Текст книги "Легкая корона"

Садовая, 302 бис

– Ну, приходи. Я попробую что-нибудь сделать, – неуверенно сказала мне Таня, когда я до нее дозвонилась.

Сквоты только недавно стали появляться в Москве и были окружены тайной. В тот, в котором жила сейчас Таня, я мечтала попасть уже давно: она рассказывала про него и его обитателей взахлеб, у меня просто слюни текли, так мне хотелось все увидеть своими глазами, но внутрь сего «Сезама» Таня меня не пускала.

– Ты понимаешь, – говорила она, – там народ очень подозрительный, они не любят никого нового. Боятся, что человек придет и зависнет, а места там нет. Я сама там на птичьих правах, и гостей мне приводить нельзя.

– Вот черт, а мне некуда сегодня идти совсем, просто полная задница. Настроение хоть в петлю лезь.

– Поссорилась с Сережей? – Таня была одним из немногих людей, бывших в курсе моих непонятных отношений с Громовым.

– Не то чтобы поссорилась… просто все как-то непонятно. Кстати, я поговорила с ним по поводу Юхананова. Сказала, что вот одна моя подруга страстно желает с ним познакомиться.

– Да? И что он сказал? – Таня обсессивно мечтала о встрече с Борисом Юханановым, хотя ни его самого, ни его работ она не видела. «Я должна его увидеть и поговорить с ним. Я знаю, это мой Путь, – говорила она мне. – Попроси своего Громова нас познакомить. Он ведь всех знает». Ходили слухи, что Юхананов собирается открывать или, может быть, уже открыл глубоко законспирированную театральную студию, и Таня хотела туда поступить.

– Сказал, что это можно устроить, если только ты не будешь сразу же срывать с себя одежду и предлагать отдаться. Чтобы ему потом стыдно не было.

– Я хочу быть актрисой, вместе делать театр, а вовсе не трахаться с ним. Я Берга люблю.

– Я ему так и сказала.

– Ладно, давай подходи к «Маяковке». Я тебя встречу.

С Таней я познакомилась в «20-й комнате». Она была моей ровесницей и, так же как и я, бросила институт и с головой погрузилась в тусовку. Она была высокая, очень худая, стриженная под ноль, ходила в солдатской шинели и тяжелых солдатских сапогах. Танины родители не принимали ее образа жизни, ее друзей; они постоянно скандалили и в конце концов практически выжили ее из дома.

Мы встретились у метро и двинулись к сквоту, который находился по адресу Садовая, 302 бис, в том самом доме, в котором разворачивается действие булгаковского «Мастера». Знаменитая квартира номер 50, место обитания Воланда и компании, стояла закрытая, но весь подъезд, выселенный годы назад, со временем заселил разный приезжий люд. Со стороны дом казался необитаемым. Все окна были занавешены, так чтобы снаружи не было видно, что внутри кто-то живет. Конечно, я не единожды совершала паломничество к этому месту. Часто мы с Мариной или Пален заходили в подъезд, поднимались на пятый этаж и дергали дверь наглухо закрытой «нехорошей квартиры». Потом спускались вниз и садились курить во дворике. Мы никого никогда не встречали, кроме редких поклонников Булгакова да участкового, который прогонял нас со скамейки.

Таня сразу повела меня к черному ходу.

– Парадным входом никто не пользуется. Там вечно отираются туристы или менты. Мы заходим только с черного, – сказала мне Таня, когда мы поднимались по вонючей лестнице наверх.

– Слушай, а менты знают, что вы здесь живете?

– Знают, конечно. Им регулярно отстегивают. А то б они давно всех прогнали. Но есть правила: входить и выходить поодиночке, чтоб не привлекать к себе внимания, никакого шума, гости запрещены.

– У вас тут прямо как в колонии строгого режима. Железная дисциплина.

– Скажи, странно? Я сама поначалу думала, что это территория полной свободы. А здесь правил не меньше, чем везде.

