Текст книги "Не мир, но меч! Русский лазутчик в Золотой Орде"

Алексей Соловьев
Не мир, но меч!
Русский лазутчик в Золотой Орде

Вступление

Печальная весть, подобно вечернему туману, растекалась по долинам рек и лесам Московского княжества, проникая в города, села, деревни и глухие выселки. Ее передавали из уст в уста княжьи люди, старосты, крестьяне, монахи, странники. Казалось, даже сосны и ели, дубы и березы перешептывались меж собою: «Князь умер! Князь умер…» Русичи крестились, собирались вместе в свободное от работы время, поминали раба Божьего Ивана и гадали, что ждет и их, и само княжество далее. Верили и надеялись, что молодой стройный Симеон с тонкими чертами лица, бородкой, постриженной на западный манер, вспыльчивым и гордым нравом, уже проявивший себя рачительным хозяином и грамотным воином, сможет достойно продолжить дело отца. Многие годы Московская земля не стонала от топота десятков тысяч копыт татарской конницы. Не горели скирды хлеба в полях, не прятались смерды в лесных чащобах, не брели на юг угоняемые в Орду вереницы пленных. Успело вырасти целое поколение детей, лишь понаслышке знающих об ужасах нашествия татарских ратей. Страна молила Господа, чтоб так продолжалось и далее…

Не только степную угрозу сумел отвести за годы своего великого Владимирского княжения Иван Калита! Не ждал народ вероломной напасти и от рязанцев, суздальцев, ярославцев и прочих братьев по славянской крови, живших на соседних землях. Князья их либо были союзны великому князю, либо боялись его, либо были просто не в силах противостоять растущей Москве. Многолетняя кровавая тяжба с сильной Тверью, начатая, казалось, безрассудно Юрием Даниловичем Московским, была грамотно и хладнокровно закончена его братом Иваном. Да, ценою грехопадения и большой крови, но что это значило в те времена, если критерием всех деяний было народное «Наш осилел!». Кровь была на руках Юрия, ложью и наветами настоявшего на казни Михаила Тверского великим ханом Узбеком. Многие тысячи серебряных гривен московской казны отвез Калита в Сарай, добиваясь (и добившись!) того же для детей Михаила – великих князей Дмитрия и Александра. Сын Александра, Федор, упокоился рядом с отцом! Пятьдесят тысяч ордынцев в союзе с русскими, ведомые Иваном I, «сотворили Тверскую землю пусту…». Московский князь сделал все для того, чтобы его родное княжество смогло окрепнуть и изготовиться для великого прыжка в будущее, которое позже назовут Россией!

Для Ивана, сына Федорова, что перебрался вместе с женою Аленой, дочерью от первой жены, Глашей, и племянником Андреем после гибели Дмитрия Грозные Очи из-под Твери на приокские просторы и вступил в дружину боярина Василия Вельяминова, годы протекли, как вода сквозь пальцы. Неподалеку от села Митин Починок, что на Москве-реке рядом с ее устьем, на солнечном взгорке выкупил землю. Митинские мужики споро поставили ему пятистенную избу с тесаной крышей и печью по-белому. С Федорчуковой рати (карательного татарского набега на Тверь, позорившего и другие приволжские княжества) привел десяток полоненных смердов и посадил их на свою землю. Теперь и посевы, и скотина, и налаженная рыбная ловля были под надежным присмотром. Митинский староста начал кланяться и величать уважительно «Федорович». Алена родила мужу четверых, однако вот только первенец, Федор, смог пройти через детские болезни и выправиться в здорового шумного парня. Но если Андрей страстно желал пойти по стопам дяди и стать воем в доброй дружине, то Федора больше манила хозяйская стезя.

Отец Ивана упокоился на родном деревенском погосте под Тверью через четыре года после расставания с сыном. Мать Андрея, Анна, умерла от легочной болезни, спасаясь в зимних лесах от татарского полона. Теперь бывшего тверича с родиною не связывало ничто.

