Текст книги "Проигравшие победители. Русские генералы"

Это военно-учебное заведение занимало в военной школе особое положение, заключавшееся в его целях, которые были сформулированы в уставе «Пажеского корпуса» и в правилах поступления в него. В уставе учебного заведения отмечалось, что «корпус сей есть такое совокупно воинское установление, где благородное юношество чрез воспитание приуготовляется к воинской службе строгим повиновением, совершенною подчиненностью и непринужденным, но добровольным выполнением должностей своих…». Пажеский корпус – привилегированное учебное заведение, цель которого – «доставить детям заслуженных родителей воспитание и образование, необходимое преимущественно для службы в частях гвардии».

Заслуги родителей в соответствии с правилами 1829 г. определял император, лично давая разрешение на поступление в корпус сыновьям военных и государственных деятелей. С 1832 г. право поступления получили сыновья лиц первых четырех классов «табели о рангах», с 1837 г. – сыновья первых трех классов. Срок обучения до реформы составлял 7 лет (5 – общий курс и 2 – специальный), после реформы – два года.

Пажеский корпус

Первенство при поступлении в корпус заслуг родителей, а не их богатства подтверждают воспоминания многих современников. Генерал от инфантерии Н. А. Епанчин, занимавший должность директора Пажеского корпуса с 1900 г. до 1907 г., вспоминал: «…следует сказать, что Пажеский корпус был учебным заведением для сыновей и внуков не богатых, а заслуженных родителей». Военный министр России с 1905 по 1909 г. генерал от инфантерии А. Ф. Редигер написал в своих воспоминаниях: «Кандидатом в пажи я был уже записан за заслуги отца…» Генерал-лейтенант А. Н. Брусилов – председатель полевого аудиториата Кавказской армии – зачислил своего сына, будущего военачальника, кандидатом для поступления в это учебное заведение, когда тому не исполнилось и шести лет. Само поступление произошло 27 июня 1867 г., когда родственники скоропостижно скончавшегося генерала выполнили его волю.

Подчеркнутая исключительность корпуса отражалась в самой организации жизни пажей, призванных совмещать военную и придворную службу. Это учебное заведение по своей структуре более всего напоминало «аристократический придворный пансион», где роль ротного командира выполнял гувернер. Функциями же, которые в обычных военно-учебных заведениях исполнялись батальонным командиром, здесь ведал гофмейстер пажей.

После окончания курса пажи независимо от имевшихся вакансий выпускались офицерами в любой – по выбору – гвардейский или армейский полк. По воспоминаниям А. А. Игнатьева, «рядовой паж, даже окончивший Пажеский корпус последним, становился в полку старшим среди лучших портупей-юнкеров. В случае выхода в армию, а не в гвардию пажи получали попросту целый год старшинства в чине».

Престижность данного военно-учебного заведения заключалась и в получаемом прекрасном (на то время) образовании, качество которого подтверждается в достаточно лаконичных, но емких воспоминаниях выпускников разных лет. А. Ф. Редигер, окончивший корпус в один год с А. А. Брусиловым, писал: «Начальство и преподаватели были хороши…» По воспоминаниям Б. А Энгельгардта, учившегося в период 1887–1894 гг.: «Учебная часть была поставлена образцово… Больше половины класса щеголяли тем, что шли на экзамен по математике без подготовки и выдерживали его безукоризненно. Подобная подготовка позволила большей части выпускников корпуса поступить в высшие технические учебные заведения, сдав вступительные экзамены безо всяких проблем». Бывший паж А. А. Игнатьев отмечал, что учебная часть Пажеского корпуса оставляла самые лучшие воспоминания. «Для преподавания были привлечены лучшие силы Петербурга, и подготовка, полученная в корпусе, оказалась по военным предметам вполне достаточной для поступления впоследствии в Академию Генерального штаба». Представитель одной их известнейших дворянских фамилий России (Трубецкой В. С.) вспоминал: «В Пажеском корпусе специальным наукам отводилось должное место, и надо сознаться, что именно из пажей выходили, пожалуй, наиболее культурные офицеры русской армии».

