Текст книги "Земной ангел. Великая княгиня Елизавета Федоровна"

Алексей Солоницын
Земной ангел. Великая княгиня Елизавета Федоровна

Допущено к распространению

Издательским Советом

Русской Православной Церкви

Номер ИС Р16-602-0059

От автора

Первые публикации о великой княгине Елизавете Федоровне Романовой, старшей сестре императрицы Александры Федоровны, появились в постсоветской России в восьмидесятых годах прошлого века. Тогда мы жадно читали все, что публиковалось о царской семье. И становилась все очевидней подлинная правда о жизни и мученическом венце императора Николая II, его семьи, ближайших родственников. Тогда же появилась небольшая книжка австралийской журналистки Л. Миллер о великой княгине Елизавете Федоровне, где в строго документальной форме было рассказано об этой удивительной женщине, ее судьбе. Она уже была причислена к лику святых Русской Зарубежной Церковью, и православный мир знал о ней. А нам в России только открывались имена великих подвижников.

Хорошо помню, как меня поразили жизнь и смерть Елизаветы Федоровны, о которой я стал читать все, что появлялось в нашей печати. В ее судьбе органично соединились высокая европейская культура, образованность и русская святость. Ведь она была дочерью великого герцога Гессен-Дармштадтского

Людвига IV Немка, она воспитывалась сначала матерью, англичанкой, принцессой Алисой, которая вышла замуж за немецкого герцога. После ранней смерти матери ее воспитанием занялась королева Великобритании Виктория. Замуж Елизавета вышла за русского – великого князя Сергея Александровича, пятого сына Александра II.

Все в судьбе Елизаветы Федоровны было необыкновенно – и ее внешняя красота, и чистота души, и стремление с детских лет к жизни по Евангелию, и принятие России, которая стала ее Родиной. Нет, не второй, как говорят обычно в таких случаях, а первой, той, которую и искала ее душа, устремленная к Богу. Именно православие открыло ей прямой путь к Господу. Именно в России и произошло ее восхождение ко Христу. Да, через крестные страдания, через смерть любимых людей. Но и во время самых тяжких испытаний, какие только себе можно представить, в дни, когда, казалось, гибнет Россия, а с нею утрачивается и сама вера православная, Елизавета Федоровна не дрогнула, не покинула Россию, которая стала для нее домом Богородицы.

После гибели мужа Елизавета Федоровна создала «монастырь в миру» – Марфо-Мариинскую обитель милосердия в Замоскворечье. Там были прекрасный храм, приют для девочек, больница, бесплатная столовая для бедных, аптека, библиотека. Но обитель была закрыта большевиками, а сама матушка сослана на Урал. И там живой сброшена в шахту вместе с великими князьями Романовыми.

Она пошла на смерть решительно, смело, как и подобает тем, кто принял в свое сердце Христа.

Потрясенный судьбой Елизаветы Федоровны, я посчитал своим долгом рассказать о ней, увидев здесь возможность не только рассказать о ее жизни и смерти, но и показать ее духовное восхождение, приоткрыть хоть в малой степени путь, который ведет к святости. И через судьбу этой Великой матушки, этого Земного ангела, как стали называть ее при жизни, показать, что же соединяет Европу и Россию, что же роднит, а не разъединяет нас, как это происходило в прошлые века и происходит сейчас.

Алексей Солоницын

Глава первая
День ангела

18 июля 1891 года

«Знаете ли вы, что такое русское лето? В июле, когда воздух прогрет и чуть дрожит над проселочной дорогой, мягко поворачивающей между желтых полей? Поля замыкает грибной и ягодный лес, и там, вдалеке, вьются над спелыми колосьями пичуги, торопятся, милые, и вдоволь поесть, и запасец приготовить, и щебечут, и будто выказывают ту радость, которой полно сердце. Зноя нет, тепло легкое, ветер касается твоего лица, как ладошка младенца, и хочется беспричинно смеяться, как смеется он, малыш, когда стоит на коленях своей матери и смотрит на нее, и перебирает пухлыми ножками.