Ратное счастье долгое время благоволило Ивану. Он благополучно ходил с московской ратью под Новгород, когда Иван Московский вознамерился обложить новогородцев повышенной данью, латая протори в своей изрядно опустевшей после визитов в Орду казне. Калита был мудрым воителем, стремившимся не пытать зыбкое ратное счастье в одной-единственной битве, а постоянным давлением вынуждать врага подчиниться своей воле. Оттого и пришлось Ивану Федорову обнажать свою видавшую виды саблю лишь в мелких стычках. А вот накануне 1339 года ему не повезло…

…Тверской князь Александр Михайлович по наветам Ивана Калиты был призван на ханский суд в Орду. Одновременно с ним в Сарай решил ехать союзный Твери Василий Давыдович Ярославский. Присутствие при дворе великого хана сразу двух противников было невыгодно, даже опасно Ивану Московскому, и дабы избежать ненужной при, он велел перенять ярославский поезд еще до Нижнего Новгорода. Иван был десятником в составе тех пятисот окольчуженных всадников, что устремились на Волгу. Они настигли ярославцев, сшибка была жаркая и кровавая. Василий сумел отбиться и на этот раз избежать московского полона. Иван же вернулся домой в санях: тяжелый шестопер ярославского воеводы пал в сече на правое плечо, сломав ключицу и изувечив сустав. Друзья утешали: радуйся, мол, что успел отвести удар от головы. Иван же от боли закусывал до крови губу и понимал, что ратной его службе пришел конец…

Спустя полгода он уже мог садиться на коня. Левая рука по-прежнему мастерски владела саблей и могла натягивать лук. А вот правая… поднималась лишь до плеча! Дальше никак не желала…

Он отправился ко двору Вельяминова, чтобы повестить о своем уходе. К тому времени между московскими боярами пролегла глубокая недружелюбная борозда: часть из них приняла сторону Василия – сына московского тысяцкого Протасия, другие же страстно желали видеть на этом почетном месте Андрея Хвоста, сына перешедшего в Москву рязанца Петра Босоволка.

Вельяминовский воевода, зная военную сметливость десятника, в упор спросил Ивана, будет ли тот до конца дней своих верен Вельяминовым. Услышав твердое «да», велел зайти на следующий день. И из уст самого Василия услышал выгодное предложение. Ивану поручалось возглавить поставки окской рыбы ко двору Вельяминовых. Это была его новая мирная служба. Но и ратной конец не настал: сын Калиты Симеон, в чьем уделе была Коломна, поручал коломенскому воеводе ставить дозоры на Окских бродах. Старшим же над ними своею грамотой он назначил сына Федорова…

Часть I
Око Москвы

Глава 1

В первые дни апреля морозило по-мартовски. Лед на Оке по-прежнему был покрыт толстым слоем снега. Резкий сиверко студил щеки, и волчий малахай был более чем кстати. Крепкий наст мог порезать коню бабки, Иван оставил его у дороги. Он ступил в кожаные ремни широких лыж и споро заскользил к ватаге рыбаков, извлекавших из-подо льда утренний улов.

Рыба еще не почувствовала талой водички и выходила гулять на час-два в сутки. Но и этого было достаточно, чтобы огрузить длинные сети, заставить сработать самодуры, донки, верши. Внушительная гора щук, судаков, окуней, сазанов, белорыбицы возвышалась на санях, которые рыбаки перетаскивали от одной майны к другой. Золотистые стерлядки собирались в отдельные корзины. Четырехпудовый осетр с ранами на шипастых боках от крючьев самодура еще ворочался на льду, щедро обагряя белое покрывало алой кровью. Двое, защитив руки толстыми кожаными рукавицами, извлекали из полыньи крепкую бечеву, на конце которой ходил явно немалый сом. Оживленный гам висел над рекой.

Заметив Ивана, рыбаки замолчали и почтительно нагнули головы. Один, новенький молодой парень, даже стащил с себя треух.

– Не дури! – окрикнул артельный староста. – Не велю на морозе головы обнажать. Фрол, оставь сеть, подь на час!

Крепкий мужик в зипуне поспешил исполнить приказание.

– Здрав буди, Иван Федорович!

– Здравствуй. Заканчиваете?