– Ого, ни фига себе! – я увидела помещение с провалившимся потолком и гнилыми стенами. На полу были лужи воды.

– Да, эта сторона совсем нежилая. Нам сюда.

Мы вошли в помещение, все внутренние стены которого были снесены, так что получилось одно огромное единое пространство. Оно было поделено на комнаты составленными один на другой ящиками, тряпками, развешанными на протянутых вдоль стен веревках, мебелью. Больше всего мне понравилась стоящая в центре палатка. Комната, в которой жила Таня, имела вполне жилой вид. Мы сели на ее матрас и открыли принесенную мной бутылку вина.

– Господи, как же я устала соблюдать правила конспирации: кричать нельзя, петь нельзя, громко смеяться нельзя, громко плакать тоже нельзя! Я все время сплю. – Таня вытащила из-под подушки пакет с травой. – Хочешь пыхнуть?

Она ловко забила косяк. Я так не умела.

– Во-первых, денег у меня нет, а есть их еду мне неудобно. А от голода лучшее средство – сон. И потом, когда я сплю, то не думаю о Берге. Выпью стакан вина, пыхну – и спать.

– И сколько ты собираешься пробыть в состоянии анабиоза? – спросила я.

– Пока не станет лучше. Берг знаешь как меня назвал? Мокрицей! Я для него слишком обыкновенная! Если б он хотел простую хорошую девушку и ни на что больше в жизни не надеялся, то он был бы со мной. Но он на себе еще крест не поставил. Представляешь, он так и сказал, что для него быть со мной, как крест на себе поставить!

С Бергом я тоже, конечно, была знакома. Именно он в свое время продал мне на конспиративной стрелке мой первый номер «Гонзо». В «20-ю комнату» он захаживал, чтобы узнать, что и где происходит, поделиться информацией о сейшенах и продать несколько самиздатовских и зарубежных рок-журналов. Это был его основной заработок. Берг – настоящего его имени я никогда не знала – был высоким, очень худым, с коротким ежиком светлых волос; он никогда не улыбался и не снимал темных очков. Таня безумно в него влюбилась и с головой ушла в его мир. Берг прививал ей любовь не только к року, но и ко всей андеграундной культуре. Он постоянно цитировал Дмитрия Александровича Пригова, читал все, что написала Татьяна Щербина, смотрел Юхананова, Юфита и братьев Олейниковых. Своей квартиры в Москве у него не было, он жил где-то в области, так что они с Таней часто ночевали у друзей. Хорошие периоды часто сменялись плохими, он ее прогонял – она страдала. Но все равно в глубине души я немного ей завидовала. В их счастливые моменты они были парой. Берг ни от кого не скрывал их отношений, в то время как у меня с Громовым никогда не было никакого «мы». Мы были парой только наедине друг с другом. Мне казалось странным отношение Берга к Тане, то, что он считает ее недостойной себя. Я знала отношение к нему Громова. Он считал Берга классическим тусовщиком, а «тусовщик» было для него бранным словом. Он их не уважал. Для Тани Берг был легендой и учителем, для Громова – забавным персонажем, зарабатывающим на жизнь перепродажей его журнала.

– Алиса, я просто обязана познакомиться с Юханановым и убедить его взять меня к себе в студию.

Я была не такой крутой, какой мне хотелось казаться. От пары косяков я обычно тихо засыпала. Вот и сейчас под Танино монотонное гуденье про Берга я плавно погрузилась в сон.

Выход в свет

Через несколько дней Громов вызвонил меня и велел прийти на Пушкинскую. Зачем и почему, как обычно, не сказал, он обожал делать сюрпризы. Сюрприз был его способом загладить вину.

