Текст книги "Агония небес. На исходе дней"

Алексей Золотухин
Агония небес. На исходе дней

BIC FA BISAC FIC000000

© Золотухин А. В., текст, 2016

Введение
Таинственный дневник

В тот день я проснулся затемно, с плохим предчувствием. Впрочем, в последнее время это случалось довольно часто. Жизнь и раньше-то шла не так, как хотелось, а с некоторых пор и вовсе катилась под откос. Бизнес трещал по швам, личная жизнь, мягко говоря, не ладилась. Мои же тщетные попытки что-то исправить лишь усугубляли ситуацию…

Разбудивший меня предрассветный телефонный звонок едва ли сулил что-то хорошее, но я все-таки снял трубку, поскольку был уверен: неприятностям нужно смотреть в лицо, а не бежать от них.

Как я и предполагал, новость была плохой. Звонивший сообщил, что у него печальное известие из Воронежа, и я первым делом подумал, что умерла бабушка по отцовской линии. Ей было уже за девяносто, и смерть, увы, стала бы вполне ожидаемой. Однако весть оказалась иной. Мне сказали, что вчера умер мой отец.

Несколько минут я сидел неподвижно на кровати, пытаясь принять данный факт, но услышанное не укладывалось в голове. Бабушке суждено было пережить своего сына… Конечно, заснуть я больше не смог и еще долго размышлял, как это ужасно: терять детей. А едва рассвело, стал собираться в Воронеж.

Мне хотелось успеть на похороны, поэтому пришлось бросить все дела и срочно выехать. Честно говоря, я уже давно подумывал о том, чтобы ненадолго оставить город и отвлечься от навалившихся проблем. Правда, мечтая о поездке, я и предположить не мог, что мечта сбудется при столь трагичных обстоятельствах. Не зря говорят: «Бойтесь своих желаний». Видимо, те, кто берутся за их исполнение, не очень-то нас любят.

Хоть от Владимира до Воронежа и не очень далеко, все как-то не складывалось. То машину мою во дворе прижал сосед своей развалюхой, не оставив мне никакой возможности выехать. То гаишники тормознули, когда я обогнал фуру. Выяснилось, что пока я ее обгонял, прерывистая линия превратилась в сплошную. Судя по выражению лиц стражей порядка, они были моему проступку несказанно рады. Особое удовлетворение они испытали, получив наличные в обход выписки официального штрафа. Уже на подъезде к городу я умудрился еще и пробить колесо и развлекся тем, что менял его на запаску.

До места добрался только поздно вечером и понял, что все-таки опоздал. Мой дядя не хотел долго ждать и похоронил отца уже на следующее утро после смерти. Поминок как таковых не было. В последние годы отец почти ни с кем не дружил. С родственниками, кроме собственной матери, он не общался. Даже с родным братом был в ссоре неизвестно с каких времен. Что касается меня, единственного сына, то я виделся с отцом не чаще, чем раз в пять лет. Даже на мою свадьбу он приехать не соизволил, сославшись на то, что поранил палец на руке, когда нырял с аквалангом в море.

В моей жизни он всегда появлялся неожиданно и как ни в чем не бывало начинал рассказывать о том, как интересно живет, путешествуя по миру в поисках диковинок прошлого. Однако мне он не казался героем типа Индианы Джонса. Скорее, представлялся безот ветственным, самовлюбленным эгоистом, который бросил семью ради безделья и приключений.

Нет, я никогда не испытывал к нему ненависти. Просто хотел стать его полной противоположностью – человеком, для которого семья занимала бы в жизни главное место. Для этого я приложил все свои усилия, но судьба, словно в насмешку, пустила на семейном фронте все под откос.

Бабушка встретила меня в слезах и все время причитала, какой ее сын был глупый и как хорошо, что я на него совсем не похож. Она рассказала, что у отца в баре за очередной кружкой пива случился инсульт, и он, падая, ударился виском об угол стола и умер. Однако вполне возможно, что его ударили чем-то по голове. Вроде бы в последнее время он чего-то или кого-то боялся. Но теперь уже ничего не докажешь.