Нет, до конца вы не поймете, что такое русское лето, если для вас нет ничего роднее, чем эти поля, эти перелески, вот этот открывшийся взгляду луг и каждая травинка на нем, и васильки, и одуванчики, и даже придорожный татарник, цветущий нежно-малиновым цветом, хотя сам весь в колючках…»

Так думал великий князь Константин Константинович, генерал и поэт, которого Господь наделил талантом, умением высказать то, что у других на сердце.

В двух колясках, которые сейчас легко катятся по дороге в усадьбу Ильинское, каждый думает примерно так, как князь Константин: и его двоюродный брат Сергей, в имение которого они сейчас едут; и жена Сергея, великая княгиня Елизавета Феодоровна[1]1
  Здесь и далее написание имен дается по принятому в Церкви образцу. Тексты церковных служб и песнопений даны по-церковнославянски.


[Закрыть], героиня нашего повествования; и родной брат Сергея Павел с супругой Александрой; и князь Сергей Михайлович, самый молодой из них – ему двадцать два года.

Все они великие князья и княгини дома Романовых. И все они сейчас находятся в состоянии радостном, приподнятом; и лицо пятилетнего мальчика Вани ярче других передает то, что чувствуют взрослые.

Из-за леса показалась маковка церкви, и вот она вся увиделась – белая, стройная, точно девушка. Мальчик привстал, радостно вскрикнул, а княгиня Елизавета покрепче обняла его и тихо улыбнулась.

– Ну вот и дома, слава Богу, – сказал князь Сергей, и синие глаза его заблестели.

– Ура Ильинскому! – закричал Ваня, и так же, наверное, крикнули бы все, кто сидел в колясках, которые весело и легко подкатили к усадьбе.

Знаете ли вы, что такое русское лето?…Когда воздух прогрет и чуть дрожит над проселочной дорогой, мягко поворачивающей между желтых полей?

Дом деревянный, «тургеневский», с мезонином и флигелями, с просторной гостиной, обставленной простой, но изящной мебелью. Перед домом парковая березовая аллея, идущая до самой террасы, фонтан с амурчиком, который изготовился запустить стрелу в небо. Когда фонтан работает, из наконечника стрелы бьет струя. Но это случается только к приезду господ – амурчик как бы салютует, приветствуя их.

Вот и сейчас серебристая струйка ударила вверх, Ваня радостно захлопал в ладошки, а княгиня Александра удивленно засмеялась от неожиданного эффекта – она в Ильинском впервые.

Елизавета Феодоровна прошла к окнам гостиной – они выходят в сад. Глубокое, ей самой неведомое чувство не только радости, но и печали, перемешанной почему-то с необъяснимой тревогой, хлынуло в ее сердце.

«Что это? – подумала она, видя уже поспевающие шары светло-розовой с зеленью антоновки, вишни, усыпанные красными, как фонарики, ягодами, светло-фиолетовые плоды слив, которые она всегда любила. – Почему я не радуюсь и даже как будто хочу расплакаться?»

Она не успела разобраться в своих чувствах, глядя на свой любимый сад, как ощутила на плече теплую, такую родную руку мужа. Она порывисто и даже с каким-то отчаянием посмотрела на него.

– Что с тобой, Элла? – спросил князь Сергей.

– Сама не знаю, – она прижалась к нему. – Давай скорей переоденемся и в церковь – нас заждались.

– Да подожди, хотя бы чаю с дороги…

– Нет-нет, все потом, – она отстранилась от мужа и быстро пошла в свою комнату.

В церкви действительно уже ждали господ, и батюшка Серафим, в летах, тучноватый, со щеками, розовыми, как анисовые яблочки, отдавал ненужные распоряжения, беспрестанно одергивая праздничный стихарь, поправляя епитрахиль и наперсный крест.

Но вот народ зашумел, задвигался, расступился, пропуская господ, а Мария, из самых красивых в деревне молодок, преподнесла князю Сергею хлеб-соль. Князь трижды поцеловался и с Марией, и с батюшкой, и тот, произнеся здравицу в честь князя, неожиданно всхлипнул.

– Да что вы, что вы, отец Серафим, – укорил его князь, – начинайте же, неудобно стоять…

Батюшка отер слезу, улыбнулся совсем по-детски и повел за собой причт к алтарю.

«Благослови, душе моя, Господа», – раздался чистый женский голос, и хор подхватил первый антифон Божественной литургии.

