Текст книги "Салам тебе, Далгат! (сборник)"

«Лучший город России»

После пленения Шамиля столицей Дагестана был город Темир-Хан-Шура. Название вроде бы пошло от сочетания имени «Темирхан» и слова «шура́», что по-кумыкски значит озеро. Темирханом звали монгольского завоевателя Тамерлана, покорившего всю Азию. В четырнадцатом веке он напал на Дагестан, но горцам удалось отбиться и сохранить свободу. С тех времен осталась лакская эпическая поэма «Парту Патима» о девушке из города Кумуха, которая надела доспехи убитого брата, смело разила чужеземцев и прогнала их.

Но не об этом речь. Через несколько лет после революции, когда большевики подавили независимую Горскую республику с правительством в Темир-Хан-Шуре, столица была перенесена из предгорий в Порт-Петровск, стоявший в низменности между побережьем Каспия и небольшой горой Тарки-Тау. В Петровске в это время кроме порта было всего четыре улицы, булыжные мостовые и керосиновые фонари. Интересно, что первыми открывшимися там промышленными предприятиями стали пивоваренный завод и табачные фабрики.

В первые же годы советской власти Порт-Петровск переименовали в Махачкалу. «Кала» – это по-тюркски крепость, а Махач – имя дагестанского революционера. На самом деле звали этого революционера Магомед-Али, а Махач – просто кличка, но сейчас об этом как-то не вспоминают. В Махачкале жили русские и евреи, а в соседних поселках вроде Тарки – кумыки. Кстати, на месте поселка Тарки раньше стоял город Семендер, столица Хазарского царства. Старые горцы до сих пор называют Махачкалу «Анжи», потому что на взгорье Анжи-арка рядом с нынешним портом когда-то было кумыкское укрепление Анжи и большой базар, куда съезжались на торги горцы со всего Дагестана. Отсюда, кстати, и название махачкалинской футбольной команды. Есть у города и еще одно имя – Шамилькала. Оно бытует среди салафитов (ваххабитов).

Говорят, Махачкала была тихим, уютным курортным городом. Пляж еще чистый, с золотым песком, все друг друга знают, двери в домах распахнуты, в театре Иннокентий Смоктуновский играет на третьих ролях… Во время голода в Махачкалу стекалось много народу с Поволжья. Здесь можно было прокормиться рыбой и фруктами. Кстати, мамин научный руководитель, ведущий археолог-кавказовед Владимир Марковин, родился в Махачкале как раз потому, что его мать, немка, бежала сюда от голода. Вообще-то вначале он был художником и учеником Дмитрия Капаницына, который учился у художника Аркадия Рылова, который в свою очередь учился у Архипа Куинджи. Но в связи с арестом Капаницына Марковину пришлось сменить деятельность и податься к археологам. Там ведь тоже требуется умение рисовать.

У Марковина было много дагестанских пейзажей и графики. Он говорил, что раньше в Махачкале русские общались с коренными дагестанцами на кумыкском. До революции все горцы знали кумыкский язык, потому что держали с кумыками торговые и семейные связи. Особенно зимой, когда перегоняли на равнины своих овец. Мой дедушка знал кумыкский, поэтому в армии его все время просили переводить какие-то не то азербайджанские, не то турецкие документы – языки ведь очень похожие. А потом даже пригласили в МГИМО без экзаменов. Но дедушка так скучал по родине, что отказался от приглашения.

Коренные махачкалинцы очень тоскуют по старому городу. Сейчас, говорят, всё не то, всё чужое. Грязь, пробки, бардак. И действительно, за последние двадцать лет город разросся так, что трещит по швам. В нем не осталось почти ни одного незастроенного клочка. Каждая многоэтажка обвешана гигантскими пристройками. Люди превращают свои балконы в комнаты, потом к комнатам пристраивают утепленные лоджии, а к лоджиям – еще по веранде. Таким образом дома подбираются к самой обочине тротуара. В лучшем случае от него остается узенький проход, заваленный грудой строительных материалов. Все это непрерывное, лихорадочное и беспорядочное строительство – частное. Администрация города почти ничего не строит. Хотя попытки бывают.