С Громовым были Бурляев и Олег – журналист из провинции, издававший свой музыкальный журнал, тот самый тип, которого я на питерском фестивале прозвала Арамисом из-за его щегольской бородки. Он носил с собой в авоське номера журнала и всем его раздавал. На Громова и Бурляева Арамис смотрел как на богов-олимпийцев и во всем им поддакивал. Это не мешало ему, правда, заигрывать со мной. Каждые пять минут он разражался длинными комплиментами в мой адрес, а когда Громов не смотрел в нашу сторону, наклонялся ко мне и что-то шептал мне в ухо, щекоча своей бородкой. Содержание шепота было вполне невинным, а вот его горячее дыхание и быстрые взгляды в мой вырез – не очень. Я не знала, как себя вести, и старалась держаться поближе к Громову, изображавшему полное равнодушие к происходящему.

– Так куда идем? – спросила я.

– В Ленком. На задворки.

– Что?

– Какое-то благотворительно-тусовочное мероприятие для своих.

– И зачем нам это надо?

– Ну, по слухам из хорошо информированных источников, там должны выступать «ДДТ», «Наутилус», «Бригада С».

– Врут, наверное. Какого это черта Шевчук вдруг будет выступать перед этими обласканными совковыми папиками?

– Нет, точно, мне их клавишник рассказал, – щекотнул меня в ухо Арамис.

– Нам, собственно, Шевчук должен билеты пригласительные оставить. Хотя я просил только три, – со значением глядя на меня, сказал Бурляев.

– Ну, ничего, девушку проведем как-нибудь, – ответил Громов, – в конце концов, пронесем в чехле от гитары.

– От гитары она не влезет.

– Тогда от контрабаса.

– На контрабасе вроде никто не играет.

– Там наверняка будет какой-нибудь джаз-бэнд лабать, у них можно будет попросить.

– Я ни в какие чехлы не полезу. Вы что, спятили, что ли? – наконец не выдержала я.

Они довольно заржали.

Мы пришли к служебному входу Ленкома. На проходной о нас никто ничего не слышал, билеты нам – вернее, им – никто не оставлял. На все наши журналистские удостоверения им было плевать, нас не было в списке. Точка.

– Позовите Шевчука, мы его личные приглашенные, – горячился Бурляев.

– Не знаем никакого Шевчука. У нас в театре такой не работает, – резонно отвечал контролер.

– Конечно, он у вас не работает! Это знаменитый на весь Союз рок-музыкант! Он сегодня будет выступать. Позовите же его или кого-нибудь из группы «ДДТ».

Мимо проходили люди, называли свои фамилии, и их пропускали. Мы же, как бедные родственники, все торговались с контролером.

– Да что мы, так не пройдем? Какого черта здесь стоять? Видно, что этот мудак никого звать не собирается, – громко, на все помещение сказал Громов.

– Молодой человек, если вы будете ругаться, мы вызовем милицию.

– Пойдем отсюда, – Громов потянул меня за руку к выходу. Бурляев и Арамис решили остаться и добиваться справедливости.

– Все равно, даже если кто-то и выйдет к ним, то у нас только три приглашения. Тебя не пропустят. Так что будем пробиваться другими путями.

Мы обошли здание театра. Несложно было догадаться, что раз акция называется «Задворки», значит, все будет происходить во дворе. За забором уже звучала музыка и возбужденный гул голосов.

– Ну конечно, уже все началось. Хрена теперь кто-то будет вылавливать Шевчука, чтобы провести непонятных рок-журналистов. – Громов убеждал себя, что мы правильно сделали, что ушли.

В одном месте забор оказался пониже, и, в принципе, через него можно было перелезть. Для Громова, с его ростом и длиной ног, это было совсем не сложно. Он приставил к забору какую-то цистерну, найденную в кустах.

– Я сейчас перелезу и буду ловить тебя с той стороны.

– Сережа, я не смогу. Здесь высоко.

– Глупости, все ты сможешь. Я видел, как ты умеешь через заборы лазить.