Успешной учебе способствовало правило, в соответствие с которым ежегодно первые по успеваемости шестнадцать учеников старшего класса назначались камер-пажами к различным членам императорской фамилии: к царю, царице, великим княгиням и великим князьям, что, конечно, считалось большой честью. К тому же молодые люди, которым выпадала подобная честь, становились известны при дворе и имели возможность попасть потом в адъютанты к императору или к одному из великих князей. Таким образом, они могли сделать блестящую карьеру. Учитывая отмеченную выше особенность Пажеского корпуса, связанную с ранними карьерными устремлениями пажей, следует сказать, что для честолюбивых юношей это было сильнейшим стимулом в учебе.

Подобная мотивация молодых пажей не коснулась А. А. Брусилова, что скорей всего связано с его посредственной учебой. Но это не означает, что в молодом паже не появилось в принципе желание сделать карьеру. И. И. Ростунов в своей работе о А. А. Брусилове приводит записи его воспитателей. Так, штабс-капитан С. В. Песков отмечал, что юноша «…развит хорошо. Способности тоже хорошие, но любит лениться, а поэтому и успех только что порядочный». Посредственную учебу А. А. Брусилова, связанную с ленью, отмечал и воспитатель 4-го класса майор Н. С. Покровский, написав в аттестации: «Хорошо развитых способностей, но успевает едва удовлетворительно, потому что не приохочен к труду…» Вероятно, что это качество «не приохоченности к труду» вызвано особой направленностью домашнего воспитания, полученного после смерти родителей в семье тетки, обожавшей оставшихся сиротами племянников. Некоторая провинциальная «богемность» домашней жизни в обществе людей, связанных с литературой, живописью и музыкой, наложила свой отпечаток на А. А. Брусилова.

Следует заметить, что при общем высоком образовательном уровне пажей среди них уживались и юноши, с трудом осваивающие учебный курс. Об этом пишет в своих воспоминаниях один из выпускников, говоря, что «наряду с… блестящими учениками в классе уживались подлинные неучи и тупицы». Это тоже являлось отличительной чертой Пажеского корпуса, которую четко осознавали юноши, обучающиеся в нем. Бывшие пажи свидетельствовали, что главным отличием обучения в корпусе являлось то положение, что раз ты надел пажеский мундир, то уже наверняка выйдешь в офицеры, если только не совершишь уголовного преступления.

Отметим, что после перехода в младший специальный класс, где началось обучение военным наукам, к которым А. А. Брусилов имел склонность, обучение пошло значительно лучше. Проведенные молодые годы на Кавказе, рассказы приглашаемых в гости военных, овеянные романтикой военных подвигов, скорее всего, оказали свое влияние на желание будущего военачальника постигать военную науку и достичь успеха именно на военном поприще.

По окончании учебы А. А. Брусилов был выпущен в 15-й драгунский Тверской полк, что связано, по его словам, с отсутствием средств для службы в гвардейских частях и с советом воспитавших его дяди и тети. Выбор полка определялся его дислокацией, наиболее близкой от места жительства родственников. На наш взгляд, выпуск в армейский полк, а не в гвардию, вероятнее всего, был связан с его посредственной учебой. Выпускники Пажеского корпуса, окончившие учебу по третьему разряду, по существующему положению выпускались прапорщиками в армейские полки. А. А. Брусилов из корпуса был выпущен именно прапорщиком.

Воспитательный процесс был проникнут духом христианского вероучения и имел главной целью «…подготовление воспитывающихся юношей к будущей службе Государю и отечеству посредством постепенной, с детского возраста, выработке в воспитанниках тех верных понятий и стремлений, кои служат прочною основой искренней преданности престолу, сознательного повиновения власти и закону и чувств чести, добра и правды».