Недалеко от дома, где я жила, на большом пустыре располагался оптовый рынок. Потом решено было согнать торговцев с пустыря и построить на нем спорткомплекс с бассейном. Я этому очень обрадовалась: в Махачкале тогда был всего лишь один бассейн (не считая больничных и санаторных) – на территории рыбоконсервного комбината, и ездить туда было далеко. Оптовики не хотели терять единственное средство к существованию и держались до последнего. Торговые лавки закрывали силой, а самих торговцев прогоняли дубинками, но те протестовали и отбивались булыжниками. В конце концов, оптовики дошли до центральной площади, где как раз устраивали митинг религиозные оппозиционеры Хачилаевы. Произошли массовые беспорядки и спонтанный захват здания Госсовета. В тот день в школе у нас было итоговое изложение. Площадь располагалась недалеко от школы, и туда все время стекались милицейские силы. Мы видели это из окон. Когда понесли чей-то завернутый в черную бурку труп, учительницы разрыдались. Потом оказалось, что по случайному совпадению мимо школы проносили умершего старика, и это не имело никакого отношения к событиям в Госсовете. Тем не менее обстановка была напряженная. В любую минуту мог случиться государственный переворот.

А появления бассейна я так и не дождалась. Замороженная стройка до сих пор обнесена деревянным забором и заброшена. Зато расположенная напротив Джума́-мечеть разрастается каждый год. Эту мечеть построили турки по образцу Голубой мечети в Стамбуле. Только у стамбульской мечети четыре минарета, а у Джума-мечети – два. Изначально там помещалось одновременно шесть-семь тысяч человек, потом оказалось, что по пятницам и праздникам всем места не хватает, и мечеть несколько раз обносили лесами, расширяли, делали непонятные пристройки из красного кирпича. От этого она совершенно потеряла свой первоначальный вид.

В пользу очередной достройки Джума-мечеть даже объявляла телемарафон «Дорога в рай». С утра до вечера к мечети текли толпы простых людей и сдавали наличные деньги, золото, драгоценности. И все это транслировалось по местному телевидению в прямом эфире. Женщины приносили цепочки, которые хранили для приданого дочерям, маленькие девочки прибегали без сопровождения родителей и снимали с себя сережки. Была объявлена двухдневная акция, но видя, как много желающих попасть в рай, руководство мечети продлило телемарафон еще на день. Всего мечеть собрала около двадцати пяти миллионов рублей, не считая банковских переводов и драгоценностей. После марафона мечеть снова принялись перестраивать.

В Махачкале совсем мало высотных зданий. Связано это еще и с тем, что город находится в сейсмоопасной зоне. После землетрясения 1970 года его пришлось восстанавливать из руин. Это городу пошло на пользу: узбеки отстроили целый квартал, «Узбек-городок», строители из Питера – гостиницу «Ленинград»… В этом городе (а скорее – в огромном поселке) легко чередуются скученные трущобы и гигантские особняки с бойницами, заборами и бронзовыми львами у ворот. Если у дагестанца появляется хотя бы немного денег, то он не едет путешествовать или отдыхать, а сразу вкладывается в новый фундамент или мансарду. Даже бедняки, живущие в вонючих общих дворах, обязательно делают капитальный ремонт, белят стены и оклеивают комнаты блестящими обоями.

Помню один дом неподалеку от того места, где я жила. Не дом вернее, а два маленьких саманных (глинобетонных) флигеля. Так вот, однажды, было это еще лет пятнадцать назад, около флигелей появилась груда желтого облицовочного кирпича. Тогда он был в моде. Один из флигелей исчез, а на его месте стала возводиться очень длинная и очень нелепая башня. Башня доросла до четвертого или пятого этажа, и тут строительство заглохло. Так оно возобновлялось и глохло в течение многих лет, но башня до сих пор не достроена. За это время семья успела увеличиться в два раза, а желтый кирпич поблек и принял жалкий вид. Но главу семейства это, видимо, не останавливает, он готов прожить в состоянии мучительно медленной стройки всю свою жизнь.