Стемнело, пора было ложиться спать. Бабушка предложила мне перед сном поужинать.

В доме было невероятно грязно. Отец, живший здесь в последние годы, похоже, не ударял и пальцем о палец, предпочитая алкоголь любым делам. Со слов бабушки я знал, что ее непутевый сын уходил каждое утро, а возвращался под вечер, хотя давно нигде не работал. Приходил он обычно навеселе, включал телевизор, доставал бутылку водки и трехлитровую банку вишневого компота и так, в одиночестве, смотря все подряд на единственном работающем канале телевизора, пил, после чего ложился спать.

Домашними делами бабушке приходилось заниматься без его помощи. Но она была слаба, да и видела плохо, и толком навести порядок не могла.

Опасаясь отравиться или подхватить какую-нибудь инфекцию, от еды я скромно отказался, сославшись на то, что недавно поел.

Я передал бабушке гостинцы, что купил по пути, и она удалилась с ними на кухню.

Я бы с удовольствием отказался не только от ужина, но и от ночевки в этом пропахшем плесенью и пылью месте. Но я не мог оставить бабушку одну в таком состоянии и уехать в гостиницу.

По воле обстоятельств мне пришлось провести ночь в комнате отца. Войдя в тесное помещение с низким потолком, я поразился, насколько там все было убого. Мебели почти не было. Отец обходился старой пружинной кроватью, покосившимся шкафом и маленьким самодельным столиком.

В моей памяти это место выглядело более привлекательным. В детстве я был здесь лишь однажды и спал на этой же самой кровати, но тогда ее покрывали перины и пышные пуховые подушки, в которых я просто тонул. Теперь здесь все было отсыревшим, выцветшим, старым. Ни диковинных находок, ни фотоальбомов из дальних странствий. Бабушка рассказала, что отец лишился почти всех своих вещей, когда пару лет назад очередная подруга, у которой он жил, выставила его на улицу. Я же, глядя на старый хлам, вообще начинал сильно сомневаться в том, что отцовские рассказы про путешествия были правдой.

Единственное, что осталось от него в наследство, – участок земли на окраине Владимира, где еще до развода с моей матерью он собирался строить дом, чтобы жить там всей семьей. Правда, этим планам, как и многим другим в его жизни, так и не суждено было воплотиться в дела. Я сомневался в том, стоит ли мне забивать голову этим клочком земли. Кто знал, какие долги числились за отцом, и не пришлось бы мне их выплачивать после вступления в наследство.

Тем не менее бумаги на землю я все-таки взял, подумав, что решение приму позже, когда съезжу на место и увижу участок своими глазами. Главное, чтобы мой дядя не опередил меня и не присвоил наследство себе. И хотя я никогда не видел отцовского брата, почему-то представлял его отнюдь не добрым самаритянином.

Удивительно, но из всего барахла, валявшегося в комнате отца, мне даже нечего было взять на память о нем.

Старые книги, не сданные в библиотеку, наверное, еще со школьных времен. Полуразобранный радиоприемник. Моя фотография, приколотая булавкой к пожелтелым обоям. Я помню, что давным-давно посылал ее бабушке. Написанное корявым почерком письмо от отцовской подруги с отпечатком коричневой помады в виде поцелуя. Телефонная книжка с неизвестными мне именами, на последних страницах которой обнаружилась пара стихов о море и горах, а также любовное послание какой-то Вере. Стихи были абсолютно бездарными, с очень слабой, почти отсутствующей рифмой. Мне стало горько из-за того, что отец впустую растратил жизнь и ничего после себя не оставил.

Перерыв все, я добрался до шкафа с одеждой. Но и там был лишь мусор и старая, никому не нужная, одежда: белый плащ с желтым пятном на рукаве, пиджак с засаленными манжетами, пара весьма заношенных брюк, несколько изношенных сорочек. В углу лежала потертая обувная коробка. Наверное, ради того, чтобы убедиться, что просмотрел все, я открыл ее, ожидая увидеть пару стоптанных туфель. Однако там лежала перемотанная бечевкой картонная папка.