Эта официальная программа воспитания не мешала самовоспитанию коллектива пажей, которое старшие классы проводили в отношении младших. В те времена это явление обозначалось словом «цук». По мнению современников, «цук» укоренился со времен императора Петра III, когда слепо подражали порядкам армии Фридриха II. Во многих военно-учебных заведениях России это или не привилось, или проходило в форме проверки силы духа будущего офицера (мужчины), что в принципе характерно для абсолютного большинства обособленных мужских коллективов. Достаточно резко его отметил в мемуарах А. А. Игнатьев, описывая укоренившееся казарменное самовоспитание младших классов («черненьких, зверей») через подавление личности, казарменную грубость со стороны старших камер-пажей («беленьких»). Это разделение и муштра насаждались десятилетиями системой, существовавшей в заведении.

Современники, вспоминая «цук» корпуса, придавали ему несколько другой оттенок. «В Пажеском корпусе тоже царила крепкая дисциплина, и принцип цука был не чужд и пажам, однако там все это не выходило за рамки человеческого достоинства и строгого приличия».

Отметим, что явление самовоспитания в разной форме существовало в абсолютном большинстве военно-учебных заведений и являлось предметом обсуждения на страницах специальных педагогических изданий того периода, таких как, например, Педагогический сборник – официальное издание при Главном управлении военно-учебных заведений. В этом сборнике проводились многочисленные дискуссии, которые отмечали природу этого явления и пути борьбы с ним. Практика Пажеского корпуса показывала, что резкий отпор младшего во взаимоотношениях со старшим возрастом не преследовался репрессивными мерами в среде воспитанников и, как правило, носил оттенок проверки характера.

Несмотря на методы самовоспитания, в корпусе была традиция, которая неукоснительно соблюдалась во все годы его существования: все пажи считались равными, независимо от чинов и титулов и состояния родителей, и никто из воспитанников не смел хвастать положением своих близких. В подобном случае пажи подвергали провинившегося бойкоту, и это заканчивалось отчислением из корпуса, причем никто не мог изменить решения коллектива.

Квалифицированный подбор воспитателей в Пажеском корпусе, писал И. И. Ростунов, позволял очень внимательно отмечать черты характера юношей, чтобы влиять на формирование у них качеств личности, обозначенных в уставе корпуса. Штабс-капитан С. В. Песков, воспитатель 3-го класса, отмечал в аттестации пажа Алексея Брусилова в мае 1868 г.: «Характера резвого и даже шаловливого, но добр, прямодушен и чистосердечен, никогда не скрывает своих дурных сторон и не хвалится хорошими, как к своей, так и к чужой собственности имеет полное уважение, к одежде всегда опрятен и бережлив. В разговоре несколько грубоват и резок…» После летнего отпуска воспитатель подметил новую черту характера: «Несколько сдержаннее стал в разговоре».

Особой отличительной чертой воспитания пажей являлась огромная возможность сделать быструю карьеру, что впитывалось в их жизнь и быт с самого раннего возраста. Как вспоминал один из воспитанников этого учебного заведения, «если николаевские юнкера в стенах своего училища еще не помышляли о карьере, то молодые пажи, наоборот, зачастую еще на школьной скамье мечтали о блестящей военно-придворной карьере и строили блестящие планы на будущее, с детства впитывая в себя идеи карьеризма, в чем, конечно, сказывалось влияние общения с двором».

В качестве резюмирующего высказывания, характеризующего воспитательный процесс в корпусе, приведем слова его директора, генерала от инфантерии Н. А. Епанчина: «Что же касается самих пажей, то я должен сказать, что это были почти все благовоспитанные молодые люди, отличавшиеся добрыми товарищескими, вернее, дружескими отношениями между собой; служебные обязанности, в том числе и отношение к учебным занятиям, они исполняли добросовестно».

Это военно-учебное заведение было образовано в 1865 г. на базе Николаевского училища гвардейских юнкеров и с 1866 г. являлось единственным военным училищем, готовившим офицеров для кавалерийских войск русской армии.