Еще в Махачкале очень много свадебных салонов, салонов красоты и стоматологий. Удивляюсь, как все они до сих пор не погорели от такой конкуренции. Кстати, стоматологи из дагестанцев получаются хорошие, особенно из тех, кто родом из ремесленных сел. Ремесленная специализация в селах сложилась много веков назад. Например, в Согратле жили каменщики. Там камень для каждого дома вытесывался и обрабатывался вручную. Село Анди славилось бурками, Кубачи – кольчугами, оружием, ювелирными изделиями, Балхар – гончарными изделиями, Унцукуль – деревянными, с серебряной насечкой; Шовкра – село сапожников, Цовкра – канатоходцев, Гоцатль – златокузнецов; в табасаранских селах ткали ковры, в лезгинских занимались шелководством и так далее. Перечислять можно долго. Кстати, многие из этих сел в средние века были городами, там могло проживать более десяти тысяч человек.

Разумеется, все эти традиции не ушли в песок: в Согратле до сих пор основательные и красивые дома, а в обувных мастерских Махачкалы работает много лакцев, потому что и раньше они славились как кожевники и сапожники. На эту тему существует много шуток. Лакские туфли зовутся «хитрыми туфлями», потому что и сами лакцы в Дагестане тоже зовутся хитрыми. Аварская пословица гласит: «Разрежь арбуз, и из него выскочит лакец»…

Махачкала расположена на берегу моря, но море мало ощущается. Разве только тем, что в городе постоянно дует соленый ветер и разносит по улицам тучи целлофановых пакетов. Потом пакеты застревают в ветках деревьев и могут висеть там годами. А вот «приморской» атмосферы нет. По улицам не разгуливают бравые моряки, а в порт никого не пускают. Раньше, говорят, было совсем иначе. Папа рассказывал, что постоянно бегал смотреть на суда, пришедшие из Ирана, или на то, как выгружают пойманную кильку. Когда папа был маленький, он спокойно гулял по городу в рваных трусах и никого не стеснялся. Однажды он даже свалился в яму с цементом и чуть там не застыл. Прохожие его достали, а потом отмывали прямо на улице.

Мама тоже жила совсем в другой Махачкале. Она гуляла по паркам, которые теперь застроены, пила ситро из автоматов на парадной, а ныне заштатной улице Буйнакской (бывшей Барятинской) и даже прыгала с военным парашютом. Правда, всего два раза. Кажется, это было необходимо для какой-то вузовской справки, я уже не помню. В общем, в первый раз она вроде бы приземлилась хорошо, а во второй раз – неудачно. Мама была очень маленькая и легкая. Ей вообще нельзя прыгать с парашютом, а она взяла и все-таки прыгнула. Ветер унес ее прямо к речке Воняйке. Мама упала в речку Воняйку, ее стало засасывать. Но тут к ней на помощь примчалась служба спасения на мотоциклах, и всё обошлось.

С моим младшим братом в Махачкале тоже случались всякие истории. Когда ему было четыре года, он ударил в глаз Абакара, сильного мальчика из нашего двора. И даже написал об этом в газету «Молодежь Дагестана». Вернее, он надиктовал, а я записала и отправила в газету. Так что мой брат опубликовался в газете, когда ему было пять лет. Текст назывался «Письма Омара Ганиева героям сказок». Теперь Абакар стал очень большим, и у него даже есть пистолет. И еще с ним постоянно ходят подростки помладше, которые его слушаются и отнимают у детей телефоны. В прошлом году Абакар пытался отнять у моего брата телефон, а в этом году он зазвал брата к себе в машину и хотел натравить на него своих приятелей. Но потом оказалось, что Абакар – не только сильный, но и духовно развитый. Он не мог бить человека в священный месяц Рамазан. И не побил. Между прочим, Махачкала трижды участвовала в конкурсе «Самый благоустроенный город в России». В первый раз заняла третье место, на следующий год – второе, а еще через год – первое. И тогда на одном из зданий центральной площади вывесили слоган «Махачкала – лучший город России». Шутить на эту тему уже моветон, поэтому я и не буду.

