Текст книги "Легкая корона"
Автор книги: Алиса Бяльская
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
У телефона
После 10 часов вечера у меня начинал трезвонить телефон.
Звонили мои близкие подруги, у которых постоянно случались какие-то драмы, они жаждали поделиться ими со мной. Звонили едва знакомые люди, с которыми я где-то когда-то случайно пересекалась, или даже знакомые знакомых, которым нужно было найти в Москве «своего человека». Звонили потенциальные клиенты в поисках зажигалок со слезоточивым газом. Их я, проверив на благонадежность, перенаправляла к Глебу (после того, как отец запретил мне заниматься этим самой). Звонили представители малоизвестных или, вернее, совсем неизвестных групп, которые хотели, чтобы я послушала их демо-кассеты или пришла на сейшен и потом написала рецензию в любом из тех мест, где я публиковалась. Звонили редакторы разных провинциальных рок-изданий, вдруг во множестве появившихся по всей стране – от более-менее нормальных журналов и газет до листков, исписанных от руки, – которым катастрофически не хватало материалов и которые потому были готовы напечатать все, что выходило из-под моего пера. Наконец, постоянно звонили те, кому нужна была вписка в Москве. Моя точка на Преображенке начинала обрастать легендами.
Не звонил только Громов, а я не звонила ему. Странно, но я не чувствовала по этому поводу никаких отрицательных эмоций. Наоборот, была даже немного рада возникшей паузе. Зато неожиданно объявился Никита.
– Привет, это я. Узнаешь?
– Никита? – Было плохо слышно, но я все равно узнала его голос. – Ты где?
– А я в Крыму. Я очень пьяный и потерялся.
– Я слышу, что ты пьяный.
– Захотел тебе позвонить. У меня был твой телефон.
Нас разъединили. Он сразу перезвонил.
– Тут телефон не работает. Это ничего, что я звоню?
– Конечно, я очень рада.
– Да?
– Да.
Опять разъединилось. На этот раз времени до следующего звонка прошло намного больше.
– Нашел другой аппарат. Так что ты делаешь?
– Сижу дома одна и слушаю музыку.
– И почему ты одна? Я думал, у тебя есть компания.
– Ну, настроение у меня такое – хочется побыть одной.
– И я мешаю твоему уединению?
– Нет, ты не мешаешь.
– А я тут разглядывал твои фотографии и вот решил позвонить.
– Какие фотографии? А я думала, у тебя отняли ту пленку.
– Какую пленку? А, ту на вокзале. Ну, у меня полно пленок. Есть фотки с той стройки, помнишь? – В трубке загудело, нас прервали.
Буквально сразу же раздался звонок.
– Слушай, должно быть так больно? – Это была Пален.
– А? – растерялась я, ожидавшая услышать Никиту.
– Что «а»? Мы с Малышом пытаемся…
– Кто такой Малыш?
– Господи, почему ты такая тупая? Ну Малыш, я тебе его показывала, мы с ним еще в «Октябрь» ходили на фильм.
– А…
– Опять ты акаешь. Ладно. Мы вчера ночью и сегодня весь день пытаемся трахнуться.
– Ого!
– Ничего не «ого»! Мне ужасно больно. Так больно, что я в голос кричу и не даю ему ничего делать. Ему приходится выходить. Должно быть так больно?
– Ну, мне было больно, но не так, чтобы нельзя было терпеть.
– Мы двадцать часов этим занимаемся, и ничего не получается. У меня ощущение, что у него не член, а острый нож и он мне его туда вставляет. Ты себе не представляешь, какой у него огромный…
– Не надо этих подробностей.
Она бросила трубку. Через минуту снова раздался звонок.
– Он стахановец в забое, что ли? Иди домой, не сходи с ума.
– Чего? – это был Никита.
Я запуталась.
– Это я не тебе. Так что?
– Я говорю, отличные фотки вышли, супер. Ой, подожди, тут кто-то хочет отнять у меня аппарат. Секунду. Эй, в чем дело? Я заплатил и буду говорить столько, сколько мне надо… убери руки, я сказал.
Гудки.
Я сидела у телефона как на иголках. Звонок! Схватила трубку:
– Ты же пьяный, не связывайся там ни с кем. Иди домой. Потом созвонимся.
– Как я пойду домой? Надо же довести до конца, а то что это такое? У меня так все сжимается, что он просто физически не может войти. Мы уже все перепробовали. – Это была Пален.