– Еще пара сетей в затоне осталась.

– В леднике много рыбы скопилось?

– Воза на три будет.

– А сколь копченой?

– Белорыбицы коробов двадцать.

– Надобно сегодня же в Москву поезд снарядить. Поведу я сам, по два мужика на воз.

Фрол понимающе кивнул:

– Всею Москвою поминать князя будут?

– Да. А через сорок дён князь Симеон свое поставление тоже гульбой отпраздновать хочет.

– Понятно дело, надо… Люб он народу. Как и батюшка.

Рыбак многозначительно глянул на старшего, и тот понял немой вопрос. Едва заметно улыбнувшись, достал из кошеля две татарские серебряные монеты:

– Как возы снарядишь, купи всей артели пенного, тоже помяните.

Иван перевел взор на вытащенного наконец сома и добавил:

– И того борова поделите меж собой, пусть женки уху жирную да пироги с сомятиной на Вербное сготовят. Соскучились, поди, по скоромной пище?

Фрол хитро улыбнулся в черную бороду:

– Грешны, Федорович, чего таиться. Евдоким две седмицы назад сохатого загнать по насту сумел, дак мы того… мясную уху на стане хлебаем. Кости под лед, чтоб батюшка не узрел, а мясцо вовнутрь… Ничё, замолим! Бог простит, а нам на морозе стылой работой с одной кашей в животе тяжко заниматься, сам понимашь. А тебе спасибо, парни довольны будут. Мы за тобою, Федорович, как за каменной стеной!

– Ладно, ладно, – перебил польщенный Иван. – К обеду возы должны быть готовы. Смотри, чтоб отъезжающие шибко не набрались!

– Прослежу, все трезвые будут. Мы лучше в сулейки нальем да на ночлеге князя помянем.

– Принеси пару стерлядок, Алене захвачу! Возы к моему дому подгонишь…

Дома были только сын и племянник. Алена еще в сумерках уехала в Городищи в храм отстоять утреннюю службу. Федор чистил скребницей Карьку, Андрей же занимался своей любимой забавой: метал стрелы в отстоящий от него за полсотни саженей, уже изрядно изщепленный столб. Услышав про отъезд в Москву, запросился, чтобы дядя взял его с собою.

– А дом на кого оставлю? За мужиками кто приглядит? Не на рать собираюсь, Андрюха, погоди пока. Надоест еще по Руси-матушке мотаться.

– Какая ж рать может быть, дядя? Который год все вокруг замирены. Отпусти ты меня в дружину, хоть в Коломну к Онуфрию, хоть перед самим Вельяминовым слово замолвь. Ты ведь в мои годы уже Михайле Святому служил, сам баял!

Иван серьезно глянул на Андрея. Парень созрел, верно! И в плечах широк, и в брони на коня легко садится, и искусство боя сабельного от дяди изрядно перенять успел. А уж лук и арбалет в его руках промаха никогда не знали! Правду баял парень, пора ему настала крылья расправлять!

– Ладно, Андрюха, замолвлю за тебя слово перед боярином, попрошу, чтоб в молодшую дружину Вельяминовы взяли. Только ты тогда гляди: род наш не позорь! Перед глазами самого князя появляться будешь!

Фрол долго не мешкал. Не успело солнце перевалить за полдень, как четыре упряжки стояли перед Ивановым подворьем. Мужики оборужились от волков и лихих людей, положив в возы рогатины и луки. Иван расцеловался со всеми своими, Алена троекратно перекрестила супруга и всех отъезжающих. Тронулись.

Солнце начинало заметно припекать. Ехали зимником, проложенным по льду Москвы-реки. Это был обычный транспортный путь для тех времен: густые леса и переметаемые вьюгами поля не давали возможности спрямлять дороги. Свежие кони шли рысью, бросая порою в лица кучеров ошметки сырого снега. Иван разрешил смердам слегка пригубить хмельного, и мужики полулежали улыбаясь, ловя лицами первый весенний загар.

– Где ночевать встанем, Федорыч? – обернулся с первых саней Фрол.

– Как думаешь – до Воскресенского дотянем?