Я оценивающе оглядела забор. Я действительно умела лазать и прыгать, но представить себе, что вот сейчас я, в платье и на каблуках, перелезу через ограду, чтобы попасть на междусобойчик в Ленкоме, не получалось.

– Я не полезу. Лучше ты найди Шевчука и скажи, чтобы он вынес билеты на служебный вход. У них же три билета, так что я смогу теперь пройти.

– Ладно, попробую. Но ты не уходи, пока я тебе не скажу. Все, я полез. Вот, блядь, так и буду всю жизнь с рваными яйцами через заборы скакать.

Он подтянулся на руках, занес ногу над оградой и спрыгнул с той стороны.

Я стояла и смотрела вверх.

Его голова появилась над забором.

– Алиса? Ну, чего ты замерла? Лезь на бочку.

– А на чем ты стоишь, что тебя видно? – удивилась я.

– На собственном хую. Не отвлекайся. Залезай.

– Сережа, не сходи с ума, я никогда не смогу перелезть через этот гребаный забор. Иди ищи билеты.

– Да тут толпа людей, я его никогда не найду. Лезь на бочку! – зарычал он на меня.

Он обладал такой властью надо мной, что я, как под гипнозом, влезла на чертову цистерну.

– Так, теперь попробуй подтянуться максимально высоко на руках, а я перехвачу тебя за талию и перенесу.

– А если у тебя не получится?

– Вот блядь, прыгай уже!

Ухватившись за край забора, я подпрыгнула так высоко, как могла. Громов обеими руками схватил меня и перетащил через забор, довольно сильно поцарапав мне бок. Очутившись в воздухе, без опоры, я зажмурилась от ужаса.

– Сережа, Сереженька, только не урони меня, – только и выдохнула я.

Я открыла глаза – Громов стоял на стуле, держа меня на руках, а вокруг сидели люди и с интересом наблюдали за всей операцией по моей транспортировке. Когда он опустил меня на землю, раздались аплодисменты. Мне было ужасно неловко, что все смотрят на меня и улыбаются, бок саднило. Я стеснялась проверить, цело ли платье, поэтому не придумала ничего лучше, чем как маленькая ухватиться за Громова и прижаться к нему, чтобы спрятать возможную дыру.

– Сережа? Сережа, посмотри, у меня платье не порвалось? – шепотом попросила я его.

– Вот что, милая барышня. Берите своего Сережу и идите приведите себя в чувство. После таких подвигов не мешает выпить, – густым басом благосклонно изрек театральный старик в твидовом пиджаке и бабочке. – Эх, молодость, – сказал он нам в спину.

Громов был невероятно доволен собой, а я мечтала поскорее выпить, чтобы стереть из головы картину самой себя в коротком платье, размахивающей голыми ногами над головами богемной публики. К слову, французское платье оказалось на высоте, оно не порвалось и меня не опозорило.

Вино наливали совершенно бесплатно из больших бочек с краниками, а закуски разносили на подносах – хватай, кто первый успеет. Жарили шашлыки. Возле одной из бочек мы обнаружили грустного Бутусова. Он был в своих обычных черных галифе, черной рубашке и сапогах до колена на высоких каблуках. Меня удивил его небольшой рост: на сцене он всегда казался мне высоким. У него были подведены черным карандашом глаза и накрашены губы. В этой театральной тусовке он был чужеродным элементом, потому что выглядел самым театральным персонажем, в то время как остальные были абсолютно конвенциональны и даже буржуазны. На Бутусова косились – все-таки на тот момент «Наутилус» был, наверное, самой популярной группой в Советском Союзе, – но никто не подходил. Он стоял в маленьком палаточном павильоне возле бочки с вином и напивался в одиночку. Увидев нас, Бутусов по-детски обрадовался.

– Ребята, а я тут один! Где вы были? – сказал он нам как родным.

– А где все, почему ты один? – спросил его Громов запросто.