– Ты что, по телефону звонишь? – в трубке послышался удивленный мужской голос.
– Я подруге звоню. Может, она знает, что делать.
– Я сам прекрасно знаю, что делать!!!
Нас разъединили; наверное, он грохнул трубку об телефон. В принципе, я могла понять чувака – кому понравится, когда его девушка звонит прямо из-под него, проконсультироваться с подругой. С другой стороны, я волновалась за Пален. Она так жаждала настоящего большого чувства, что готова была принять за принца на белом коне первого же мужчинку, который скажет ей ласковое слово и подарит цветы. Из-за этого она часто попадала во всякие истории, из которых выходила потрепанная физически и эмоционально. Тем не менее она так до сих пор не потеряла ни девственности, ни веры в Настоящую Любовь.
– Ты не поверишь, какой-то грузин пытался выгнать меня из будки. И выгнал. Он был очень злой. А здесь все телефоны недоделанные. Я скоро возвращаюсь в Москву.
– Никита, слушай, когда приедешь – звони. А сейчас больше не надо, а то тебя побьют. Иди домой, проспись.
– Ладно, я тебе позвоню.
Неожиданно для себя я обрадовалась его звонку. Тогда мы с ним расстались нехорошо. На следующее утро после того, как Громов унес меня у него из-под носа, я не знала, как себя вести. Я надеялась, что Никита рано утречком как-нибудь потихоньку уберется из громовской квартиры – я бы сама так поступила в подобном положении на его месте – и избавит нас обоих от неловкости. Но Никита уходить не стал – наоборот, постоянно попадался мне на пути и смотрел в глаза. Я молча обходила его стороной и вступала в разговор с первым попавшимся человеком. В любом случае мне было не до него, потому что Громов, встав утром, вел себя так, как будто между нами ночью ничего не было. Он вел себя обычно. Когда в комнате были мужчины, он всегда разговаривал только с ними, а меня полностью игнорировал. Если я ожидала, что это изменится, то я глубоко ошибалась. Наконец мне надоело быть предметом мебели, и я решила пойти домой. Громов меня никак не задерживал и попрощался кивком головы, а Никита пристроился идти вместе со мной.
Мы с ним молча шли к метро. Я понятия не имела, что нужно говорить в такой ситуации, он, кажется, тоже.
– Н-да, а ты меня удивила, – наконец прервал он паузу.
Я угрюмо промолчала в ответ.
– Так, ты его девушка. А мной ты решила его подразнить? Поздравляю, кажется, сработало. А мне-то как приятно было.
– Никита, это все не так.
– Он меня сегодня весь день стебал, издевался, как мог. Сказал, что фотографии мои «Гонзо» не нужны, что у них хватает фотографов. А до этого, наоборот, просил фотографировать и говорил, что ему нравится, как я снимаю.
– Ладно, это моя станция, я выхожу, пока. – И я убежала.
Потом мы несколько раз встречались на концертах, но избегали друг друга. Но однажды он ко мне подошел, пьяный в дым, и зажал куда-то в угол.
– Я только что подрался с твоим Громовым. Он мне снимать не дает, типа на его концертах у меня нет допуска. Все, кто хочет, снимают, но не я. И других подговорил против меня, никто не берет мои фотографии. Так я ему говорю: «Пошел ты, ты кто такой, чтобы решать, снимать мне или нет?» – так он меня толкнул и ногой попытался выбить камеру из рук.
– Он пьяный. А когда он пьяный, то становится очень агрессивным.
– Нет, это из-за тебя. Это ты меня подставила.
– Тут не о чем разговаривать, Никита.
С тех пор я его не видела, и вот он звонит. Мне захотелось его увидеть. Я сидела и перебирала в голове варианты возможного развития событий. Опять зазвонил телефон.
– Ну, ты упорный. Я же сказала, не звони больше. Иди домой.
– Бяша, ты пьяная или колес наелась? Чего это ты ко мне в мужском роде? Все получилось! – Это была Пален.
– Что получилось? И почему ты шепчешь? – Крыша у меня уже ехала капитально.
– Он заснул, бедный! Еще бы, 25 часов подряд бился. Я ушла в ванную с телефоном, чтобы его не разбудить. Хотела тебе рассказать.
– Ага, понятно. Ну, поздравляю.