– А то? Глянь, как идем!

– Тогда встанем там. Потом до Бронниц. Думаю, с тремя ночлегами Москвы достигнуть, коней будем прижеливать.

– Верно баешь, неча родимых загонять. Да и корма попридержать надо, дорогой овес к весне сделался…

Лиственные оголенные боры постепенно сменялись зелеными хвойными. К исходу четвертых суток слободы стали все чаще заменяться кондовыми селами. Уже в глубоких сумерках достигли московских посадов. Ворота Кремника были закрыты, пришлось располагаться на постоялом дворе.

Глава 2

Вельяминовский тиун начал принимать рыбу поздним утром, пообещав покормить коломенцев после разгрузки. Мужики принялись таскать в закрома рогожные мешки и берестяные короба, а Ивану велено было подняться в боярские покои. Василий принял его не мешкая.

– Ты ведь по-татарски свободно говоришь, я не ошибся? – сразу же поинтересовался он.

– Поболе года в Орде прожил молодым.

– То что надо! Готов князю службу великую сослужить? Он второй день такого человека ищет!

– Князю? Симеону Ивановичу?!

– Нешто у нас иной имеется? Трапезовал? Спустись в повалуши[1]1
  Повалуши – горница для приема гостей.


[Закрыть], перекуси, оденься в чистое и поедем к княжескому двору.

Князь Московский Симеон был в своей горнице не один. Вместе с ним находился ближний боярин Андрей Кобыла. Оба пристально глянули на нагнувшегося в земном поклоне Ивана, затем князь спросил по татарски:

– Откуда сам родом будешь?

– Из-под Твери.

– Почему теперь под Москвой ходишь?

– Служить надо сильному! – повторил Иван фразу своего покойного отца. Суровость сбежала с лица Симеона, он улыбнулся:

– И впрямь молвь татарскую разумеешь! Это хорошо. Поедешь с десятком кметей Андрея в Сарай под видом купца…

Он помедлил немного и продолжил:

– …Тверского! Так спокойнее будет. Прочие друг друга в лицо давно знают, а в Твери после Федорчуковой рати все только-только зарождаться по-новой начинает. И купцы новые с тех мест в Сарае большого удивления не вызовут.

– Я должен буду торговать? Прости, княже, в разор войти могу, не обвычен я этому делу! Всю жизнь только саблей служил и Михайле Тверскому, и батюшке твоему.

– У тебя будет лишь личина купца, Иван. Чтобы впросак не попал с товаром, будет рядом с тобою сметливый человек. Твое же дело – вызнавать все, мне полезным быть мочное. Кили-чеем[2]2
  Кили-чей – так называли на Руси тех времен послов.


[Закрыть] моим, но тайным! Понимаешь?

Иван глубоко вздохнул. Он мысленно увидел себя вновь в громадном пыльном городе на Волге, где побывал однажды, будучи нукером Торгула. Теперь ему предлагалось поселиться там надолго…

Тень, набежавшая на лицо слуги, не осталась без внимания. Андрей Кобыла усмехнулся:

– Что, трусишь? У бывшей боярышни кашинской под подолом проще живется?! Похоже, князь, ошиблись мы в нем, не тот нам человек нужен!

Обида от насмешки ударила в голову. Правая рука невольно дернулась к тому месту, где обычно висела сабля. Тотчас же Иван получил ощутимого тумака от сзади стоящего Василия:

– Не забывай, пред кем стоишь, холоп!

Улыбка сползла с Андреева лица:

– Княже, может, его к Топтыгину свести? Пусть тот маненько спесь у дурака поубавит?!

Симеон все это время молча наблюдал за Иваном. Наконец подал голос:

– Ну, ответствуй! Возьмешься или нет?

– В Орду поеду, служить буду верно! На кресте могу поклясться. И в клеть к медведю войду без робости, коли кинжал дашь! Привычное дело… Что прикажешь, княже, то и сделаю!

– Хорош гусь! – неожиданно улыбнулся Андрей. – Думаю, подойдет, княже?