– Да я один и должен выступать. Все в Питере, а я в Москве, и Шевчук меня сюда вписал. Сказал, что творческая интеллигенция хочет познакомиться с новым поколением, приобщиться к рок-н-роллу.

– Ну, и как идет? – спросил Громов, с сомнением оглядывая публику.

– Чувствую себя здесь совершенно чужим и не к месту. Пока вот приобщаюсь к их вину. Вино, кстати, неплохое. Вам налить? – спросил он, пристально глядя мне в глаза. Я кивнула в знак согласия.

– Да, Слава, познакомься. Девушку зовут Алиса, она – журналистка, – представил меня Громов и налил себе полный стакан.

К нам в павильончик больше никто не заходил. Все заглядывали, видели Бутусова в черном, с длинными волосами, и проходили мимо.

– Нам, кажется, досталась целая бочка, – меланхолически заметил Бутусов и налил всем еще по стакану.

Смотрел он только на меня, и я тоже его потихоньку разглядывала. Он был очень красив в своей грусти, но было удивительно видеть на таком мужественном лице женский грим. Тут к нам присоединились Бурляев и Арамис, которых наконец-то провел внутрь клавишник «ДДТ». Бутусов налил мне еще стакан и придвинулся так близко, что его нога соприкоснулась с моей.

– Я не буду здесь петь. Это не моя публика, они мне не нравятся. Я не хочу быть обезьяной, на которую они с интересом смотрят в лорнет. Что ты думаешь?

– Ну, они, конечно, похожи на мажоров. С другой стороны, мне бы очень хотелось послушать, как вы, – он мотнул головой, протестуя против такого обращения, – ты играешь под акустическую гитару.

– Да, так давай я тебе поиграю! Но не здесь. Этим я играть не буду. Позвали в гости, а ко мне даже никто не подошел – ни Захаров, ни Абдулов, как будто я прокаженный. Поедем ко мне в гостиницу, я тебе сыграю. Я много новых песен написал.

Его повело немного в сторону, и, если бы я его не удержала, он бы упал. Он оперся на меня, обняв за плечи, и проговорил прямо в ухо:

– Поедем, пожалуйста! Мне так одиноко, мне нужен хороший человек. Мне просто нужен хороший человек. Я вижу, что ты хорошая, настоящая.

Он оперся на меня еще сильнее, всем своим весом, и я уже сама с трудом удержалась на ногах. Бурляев и Арамис подошли и подхватили его, а Громов вывел меня из павильона.

– Я вижу, у тебя крыша немного поехала от Славы, да?

– Вовсе нет, – соврала я. Конечно, мне было приятно, что Бутусов зовет меня послушать свои новые песни и что вообще я ему явно нравлюсь.

– Не принимай на свой счет. Он ни одной не пропускает, известный ходок. Особенно когда пьян.

– А ты откуда его так хорошо знаешь?

– Я организовывал фестиваль, с которого, собственно, и началась его слава, еще в 86-м году. В общем, ты меня поняла, не бери его в голову, хоть он и кумир молодежи. Ему все равно кто, лишь бы ноги раздвигала. Это не для тебя.

Он еще что-то мне говорил, но я не слушала. Ага, на Арамиса и ему подобных он внимания не обращал, а вот Бутусов его все-таки достал. Разумеется, я не собиралась никуда ехать с совершенно незнакомым и пьяным в умат мужчиной, но наблюдать за громовской реакцией было забавно.

Когда мы с Громовым вернулись в павильон, Бутусов был уже в отключке. Он просто вырубился и лежал на руках у Бурляева и Арамиса, а рядом стоял недовольный Абдулов.

– Что с ним делать теперь? – сказал Бурляев. – Не хотел выступать и нажрался. Что за детский сад, в самом деле? Я ему нянька, что ли?

– Да оставьте его прямо тут, – довольно равнодушно предложил Громов.