Князь Сергей с супругой и гости их встали у правого клироса, рядом с иконой преподобного Сергия, Радонежского чудотворца. Сегодня обретение его мощей, сегодня Церковь чтит его память. Сегодня именины князя Сергея Александровича – ему исполнилось тридцать четыре года.

Церковь небольшая, но такая теплая, родная – до боли, до слезной радости. Елизавета Феодоровна бывала в разных храмах – но вот эта, Ильинская, ей особенно дорога. Великолепие и пышное убранство столичных храмов поразили ее семь лет назад, когда она, принцесса Гессен-Дармштадтская, приехала в Россию, выйдя замуж за великого князя Сергея Александровича, родного дядю будущего императора всероссийского Николая II. Но глубина и смысл православия открылись ей, протестантке, не в торжественно-величавых столичных храмах, а вот здесь, в Ильинской церкви.

Время от времени, словно невзначай, бросал взгляды на Елизавету Феодоровну князь Константин.

«Господи, почему у нее такие грустные глаза? – думал он. – Разве она не живет в счастливом браке? Разве вера, в которую она перешла, не стала такой сильной, какая нам недоступна? Что лежит в душе твоей, Элла? Что предчувствуешь и знаешь ты, чего не знаем все мы?»

Княгиня погружена в молитву, моление ее спокойное и сосредоточенное, без всякой экзальтации.

Причастились Святых Христовых Таин, приложились ко кресту и, вернувшись в усадьбу, нашли уже накрытым стол, на котором чего только не было…

– А знаешь, Сережа, – сказал князь Константин, обращаясь к имениннику, – ни один обед даже за царским столом не сравнится с таким, как этот. Вот сейчас возьму и буду доедать судачка, как Собакевич у Гоголя.

– Судачок хорош, но будут еще бекасы в грибном соусе и запеченное мясо, которое наш Игнат по особому рецепту готовит – в прошлый раз вы хвалили. – Экономка Настасья ходила за спинами господ, отдавая распоряжения слугам.

– Помню, Настасьюшка, помню, – живо отозвался князь Константин. – В прошлом году объелся до неприличия…

Все засмеялись, а великий князь Павел Александрович, родной брат князя Сергея и муж великой княгини Александры, царевны греческой, откупорил бутылку шампанского. Зашипело, запенилось вино в бокалах, радуя глаз и веселя сердце.

– С днем ангела, дорогой мой, – сказала Елизавета Феодоровна. – Да хранит тебя твой небесный заступник – святой преподобный Сергий. Он чудотворец, он все может вымолить у Господа. Я знаю, он всегда с тобой.

– И за тебя, Сережа, – обращаясь к великому князю Сергею Михайловичу, своему дяде, сказал князь Сергей.

Зазвенели бокалы, и звон этот отозвался в сердце каждого, кто сидел за столом.

Тревожное чувство, которое возникло у Елизаветы Феодоровны в час приезда, ушло.

– Так забавно, – сказала она, – что дяденька на десять лет моложе племянника. Я когда в Россию приехала, совершенно запуталась среди родственников – их такое множество…

– …что просто спасу нет! – подхватил князь Павел. – Дяденька, между прочим, моложе Сергея на двенадцать лет, а меня – на девять.

– Но-но, племяннички! – шутливо отозвался князь Сергей Михайлович. – Все ж я внук самого Николая I! И не моя вина, что в нашей семье я оказался поздним ребенком.

Он приосанился, шутейно взбил хохолок, вздернул голову и в самом деле стал походить на деда-императора.

– Похож, – смеясь, сказал князь Константин. – А вот у Павлуши дети ранние. Сашенька, ты как себя чувствуешь? Может, чуть-чуть вина для бодрости?

Княгиня Александра беременна. Черты ее лица ярче, чем у Елизаветы Феодоровны. Волосы черные, глаза темные, глубокие. Во всем ее облике – цветение молодого южного дерева, которое было бы прекрасно, если бы не заболело внезапно, если бы не истомил его зной.

– Знаете, во время службы он так себя повел, – сказала княгиня Александра, – взял и дернул ножками. Да так резво!

– Милая, может, тебе прилечь? – спросил князь Павел. – Ты бледна. Служба и без того длинная, да еще батюшка так старался…

– Ничего, сейчас он успокоился.