Развязав бечевку и открыв папку, я извлек несколько листов бумаги с выцветшими печатями, пожелтевшую от времени фотографию и достаточно объемистую общую тетрадь. Бумаги с печатями оказались документами о моем усыновлении. Для меня не стал откровением факт их существования. Я прекрасно помнил, как в четвертом классе меня забрали из детского дома и как радость переполняла меня в тот день. Со сверстниками в школе-интернате я не особо ладил, по ночам в общей палате вечно случались драки, впрочем, и днем стычки не прекращались. Учителя и воспитатели были людьми жесткими, словно до этого работали в тюрьме. Друзей там у меня было мало, да и времени на обычные детские игры и отдых нам почти не давали.

Отложив документы, я взял в руки фотографию, на которой увидел своих приемных родителей. Они были еще вместе и счастливо обнимали друг друга на фоне древних величественных руин где-то в горах. Отец был крепко сложен, почти плейбой, загорелый, еще без темных мешков под глазами от периодических запоев и без пивного брюха, которое он нажил в последние годы. Мать словно сошла с обложки глянцевого журнала, в игриво расстегнутой блузке и без православного крестика, что носила все время, сколько я ее помнил. Такими, как на этой фотографии, я их никогда не видел. На моей памяти родители постоянно ссорились и практически сразу после моего усыновления развелись. Когда отец меня изредка навещал, они почти не разговаривали друг с другом.

На этой фотографии отец был очень похож на меня. Отметив это, я немного удивился, ведь родными мы не были. Впрочем, я решил, что сходство хоть и казалось достаточно сильным, было все-таки случайным.

Убрав фотографию и открыв тетрадь, я увидел пожелтевшие от времени страницы, исписанные мелким почерком. Судя по отметкам времени и места, это был чей-то личный дневник. Что-то в этих записях меня смутило, и я начал их листать. Вскоре я с удивлением понял, что именно заставило меня насторожиться. В тетради были вовсе не записи моего отца. Почерк был знакомым, но точно не его. Чей именно?

Не будучи до конца уверенным в своем предположении, я взял со стола карандаш и написал на обрывке какого-то листа слово «возможно», так как именно с него и начинались записи в дневнике.

Вне всяких сомнений, почерк был мой.

Это было очень странно, ведь я точно знал, что никогда не вел подобного дневника. Весьма озадаченный этим открытием, я решил найти разгадку неожиданной тайны в самих записях.

Присев на кровать, я начал читать дневник.

«Возможно, мой рассказ покажется нескладным и сбивчивым, но я напишу все, как мне запомнилось с момента пробуждения…»

Пролог
«Сумерки сознания»

Время неизвестно

Место нахождения неизвестно

…Похоже, для меня в небытии прошла целая вечность…

Блуждая в своих странных, тревожных виденьях, я неожиданно понял, что настоящая опасность была не в пугающих тенях, преследовавших меня по пятам, а в том, что я спал.

Продолжая спать, я упускал свой единственный шанс на спасение. Прямо во сне я всеми фибрами души ощутил, что должен немедля проснуться. Откуда взялась эта уверенность? Так мне сказал мой внутренний голос. Возможно, именно такими бывают подсказки подсознания: тихо, но властно мне было приказано проснуться.

Поверив голосу, я попытался вырваться из снившегося мне кошмара, но это оказалось непросто. Тем не менее, спустя некоторое время, мощная волна пробуждения, подчинившись моей воле, вытолкнула меня на своем гребне в реальность.

Я проснулся.

Вокруг стояла непроглядная тьма. Своего тела я не ощущал, никакие звуки не касались моего слуха, а запахи – обоняния.

Память была девственно чиста, не оставляя и намека на то, кто я, где нахожусь и как сюда попал. Отсутствие воспоминаний было столь мучительным, как недостаток воздуха для утопающего.