– Слушай, больно было. Я, кажется, даже сознание потеряла от боли. Но Малыш решил, что на этот раз надо все довести до конца и что, может быть, потом у меня боль пройдет. Ой, ужас, сколько крови… Она еще долго будет идти или остановится? У тебя много крови было?
– У меня вообще крови не было.
– Да? А это нормально? Что, вообще не было крови, ни разу? Так бывает? Может быть, у твоего Громова член маленький и поэтому….
– Слушай. Я рада за тебя, но давай не будем обсуждать интимные подробности? Терпеть не могу, когда бабы это делают.
– Да ладно тебе, Бяша. Чего ты такая зажатая?
Следующие несколько дней Пален подробно описывала мне свою необычную сексуальную жизнь. Боль никак не проходила, и занятия любовью были для нее настоящей пыткой. Малыш же оказался каким-то половым гигантом, он мог трахаться по пять раз на дню. Пален решила, что ей нужно пойти к гинекологу. У меня же как раз была задержка. Договорились пойти вместе.
Живешь?
Я была в панике. Что делать? К кому обращаться? Мама периодически выпытывала у меня, занимаюсь ли я сексом, я яростно отбрехивалась. Как-то раз я попыталась намекнуть ей, что я уже взрослая и мне не помешал бы совет старшей и опытной женщины, но мама впала в истерику, принялась рыдать и оплакивать меня, будто я умерла. Пришлось дать задний ход и в очередной раз уверить маму в моей полнейшей невинности.
По Марининым рассказам я поняла, что наша районная женская консультация является филиалом гестапо, и идти туда категорически не хотела. У Пален был блат в платной консультации, туда мы и направились.
В консультации к нам сразу отнеслись как к правонарушительницам и проституткам. Прежде всего нас разделили, и Пален увели, как под конвоем. Я осталась совершенно одна в руках очень недружелюбно настроенных суровых женщин непонятного возраста. Меня завели в кабинет – белые стены, окна с решетками, на процедурных столах разложены инструменты, которые ассоциировались у меня только с самыми жестокими пытками. Посреди комнаты стояло гинекологическое кресло. Такое же кресло стояло в кабинете гинекологии и акушерства, когда я училась в медучилище. И мы, и наши мальчики в особенности часто залезали на него в одежде и ржали как сумасшедшие. Но сейчас мне было не до смеха. «Зря я сюда пришла. Надо уносить ноги», – думала я, но было уже поздно. Передо мной за столом сидела тетка в белом халате, глядевшая на меня с ненавистью и презрением. За спиной стояла другая тетка, тоже в халате, с тем же выражением лица. Убежать было нельзя.
– Имя, фамилия.
– Алиса Бялая.
– Так, Белая, сколько лет тебе?
– Восемнадцать.
– Замужем?
– Нет.
– Живешь?
– Э, в каком смысле?
– Половой жизнью живешь?
– Да.
– Сколько?
– Несколько месяцев.
– Сколько партнеров?
– Один.
Все это время она, не поднимая на меня глаз, писала в медицинскую карточку, но тут пронзила меня таким взглядом, что я тут же сказала:
– Два.
Она продолжала смотреть, но мне нечего больше было сказать. Она мотнула головой сестре за моей спиной.
– Валя, реакцию Вассермана и мазок.
– Не надо мне Вассермана! У меня нет сифилиса! У меня задержка, посмотрите меня, и все.
Но Валя отвела меня в смежный кабинет, поменьше, похожий на процедурную.
– Что тебе нужно, ты дома рассказывай. А здесь мы решаем.
– Я очень боюсь уколов.
– Боялась бы, не шлялась бы, – философски ответила Валя и ткнула меня иголкой в локтевой сгиб. В вену она не попала, я взвыла от боли. С третьей попытки она наконец взяла у меня кровь. На руке расплывалась огромная гематома.
– Раздевайся. Сейчас возьмем мазок на гонорею. Все снимай, лифчик можешь оставить.
Когда она закончила с мазком, то препроводила меня, полностью голую, в кабинет к врачу. Та приказала:
– Залезай на кресло. Ноги на поручни.
«Господи, ну зачем, зачем я занималась сексом? Сидела бы себе дома, читала бы книги, смотрела телевизор, тогда не пришлось бы всходить на этот эшафот».
Врачица взяла со стола орудие пытки, огромное, металлическое, ужасное. Я задрожала.