– Подойдет! Забирай его, далее перебаете с глазу на глаз. Подберите товар, дайте серебра и рухляди[3]3
  Рухлядь – ценные меха.


[Закрыть] для подарков в Сарае, познакомь с парнями, что под него поступают и… с богом! К концу седмицы пусть выступают.

Боярин Андрей и Иван спустились в княжескую повалушу. Холоп принес два ковша и плоскую сулею хмельного меда, разлил его. Выпили.

– Москве давно пора постоянного кили-чея при своем дворе ордынском иметь. Надежного, верного! В будущем сына своего на этом месте зрю. Пока же вас будет несколько таких, как ты: глаза и уши княжеские! Знать тебе никого из них не надобно, запомни лишь одно. В случае нужды крайней или новости срочной и важной найдешь при Сараевской епархии игумена Иоанна, скажешь ему два тайных слова «Симеон, Москва» и выложишь нужду свою. Это тебе лишь на крайний случай, запомни! Далее он нас голубиной почтой повестит. Ты же будь готов ее гоньбою конской с верными людьми поддержать. Как половодье сойдет, мы сами в Орду тронемся. Потому гнать вдоль рек: Волги, Оки, Москвы. Но это лишь в крайнем разе! Коли все спокойно будет, мы тебя сами найдем.

– Что я должен там узнать?

– Все, что возможно про князя нашего и иных, про намерения хана, беглербека, прочих визирей. Сейчас, после смерти князя Ивана, почитай, все князья русские в Орду устремятся за ханской милостью! Нам надобно знать, благоволит ли Узбек кому кроме князя нашего? Особенно Симеона Ивановича интересует здоровье самого хана, бают, и его хворости последнее время одолевают знатно. Как между собою сыны Узбековы, Тинибек и Хизра, ладят, нет ли свары меж ними? Крепко ли сына его, Джанибека, положение, не грозит ли резня при смене власти. Джанибек Симеону вельми дружен. Узбек князю Ивану благоволил. Если все гладко пойдет, должен будет ярлык Владимирский сыну его передать, я думаю. Если гладко пойдет…

Андрей замолк, потом продолжил:

– За свой торговый талан не беспокойся, мой холоп Архип тебе верной подмогой будет. Какой товар подобрать: скань дорогую, сукна?

– Лучше б оружие, боярин! Это единственное, в чем я и сам неплохо разбираюсь, доведись за прилавком торг вести.

Боярин надолго задумался, затем повернул лицо к Ивану:

– Быть посему! Парней своих дам добрых, вои надежные. Сеча для них не внове. Слушаться тебя будут беспрекословно, но и ты зря головами их не рискуй.

– Дозволь слово молвить, боярин?!

– Говори.

– Племянник мой, Андрей, давно в дружину просится. Хотел о том Вельяминова прошать, может, к себе возьмешь?

– Сколь лет?

– Двадцатый год пошел. Парень крепкий, с мечом, секирой и луком весьма дружен!

Андрей задумался.

– А бери-ка ты парня с собою! – наконец решил он. – Пусть там, на виду у моих, и оботрется. Достоин будет – по возвращении приму к себе. Пока ж под твоей рукой погуляет. Ну, Иван Федоров, давай за успех твой выпьем да пошли ко мне на двор с людьми знакомиться. Князь мешкать не велел, сам слышал.

Глава 3

Весна все сильнее вступала в свои права. Ночные заморозки еще подмораживали землю, одевая первые лужи ледком. Но уже после полудня высоко поднимающееся солнце заставляло снимать малахаи и зипуны, оставляя дюжих мужиков в овчинных душегрейках. До Коломны отряд добрался еще рекою, начиная движение рано утром и вставая на ночлег задолго до времени ужина. Далее решено было правиться левым берегом Оки до Лопасни и двигаться на юг Ордынкой.

В Коломне на дворе воеводы сделали четырехдневный привал. Лошадям требовался отдых, груз с саней перекладывали на возы. Иван доверил хозяйские работы Архипу, знакомому уже с ездой по длинному тракту к волоку между Доном и Волгой. Сам же отъехал домой попрощаться с Аленой и Федором, забрать с собою Андрея, ратную справу и серебряную пайцзу с соколом, оставшуюся ценным подарком от хана Торгула и не раз уже выручавшую своего нового хозяина.