– Понимает, что маме надо отдохнуть, – сказал князь Сергей.

– И мне почему-то кажется, что будет мальчик, – сказала Елизавета Феодоровна. – Мне даже казалось, что я его видела… Саша, тебе и вправду надо отдохнуть.

– Пожалуйста, не беспокойтесь, – княгиня Александра улыбнулась, но улыбка вышла немного растерянной. – Мне так хорошо с вами. У папы на побережье есть имение, и там церковь, очень похожая на вашу. Я часто бывала там в детстве. Сегодня о ней вспомнила. И так светло стало на душе – как будто ног коснулась волна.

– Теперь я понимаю, отчего у тебя такое доброе сердце, – сказал князь Константин. – В него с детских лет проник и свет моря, и свет неба – свет православия.

– Когда я решила перейти в православие, мой отец написал мне, что я ослеплена пышностью и золотым убранством русских церквей, – Елизавета Феодоровна улыбалась, но лицо ее было задумчивым, грустным. – То же самое говорили и брат Эрнест, и сестра Виктория. Никто из них не понял, что в православии я увидела прямую дорогу к Богу. Я так хотела причаститься Святых Христовых Таин с тобой, Сережа. Особенно на Пасху.

– Ну что об этом вспоминать, – князь Сергей поднял бокал. – Слава Богу, все уже свершилось.

И у великого герцога хватило такта и ума пусть и осудить тебя, но не проклясть. Костя, тост!

Князь Константин встал, слегка опустил голову. Она была прекрасно вылеплена Господом. Лицо продолговатое, нос прямой, волосы светлые, слегка вьющиеся. Светлая бородка, усы, голубые глубокие глаза – в них печаль, мудрость созерцателя и поэта, и в то же время твердость взгляда, вдохновенность – когда он говорил, читал стихи, спорил…

– Я предлагаю выпить… за нашу родную землю, – князь Константин поднял голову. – По ней ходил не только апостол Андрей, но и сам Христос. И Он благословил Русь, потому что она стала домом Матери Его, домом Богородицы… И надо верить, что Он не оставит нас, в какие бы страшные пропасти мы ни упали. Ибо нигде Его так не любят, как у нас в России. Нигде нет такого почитания Матери Божьей, как у нас. За Россию – подножие Богородицы, за солнце России – свет Спасителя!

Князь Константин осушил бокал, и все последовали его примеру.

– Ты умеешь говорить возвышенно, – сказал князь Сергей не без иронии. Но тут же интонация голоса изменилась:

– Скажи, Костя, а есть ли в русской поэзии еще генералы, которые писали бы хорошие стихи?

– Что-то не припомню, – тоже с иронией ответил князь Константин. – Но не забывай, Сережа, что был один поручик, который превзошел всех генералов – даже царской фамилии. Поэтому я решил подписывать свои стихи инициалами – К. Р.

– Ваши инициалы давно расшифрованы. Может, почитаете что-нибудь? – попросила Елизавета Феодоровна.

– С большим удовольствием. Тем более что сегодня такой чудесный вечер. Я это стихотворение написал давно, но прочесть все как-то не было повода. Только вы, Сережи, не обижайтесь, что стихотворение посвящено не вам, именинникам, а нашей Элле, которую мы зовем тем же именем, каким звали ее в родном доме…

И он начал читать:

 
Я на тебя гляжу, любуясь ежечасно:
Ты так невыразимо хороша!
О, верно под наружностью прекрасной
Такая же прекрасная душа!
 
 
Какой-то кротости и грусти сокровенной
В твоих очах таится глубина;
Как ангел, ты тиха и совершенна;
Как женщина, стыдлива и нежна.
 
 
Пусть на земле средь зол и скорби многой
Твою не запятнает чистоту.
И всякий, увидав тебя, прославит Бога,
Создавшего такую красоту!
 

Князь Константин читал с чувством, с присущим ему артистизмом, не с завыванием, как читают поэты чаще всего, а с четкой артикуляцией каждого слова, делая ударения на тех словах, которые и несут в себе смысл стиха.