2010

Про соседей и переселения

В Махачкале мы с родителями все время переезжали из дома в дом, поэтому соседи у нас все время менялись. Связано это было с тем, что в 1986 году родители вступили в жилищный кооператив и ждали, что вот-вот получат квартиру. Они ее действительно получили, но только через двадцать лет. А пока ждали – сначала болтались по съемным углам, потом купили свое, но «временное» жилье, чтобы пересидеть.

Так вот, сначала мы жили на Советской улице напротив центрального универмага. В одном доме с номенклатурными работниками, интеллигенцией и детьми народных писателей. У дедушки здесь была большая пятикомнатная квартира, по советским меркам очень богатая. В ней были хрустальные люстры, старинные телефоны, ценные безделушки с выгравированными надписями от партийных коллег, книжные шкафы с редкими подписными изданиями и даже бар с бутылками и с маленьким рыцарем, в котором прятались рюмки. Кроме нас и дедушки с бабушкой в квартире жил еще папин младший брат с семьей и дочка другого брата. В коридоре в ряд стояли детские горшки.

Папа тогда активно занимался «перестройкой», и его родители боялись, что он плохо кончит. Они часами спорили с ним о политике. Несколько раз папа брал меня на митинги. Я стояла на трибуне под памятником Ленину вместе с участниками клуба «Перестройка». Площадь была полна народу, но не помню, знала ли я, чего они хотят и что происходит.

Я тогда еще не очень разделяла папин антикоммунизм, потому что верила в доброго Ильича. Я мечтала о том, как Ленин придет к нам в детский сад и возьмет меня на руки. И еще мне очень нравилось надувать шарики и ходить на первомайские демонстрации. Из громкоговорителей звучала музыка, и люди выглядели очень празднично. А папа не ходил на парады, а собирался с соратниками где-то за очередной трибуной.

Из соседей на Советской я никого не помню, тем более, что вскоре мы переехали на улицу Виноградную – там была пустующая квартира каких-то дальних родственников, работавших в Ташкенте. Я дружила с девочкой Мадиной, которая рассказывала мне анекдоты про Ельцина и Горбачева. Правда, когда во дворе появлялась нарядная Джамиля, Мадина сразу бросала меня и убегала к ней. Еще я играла с девочкой Айкой, и даже заходила к ней домой. Там я обнаружила, что у Айки в туалете целых три унитаза, и к каждому ведут по три ступеньки.

На площадке за нашей многоэтажкой все время игрались свадьбы, и одна старшая разбитная девочка не раз водила меня с собой поесть и попить за чужой счет. Помню, как она наливала себе настоящее вино, поднимала бокал и провозглашала тост: «За нас, за детей!» Мы часто обсуждали с девочками виденных невест. Помню, нам почему-то казалось, что, если пойдет дождь, белое платье невесты обязательно станет черным.

Вечерами двор пустел. Как только с первых этажей доносились знакомые мелодии, все с криком «Санта-Барбара!» бежали к телевизорам. Еще по телевизору часто показывали папу. Он снимался в длинных и скучных передачах. А ночами в одиночку печатал на портативной машинке статьи для первой негосударственной дагестанской газеты «Маджлис», им основанной. Газета пользовалась очень большой популярностью.

Одно время на Виноградной у нас жил настоящий американец. Звали его Виксман. Не помню, зачем он вообще приезжал в Дагестан. Помню только, как я ехала с ним в автобусе (тогда в Махачкале еще ходили автобусы, потом они все куда-то исчезли), и он учил меня считать по-английски до десяти и представляться. Еще меня часто отправляли за хлебом или за кефиром, и я все время стеснялась спросить у стоявших в очереди, кто крайний. А когда мы с мамой стояли в очереди за молоком, я научилась читать. Мне было тогда четыре года.