После долгих попыток воссоздать хоть какие-то факты или события из прошлого, в глубине моего сознания, наконец, забрезжила смутная картина. Виденье постоянно расплывалось и ускользало, и я не был до конца уверен, что оно отражает то, что действительно со мною случилось.

В этом воспоминании на меня медленно надвигалась громада поезда. Пронзительный и мучительно долгий скрежет тормозов, переходящий в свист и режущий слух, а затем удар.

И больше ничего, только плотный, тягучий туман вместо воспоминаний.

Я начал судорожно перебирать варианты объяснения происходящего. Возможно, я так и не проснулся, и один мой кошмар просто сменился другим. Или же я действительно попал под поезд и каким-то чудом избежал смерти, но утратил способность чувствовать. В качестве одного из вероятных вариантов рассматривал я и то, что все-таки погиб и теперь ждал своей участи в «чистилище». Впрочем, если никакого рая и ада не существует, я мог находиться, после своей смерти, где-то в нигде…

Напоследок мне пришла идея, что я все еще жив, но меня похоронили заживо. Очевидно, эта версия появилась в момент, когда я начал ощущать легкий холодок. Это значило, что чувства все же не были утрачены и постепенно возвращались.

Ни один из вариантов, пришедших на ум, меня категорически не устраивал. Собрав волю в кулак, я попытался пошевелиться. Мне удалось немного повернуть голову, и я впервые с момента своего пробуждения хоть чему-то обрадовался. Я по-прежнему мог двигаться! Правда, расплата последовала немедленно: сотни ледяных игл безжалостно вонзились в онемевшую шею. Неприятные ощущения вынудили меня резко дернуться, и боль волной покатилась по всему телу. В довершение всего голень свело острой мучительной судорогой. Вскрикнув от неожиданности, я инстинктивно свернулся в позу эмбриона и схватился за пронзенную спазмом ногу. С силой вонзив ноготь в предательски болевшую мышцу, я попытался избавиться от судороги.

От резких движений покрывало соскользнуло с моего тела, и даже через закрытые веки окатило таким ослепляющим светом, что перед глазами поплыли разноцветные пятна. Быстро отвернувшись от его источника, я дождался, пока пятна погасли, и попробовал открыть глаза.

Однако что-то прочно склеивало мои веки. Приложив серьезное усилие, дрожащими от слабости руками и все еще непослушными пальцами я медленно раскрыл их, не щадя своих ресниц.

Яркий свет, словно пламенем, обжег глаза, и я зажмурился. Вдоволь налюбовавшись разноцветным калейдоскопом солнечных зайчиков, я прикрыл ладонями глаза и повторил свой эксперимент.

В этот раз я вел себя осторожнее: прищурился, постепенно отвел руки от глаз и наконец разглядел источник слепящего света. Всему виной были яркие лампы, висевшие надо мной. Это были хирургические лампы. А я абсолютно голый лежал на операционном столе в их свете.

Мое тело покрывали бурые пятна запекшейся крови. Кровь была повсюду, она даже просочилась сквозь кем-то наброшенное на меня поверх простыни покрывало.

Однако, несмотря на такое обилие кровавых следов, никаких ран или швов я на себе не обнаружил. Видимо, кровь была не моей. Но никакой версии относительно того, откуда она взялась, у меня так и не появилось. Не окатили же меня кровью из ведра для создания спецэффекта, как в американском боевике.

Были и другие детали, которые меня насторожили. Казалось, в операционной я находился совсем один. Хирурги в масках не суетились вокруг, и медсестер тоже не было видно. Кроме того, само помещение, насколько я мог разглядеть, было весьма грязным, словно это не обычная отечественная больница, а заграничная криминальная клиника по извлечению органов на продажу.