Нужно ли говорить, что племянник был несказанно рад давно желаемой перемене в своей жизни. Он тщательно осмотрел смазанные барсучьим жиром бронь, саблю, шелом. Заполнил до отказа колчан длинными стрелами, приготовил запасную тетиву для лука. Алена наблюдала за Андреем, ставшим для нее родным сыном, с тихою слезою в уголке глаз. Федор же был по-мальчишески оживлен, носясь по двору и суя нос во все переметные сумы.

– Сходите в храм перед дорогой, – напомнила жена мужу. – Помолитесь Николаю Мирликийскому, он заступа для всех, по суху странствующих. Отец Аввакум вам короткую службу отслужит. Не забудешь?

– Не забуду, донюшка моя! Присматривай тут за хозяйством, я боярину пообещал, что за ловлями твой пригляд будет. Фрол подможет.

Поцелуй сухих губ и двоеперстное наложение креста на отбывающих. Выехали одвуконь, намереваясь в городе переложить весь груз на телегу.

В Коломне, познакомившись с новым ратным товарищем, Архип долго всматривался в черты лица Андрея, а затем неожиданно огорошил обоих Федоровых:

– Не знал бы отца, спросил бы у тебя, паря: пошто рядился давече в татарское? Откуда с нехристями знаком близко?

– Не понял? – округлил глаза Иван.

Архип подозвал рослого дружинника Никодима и спросил, указывая на Андрея:

– Помнишь молодого татарина, чьи нукеры давеча с нами у Кремника едва не задрались? Похож?

Никодим также внимательно оглядел племянника старшого:

– Один в один, ей-ей! Платье смени ему – вылитый князек будет!

Будто холодная игла вошла в сердце Ивана. Словно потеряв голос, он тихо спросил:

– Похож, баете? Богато одет был?

– Я ж говорю: князек какой-то либо нойон. Шапка соболем оторочена, ножны посеребрены, сапоги из красной бухарской кожи. Аргамак дорогой, сбруя тоже дорогая.

– Из-за чего ссора вышла?

– Они с подворья ордынского выезжали толпой. Всю дорогу переняли, нас к забору теснить начали. Ну а мы не свернули…

– И что далее?

– Едва до сшибки не дошло. Князек ихний завизжал на нас, нукеры сабли выхватили.

Кабы не поручение князево и наказ боярина Андрея береженым тебя до Сарая доставить, быть бы крови. А так… пропустили мы их, позор приняли…

– Дубина стоеросовая! Какой позор?! Тут тебе не Москва, тут в городе и окрест татар не менее, чем русичей будет, понял? Окраина здесь земли Московской, разного люда полно. Булгары, вон, весь гончарный ряд под себя взяли. Ордынцев по всему княжеству удельному не одна тыща расселилась. Кто под великого князя перешел, а кто Узбеку верно служит! Князек, баете?.. А ну, Никодим, поехали! Покажешь, где вы с ними повздорили. Остальным пока на дворе быть и за ворота ни шагу!

Андрей не удержался и тронул украдкой Ивана за локоть:

– Неужто это мой брат, про которого ты мне еще в детстве баял? Тот, кого ты выкрасть со мной не смог, кто у женки Амылеевой так и остался?

– Все может быть, Андрюха! Оттого и сидеть тебе тише воды, ниже травы и на улицы не высовываться. Пока сам не узрю, ничего ответить не могу.

Подумав, новоявленный купец вытащил из сумы двадцатку куниц и вместе с дружинником отправился в сторону Кремника.

Ордынский двор располагался в посаде подле самых почерневших дубовых стен Коломенской крепости. За ворота Иван въехал один, повелев Никодиму ожидать в ближайшем кабаке. Он раскинул меха широким веером, приглашающе оглядывая проходящих и проезжавших мимо. Татары останавливались, цокали языком, приценивались. Но то все были простые нукеры, не имевшие или не желавшие расставаться с гривнами, которые просил за товар русский купец.