А когда мне было пять, на Виноградную неожиданно вернулись хозяева. Они бежали из Ташкента в связи с какими-то политическими волнениями. Наверное, тогда как раз начал распадаться Советский Союз. И нам снова пришлось переехать.

На этот раз мы поселились в доме на улице Кирова, куда нас пустили бесплатно родственники. Это была четырехэтажка, с очень крутыми ступенями, низкими потолками и тесными квартирками, в которых обитал всякий рабочий люд и большие тропические тараканы. По лестницам шатались пьяные, которые ломились в двери.

Дети в этом дворе постоянно выясняли отношения. Война шла между «националами» и «русскими», все дрались, и я в том числе. На первом этаже жили мальчики-разбойники, которые все время делали мне пакости. Один раз натравили на меня собаку, в другой раз украли санки, в третий – потрепали в подъезде. Пока я жила на Кирова, я почему-то очень полюбила природу. Мне все время хотелось что-то посадить или вырастить. На этой почве мы как-то сильно поссорились с двоюродной сестрой. Я не разрешала ей наступать на траву, и она стала специально топтать ее ногами.

В нашей двушке было очень тесно. Когда родился мой младший брат, он спал в раскрытом чемодане на балконе. А еще на кухне не было духовки, поэтому мама пекла торты в специальной печке, и торты получались прямоугольные. Меня это очень удручало, я мечтала о круглых тортах.

Во время житья на Кирова случилось последнее праздничное 1 Мая в моей жизни. Помню, мы стояли на центральной махачкалинской площади, и мама мне сказала, что это последний парад и коммунисты скоро уйдут. На мне тогда было синее шерстяное платье, а голова была выбрита налысо.

Папа к этому времени бросил политику. Он понял, что на всех постах и в правительстве остались те же самые люди, а его идеализм никому не нужен. К тому же в игру стали вступать бандиты всех мастей, и связываться с ними не хотелось. Так что папа стал заниматься биржей, акциями и ваучерами. И когда появились деньги, сразу же купил первую попавшуюся квартиру в панельной «хрущевке» поближе к моей школе – на время, пока не достроят кооперативный дом. Я училась во втором классе, когда мы переехали на улицу Махача Дахадаева.

Мы заселились в панельный дом напротив электрической подстанции и большого бомбоубежища в виде травянистого холма. От холма двор отделялся забором и гаражами. Мы, дети, только тем и занимались, что перескакивали через гаражи, перелезали через забор и резвились на верхушке бомбоубежища. А потом удирали от старого сторожа, который гнался за нами, кидая в нас камни.

Говорят, что электроподстанции негативно действуют на психику человека. Возможно, поэтому в доме было много сумасшедших. В квартире этажом выше жили брат с сестрой, постоянно скандалившие между собой. А под нашей квартирой жил человек, которому на голову упала штанга. Он подолгу громко кричал и тем третировал своих домашних. Соседкой по площадке была запущенная старуха в лохмотьях, которая постоянно стучала к нам в дверь и чего-то хотела. Она была родом из Украины, где у нее остались племянницы, но племянницы не хотели ее видеть. В конце концов, старухой занялась хваткая продавщица из соседнего магазина. Она взяла над ней опекунство, держала ее взаперти, а после скорой старухиной смерти вселилась в квартиру.

В соседнем подъезде жил больной подросток по кличке Вампир. Вампир выкручивал лампочки в подъездах, едва умел говорить и спал на балконе. Он был в сущности добрый малый, но быстро спился и скололся. В доме жило много наркоманов и алкоголиков. Однажды ночью кто-то выпивший выпрыгнул с пятого этажа и раздробил себе пятки. А Валера из соседнего подъезда спьяну пырнул кого-то ножом.