Его формирование произошло выделением двух старших классов училища гвардейских юнкеров, которые «прировняли к военной обстановке пехотных училищ, придав им характер специальный, кавалерийский». Из младших двух классов составили приготовительный пансион (на сто человек) по образцу военных гимназий, поместив их в отдельное помещение.

В училище поступали молодые люди из сословий, не обязанных рекрутской повинностью: юноши не моложе 16 лет, унтер-офицеры и юнкера, состоящие на службе. Принятые юнкера оплачивали обучение в размере 400 руб. ежегодно. Для приема на учебу за казенный счет предоставлялось 10 вакансий. В первую очередь они предоставлялись воспитанникам Пажеского корпуса. При их отсутствии или не полном выборе вакансий эти места предоставлялись лучшим по поведению воспитанникам военных гимназий или юнкерам военных училищ, желавшим и имевшим средства служить в кавалерии.

В училище существовал специальный пансион, готовивший молодых людей специально для поступления. Его наличие отличало данное военно-учебное заведение от других подобных заведений. Весь жизненный уклад пансиона был организован по образцу военных гимназий. Учебный курс разделен на 4 класса. Все воспитанники пансиона принимались за свой счет, что составляло 400 рублей в год.

Офицеры и кадеты Николаевского кавалерийского училища

Привилегированность этого училища заключалась в том, что юнкера, закончившие его по первому разряду, производились корнетами в гвардию без годичного испытательного срока, который был обязателен для юнкеров, окончивших по первому разряду пехотные училища.

Кавалерия являлась исторически привилегированным родом войск, что было связано с необходимостью для будущих офицеров-кавалеристов освоить более сложную учебную программу. Получение специфического строевого образования, соответствующего будущей деятельности, заставило отказаться от таких предметов обучения, как церковное пение, танцы, гимнастика. За счет сокращенных предметов было усилено освоение вольтижировки и верховой езды.

Свободное время юнкеров тоже во многом было занято совершенствованием их в своей главной специальности, для чего раз в неделю проводились по вечерам турниры – добровольные состязания среди юнкеров в ловкости, смелости, удали, в искусстве владеть конем и оружием. На турнирах кроме родных и близких присутствовали посторонние зрители и иностранные военные агенты. В качестве поощрения на мраморные доски заносили фамилии лучших ездоков. По заявлению его императорского высочества Николая Николаевича, офицеры, выпущенные в полки гвардии, дело свое знают и служат усердно.

В 1874 г. Я. Г. Жилинский, сдав экзамены, поступил в Николаевское кавалерийское училище. В училище он был старшим вахмистром, что позволяет предположить о наличии у него качеств лидера, волевых данных, служебного усердия. Развитый полученным до военного училища образованием ум, практическая основа, впитанная Я. Г. Жилинским за год службы в полку до поступления в Николаевское училище, безусловно, помогали усвоению теоретического курса и способствовали окончанию училища по 1-му разряду с занесением его имени на мраморную доску. В 1876 г. он был выпущен корнетом в «Кавалергардский Ее Величества полк». В кавалергарды поступал цвет высшего дворянского общества, удовлетворявший жестким требованиям полка относительно родословной, безупречности воспитания и репутации, с прочным материальным положением.

В основу системы воспитания было положено требование «…развить в юнкерах такое направление, которое само стояло бы на страже их нравственного долга и не позволяло отклоняться от исполнения своих обязанностей в тех случаях, когда, находясь вне училищного надзора, они предоставлены сами себе». Это официальное направление воспитательной работы было скорректировано многолетней традицией самовоспитания, ревностно поддерживаемой самими юнкерами и молчаливо поощряемой офицерами-воспитателями, которые являлись выпускниками разных лет этого же учебного заведения. Самовоспитание также носило уже упомянутое название «цук». В Николаевском училище это явление нашло благодатную почву и сформировалось в традицию, широко известную в военно-учебных заведениях России и осуждаемую выпускниками других училищ.