– Ну, куда поползла? Двигайся вниз, ко мне. Чего ты так боишься? Ведь ты не девушка уже, тебе бояться нечего. Зеркало не больше, чем эрегированный мужской орган.
И она всадила мне по самую рукоятку. Боль была адская. Из меня хлынула кровь. Просто поток крови.
– Слезай. Кровь сейчас остановится.
Я стояла и смотрела, как из меня выливается кровь; на полу образовалась целая лужа. Больше всего я боялась, что они сейчас заставят меня помыть за собой пол.
– Возьми бумагу, вытрись. Ты не беременная. Я вообще сомневаюсь, что ты сможешь когда-нибудь забеременеть. У тебя огромная эрозия. Но если тебе все-таки повезет и ты забеременеешь, аборт не делай ни в коем случае – останешься бесплодной на всю жизнь. Иди, одевайся. Через две недели придешь за результатами анализов.
Когда мы встретились с Пален у кассы – за это удовольствие надо было заплатить, и немалые деньги, – она была очень грустна. Выяснилось, что и у нее эрозия и она тоже никогда не забеременеет. Про ее проблему ничего не сказали. Мы решили, что к гинекологу теперь пойдем только вперед ногами и в белых тапочках.
Аристократы
Пален мечтала быть как все – тихой серой незаметной мышкой, но что бы она ни делала, все получалось вопреки правилам и дебильным ограничениям, из-за чего она довольно часто попадала в самые разные передряги. Она неизменно привлекала к себе внимание правоохранительных органов, несмотря на то что всегда была одета вполне традиционно: в черную водолазку, ворот которой она натягивала на подбородок, юбку, черное вельветовое пальто, наглухо застегнутое на все пуговицы, и, в зависимости от сезона, босоножки или сапоги. Пален была потрясающе красива – что-то среднее между Софи Лорен и Брижит Бардо, но красоты своей не понимала и стеснялась себя ужасно. Было в ней, однако, нечто – может быть, большой рот и полные, чувственные губы, – что действовало на всех этих ментов, контролеров, вахтеров и дворников как красная тряпка на быка.
Отец Пален, хоть и был потомком графского рода и чисто русским человеком, вел себя как настоящий восточный деспот. Если бы он мог укутать дочь в паранджу и запереть дома, то, несомненно, так бы и поступил. Но и без того отец старался отслеживать каждый ее шаг, постоянно подозревая в нарушении кодекса девичьей чести. Он почти никуда ее не отпускал, Пален должна была приходить домой в строго определенное время, и не дай ей бог опоздать на пятнадцать минут!
К телефону всегда подходил только он. И если его не устраивал звонящий, что случалось со всеми особями мужского пола, дочь к телефону он просто не подзывал. Если же Пален удавалось схватить трубку первой, когда отец был, например, в туалете, тот все равно брал трубку параллельного аппарата и, если слышал мужской голос, орал: «Не смейте никогда сюда звонить!» – а затем устраивал дочери сцену.
Рядом с Пален мне не нужно было ничего делать, не надо было пытаться устроить себе и другим праздник – вокруг нее пространство само заворачивалось в совершенно невероятные зигзаги. Любой, даже самый невинный, совместный выход был походом в неизведанное.
Когда в Москве запретили концерты «Звуков Му», у нас с Пален начался настоящий абстинентный синдром – нас отлучили от Мамонова. Я узнала, что «Звуки» будут выступать в Питере, и мы решили ехать за ними и прорываться на концерт. Это было примерно за год до того, как я стала активно тусоваться и обросла связями, тогда я еще никого в Питере не знала.
Я сидела у Марины с Глебом и ныла, что безумно хочу поехать в Питер на концерт Мамонова, но мне некуда вписаться.
Глеб, в отличие от меня, был стремителен в принятии решений и моментально переходил от слов к делу. Вот и сейчас, пока я расписывала Марине, насколько крут и неподражаем Мамоныч и как было бы неописуемо прекрасно поехать за ним в другие города, Глеб взял телефон и начал кому-то звонить.
– Данила? Привет! Узнаешь меня? – Глеб подавал нам знаки, чтобы мы заткнулись и слушали. Что мы и сделали.
– Как дела? А, что? Подал заявление о вступлении в общество «Память»? Ха-ха! – Глеб начал ржать удачной шутке. В то время только ленивый не стебался над «Памятью». – Слушай, моя подруга очень хорошая хочет приехать на пару дней в Питер. Она может остановиться у вас? Ну, отлично. Алиса, так когда там у Мамонова концерт, ты говоришь?