Князь Павел зааплодировал, захлопали в ладоши и другие, и когда возникла пауза, князь Сергей сказал:

– Ты написал то, чего не смог художник Каульбах. Он сделал семь эскизов головы Эллы, и ни один из них не был на нее похож. Да и фотографии не передают ее такой, какая она в жизни. Каульбах сказал, что красота Эллы не поддается перенесению на полотно.

– Вы говорите обо мне так, будто меня здесь нет.

– Не будем, – князь Сергей снова повернулся лицом к поэту. – Но все-таки, когда ты написал это стихотворение?

– Семь лет назад, здесь, в Ильинском. После свадебных торжеств, когда ты впервые привез Эллу сюда. Какое тогда чудесное стояло лето! И как я был счастлив, что ты взял себе в жены принцессу – как будто из сказки. У меня жена тоже немецкая принцесса и тоже не обижена красотой. Но оттого, Элла, что твоя мама – принцесса английская, произошло какое-то чудесное соединение. И дело тут еще вот в чем. Немецкие и английские древа оказались осененными светом русского православия.

Художник Каульбах сделал семь эскизов головы Эллы… и сказал, что ее красота не поддается перенесению на полотно

– Пожалуйста, хватит. У меня даже щеки горят. Давайте лучше вспомним те дни, когда я приехала сюда. Саша, ты помнишь подвенечные украшения?

– Украшения Екатерины II? – княгиня Александра оживилась. – Как их не помнить! Бриллиантовая диадема, великолепная корона, ожерелье…

– А серьги! – напомнила Елизавета Феодоровна. – Какие они были тяжелые! Приходилось прикреплять их золотой проволокой!

– А в туфлю положили золотую монету на счастье!

– Верно. Ну разве такое можно забыть? А платье? Вспомни-ка, Саша! Оно было сшито из серебряной парчи. Я так удивилась, что нельзя самой выбрать подвенечный наряд. Он уже был приготовлен императрицей. Я бы отказалась от мантии со шлейфом…

– Она была оторочена горностаем. Понравилась мне необычайно! Я, королевна греческая, впервые почувствовала себя действительно царственной особой.

– А я так была поражена этой пышностью, величием, что сердце обмирало, куда-то падало… Мы в Дармштадте жили скромно. Мама воспитывала нас по строгим английским правилам.

– А тут огромные залы, зеркала в золотой оправе, огромные окна и такой поразительный вид на Неву, на линию дворцов…

– Северная Пальмира! – значительно сказал Сергей Михайлович. – Второго такого города нет нигде в мире.

– Знаете, я где-то прочел, – князь Павел хихикнул в кулак, – что когда к Екатерине II привезли невестку и ввели в тронный зал, она, ослепленная величьем дворца, упала на колени и на четвереньках поползла к императрице…

– Ну, это из серии исторических анекдотов, – князь Константин одобрительно кивнул, когда перед ним поставили на стол обещанных бекасов. – Когда я писал драму «Царь Иудейский», знаете, сколько всего начитался…

– Драма очень хороша, – князь Сергей Михайлович тоже кивнул одобрительно, вдыхая ароматы блюда с птицей. – И сам ты играл замечательно Иосифа Аримафейского, я хорошо запомнил…

– Сережа, а ты помнишь, когда после Петербурга мы приехали в Москву и ты повез меня в Троице-Сергиеву лавру? И вот там, у раки преподобного Сергия – вот где я встала на колени. Я еще не знала, как он велик и благодатен и что значит для России, но как-то так получилось, что я вдруг оказалась на коленях. И почему-то слезы сами собой увлажнили глаза…

– А меня поразил Успенский собор в Кремле, – сказала княгиня Александра.

– И после всего этого великолепия и пышности, после всех этих бесконечных приемов так удивительно и радостно было оказаться здесь, в Ильинском! – глаза Елизаветы Феодоровны лучились, от них исходил свет, и нельзя было не любоваться ей. – Простой деревянный дом, березовая аллея и сад…

– Настоящая русская усадьба, – подтвердил князь Константин. – Как раз то самое дворянское гнездо, которое так хорошо описал Иван Тургенев. Я, знаете, однажды слегка перефразировал Ивана Сергеевича: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины, ты одна мне поддержка и опора – вера моя православная. Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя думать, чтобы такая вера не была дана великому народу».