На подвесном потолке и стенах комнаты виднелись многочисленные пятна. Выглядели они так, будто в операционной щедро расплескали концентрированную серную кислоту, которая прожигала поверхность всюду, куда попадала. Многие предметы интерьера утратили полностью или частично свой первоначальный цвет, как изображения на выцветшей под солнцем фотографии. Висевший на стене круглый циферблат часов оплавился и деформировался, стекло волнистой пленкой висело под корпусом, и я невольно вспомнил картину Сальвадора Дали. Стоявший под часами передвижной столик с монитором, какими-то датчиками и медицинским инвентарем обуглился, словно после пожара. Оплавленные провода опутывали его, как лианы в диких джунглях. У стоявшей рядом с операционным столом металлической тележки с хирургическими инструментами были выломаны целые куски. Выглядела она так, как будто огромное изголодавшееся существо жадно обкусало ее.

Впрочем, странности не ограничивались внешним видом операционной. Новым открытием стало то, что боль, мучившая меня после пробуждения, прошла без следа. Я чувствовал себя совершенно здоровым. В связи с этим возник вполне резонный вопрос: что же, собственно, я здесь делал? Не позагорать же под хирургическим светильником прилег…

Не найдя ответа и на этот вопрос, я решил как следует осмотреть помещение и приподнялся на локтях. К своему ужасу я понял, почему не было видно медицинских работников – никого из них не осталось в живых. Врачи и медсестры лежали на полу вокруг хирургического стола в самых немыслимых позах.

Трудно было поверить, что все это реально. Похоже, я снова видел кошмар. Но теперь уже, очевидно, наяву. От страха у меня перехватило дыхание. Я буквально остолбенел, не в силах ничего предпринять или даже просто сдвинуться с места.

Прошла минута или две, прежде чем я заставил себя продолжить изучение операционной. Специфического запаха не ощущалось, стало быть, врачи умерли не так давно. Но что их убило? Это было абсолютно непонятно. Может, я пробыл некоторое время в коме и случайно проспал конец света в виде экзотической пандемии? Версия была, конечно, безумной. Впрочем, что еще могло прийти на ум при виде открывшейся картины. Превозмогая страх и рвотные позывы, я решил осмотреть трупы, чтобы понять, что здесь случилось.

Вид у медиков был прескверный. Их лица, точнее то, что от них осталось, были полны дикого ужаса и нестерпимой боли. На некоторых не хватало фрагментов кожи, на других исчезли, словно растворились, мышцы. Были и полностью сохранившиеся, при взгляде на которые возникло ощущение, что жизнь из них просто вытекла.

Хуже всего пришлось хирургу. На месте его глаз зияли две обугленные дыры. Такое же жуткое отверстие осталось и на месте носа. Кожа стала серой, как пепел, и местами потрескалась. Халат был залит кровью и чем-то еще желтовато-зеленым. Месиво костей и тканей, видневшееся из-под разорванного халата, даже смутно не напоминало человеческое тело – скорее, солому, которой набивают огородное чучело. Одна рука врача мертвой хваткой сжимала скальпель. Со скальпеля, припекшееся кровью, свисало нечто, нитеобразное и мерзкое, зеленого цвета. На месте второй руки остался лишь пустой рукав белого халата, из которого высыпалась горстка серого пепла, словно кисть истлела от какого-то внутреннего жара.

От увиденного в голову полезли невеселые мысли. Вдруг подобное творится не только здесь, но и за пределами операционной? Что ждет меня там, снаружи? Улицы, заваленные трупами? Зомби с мутантами? Обезумевшие люди? Или что еще похуже, чего не придумал даже Голливуд?

Или, возможно, я сам каким-то образом убил врачей, и сюда вот-вот ворвется до зубов вооруженный спецназ и арестует меня?

Последнее предположение перевесило чашу весов между страхом, подсказывавшим, что надо затаиться, и желанием выжить, диктовавшим необходимость действовать. Видимо, пришло время убираться прочь из этого жуткого места.

Конечно, я не верил, что мог совершить убийство, хоть и ничего не помнил о своем прошлом. Но, с другой стороны, объяснять представителям закона, что я, единственный выживший, делал в комнате с кучей мертвецов, тоже не хотелось.

Медленно спустив босые ноги с операционного стола, я осторожно встал. Чтобы удержать равновесие и не рухнуть от слабости, мне пришлось опереться на стол и перевести дыхание.

Голова немного кружилась и побаливала. Ноги и руки слегка покалывало, и они казались ватными. Однако в целом я был в состоянии двигаться. Правда, незаметно покинуть больницу, будучи абсолютно голым, было несколько проблематично.

Кое-как преодолев страх и отвращение, я подошел к одному из более-менее сохранившихся трупов. Брезгливо расстегнул трясущимися пальцами пуговицы на его хирургическом халате и стянул с мертвого врача одежду. Одевшись, я позаимствовал ботинки у другого врача, носившего обувь моего размера.

Теперь я был готов покинуть этот склеп.

Все еще нерешительно, крадучись словно кошка, охотящаяся за мышью, я пошел к двери. По пути мой взгляд упал на стальной лоток, стоявший между хирургических инструментов на одном из передвижных металлических столиков. Он был полон таких же нитевидных субстанций, какие я заметил раньше на скальпеле хирурга, похожих на водоросли или на клубок тонких ленточных червей. Вдобавок ко всему, эта мерзость была пропитана кровью и какой-то серой слизью. Их вид был отвратителен, меня снова начало подташнивать, и я невольно остановился. Резко отвернувшись, чтобы сдержать рвотный позыв, я посмотрел в сторону выхода из операционной и двинулся в этом направлении.

Дверь в коридор была распахнута настежь. Подойдя к ней, я ненадолго остановился. В голове проносились, сменяя друг друга, картины того, что могло ждать меня за пределами хирургической комнаты. Вскоре я понял, что теряю время, потому как пользы в кошмарных образах, всплывавших откуда-то из глубин моего подсознания, не было никакой. Не обращая на них внимания, я двинулся дальше, не забыв прихватить на случай самообороны скальпель.

Людей в коридоре не было. Точнее, живых людей.

Первым, что я увидел, оказалось тело мертвого врача у дверей. Похоже, он пытался сбежать из операционной, но не успел. Растянувшись на полу в паре метров от меня, доктор лежал лицом вниз, вытянув руку вперед, словно перед смертью пытался ползти. Впрочем, было ясно, почему этот несчастный прервал свой бег и пытался двигаться ползком: вместо ног был лишь след из серого пепла.

Рядом лежало еще одно тело, на этот раз не медработника, а охран ника. Оно буквально прилипло к двери, словно беднягу припечатали к ней раскаленным утюгом. Табельное оружие, расплавившись, вытекло из кобуры и представляло собой затвердевшую металлическую лужицу. Голова охранника намертво срослась с дверной ручкой, став с ней единым целым: из его полураскрытого рта между почерневших зубов торчала круглая медная дверная ручка с прорезью для ключа. Этот мертвый блюститель порядка полностью разрушил мою и без того сомнительную версию о всемирной пандемии. Едва ли найдется болезнь, способная такое натворить. Правда, от этого открытия светлее на душе почему-то не стало.

Коридор не был изуродован так сильно, как операционная, но и он не избежал разрушений. Бежевая краска на стенах местами отслоилась и покрылась буграми, словно вспенилась. Все лампы дневного освещения взорвались от перегрева и осколками обильно усыпали под собою полы. Линолеум вблизи операционной был бурым и пористым, словно пемза.

Единственным источником света в коридоре, теперь оставалась раскрытая настежь дверь комнаты напротив. На удивление медленно, видимо из-за сковывавшего движения страха, я преодолел небольшое расстояние, отделявшее меня от этого дверного проема, и заглянул внутрь.

Моему взору предстала странная картина. Вся мебель в помещении была сдвинута к центру словно ее притянуло туда, как магнитом. Две медсестры лежали на полу среди осколков посуды с открытыми, но безжизненными глазами. То, что было когда-то электрическим чайником, теперь походило на лужицу ртути, от которой обожженной змеей тянулся электрический шнур, уходивший вверх по стене к оплавленной розетке.

Ветер, дувший из окна, расшвырял исписанные медицинские бланки по всей комнате и теперь хаотично гонял их по полу, заодно развевая волосы медсестер.

Я все больше утверждался в мысли, что и дальше, продвигаясь вперед, ничего хорошего не увижу. Но так как выбора, пожалуй, не было, пришлось продолжить путь.

По-прежнему медленно и тихо, буквально на цыпочках, я дошел до угла коридора. Моя рука в кармане халата судорожно сжимала скальпель, хотя я и не был уверен, что он сможет меня защитить от таившихся впереди угроз. Нервы были на пределе. Рука в кармане периодически непроизвольно дергалась, и я случайно поранил большой палец и прорезал дыру в халате. К счастью, порез был совсем небольшим – как при неловком бритье. Оторвав кусок от пояса халата, что был на мне, я перевязал рану и теперь держал пальцы подальше от лезвия.

Неожиданно за углом я уловил какое-то движение. Я прислушался. Мне показалось, что кто-то волок по уложенному кафельной плиткой полу металлическую трубу. От этого звука меня буквально пробил озноб. Не дожидаясь, пока фантазия дорисует что-то по-настоящему ужасное, я осторожно заглянул за угол.

Там было безлюдно, и только в конце коридора полная санитарка не спеша катила больничную тележку с едой. Двигалась она, виляя толстыми ягодицами, и на зомби походила слабо. Очевидно, прежний мир хотя бы частично, но еще существовал. Такой вывод меня слегка успокоил и еще больше укрепил в желании быстрее сбежать из этого пугающего места.

Постоянно оглядываясь, я почти беззвучно пошел следом за женщиной.

В конце коридора санитарка пропала из виду. Я шагнул в первый же дверной проем и сразу нос к носу столкнулся с юной медсестрой, несущей на подносе пластмассовые контейнеры с анализами больных и расставленные по ячейкам пробирки с кровью.

Девушка была невысокой курносой блондинкой с короткой стрижкой. Вскрикнув от неожиданности, она опрокинула на меня поднос. Я же, не теряя времени, решил быстро ретироваться прямо в перепачканном анализами халате. И, прежде чем медсестра успела произнести хоть слово, я выбежал прочь из отделения в надежде найти путь отступления: лестницу или лифт. Вскоре лестница была обнаружена, и я, прыгая через несколько ступеней, заторопился вниз.

Миновав два пролета, я, не сбавляя темпа, обернулся, чтобы посмотреть, не преследуют ли меня. Медсестры позади себя я не увидел, как, впрочем, не заметил оставленного кем-то ведра со шваброй впереди. Налетев на него, я расплескал воду и рухнул прямо к ногам двух мирно беседовавших врачей.

При падении я сильно ударился ладонями об пол, но, не обращая внимания на боль, тут же вскочил, чтобы поскорее убраться из больницы. Врачи прервали свою беседу и как-то недобро на меня посмотре ли. Видимо, как и юную медсестру, их что-то смутило в моем облике. Возможно, причиной такой реакции была плохо стертая с лица запекшаяся кровь. Или халат с отвратительными бурыми пятнами, который был мне не по размеру. Выяснять, что именно, я не стал. Вместо этого еще быстрее побежал вниз по лестнице, чуть ли не скатываясь по перилам. К счастью, врачи за мной не погнались, а ограничились тем, что крикнули вслед пару ругательств и не очень лестных напутствий.

Этажом ниже оказалось отделение кардиологии. Что ж, подумал я, сердечники – ребята хорошие, им торопиться вредно. Я предполагал, что медсестра могла предупредить охрану внизу, и намеревался уйти через запасной выход, чтобы не испытывать судьбу. Согласно правилам пожарной безопасности выходов на каждом этаже больницы должно быть два. Значит, имело смысл пересечь отделение насквозь и найти запасную лестницу.