– 22-го, кажется, – опешила я от неожиданности.
– Значит, она где-то числа 21—22-го приедет. Ну, еще созвонимся, бывай. – Глеб повернулся ко мне. – Ну что, Бялая, поняла, как дела делают? «Негде жить…» Данила – мой армейский друг, классный парень. Мы с ним были не разлей вода, он для меня все сделает, я его от дедов отбил. Кстати, потомок князей Разумовских. У него вся семья – кто расстрелян, кто по лагерям сидел. Он мне рассказывал, что его мать, сама графиня Шувалова, сдает комнату туристам.
Приехали в Питер на Московский вокзал. По Невскому проспекту до Казанского собора решили идти пешком, благо вещей у нас с собой не было. По дороге Пален рассматривала окрестности, я же в основном пялилась на людей – выискивала неформалов, кто как прикинут, так ли они круты в Питере, как это считается. Встречая такого же, как я, одиночку-фрика посреди серой толпы, я чувствовала какую-то особую связь; мы дружески кивали друг другу, и между нами протягивались ниточки тепла и симпатии, пусть даже на те несколько мгновений, пока толпа не разносила нас в разные стороны.
Зашли в Казанский собор и пошли на «вписку».
Дверь нам открыла богемного вида дама в халате и с «беломориной» в руке. Аристократически вальяжно пригласила нас в гостиную, где стоял настоящий концертный рояль. Отсутствие у хозяйки половины зубов и распущенные пегие волосы только усиливали впечатление некоей избранности. «Вот она, настоящая петербургская интеллигенция», – с замиранием сердца подумала я.
– Мы от Глеба из Москвы. Он друг Данилы и звонил по нашему поводу, – начала я заготовленную приветственную речь.
– Да, да, Даня мне говорил, – перебила она. – Что читаете? – это был ее первый вопрос, мы даже не успели присесть с дороги.
Я начала что-то бормотать о Достоевском и Белом, но она отмахнулась от меня и подняла с пола журналы.
– «Наш Современник»! Вот, что надо читать. Вы читали последний номер?
Я подумала, что она шутит, но она была каменно серьезна и тут же стала зачитывать из редакционной статьи что-то невыносимо почвенное. Вела себя совсем не по-московски – не позвала гостей на кухню, не предложила чаю.
Тут Пален, которая до сих пор стояла молча раскрыв рот, схватила меня за руку, с силой потянула за собой и, извинившись на ходу, типа «нам надо срочно, по делу», выскочила на лестницу и далее, не останавливаясь, на улицу. Там она еще какое-то время тащила меня за собой, пока я наконец не вырвалась и не потребовала объяснений.
– Она же какая-то бомжиха! Ты видела? У нее зубов нет! И она курит «Беломор»! Она – уголовница, говорю тебе. Мы у такой жить не можем! – скороговоркой, раскрыв на меня свои огромные глазища и выставив вперед ладошку, проговорила Пален.
– Темная ты. Зубов нет и «Беломор» – главные признаки питерской старой гвардии, мотались, значит, по ссылкам и лагерям и все такое.
На нее мои слова не произвели ни малейшего впечатления.
– Да, а почему она под халатом абсолютно голая? Каждый раз, когда она разводит руками, у нее все, блин, видно. Я в Питер не за тем приехала, чтобы смотреть на ее обвислые сиськи и седой лобок. – Пален, как медичка, была склонна к натурализму.
– Насчет сиси и писи не знаю, но она совсем больная на голову. Ты поняла, что она грозилась Рыбакова вместе с его «Детьми Арбата» то ли расстрелять, то ли утопить в унитазе?
Мы решили, что черт с ней, с графиней, и пошли тусоваться по Питеру. Зашли на Рубинштейна, 13, где был расположен знаменитый питерский рок-клуб. В глубине души мы надеялись увидеть там кого-нибудь из своих кумиров, но никого, кроме таких же тусовщиков, как мы, там не было. Зато нам рассказали, где будет концерт Мамонова, и вообще поделились с нами последними новостями.
