тот свет), человек укатил обратно в Ханой, прихватив полную канистру технического спирта, из-за чего офицеры обедали всухомятку.

Ещё одна проблема стала досаждать Пушмина – отсутствие женщин. И не только его. Жаркий и влажный климат, постоянное напряжение, вливали в жилы людей острое, доходившее до боли желание, и каждая женщина начинала казаться прекрасной. Бывали дни, когда казалось, что какая-то сила поднималась от низа живота и заполняла всё тело так, что хотелось встать на четвереньки и завыть. Даже неунывающий капитан становился мрачен. Однажды Андрей увидел, что тот колет себе кинжалом виски.

– Что случилось, командир? – спросил он. Неплох посмотрел на него жутким взглядом и с тоской пробормотал:

– Сперма в голову ударила.

Нечего было и мечтать завязать роман с вьетнамкой. Действовал драконовский закон за № 10–67, по которому за связь с русским военным женщину ждала тюрьма или высылка в так называемую «четвёртую зону» на границе с Южным Вьетнамом, куда доставали корабельные орудия 7 го флота США. Вернуться оттуда живой было почти невозможно. Однако, что может помешать желанию, когда оно обоюдное (почти все молодые вьетнамцы воевали), особенно в провинции, где контроль властей не был так силён, как в городах. Устраивались, кто как мог. Пушмин, начистив зубы, бляху и сапоги толчёной пальмовой корой, несколько раз ездил во вьетнамский полевой госпиталь, расположенный километрах в 50 ти от их позиции, в джунглях. Но почему-то эти короткие связи не приносили облегчения, а выматывали хуже воздержания. И он прекратил поездки.

Хотя командование и смотрело на эти проделки сквозь пальцы, но допустить разложения не могло. В дивизион зачастил замполит полка. На его беседах о моральной деградации американцев и о жутком разврате, царившем в Сайгоне, где на каждой улице было по десятку борделей, солдаты закрывали глаза, скрежетали зубами и пускали слюни. А когда он сообщил об одной патриотке – бойце Народных Вооруженных Сил Освобождения, которая в Южном Вьетнаме устроилась в бордель при авиабазе и заразила сифилисом порядка сорока лётчиков, пока её не раскрыли и не расстреляли, Неплох не выдержал.

– Твою мать, – сказал он, – мы тут за полгода всего тридцать бомбёров завалили, а эта баба одна (!) сорок пилотов вывела из строя!

И тут же предложил посоветовать правительству в Ханое направить сто патриоток – сифилитичек в Южный Вьетнам, чтобы прекратить наконец эти варварские бомбёжки, за что немедленно схлопотал выговор от замполита.

Однако, как говорят в Индокитае: «Завоевал ли ты весь мир, изнемог ли от бедствий – если ты голоден, ты возьмёшь пригоршню риса». Вскоре любовь настигла лейтенанта.

По дороге, ведущей мимо их дивизиона, часто проходили усталые крестьяне, возвращавшиеся после тяжкого труда с залитых водой рисовых полей, бойцы отряда самообороны с закинутыми за плечи винтовками, монахи в своих огненных одеяниях, девушки в «нанах» – островерхих соломенных шляпах. Пушмин обратил внимание на пленительную миниатюрную вьетнамку, которая выделялась из всех этих людей. Удивительная женственность смешивалась в ней с тонким очарованием азиаток. В красивых жёлто-белых одеждах, с синим шарфом, охватывающим всю её фигурку, с красными лентами в чёрных волосах, раскачивая в руке свою тростниковую «vanity bag»,[8]8
  дамская сумочка (англ.).


[Закрыть]
она, казалось, не шла, а парила над землёй, чуть перебирая своими крохотными ступнями.

– Какая маленькая, – подумал лейтенант, – как запасное колесо моего УАЗа.

Утром она часто ходила в храмовый комплекс в джунглях, а вечером возвращалась обратно. Крестьяне относились к ней почтительно: низко кланялись и не выпрямлялись, ждали, когда она пройдёт.

Андрей стал наблюдать. Иногда их взгляды встречались, и, казалось, он ловил в её глазах поощряющую приветливость. Однако, когда он начинал поглядывать на неё чуть наглее, она мгновенно охлаждала его, посмотрев в упор строго и надменно. Так продолжалось недели две. С лейтенантом стало твориться что-то небывалое. Он бросил пить, перестал клянчить увольнительные и извёл всю тростниковую кору, каждый день начищая зубы, обмундирование и сапоги до зеркального блеска. Однажды он откозырял ей, и, о чудо, женщина склонилась в поклоне.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> 1
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации