Текст книги "Легкая корона"

– Отпусти, пожалуйста, мою руку, – как можно холоднее сказала я. – Ты делаешь мне больно.

– Ой, ради бога, не строй из себя целку, тем более я как никто знаю, что ты ею никогда и не была. Давай скорее, сейчас нас будут снимать для телевидения, для «Пятого колеса».

– Что? – я стала как вкопанная.

– Так, что же ты такая лохматая? – он начал поправлять мне волосы, убирая их с лица. – Не женщина, а сенбернар. Кстати, что у тебя с глазами? Ты что, обдолбалась, что ли? У меня будут брать интервью про «Гонзо», у Бурляева тоже про его журнал, ну и ты что-нибудь скажешь, типа как молодая, новое поколение.

– Сережа, я боюсь.

– Не ссы. Ну, что стоишь, пошли давай, они там уже носом землю роют.

Меня, конечно, никто интервьюировать не собирался, но решили использовать как фон. Откуда-то бодро притащили стол, поставили меня за него, как за прилавок, и Громов сунул мне в руки пакет со свеженапечатанными номерами «Гонзо». Легально напечатанными в настоящей типографии и с ценой на тыльной стороне обложки. Телевизионщики предполагали, что, пока я буду тихо и спокойно стоять себе на заднем плане за своим импровизированным прилавком с журналами в руках, Громов будет вещать о значении рок-журналистики в рок-движении. Но народ, увидев свежие номера «Гонзо», взял мой стол на абордаж, не обращая никакого внимания на камеру, оператора, мохнатый микрофон, женщину-репортера и Громова. У меня выхватывали журналы, совали деньги и сваливали, а Громов, стараясь переорать толпу, косясь на меня безумным глазом, пытался членораздельно объяснить широкому зрителю, почему так важно, чтобы в стране были квалифицированные издания о рок-музыке. Тут кто-то, пытаясь вырвать журнал у меня из рук, заехал мне локтем по лицу. Из разбитой губы сразу пошла кровь. Громов развернулся и со зверским выражением лица откинул чувака в сторону. Тот отлетел на пару метров, споткнулся и упал. Громов покраснел какими-то жуткими пятнами, борода и волосы встали дыбом, от резкого движения несколько пуговиц на его рубашке отлетели. По-моему, журналистка испугалась. Между тем последние номера у меня расхватали, и я осталась с пустыми руками. Толпа нехотя стала рассасываться.

– Ты что, все журналы продала? – в ужасе спросил Громов, когда его наконец отпустили.

– Да они меня чуть не разорвали на куски, – ответила я, ощупывая свою распухшую губу.

Он схватился за голову.

– У меня же ни одного номера не осталось. Я теперь не смогу никому ничего дать. Я привез похвастаться, показать типографский номер… Ох, все пиздой накрылось. Меня убьют. Ладно. Как я говорил, нормально?

– Я ничего не слышала, до меня только обрывки фраз доносились. Вокруг так орали и толкались – и потом, мне нужно было следить, чтобы они мне деньги давали.

Мы пересчитали деньги. Оказалось, что я получила даже больше, чем стоили все журналы. Видимо, люди, не дожидаясь сдачи, поскорее отходили в сторону, боясь, что кто-нибудь вырвет журнал у них из рук. Громов взял деньги и за двойную или тройную цену купил себе пару номеров у кого-то из тусовки.

У меня кружилась голова, очень хотелось есть и болела разбитая губа, но меня уже снова куда-то вели, с кем-то знакомили и протягивали стакан с вином.

Свадьба

Божена с Лехой готовились к свадьбе. У Божены свадебный костюм был, и она с гордостью продемонстрировала мне его – почти не ношенные джинсы, оставшиеся еще с первой беременности.

– Смотри, почти новые, я их и года не носила; когда родила, они мне сразу стали велики!

В самом деле, чем не свадебный наряд?

А вот у Лехи ситуация со свадебным костюмом была значительно хуже. Его единственные джинсы, штопаные-перештопаные, шитые-перезашитые, не имели уже ни джинсового окраса, ни джинсовой формы, а выглядели как нижняя часть крайне «убитой» тюремной робы лагерного доходяги.

– Не, ну это не вариант. Надо ехать в Малаховку, – осмотрев Леху, решил народ.

Малаховка была на тот момент единственным местом в Москве, где можно было купить джинсы.

– Какая Малаховка? Кто туда поедет сейчас? Я не доеду, а его одного пускать нельзя. Он купит какую-нибудь дрянь и отдаст за нее все деньги, – возмутилась Божена.

– Божена, я могу сам, – вмешался Леха.

– Это тебе не говно концертное, в котором ты выступаешь. Это – свадебный наряд. Без меня нельзя.

После длительных споров они решили поехать на только что появившийся Рижский рынок. Рижский разнообразием моделей не баловал. Было два-три «модных» покроя, и ладно, но вот с размерами была проблема… Дело в том, что Леха был очень высоким и очень худым. При росте за метр восемьдесят пять он весил максимум шестьдесят килограммов. Поэтому, подобрав себе джинсы «по росту», он автоматически выбирал штаны размеров на шесть больше, чем ему было нужно. Но делать было уже нечего, времени не оставалось, и он купил то, что было. В конце концов, если затянуть ремень потуже, то джинсы не сползут.

Когда Леха показался в обновке Божене в утро назначенной свадьбы – она так и не поехала тогда на Рижский, – та отказалась идти с ним в загс.

– Я замуж за рок-гитариста собиралась, а не за Чарли Чаплина какого-то вшивого. Это же СВАДЬБА все-таки, а не комедия какая-нибудь, – и ушла напиваться с горя.

– Глеб хорошо шьет, – осенила меня гениальная идея, – он сшил себе потрясные штаны.

– Мы идем вниз, к Глебу! – закричал Леха через дверь. – Он мне ушьет джинсы.

Всей толпой спустились этажом ниже, к Марине с Глебом. Леха, и так не особо разговорчивый, в такой стрессовой ситуации вообще ничего членораздельного сказать Глебу, открывшему дверь, не смог. Он только смотрел на него умоляюще и протягивал свои безразмерные штаны. Глеб, однако, сразу все понял.

– Так, ладно, сейчас попробуем что-нибудь сделать. Не, вся толпа остается на площадке, у нас курить нельзя. Бялая, давай заходи. Поможешь.

Глеб достал свой древний «Зингер» с ручным приводом, взял какие-то нитки, более-менее подходящие по цвету, и одним махом, на глазок, прострочил Лехины джинсы.

– На, померь. Бялая, ты чего уставилась? Выйди, ему же надо раздеться. – Глеб в некоторых отношениях был очень старомоден.

Я вышла из комнаты к Марине на кухню. На лестничной площадке шумела ожидающая жениха тусовка.

– Пойди успокой их. А то соседи опять милицию вызовут и не будет никакой свадьбы, – сказала Марина.

Я пошла к ним. Там уже стояла целая процессия рокеров, во главе с невестой в парадных, почти не ношенных джинсах для беременных и с букетом чего-то, что должно было символизировать цветы (может, это были мимозы, оставшиеся с прошлого 8 Марта). Она стояла с красивым, одухотворенным, испитым лицом и… ждала… ждала, спрашивая время у каждого находившегося рядом приятеля…

– Алиса, ну что там?

– Все нормально, Глеб ушил. Сейчас Леха померяет их и придет.

– Да что там мерить? Времени нет уже совсем. Надо одеть как есть и идти. Сколько времени осталось, а, Петь?

– Да не волнуйся, Божена, есть еще время. Без нас не начнут.

– Что значит НЕ ВОЛНУЙСЯ? Это чья свадьба – твоя или моя?

– Часа два еще точно есть, может, немного поменьше, – раздалось сразу несколько голосов.

Народ заметно колбасило, потому что Божена с утра не давала никому выпивать, да и сама почти не пила. Леха все не шел. Напряжение росло. В дверном проеме появился Глеб.

– Божена, слушай, тут такое дело… Леха в штаны не влезает. Я их слишком сузил. Надо его в них протолкнуть.

Вся тусовка, которой страшно хотелось, чтобы праздник наконец состоялся, вдавилась в Маринину квартиру и приступила к одеванию жениха. Леха стоял посреди комнаты в штанах, которые выше бедер на него не налезали. Глеб велел всем схватиться за края ушитых им джинсов, тянуть вверх и трясти, пока Леха в них не «вставится». Учитывая количество участников и их энтузиазм, попытка довольно быстро увенчалась успехом.

– Потише вы! Вы ему все яйца оторвете! – в какой-то момент не выдержала Божена.

Сам Леха, на все готовый ради будущей жены, самоотверженно молчал.

Потом, также общими усилиями, Леху положили на пол и застегнули. Он был почти готов к свадьбе. «Почти» – потому, что его свадебный «верх» предполагал только заправку в джинсы, но поскольку их только что с таким неимоверным трудом удалось застегнуть, то об этом и речи не шло.

– Да что же это такое! Я этого не выдержу! – закричала Божена и закрыла лицо руками.

– Подожди, Божена, не паникуй, мы что-нибудь придумаем, – сказала Марина и убежала в другую комнату. Она вернулась с какой-то белой рубашкой в руках, которую Леха и надел.

– Это моя детская сорочка, – шепнул мне на ухо Глеб.

– Надо погладить…. – начала было Марина.

– Да ладно, времени уже совсем нет, и так хорошо, – сказали все хором, Божена – громче всех.

– Да, просто отлично, – сказал Глеб, с гордостью осматривая Леху.

Я решила, что не поеду с ними в загс, народу и так было полно, и потом, самое интересное, по-моему, я уже видела. Возвращались они группами, уже хорошенько заправленные. Дальше стало еще веселее: «Ах, эта свадьба пела и плясала». Леха спустился вниз позвать нас поздравить теперь уже официальную жену. Глеб взял заранее купленный по этому поводу букет, и мы с ним поднялись к Божене. Марина, провидица, идти не захотела и под предлогом ухода за ребенком осталась дома. Такой пьянки я никогда еще не видела, все с дикой скоростью нажирались и падали ничком. Сама молодая жена в полном отрубе уже валялась на кровати.

– Божена, тут Глеб пришел тебя поздравить. И Алиса, – позвал жену Леха.

Ответа не последовало. Он стал трясти ее за плечо.

– Божена, к тебе пришли, говорю.

Тот же результат.

– Ну, мы пойдем, наверное, – сказал Глеб. – Пусть отдыхает.

Леха выхватил у Глеба из рук букет и стал им мордовать бесчувственную супругу.

– Божена, твою мать, тут люди пришли тебя поздравить, а ты нажралась! Нажралась на собственной свадьбе, мои друзья еще и прийти не успели! Вставай, говорю! – Он мочалил ее по лицу букетом, только лепестки разлетались в разные стороны по кровати и комнате.

Когда мы уходили, я оглянулась на Божену – она по-прежнему лежала на кровати без признаков жизни, усыпанная цветочными ошметками.

– Вот и букетик мой пригодился, – философски заметил Глеб.

Мы, конечно, выпили с Лехой, но задерживаться не стали. То есть я бы осталась, мне было любопытно, но Глеб утащил меня буквально силой.

Он вообще считал, что в споре сила – главный аргумент. Если ему не удавалось словами убедить собеседника в своей правоте, он принуждал его к согласию силой. Несколько раз, когда мы спорили и спор затягивался, а я все не замолкала, Глеб просто хватал меня рукой за горло и начинал душить.

– Замолчи, Бялая, замолчи.

Я синела и повиновалась.

– Ты замолчала? Все?

Я кивала, выкатив глаза.

Он меня отпускал. Я старалась восстановить дыхание и массировала шею. Спор заканчивался. Мне не хотелось больше настаивать на своем.

Так что, когда я не захотела уходить с Божениной свадьбы, Глеб просто сгреб меня в охапку и унес.

– Нечего тебе там делать одной.

Тоже мне, учитель жизни.

Когда мы вошли в квартиру, Марина встретила нас заговорщицкой ухмылкой.

– Ты была права, как всегда. Поздравлять было некого, Божена уже успела отрубиться.

– Ну, конечно, она, бедная, с утра терпела. Дорвалась… А вы сходите в гостиную, посмотрите на балкон. Но выходить на него не советую.

Мы вошли в комнату и посмотрели в окно на балкон – все перила и пол были заблеваны. Сверху продолжало что-то литься. Это Боженины гости выходили освежиться на балкон и блевали, перегнувшись вниз.

– Вот козлы, – проскрежетал зубами Глеб. – Завтра, когда проспятся, заставлю их все вымыть.

– Завтра не проспятся. В прошлый раз, когда Божена замуж выходила, гуляли всю неделю. – У Марины был опыт.

– Проспятся. Леха через два дня уезжает на гастроли. – У Глеба было знание.

Преображенка

Платформа метро на станции «Преображенская площадь» опустела, а я так и не встретила Кирилла с его любовницей Машей. Я торчала здесь уже двадцать минут, и было неизвестно, сколько еще мне придется ждать.

Подошел следующий поезд, люди высыпали из вагонов и устремились к выходу.

«Вот бы они в самом деле не пришли», – подумала я с надеждой, оглядывая еще раз длиннющую платформу, но никого подходящего под описание, которое мне дал Громов, видно не было. Было около десяти часов вечера, и люди, поднимающиеся по ступенькам к выходу из метро, шли в основном поодиночке, уйдя в свои мысли, отгородившись от мира; из каждого состава, правда, выходило по нескольку пар – сердитые и недовольные женщины волочили на себе пьяных мужиков. Но нормальных, веселых, хорошо одетых молодых людей с гитарой в поле зрения не было.

Платформа на «Преображенке», наверное, самая длинная в московском метро, и мне было не видно, что происходит у второго выхода. «А вдруг Громов им все неправильно объяснил и они вышли из последнего вагона, а не из первого, как надо?» Я поплелась к другому концу платформы. Точно, они сидели на лавочке за колонной и миловались. Гитара в чехле лежала рядом.

– А, Алиса? – скорее утвердительно, чем вопросительно сказала Маша.

– Привет, – ответила я довольно кисло.

– Мы тебя уже полчаса ждем, – сказал Кирилл. – А Сережа сказал, что ты пунктуальна и никогда не опаздываешь.

– Ну ничего, мы времени не теряли, – томно произнесла Маша, – да, котенок?

– Да, не скучали. – Он притянул ее к себе и поцеловал в губы. – Скамейка у нас была, что нам еще надо?

И они опять начали целоваться.

«Вот козлы, могли бы встать и походить туда-сюда, чтобы я вас заметила, а не заниматься петтингом на лавочке», – подумала я, но вслух ничего не сказала. Мы вышли наверх и пошли к квартире.

– А где Сережа? – спросила Маша, когда на какое-то время у нее освободился рот. Они так и шли, обнявшись и присосавшись друг к другу. Удивительно, как им удалось ни во что не врезаться.

– Сережа придет позже. – Они меня раздражали, и мне не хотелось ничего им объяснять. «Какого черта он их позвал? Нам что, вдвоем заняться нечем?»

Идея пойти на Преображенку принадлежала мне. Мне надоело, что мы вечно мыкаемся, неприкаянные, по Москве, не имея возможности остаться вдвоем и заняться любовью. Квартира на Преображенке, в которую мы с мамой и отцом переехали, когда я пошла в первый класс, стояла пустая. По идее, предполагалось, что там будет жить бабушка – это был родственный обмен: мы возвращались в старую большую квартиру маминых родителей, а бабушка переезжала на Преображенку. Но отец был постоянно в разъездах, или они с мамой ссорились, и он уходил жить к Софе, и тогда бабушка сразу же переезжала к нам, а потом как-то забывала уехать к себе. Короче, большую часть времени квартира стояла пустая, то есть, по существу, пропадала, и было просто необходимо использовать ее по назначению. Я сделала дубликат ключей и отправилась на разведку. Хорошая квартира в хорошем состоянии – и в моем полном распоряжении. А главное, там была кровать.

– Давай вечером пойдем ко мне, – предложила я Громову.

– К тебе? У тебя же мама дома. Или она меня резко полюбила?

– На другую мою квартиру. У меня, в смысле у нас, есть однокомнатная квартира на Преображенке. Три минуты от метро. Там никто не живет. Можем ею пользоваться.

– Слушай, это же просто фантастика! Что же ты раньше молчала! Пустая квартира, практически в центре, да еще рядом с метро… так, дай подумать, как ее использовать поумнее…

– Я как раз и думаю, как ее использовать по назначению. А у тебя какие мысли, Сережа? – сказала я самым обольстительным своим голосом.

– Надо позвать Кирилла, мы можем репетировать! У него дома жена, маленький ребенок – там неудобно. У меня отец… Так что твоя квартира – идеальный вариант.

Я знала, что Кирилл был его однокурсником в университете, с которым они вместе создали рок-группу. Громов выступал как вокалист, а Кирилл писал музыку и тексты. Для записи альбомов они звали музыкантов из других групп. Группа была настолько андеграундной, что никогда не выступала живьем, а только записывала альбомы. Поверить в то, что Громов поет, мне было трудно. Когда он в пьяном виде иногда начинал музицировать, то демонстрировал голос очень громкий, но полное отсутствие слуха и вообще музыкальности.

– Блин, Сережа, ты же петь совсем не умеешь, – только и сказала я, узнав о его карьере рок-вокалиста.

– Кто угодно умеет петь. Даже ежа можно научить. Главное – экспрессия и артистичность. Ты же не будешь отрицать, что того и другого у меня в избытке. Нашей группе нужен именно такой солист, как я. И потом, многим нравится, как я пою. Особенно юным девкам. – Кажется, он обиделся. – Кстати, чтоб ты знала, я учился в музыкальной школе и меня считали очень способным, – запальчиво добавил он после паузы.

– Да, и на чем ты играл? – спросила я. – На кларнете?

– Почему ты так думаешь?

– Да таких рыжих, как ты, берут только на кларнет – готовят клезмерскую музыку играть. Чтобы потом было кому выступать на фестивалях музыки народов СССР. Ты бы здорово представлял Биробиджан.

– Очень смешно. Во-первых, я не рыжий, я светлый шатен, у меня просто немного рыжеватая борода, как и положено Льву по гороскопу. Все Львы немного рыжеваты. Во-вторых, я играл на трубе.

– И что?

– Я не закончил. Но на парочке похорон сыграл, там моей квалификации хватило.

Громов достал из портфеля деревянную рамку с натянутыми на нее нитками, всю в непонятных узелочках. Завязал еще один и, глядя на него, нетвердо заблеял.

– Я беру до диез, – объяснил он нам с Машей в ответ на наши удивленные взгляды.

Кирилл, наверное, был к этому привычен; не обращая внимания на экзерсисы Громова, он тихонько наигрывал что-то на гитаре. Налили принесенного с собой вина, выпили. Потом Громов запел, и это было страшное зрелище. Он весь изгибался, выкручивался, жутко манерничал и гримасничал. Жилы у него на шее вздулись, лицо покраснело, борода торчала вверх, как у Ивана Грозного из фильма Эйзенштейна. Периодически Громов со стуком падал на колени и воздевал руки вверх, что только усиливало сходство. Кирилл, в ответ на это, вскакивал со стула и нависал над ним, так что казалось, будто сейчас они сольются в страстном поцелуе. Мне было до того неловко, что я даже не могла разобрать слов, которые выкрикивал Громов. Я украдкой посмотрела на Машу, та смотрела на них во все глаза, улыбалась и качалась в такт музыке. Ей явно нравилось. Снова выпили, опять запели. Они сыграли весь альбом, и на этом их творческие силы закончились. Выхлебав еще стакан вина, Кирилл потребовал включить телик и выключить свет. Какое-то время мы смотрели телевизор, а Громов флиртовал с Машей, которая хвалила их музыку, его пение и его сценический образ.

– Вы должны выступать. Народ должен вас видеть, а не только слышать! – с энтузиазмом говорила Маша.

– У нас интеллектуальная группа, мы не панки какие-нибудь, чтобы выступать в клубах. Нам подходит работа в студии. – Громов щурил на нее свои зеленые глаза, как кот на сметану.

– Нет, без выступлений вас никто толком не узнает.

– Ну, пока все неплохо. Например, в хит-параде «Собеседника» мы занимаем третье место. Очень прилично для группы, которая вообще не имеет рекламы и ни разу не выступала.

Кирилл сидел рядом, слушал и посмеивался. На меня никто не обращал внимания, сказать мне было нечего, поэтому я налегала на вино.

– Маша, Маша, какая же ты потрясная девушка! Просто супер. Кирюха, я тебе завидую, честно. У тебя и жена такая красивая, и Маша есть – тоже красивая и очень умная. – Громов взял ее руку и поцеловал.

Маша смеялась, упоминание Кирилловой жены на нее никак не подействовало.

– Нет, Кирилл, ну скажи, почему ты не любишь Машу?

– Почему я не люблю Машу? – удивился Кирилл. – Я ее очень люблю.

– Кира меня очень любит. С чего ты вдруг взял, что нет? – весело спросила Маша.

– Ну, как же, у него – жена. Вот сейчас вы расстанетесь, и он пойдет домой, к ней.

Кирилл смутился, покраснел. Он не нашелся, что сказать, и потянулся за бутылкой. Громов упивался этим моментом, он любил ставить людей в неловкое положение и наслаждался их растерянностью. Но Маша была совсем не легкой добычей.

– Ну и что? У нас такие отношения, и они нас обоих устраивают: его – потому что он может потом пойти домой, меня – потому что я ничем не связана и свободна. Зато когда мы вместе, нам хорошо вдвоем. Да, котенок?

Мы сидели с Громовым на диване перед телевизором, а они за нашей спиной пыхтели и стонали на кровати. Я не оглядывалась поинтересоваться, чем это они там занимаются, – и без того сомневаться не приходилось.

– Ребята, раз вы все равно ничего не делаете, может, пойдете на кухню? – раздался голос Маши у меня из-за спины. Мы с Громовым встали и вышли на кухню.

– Ты что такая грустная? – спросил он.

– Я не грустная. Я задумчивая.

– Тебе очень к лицу такое выражение – мягкое, погруженное в себя. Очень женственное. И волосы так красиво лежат.

По тому, как Громов начал гладить меня по спине, я поняла, что он хочет заняться сексом. На кухне, у стола, стоял диванчик, на котором мы и устроились. Я уже не думала, почему в моей же квартире меня согнали с кровати посторонние люди и я должна заниматься любовью в кухне, на кушетке, на которой спала, когда была в первом классе. Это все, что у меня было, и надо было жить этим моментом. В большое окно падал свет фонаря и освещал кухню синим нереальным светом…

Вдруг прямо у меня над головой резко и громко зазвонил телефон. От неожиданности я сняла трубку.

– Алле.

– Это ты? Я так и знала, что ты там! – Мама, поднаторевшая в слежке за отцом, вычислила и меня. – Что ты там делаешь в такое время?

– Ничего не делаю. Захотелось побыть одной, вот и пришла.

– Ты там с ним, да? Я сию же минуту приеду. Я беру такси и через двадцать минут буду там. Если вы до тех пор будете…

– Да делай что хочешь! Мне-то что? – я бросила трубку.

– Что она сказала? – сразу же спросил Громов.

– Ничего, просто кричала.

– Нет, она сказала, что сейчас приедет. Она еще и милицию вызовет.

– Да не приедет она. Просто так пугает. Успокойся, – я попыталась его обнять и уложить назад.

– Нет, я не хочу встречать разъяренных матерей, когда я без штанов, с членом наружу. Надо сваливать. Одевайся, мы уходим.

– Сережа, подожди. Я же говорю, что она не поедет никуда. Она же не сумасшедшая.

– Не знаю, я не уверен. Ну, ты как знаешь, это твоя квартира, в конце концов, ты можешь оставаться. Если хочешь.

Он подошел к двери в комнату и постучал в нее.

– Эй, Кирилл, надо быстро уходить. Через десять минут сюда приедет хозяйка.

Метро еще работало. Мы молча дошли до станции и сели в вагон. Кирилл с Машей по-прежнему обнимались и целовались, и от этого зрелища мне стало совсем нехорошо. Я выскочила на следующей остановке, чтобы больше никого из них не видеть. Ехать домой и скандалить с матерью тоже не хотелось. Я стала перелистывать записную книжку, перебирая тех, к кому можно поехать ночевать.