– У нас здесь не притон, чтобы пьяные на полу валялись. Мы в Театре, – с пафосом сказал Абдулов. Так прямо и произнес, с большой буквы. – Давайте его отнесем и посадим в машину. Сейчас я еще кого-нибудь позову, чтобы вам помогли.

– Слава хотел, чтобы к нему пришел Абдулов, и он пришел, – шепнула я Громову.

– Жаль только, что Слава этого не видит, – в тон мне ответил Громов.

Мы еще покрутились, выпили вина. Изредка нам попадались разные роковые люди, и Громов останавливался поболтать с ними. На сцене тем временем начался какой-то ажиотаж.

Мы встали за задними рядами стульев, недалеко от того места, где Громов перенес меня через забор. Арамис и Бурляев, только что сплавившие Бутусова, пробились к самой сцене и пытались сесть на свободные места. Я увидела, что к ним подошел Ярмольник, махнул кому-то рукой, подбежали охранники, и нашу парочку скрутили и увели.

– Ого, ты это видел? – спросила я Громова.

– Не понравились они ему, наверное.

На сцене радостно шел аукцион. Под громкие аплодисменты продали за полторы тысячи рублей простую бутылку водки, потом рубашку Абдулова, программку и прочую ерунду. Внезапно на сцену вышел Шевчук, пьяный, но вполне еще держащийся на ногах. Он забрал микрофон у Абдулова, ведущего аукцион. Абдулов не понимал, что происходит, но микрофон отдал.

– Дамы и господа! – проникновенно сказал Шевчук. – Что же вы творите? Это же полная туфта какая-то! Что за пошлость? Кого вы хотите обмануть? На вас противно смотреть, такие вы гладкие, зажратые, довольные собой… а чем быть довольным?

Абдулов попытался забрать у него микрофон, но Шевчук не отдал и продолжал вещать что-то дальше тем же миссионерским тоном. На сцену вскочил Ярмольник и помог Абдулову обезвредить Шевчука. Но ненадолго. На сцене стоял большой гонг, в него били всякий раз, когда продавался очередной лот. Лишившись микрофона, Шевчук схватил молоток и стал изо всей силы долбить в гонг, заглушая Абдулова, который пытался обратить все в шутку. Народ в импровизированном партере начал ржать. Наконец Ярмольнику и двум охранникам удалось увести сопротивляющегося Шевчука со сцены.

Понятно, что никакого выступления «ДДТ» не было; выступали разные группы и ВИА, не такие знаменитые, зато спокойные. Под конец мероприятия мы с Громовым едва стояли на ногах, потому что в основном пили вино, но ничего не ели. Когда мы, обнявшись и качаясь, двинулись к выходу, то увидели Бурляева и Арамиса.

– О, ребята. Где вы были? Мы вас потеряли, – сказал пьяный Громов.

– Да нас Ярмольник сдал в ментовку, – со злостью сказал Арамис, – ни за что, просто так. Наши морды ему не понравились. За нас еще клавишник «ДДТ» пытался вступиться, так его самого чуть не забрали. Его спасло, что они не играли еще.

– «ДДТ» не самые удачные покровители на этом празднике жизни, – ответил Громов. – Здесь уже все заканчивается, какого вы вернулись?

– А назло. Я сейчас пойду с этим козлом разбираться. Он думает, ему все можно – вот так людям руки выкручивать, – все больше злился Арамис, – у нас, между прочим, у каждого в отделении по полтиннику пропало. Пусть платит, цыпленок жареный.

– Скажи спасибо, что морду не набили. Знаете что? Поехали к нам, а? – Громов притиснул меня к себе: – Да, Алиса?

Я, конечно, была в полном восторге, в первый раз он вот так при людях объединил нас в «мы». Они удивились.

– К вам? – в полном изумлении переспросил Бурляев. – Куда это – к вам?

– Шикарная вписка, вот увидишь. Надо будет по дороге купить еще вина.

И мы все двинулись на Преображенку.