– Хорошо, именно вера, – княгиня Елизавета улыбнулась поэту. – А язык… Я когда стала его изучать, то поразилась, как он разнообразен. Сережа мне много читал, я думала, что уже усвоила русскую речь. Но стоило заговорить с крестьянами или где-нибудь в городе, как я сразу заходила в тупик. Они как будто совсем из другой страны!

Князю Константину понравилось это замечание Елизаветы Феодоровны, ему захотелось что-нибудь сделать для нее… Он встал, отодвинул стул, чуть согнулся, лицо его изменилось:

– Ефто, ить не бери ноши сверх мочи, а бултыхнут, кряхти да неси, – и он пошел по гостиной, будто мешок нес. Вот сбросил его и из крестьянина мгновенно преобразился в лакея:

– Больно тонко прохаживаться изволите, сударыня. Чулочки отморозите-с…

А вот как будто гусли появились у него, провел он пальцами по струнам, запели они:

– Велико море колыбанское, много на нем скота астраханского, один пастух, как ягодка… Что такое, а?

– Я знаю, я! – В гостиную вбежал мальчик Ваня, сын князя Константина.

– Ты откуда взялся? – удивился князь Константин. – Ну, коли пришел, выручай дядюшек и тетюшек.

– Море колыбанское – небо, – радостно отчеканил Иоанн. – Скот астраханский – звезды. А пастух – месяц!

Елизавета Феодоровна захлопала в ладоши.

– Молодец, Ванечка…

– А вот теперь вы отгадайте, – решительно сказал Иоанн. – Шел я по тюх-тюхтю, нашел я валюх-тюхтю; кабы не эта валюх-тюхтя, так съела бы меня тюх-тюхтя!

– Шел я по тюх-тюхтю, – раздумчиво повторила Елизавета Феодоровна. – Поле? Лес? Ну, раз лес, значит, будет медведь… Да?

– А, вы какая хитрая! Вы без подсказок!

– Ну, раз я хитрая, значит, медведь в загадке есть, – Елизавета Феодоровна улыбнулась мальчику. – А как можно с медведем справиться? Что это за валюх-тюхтя? Рогатина?

– Топор! – крикнул Иоанн. – Вы, тетя, самая умная!

Елизавета Феодоровна прижала к себе мальчика:

– Сегодня меня засыпали комплиментами. Но твой, Ваня, самый дорогой. Расти, Ванечка, таким, как твой отец – и поэтом, и драматургом, и актером. Но самое главное – так же сильно верь в Бога, как твой папенька.

– Я, как он, генералом стать хочу.

Все засмеялись.

И в этот момент, уже не в силах сдерживать боль, вскрикнула княгиня Александра. Лицо ее исказила гримаса мучительного страдания, и она схватилась за живот.

Князь Павел побледнел, черные усы и бородка резко выделились и сейчас выглядели, как приклеенные. Он бросился к жене, подхватил ее на руки.

– Что? Неужели? Сашенька! – бессвязно выкрикнул он. Княгиня Александра только простонала в ответ. Князь Павел унес ее в спальню.

И вдруг какой-то ужасный, дикий крик вырвался из груди княгини. Все повскакивали с мест и бросились было к спальне, но Елизавета Феодоровна остановила их.

– Сережа, поезжай в Одинцово за доктором, – сказала она мужу.

– Может, я? – спросил князь Сергей Михайлович.

– Нет-нет, ты не знаешь… Я мигом, – и князь Сергей побежал к двери.

Елизавета Феодоровна вошла в спальню, опустилась на колени у кровати, взяла руку княгини Александры.

– Сашенька, милая, ты же не в первый раз рожаешь. Все получится хорошо, ты только потерпи.

Пришла горничная Даша, и Елизавета Феодоровна сказала ей:

– Принеси горячей воды, полотенца.

А потом Павлу:

– Возьми хороший стальной нож и прокали на огне.

– Зачем? – ужаснулся князь Павел.

– Пожалуйста, побыстрей, – и видя, что княгиня Александра теряет сознание, стала хлопать ее по щекам. – Сашенька, не уходи, не надо. Повторяй за мной: «Господи, помилуй! Господи, спаси и сохрани!»

– Господи, помилуй, – повторила княгиня Александра. – Мама! Мамочка!