На лестничных площадках валялись шприцы. По слухам, каждый день ранним утром фургон с наркотиками приезжал в соседний двор и наркоманы со всей округи шли за дозой. Впрочем, соседний двор был гораздо приличнее нашего. Там было много детей и пространства. Я не любила общаться с детьми со своего двора и все время уходила играть к соседям. За это мне периодически попадало с обеих сторон. А еще в соседнем дворе жил голубоглазый мальчик по имени Гасан, который был старше меня на год. Как-то в начале сентября, когда на море бушевал шторм, он пошел с друзьями поиграть в мяч на опустевшем городском пляже. Во время игры мяч упал в воду, Гасан нырнул за мячом и начал хохотать и делать вид, что тонет. И вдруг стал тонуть по-настоящему. Но друзья ему уже не верили, а только смеялись. Тогда Гасан закричал: «Клянусь Аллахом, тону!» Один из мальчиков подал ему руку, но тут огромная волна отшвырнула мальчика на камень, а Гасан пропал в волнах. Его искали много дней, пока не нашли разбитое тело в нескольких километрах от пляжа. Опознали только по плавкам. А когда мертвого Гасана несли к дому, то вся улица пахла водорослями.

В соседнем дворе тоже были сумасшедшие. Посреди двора даже стоял маленький кирпичный домик с решетками – изолятор, специально выстроенный живущими в доме людьми для своего буйного родственника. Ему туда периодически носили еду и никуда не выпускали.

Разумеется, вокруг обитали не только душевнобольные. Напротив нас жила молодая семья кубачинцев: у них постоянно гостили художники и родственники известных дагестанских деятелей. Как-то раз мы забыли ключи в квартире и остались снаружи без ключей. Тогда мы зашли к соседям и пробили отверстие в разделявшей нас стене из стеклоблоков. Я пролезла через это маленькое отверстие и открыла взрослым дверь изнутри. С нашей стороны эта стеклоблочная стена завешивалась ковром, так что еще довольно долго можно было, приподняв его, общаться с соседями через проделанное отверстие. Вскоре кубачинцы переехали в Дубки – поселок, выросший рядом с Чиркейским водохранилищем, на месте затопленных садов и домов селения Чиркей. И стало совсем не с кем общаться. За исключением нескольких хороших семей в нашем доме жил разношерстный и неблагополучный люд, а в соседнем доме (в доме Гасана) – сплошные музыканты, химики и прочая интеллигенция.

В конце концов, в 2006 году квартира в кооперативном доме, который строился с 1986-го, была готова. Правда, и здесь не обошлось без казусов. В доме вместо запланированных девяти этажей построили десять. Видимо, кто-то дал взятку. В результате потолки в квартирах стали гораздо ниже. Тем не менее родители совершили очередной переезд, на этот раз – на улицу Ирчи Казака. Ирчи Казак – это кумыкский поэт середины XIX века. Он происходил из бедной крестьянской семьи, батрачившей на шамхалов Тарковских. Он работал на чужих полях и складывал песни, подыгрывая себе на агач-кумузе. Ирчи, кстати, так и переводится – певец. Песни Казака, как и полагается, источали ненависть к существующему социальному устройству. Однажды Ирчи Казак похитил для своего друга девушку-рабыню из шамхальского дворца и долго прятал ее от погони. За это поэта сослали в Сибирь, и в ссылке он горько оплакивал свою участь и клял богатых и знатных. Возвратившись из Сибири, Казак поселился в Батаюрте, где и умер при загадочных обстоятельствах. Кажется, кто-то вызвал его из дома, а потом нашли обезображенное тело под мостом.

Так вот, родители переселились на улицу Ирчи Казака. Когда они вступали в кооператив, то думали, что заживут около тенистого парка Академии наук. Но парк давно застроили какими-то гаражами, а все окрестности завалили горами мусора. И тем не менее квартира в этом доме гораздо лучше прежних.

Правда, мне так и не довелось пожить в ней, потому что я переехала в Москву.

2010