Наконец Иван увидел того, ради кого он и затеял это рискованное торжище. Да, свои не ошиблись, это явно был кровный брат Андрея. Те же, до боли знакомые, черты лица, тот же взгляд серо-зеленых глаз, их, федоровская, форма носа. Даже голос был похож на Андреев, когда татарин спросил цену. Купец ответил по-татарски.

– Ты знаешь наш язык? – удивился молодой всадник. – Откуда?

– Я много торговал и в Орде, и в Кипчакии, и даже в великом Хорезме. Сейчас вот тоже еду в Сарай, везу рухлядь Закамскую и оружие свейское. Гривны нужны, чтобы охрану нанять до конца пути. Как тебя величать, князь?

Улыбка тронула губы татарина.

– Я нойон Кадан, тысячник хана Джанибека, третьего сына моего великого хана.

– Счастливы должны быть твои родители, вырастившие такого багатура!

Улыбка сошла с лица Кадана.

– Моего отца, Амылей-бека, подло убили русичи. Князья из Твери. Я на сабле поклялся до конца дней мстить этому роду. Вот этим клинком я сам разделил на части молодого княжича Федора, когда его поставили рано утром рядом с отцом, князем тверским Александром!

Последние сомнения отпали: перед ним был брат-близнец Андрея. В жилах этого нойона текла их, федоровская, кровь! О, Боже, как же порою вершатся людские судьбы!

– Возьми, князь, эти меха за полцены! – предложил вдруг Иван. – Оставишь себе как память, что не все русичи способны на подлость. Добрые меха, много лет тебе прослужат!

Кадан слез с коня, взял в руки связку, встряхнул ее, продул несколько шкурок вдоль ости.

– За два сома[4]4
  Сом – татарская весовая гривна, содержавшая 185—203 г чистого серебра.


[Закрыть] отдашь? – с ноткой неуверенности произнес он.

– Бери!

Обмен состоялся. Довольный нойон повез покупку домой, а Иван тронул коня за ворота. О своем открытии он не повестил никому, кроме Андрея. Племяннику было запрещено под любым предлогом покидать ограду воеводского двора.

Выезжать решили ранним утром, когда город и большинство его обитателей еще будут спать сладким сном. Воевода пообещал приказать страже, чтобы те отворили ворота по первому требованию княжих слуг. После обеда все москвичи, за исключением Андрея, отправились верхом в Городищенскую церковь. Отец Аввакум согласился благословить их короткой службой. Белокаменный храм был пуст, эхо молитв игумена многократно отражалось от сводов. Подавленные величием каменного здания, ратники стояли лицом к алтарной стене и истово молились. Потом перешли под благословение. Покинув прохладу храма, вышли на мощенную плитами предвратную площадку. Архип не удержался и поинтересовался, указывая на один из настенных барельефов:

– Поясни, отче, что сие за зверь дивный есть? Никогда о таком не слыхивал!

На большой прямоугольной доске резцом резчика было изображено чудовище с львиным туловищем, головою петуха, толстым языком и змеиным хвостом[5]5
  Найдено при раскопках Городищенского храма в наше время.


[Закрыть].

– Сие есть Василиск, обитающий далеко на Востоке.

– А эти тоже оттуда? Впервой вижу, чтоб сразу два хвоста у одной животины росли. И рога дивно большие… [6]6
  Внешность мамонта была знакома резчикам по камню XIII—XIV веков. Так, над входом в Юрьев-Польский храм, возведенный перед самым Батыевым нашествием, были закреплены два барельефа с изображением этих животных. Один из них сохранился до наших дней.


[Закрыть]

– Это индрики, звери, обитавшие и в наших местах задолго до пришествия на Землю Спасителя. Ростом оные были две сажени, кости их до сих дней из песчаных обрывов Оки-матушки порой вымывает.

Архип недоверчиво улыбнулся, перекрестился и поспешил вслед уже тронувшим коней спутникам.

Ранним утром скрип окованных листовым железом дубовых крепостных ворот проводил десяток русичей в дальнюю дорогу на юг…