Концерт в каком-то очередном ДК мало отличался от московских выступлений «Звуков Му». Хотя питерская публика была намного больше, чем московская, избалована рок-выступлениями, но даже их вставило. Посреди концерта какой-то совершенно ошпаренный металлист, который попал сюда явно по ошибке, на дикой скорости прорубил себе дорогу в толпе и пробился прямо к сцене. Вжик! – он зубами вытянул шнурок из мамоновского ботинка. Пока Мамонов от изумления замер на месте, металлист вцепился зубами во второй шнурок, вытащил и его, после чего со своими трофеями в зубах растворился в толпе. Петя скинул ботинки и продолжил танцевать в одних носках. Один ботинок оказался прямо передо мной, и я утянула его со сцены. Второй исчез так же мгновенно. Когда концерт закончился я решила, что надо вернуть Мамонычу его обувь, тем более что это был повод познакомиться с ним поближе, мы с Пален залезли на сцену и двинулись за кулисы. Но тут дорогу нам загородил басист «Звуков Му». Из-за черной бороды лопатой он походил на Карабаса Барабаса.
– Вы куда, девушки?
– Вот, я нашла Петин ботинок, хочу ему отдать, – сказала я с гордостью.
– О, хорошо, а то опять оставили Петра Алексеевича без обуви. Давайте мне.
– Нет, – я прижала ботинок к себе, – я сама отдам. Лично Пете в руки.
– Он сейчас устал, у него нет сил и времени на общение с поклонницами, – строго сказал Карабас Барабас. – Кстати, а второй ботинок тоже у вас?
– Нет, второй ботинок кто-то другой унес.
– Ну а зачем ему только один? Не хотите мне давать, так и идите себе. Оставьте себе на память.
В общем, вредный оказался мужик, не пустил нас к Мамонову. Когда мы вышли последними из ДК, я с ботинком в руках, весь народ был уже значительно впереди нас.
– Какого черта мне нужен этот ботинок? Я его просто так унесла, чтобы этому Карабасу не отдать, – сказала я и замахнулась, чтобы выбросить ботинок куда подальше, но Пален схватила меня за руку.
– Подожди, я возьму. Мне он нужен. Слушай, положи к себе в рюкзак, а то у меня места в сумке нет.
Ее сумка вечно была набита несколькими килограммами косметики, щетками, расческами и всяким другим хламом.
– Вот еще! Я не буду класть в свой рюкзак чей-то чужой старый вонючий ботинок.
– Ладно! Тогда я к себе положу, а ты возьми у меня что-нибудь.
Пока мы там же, у выхода, перекладывали вещи из сумки в сумку, на площадь перед ДК выехал синий микроавтобус, как раз за спины идущим к метро зрителям. Из автобуса выскочили мужчины, и хотя они были не в форме, а в цивильной одежде, по их выправке и фигурам сразу было видно, что это менты или даже омоновцы. В руках они держали резиновые дубинки. Рассыпавшись по площади они начали избивать дубинками ничего не подозревавших людей. Народ побежал в разные стороны, но все пути отхода были перекрыты налетчиками. Кого-то менты отлавливали и, заломив руки, вели в автобус. Мы с Пален в ужасе ломанулись назад в ДК, но двери уже заперли, и мы не могли войти.
– Пустите, пустите! Откройте дверь, пожалуйста! – завопила Пален, колотя кулаками по закрытой двери.
Дверь, конечно, никто не открыл, а вот нас заметили. В нашу сторону, вверх по лестнице, двинулся молодчик с дубинкой. Делать нечего: надо было или получать дубинкой по голове и потом, может быть, провести ночь в отделении, или прыгать с площадки перед входом в ДК вниз. Там было невысоко – до земли метра два. Я прыгнула первая, Пален немного задержалась, и мент успел схватить ее за сумку. Пален рванулась вперед, ремешок сумки порвался, и мент остался с сумкой в руках, в то время как мы с Пален со всех ног побежали куда-то за угол. Бежали мы довольно долго, пока не выбились из сил. Никто нас не преследовал, акция была скорее показательной – главное было – попугать, а не доставить всех подряд в отделение. Девушки относительно приличного вида были им, наверное, не нужны.
– Да, вот кому достался в результате Петин ботинок, – сказала Пален, отдуваясь, когда мы наконец остановились перевести дыхание.
– Он, наверное, сильно удивится, когда откроет сумку, а там ничего нет, кроме одного ботинка.
– Там еще лак для волос.
Пока мы выбирались из совершенно неизвестного нам места в незнакомом городе, пока добирались до центра, прошло много времени. Мы вернулись в квартиру у Казанского собора довольно поздно. Я надеялась, что графиня будет уже спать, но не тут-то было. Увидев нас, она что-то забормотала о чистоте русской крови, и Пален, не въехав, что графиня говорит обо мне и мне подобных, бросилась на амбразуру.
– Зря вы так говорите. Мамонов – чисто русский человек. Что же, по-вашему, нельзя петь рок и быть русским? Я вообще считаю, какой ты русский, если не любишь рок! Да, Бяша? Вот Алиса у нас рок-журналист, пишет в «Юности», она вам сейчас все изложит квалифицированно.
Судя по реакции графини, «Юность» входила в число изданий, подлежащих, по ее мнению, сожжению вместе со всей редакцией. Она бросила на меня испепеляющий взгляд, вцепилась в Пален и потащила ее на кухню, где зашлась в таком почвенническом монологе, что стало понятно – у графини не все дома и спорить с ней бесполезно. Один мой вид возбудил в ней такую ненависть, что фонтан ее красноречия не иссякал несколько часов подряд. Когда они заспорили о рок-музыке и масонстве, я почла за лучшее отползти в отведенный нам угол – выяснилось, что нам сдали не комнату, а именно угол, две раскладушки в огромной гостиной, где стоял рояль, – а Пален приняла огонь на себя. Часа в два ночи раздался стук в дверь, это пришел Данила. Я вышла его встретить, все-таки он был другом Глеба.
Он был заметно взволнован и преисполнен торжественности.
– Мама! Сегодня очень важный для меня день. Я вступил в общество «Память».
Графиня молча, медленно подошла к нему, троекратно облобызала и перекрестила. Потом отстранилась и посмотрела на него сквозь выступившие на глазах слезы.
– В добрый час, сын!
Взявшись за руки, они ушли на кухню, даже не взглянув на нас.
– Эта твоя родственница совсем сумасшедшая, – сказала мне Пален, когда мы улеглись друг напротив друга на своих скрипучих раскладушках.
– Кто моя родственница? Графиня Шувалова?
– Ну да, эта тетка. По ней дурдом плачет. И по ее сынку тоже. Они тебе кто?
– Ты совсем больная, да? Они – черносотенцы! Как они могут быть моими родственниками? Я же еврейка. Она тебе два часа втирала, что всех евреев надо в принудительном порядке выслать из России, а тех, кто нарушит приказ, – уничтожать физически.
– А… А то я немного удивилась, когда она об этом заговорила. Но, в принципе, она много дельных вещей сказала, не про евреев, конечно. А вот про Горбачева там…
– Ой, прошу тебя, замолчи. Я даже слышать не хочу.
– А как ты думаешь, этот ее сын – он прикалывался или на полном серьезе вступил в «Память»? – через некоторое время спросила Пален.
– Не знаю. Глеб расписывал его как классного парня, они в армии были не разлей вода. А тут «Память»… Но непохоже было, что он шутит.
– Ох, Бяша, Бяша, ну почему когда я с тобой, то вечно вляпываюсь сама знаешь во что? Что ты за человек?
– Это ты вляпываешься? Это я с тобой не знаю, как живой остаться – то дубинкой по голове получишь, а то придут ночью члены общества «Память» и зарежут нас во сне.
– Точно. Давай будем спать по очереди, одна спит, другая дежурит.
– Давай. Ты первая, – перебила я ее с раздражением и уткнулась головой в подушку.
На следующее утро я проснулась от грохота фортепианного арпеджио, аккорды сыпались на меня, как клопы с потолка. Продрав глаза, я увидела, что графиня, в своем халате и с «Беломором» в зубах, сидит за роялем и играет. Рядом со мной восстала со своей скрипучей раскладушки испуганная Пален.
– Проснулись? Пора вставать. Скоро ко мне придет ученица, – благосклонно сказала графиня.
Мы быстренько собрали манатки и вылетели оттуда пулей. Уходя, столкнулись в коридоре с ученицей, славной дщерью Сиона.
«Ага, а еврейскими денежками она не брезгует. Да и с меня плату за ночлег сгребла, не поморщилась. Идеи, они, конечно, идеями, но ведь и есть тоже хочется».
А концерты в Питере «Звукам Му» запретили, и мы в тот же вечер уехали в Москву.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?