Князь Константин, Сергей Михайлович стояли у двери, замерев в ожидании. Вот пробежала горничная с тазом, вот прошел князь Павел, держа в руке нож. Он остался в спальне, но ненадолго. Вернулся к двери – с белым, как бальная манишка, лицом, с вытаращенными, почти безумными глазами.

– Кто бы мог подумать, – пробормотал он, – чтобы вот так… внезапно…

– Это всегда внезапно бывает, – попробовал успокоить его князь Константин. Но видно было по его глазам, что он успокаивал не столько племянника, сколько самого себя.

К. В. Лемох. За чтением. Портрет великого князя Сергея Александровича Романова

Князь Павел приложил ухо к двери. Скрипнув, она слегка приоткрылась.

– Сашенька, тужься! – услышал он голос Елизаветы Феодоровны. – Тужься сильнее!

Но княгиня Александра уже ничего не слышала и не понимала, только мотала головой из стороны в сторону.

– Даша, держи ее руки, – сказала горничной Елизавета Феодоровна. – Только крепче, прошу тебя.

Дитя показывалось на свет Божий медленно, мучая мать, и тогда Елизавета Феодоровна стала помогать им. Уверенные движения княгини Елизаветы придали сил и Даше, хотя сердце ее обмирало от ужаса, а по лицу катился холодный пот. Она с удивлением и страхом, перемешанным с восторгом, следила за Елизаветой Феодоровной, которая сумела-таки помочь явиться в мир ребеночку невредимым – и отделила его от матери.

И когда раздался крик младенца, вздрогнули сердца и у тех, кто стоял за дверью, и у Елизаветы Феодоровны, и у Даши.

Княгиня Елизавета холодным мокрым полотенцем обтерла лицо роженицы. И вдруг она увидела, что губы княгини Александры странно полуоткрыты. Были видны белые, плотно пригнанные друг к другу зубы царевны греческой. Сколько раз ими восхищались и мужчины, и женщины, когда царевна улыбалась, или смеялась – ну не зубы, а жемчуга!

Елизавета Феодоровна приподняла веко княгини Александры и увидела застывший зрачок.

Еще не веря в случившееся, она приложила ухо к груди княгини. И только теперь убедилась, что она мертва.

Послышался шум подъехавшей коляски, потом шаги на лестнице – это поспешали князь Сергей и доктор.

Доктор был из молодых, просвещенных интеллигентов – он верил только в прогресс и революцию и уж, конечно, не верил в Бога. Свое назначение в больницу, которую открыла Елизавета Феодоровна, он принял как величайшее наказание и только ждал случая, чтобы отказаться от места. Князя Сергея он презирал, а к Елизавете Феодоровне относился как к барыне с причудами, которая открыла больницу от безделья.

Стоило доктору взглянуть на княгиню Александру, как он понял все.

– Почему же раньше-то? Не предупредили? – он говорил отрывисто и почти злобно.

– Она была на седьмом месяце, Василий Никитич, – спокойно ответила княгиня Елизавета, тяжело опустившись на стул.

Доктор еще раз осмотрел мертвую княгиню, резко задернул простынь, накрыв Александру Георгиевну с головой. Потом приказал распеленать младенца, осмотрел и его.

– Ничего не поделаешь, – сказал он, – закон природы. Одна жизнь уходит, другая начинается. Ребенок замечательный. Простите, вы что же, акушеркой были? – обратился он к княгине Елизавете.

– Мама водила нас в больницы, приучала ухаживать за больными. Мы научились делать все, что нужно в таких случаях.

– Похвально. Э-э-э… руки помыть. Князьям мне сказать или вы сами?

– Я сама. Даша, проводи доктора.

Даша повела доктора за собой. Он помахал рукой, показывая князьям, чтобы они расступились и пропустили его.

– Доктор, – обратился было к нему князь Павел.

– Княгиня все скажет, княгиня, – и он поманил пальцем Дашу, которая замешкалась и остановилась. Увидев жест доктора, Даша закрыла лицо руками и побежала к кухонной двери. Доктор пошел за ней.

– Что? Что? – выкрикнул князь Павел, почувствовав беду.

Елизавета Феодоровна подошла к нему, взяла его руки.

– У тебя сын, Павлуша, – сказала она. – Теперь у твоей Маши есть брат.