Офицеры, не обучавшиеся в Николаевском училище, передавали характер «цука» в следующей форме: «Лучший по строю юнкер назначался вахмистром. Юнкера называли его «земным богом»… и чтили его чуть ли не выше начальника училища. Его неофициальная власть над юнкерами была почти безгранична. Совсем особым почетом пользовались также те юнкера, которые за плохую успеваемость в науках оставались на второй или на третий год. Таким… юнкерам присваивали звания «генералов школы». Ходили они по училищу, как вельможи, чувствовали себя героями… Интересоваться науками вообще считалось в училище своего рода дурным тоном… кутнуть в веселой компании… смазать по роже штатского интеллигента… – вот это были стоящие дела, куда интереснее всяких наук».

Следует отметить, что в Николаевском училище явление самовоспитания не являлось просто унижением, оскорблением и подавлением воли юнкеров младших классов. Подобную направленность кавалеристскому «цуку» придавали невыдержавшие испытания и отчисленные из училища молодые люди и офицеры, закончившие другие училища и наслышавшиеся передаваемого из уст в уста военного фольклора. Воспоминания коренных кавалеристов-николаевцев имеют другую тональность. Прежде всего «вседозволенность» старшего была строго ограничена определенными рамками, которые «требовали» в течение двух первых месяцев до принятия военной присяги выявить и отсеять случайных в кавалерии людей. После присяги самовоспитание было направлено в основном на формирование навыков, умений и знаний кавалерийской службы, которая носила узкопрофессиональный характер и не была понятна непосвященным. При этом «корнеты» (здесь – юнкера старшего специального класса. – А. П.), например, не имели права задевать личного самолюбия «молодого», не имели права с неуважением дотронуться хотя бы пальцем до юнкера младшего курса, уж не говоря об оскорблении. Это правило не нарушалось никогда и не при каких обстоятельствах. Немыслимы были и столкновения юнкеров между собой с применением кулачной расправы и взаимных оскорблений; в подобных случаях обе стороны подлежали немедленному отчислению из училища независимо от обстоятельств, вызвавших столкновение. В своей среде старший курс строго придерживался старшинства, свято соблюдавшегося в военной среде старого времени. За выполнением неписаных правил строго следил «корнетский комитет», куда входили юнкера старшего класса. Подобное самовоспитание было «жестокое, но верное и испытанное; благодаря такой системе из ста поступавших на младший курс до принятия присяги переводились в училища другого рода оружия от 15 % до 25 %; оставалось не более 75–80 человек, которые и представляли собой нормальный состав младшего курса Николаевского кавалерийского училища в мирное время», – отмечал А. Марков.

Нравственная чистота в отношениях между юнкерами гарантировалась их желанием служить в гвардейской кавалерии. Офицеры гвардии свято соблюдали традиции, среди которых была и строжайшая непозволительность рукоприкладства и оскорбление человеческого достоинства солдата. О юнкере, изъявившем служить в гвардии, офицерское собрание скрупулезно собирало информацию. Наличие «невыгодного» происхождения, «недостойных социальных и политических установок» кандидата и его ближайшего окружения, качеств и свойств личности, не вписывающихся в полковые традиции, являлось непреодолимым препятствием для службы в элите вооруженных сил императорской России.

Павловское военное училище основано 25 августа 1863 г. на базе 1-го Павловского кадетского корпуса «Высочайшим повелением» Александра II. Это учебное заведение обязано было давать юнкерам такое военно-научное образование, которое служило бы не только надежной подготовкой для предстоящей им строевой офицерской службы, но и прочным основанием для дальнейшего самообразования и успешного прохождения военно-академических курсов.

Атмосфера серьезности, деловитости, военщины в лучшем смысле слова, охватывала входившего в училище. Там все было построено на мысли: выработать в течение двух лет из бывшего кадета образованного хорошего пехотного офицера. Отсюда вытекал и весь режим училища с его системой обучения и воспитания.

Двухгодичный курс в училище распределялся на 2 класса – младший и старший. Классные занятия начинались 1 сентября и заканчивались в первой половине мая, причем последние 20–30 дней назначались для проведения годичных экзаменов, переводных и выпускных.