Поплевав на руки и слегка оттерев лицо от крови, я вошел внутрь кардиологического отделения. Прогуливающиеся по коридору больные подозрительно посматривали на меня, но уже не вскрикивали. Одна особо сердобольная старушка посоветовала мне умыться, что я и поспешил сделать, увидев на двери букву «М». Войдя в туалет, я обнаружил там подростка, пившего воду из-под крана. На пациента он не был похож – видимо, пришел навестить в отделение дедушку или бабушку.

Окончательно утолить жажду я парню не дал. Его одежда могла мне пригодиться для побега. Поэтому, оставив сантименты до более спокойных времен, я без особых церемоний схватил подростка за грудки и поволок в кабинку с унитазом. Он сделал попытку закричать, но я крепко зажал ему рот ладонью. В отместку за это подросток меня укусил. Стерпев боль, я склонился к нему и зло прорычал прямо в ухо:

– Хочешь остаться целым и невредимым, помалкивай. Насиловать тебя я не собираюсь, я не педофил. Мне просто нужна твоя помощь.

Он разжал зубы, и я силой посадил его прямо на крышку унитаза.

– Отпустите меня, – с надеждой попросил паренек.

– Отпущу, если поможешь, – ответил я.

– А что надо-то? – жалобно заскулил подросток, рыская при этом глазами, готовый сбежать в любой момент.

– Сейчас мы с тобой обменяемся одеждой. Ты уж извини, но мою просьбу тебе придется выполнить. Если что-то не устраивает, я тебе просто сломаю нос, – в качестве весомого и единственного аргумента я поднес к лицу парня свой достаточно крупный кулак. – Ты все понял? Тебя все устраивает?

Паренек все понял и, тяжело вздохнув, молча разделся до трусов.

– Трусы тоже снимать?

– Оставь себе… – ответил я, снимая халат и на всякий случай выбросив окровавленный скальпель в унитаз, чем еще больше напугал парня. – И еще… после моего ухода посидишь здесь немного. И давай, без глупостей, а то…

– Нос сломаешь?

– Да. Или зубы выбью. Что именно, еще не решил, – сказал я и постарался придать лицу максимально суровое выражение.

Я переоделся. Одежда была тесновата, а штанины еще и коротки. И все же в таком виде я должен был привлекать меньше внимания к своей персоне. Быстро смыв с лица и рук остатки запекшейся крови, я покинул туалет и зашагал по коридору с видом человека, который собирается кого-то навестить. Так я прошествовал через все отделение мимо врачей и медсестер, рискуя встретить пациентов, к которым приходил паренек. Однако мне повезло. Никто меня не остановил и ни о чем не спросил. Очевидно, родственник подростка находился в палате и не увидел, что кто-то ушел в одежде его посетителя.

Миновав пост, где две девушки в белых халатах увлеченно раскладывали таблетки по баночкам с фамилиями больных, я вышел из отделения прямо к лифту и второй лестнице.

Спустившись вниз пешком, я увидел группу охранников. Они стояли в другом конце коридора, у поста приемного покоя, о чем-то оживленно беседовали и, к счастью, были достаточно далеко от меня. Я же оказался в травмпункте, выход из которого был в двух шагах от меня. Стараясь ничем не выдавать себя и не оглядываться на охрану, я двинулся ровным шагом мимо больных с перебинтованными руками и ногами и, наконец, покинул здание, столкнувшись в дверях с санитарами, поддерживающими под руки полноватую женщину средних лет с основательно забинтованной головой.

На улице я почувствовал себя немного лучше, хотя меня все еще потряхивало от напряжения.

Чуть переведя дыхание, я быстрым шагом направился прочь от больницы, считая ее потенциально опасным местом. Оказалось, боялся я не напрасно. Не сдержавшись и напоследок обернувшись, я увидел, как у главного входа больницы остановились три машины полиции и зеленый грузовик военного образца с зарешеченными окнами и крытым кузовом, из которого спешно выгружались омоновцы в полном боевом обмундировании.