– Сын? Сын? Зачем сын? Какой сын?

– Павлуша, милый… Ты сильный человек… Офицер. Христианин. Ты должен знать, что конец жизни земной есть только начало жизни вечной.

– Что? Что такое ты говоришь?

– Она скончалась.

Князь Павел рванулся в спальню, следом за ним пошла Елизавета Феодоровна, князь Константин и Сергей Михайлович. Князь Павел снял простыню с мертвого лица жены. Опустился на колени и прижался к ней.

– Сашенька, милая… Родная моя…

Он зарыдал, сгреб мертвое тело в охапку, стал раскачивать его, словно баюкая.

Елизавета Феодоровна пошла за доктором. Тот стоял на кухне и был в состоянии крайнего раздражения. Подняли среди ночи, привезли, теперь бросили… Можно бы, конечно, уехать, но деньги нужны. А это царское хамье и не думает, разумеется, о плате за визит…

Василий Никитич нервно расхаживал по кухне, когда вошла Елизавета Феодоровна.

– Вы нужны, доктор… Князь Павел… надо бы сделать укол… успокаивающий…

– Разумеется, княгиня. Только знаете, нынче все лекарства стали намного дороже, а я, знаете, не князь и не граф…

– Да-да, деньги я сейчас принесу. Вы только пойдите к князю Павлу.

Василий Никитич глянул на Елизавету Феодоровну, и язвительная сентенция, которую он хотел продолжить, замерла у него на губах. Глаза княгини были так скорбны, в них было столько горя и боли, что просвещенный доктор вздрогнул и сердце его усилило свой бег.

– Да что это с вами? Вы первый раз видите смерть?

– Нет, не первый.

– Может, сначала вам укол сделать?

– Нет, не надо. Идите к князю Павлу, прошу вас.

Доктор ушел, а княгиня Елизавета пошла в свою комнату, все время повторяя про себя, что надо взять деньги, не забыть, взять, отдать… Он беден, этот надменный доктор, молод, неухожен, раздражен… Мать у него в Москве, где-то ютится… Надо привезти ее в Одинцово, да и доктора получше разместить – не в лечебнице, а снять ему дом или построить при больнице… Да, лучше построить… Деньги, не забыть про деньги…

– Ей двадцать один год! – услышала она крик князя Павла. – Вы понимаете – двадцать один год!

Она вошла в спальню, увидела князя Павла с закатанным рукавом белой рубашки, доктора, который держал в руке шприц, князя Константина, мужа – он держал брата за другую руку и что-то говорил…

После укола тело князя Павла обмякло, он закатил глаза, застонал…

– Даша, – сказала Елизавета Феодоровна, – надо позвать отца Серафима, кого-нибудь из причта. Приберем Сашеньку, отпоем… Как хорошо, что она успела исповедаться и причаститься…

Ночь была теплая и лунная. Спали сад и парк. Тишину нарушали лишь редкие в эту пору трели соловья да шорох листьев. В комнатах дома горели огни – никто не спал. Промелькнет то одна, то другая тень.

Елизавета Феодоровна вышла на террасу. В лунном свете ее лицо было бледно-голубым, неземным. Кто-то плакал в углу террасы, сидя в плетеном кресле. Елизавета Феодоровна подошла, увидела князя Константина.

– Элла, я ничего не понимаю, ничего! – сказал он. – Зачем все это? Видишь, природа спит, как будто ничего не случилось. А прекрасной королевны нет. Ты можешь объяснить, для чего Бог все так устроил? Если он мудр и справедлив, то почему бы ему не поступить иначе?

– Никогда не думала, что ты сомневаешься в Боге.

– Я не сомневаюсь. Я не перестаю удивляться. И иногда думаю: почему бы все это не прекратить?

– Прекратить жизнь?

– Да! Зачем столько страданий, убийств, войн, несчастных случаев, как с Сашей? Зачем она умерла? И это продолжается из поколения в поколение… Зачем?

Елизавета Феодоровна не ответила.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – продолжил князь Константин. – Не нам судить дела Божьи. И еще ты думаешь о жизни вечной. И о том, что будет Страшный Суд. А если и мои дети погибнут так же нелепо? – Зачем гадать? У каждого свой крест.