По воспоминаниям выпускников, «Учебные занятия в нашем училище были поставлены весьма серьезно, и большинство преподавателей были вполне на своих местах. К сожалению, в программу по военной части не входило преподавание русской военной истории, а преподаватели тактики излагали нам примеры из немногих сражений, что давало нам отрывочные сведения без общей связи между ними. Но общее мнение юнкеров было такое… нас хорошо подготовили к службе в войсках».

Для расширения военного и общего кругозора юнкеров водили на заседания в военно-окружной суд и в окружной суд Министерства юстиции, в новое Адмиралтейство, монетный двор и пр. Весною их возили на Охтинский артиллерийский полигон для присутствия на артиллерийской стрельбе. Все это было весьма полезным дополнением к теоретическому образованию.

Выпускники вспоминали: «В результате мы увлекались военным делом со всем пылом молодости. Параллельно шло ознакомление со всеми новыми военными течениями по литературе; юнкера увлекались модными и очень популярными тогда книжками Бутовского. Его «Воспитание и обучение современного солдата» была настольной книжкой многих юнкеров старшего курса; его «Наши солдаты» – читалась всеми. По ним знакомились мы с психологией будущих подчиненных, мы старательно готовились быть хорошими офицерами. В течение зимы мы посещали с образовательной целью музеи, в том числе замечательный Артиллерийский…»

С момента возникновения училища его шефом стал император Александр II. Впоследствии, вспоминал П. Н. Краснов, его сын, став императором (Александр III), назвал училище «рассадником верных и честных слуг Вере, Царю и Родине».

Можно предположить, что качество А. Н. Куропаткина – забота о солдате, о чем много написано, получило развитие именно в училище, из которого он был выпущен подпоручиком в 1-й Туркестанский стрелковый батальон.

Над училищем реял дух Павла I, перешедший вместе с суровой замкнутостью Военно-Сиротского дома, основанного в 1798 г. императором. Эту внешнюю суровость, спартанский дух скромности и исполнения долга, простоты и гордости своей солдатской долей привили училищу его первый начальник П. С. Ванновский и первые командиры батальонов, офицеры лейб-гвардии Финляндского полка Н. К. Теннер, А. Ф. Тизенгаузен (1864–1872), С. В. Рыкачев (1872–1877). Со стороны юнкеров называли «дисциплинарным батальоном». Но это их не обижало, а было предметом гордости. Выпускники училища вспоминали, что дисциплина была твердая и суровая. Она подчиняла человека, сгибала его, но не ломала.

Цель военного воспитания в Павловском военном училище заключалась: «в глубоком укоренении чувства долга верноподданнического и воинского; в образовании честного, строго исполнительного и мужественного характера; в развитии и упрочении сознания о высоком значении воина, призванного к защите престола и отечества; в прочном усвоении воинской дисциплины и чинопочитания; в поддержании между совоспитывающимися юнкерами духа доброго товарищества, с должной в порядке службы подчиненностью к старшим из них по званию».

Этот дух верноподданнического отношения к воинскому долгу в совокупности с отеческой заботой старших юнкеров по отношению к младшим выработал особый тип юнкера – «павлона», проявляющего сердечность и отеческое внимание к товарищам. Подобные взаимоотношения существовали не только между рядовыми юнкерами различных возрастов. Младшие командиры, фельдфебели и взводные «всегда готовы были придти юнкеру на помощь». В этой связи бывший «павлон» отмечал, что «примеры блестящих строевых офицеров были у нас перед глазами – это наши училищные офицеры. Два брата Герчиг, Лелонг и Крашенинников особенно ценились юнкерами».

По словам выпускника 1874 г., в училище после преобразования военно-учебных заведений в ходе военной реформы появились и уже господствовали новое направление, новый дух – перемена была огромная, коренная и, безусловно, к лучшему. Но, несмотря на это, еще соседствовали старые навыки, убеждения, предрассудки, рутина у некоторой части офицеров, что, разумеется, нелегко было в несколько лет изменить.