Текст книги "Завтрак в облаках"

Алла Иошпе
Завтрак в облаках

Возвращение

«Если хочешь идти вперед, сперва научись возвращаться!» Эти слова писателя Лоренса Даррелла вызывают естественный вопрос: а кто же не хочет двигаться вперед?! Я, например, хочу.

А иначе как бы появлялись мои истории… Без воспоминаний? Без прежнего опыта?! Никак. Вот и возвращаешься. И в памяти твоей всплывает то, что тебе особенно дорого.

А для меня – это рождение первой в моей жизни книги. «Песня длиной в жизнь». Книга про НАС. Про нас с Ним. Моим партнером, другом, мужем. Короче, с моим Узбеком. Про нашу с ним непростую и очень необычную судьбу.

Книга эта прошла путь от отдельных разрозненных записочек, когда я еще не задумывала никакой книги, до (спустя долгое время) самой рукописи. В длительных гастролях, в неуютных гостиницах, в поездах и на стоянках, в долгих ожиданиях опаздывающих самолетов в аэропортах… просто записывались какие-то впечатления… от скуки. И когда уже она появилась, эта рукопись, надо было, чтоб кто-нибудь дал оценку моему первому писательскому опыту.

Выбор пал не на кого-нибудь, а на известного писателя Аркадия Вайнера.

Почему именно он?! Прежде всего, потому, что мне нравились его книги, написанные совместно с братом Георгием Вайнером… Нравился их фильм «Место встречи изменить нельзя». А во-вторых, я с детства моего была с ним близко знакома. В юности Аркадий дружил с моей старшей сестрой Фаиной. Она была замужем за поэтом Михаилом Грисманом (впоследствии взявшим псевдоним «Курганцев»). И его знакомство с именитыми друзьями коснулось когда-то и нас. К нам домой Аркадий привел влюбленную парочку – Женю Евтушенко и Беллу Ахмадулину.

И кому же еще я могла доверить свое первое детище?! Тем более что Аркадию Вайнеру очень нравились мои, а потом – и наши со Стаханом песни!

Но, как выяснилось, сделать это – передать рукопись книги моей – было не так просто. Когда я позвонила Вайнеру с просьбой посмотреть, что это я там наваяла, оказалось, что у него нет времени.

Та-ак! Он просто не ожидает, что из-под пера «эстрадной дивы» может выйти что-нибудь стоящее. А обидеть меня ему не хотелось.

Но муж мой все-таки умудрился передать ему рукопись. От меня потихоньку. Чтоб не волновалась.

Через два дня – звонок.

– Не ожидал! – говорит Вайнер.

– Удивлен, – говорит.

И передал мне отзыв о моей будущей книге. Что и стало вступлением к ней. И то, ЧТО написал этот писатель и КАК, – само по себе литературное произведение. Такое стало бы подарком для любого, даже известного писателя.

А я горжусь, что это – мне!

«Мемуары – особый жанр, очень непростой. Казалось бы, если ты прожил интересную жизнь, образован, имеешь склонность переносить свои переживания на бумагу – садись и пиши!

Но в этом решении таится одна маленькая хитрость: большинство мемуаристов невольно чуть укрупняют, усложняют истекшие события и роль своей личности в истории. Это естественно, понятно и простительно: кто не жаждет совершенства в предмете любви своей?!

Случаются, однако, авторы, которые не рвутся увековечить в бронзе свое житие и готовы нелукаво поделиться с вами, как с добрым попутчиком, довольно удивительными узорами своей судьбы.

И тогда их повествования звучат как долгая задушевная песня.

А если задушевная песня и есть главное содержание твоей жизни – тогда на свет появляется рукопись Аллы Иошпе.

История народа, история любви, страданий и побед, счастья и слез, история роскошного венка, сплетенного из лучших, ароматных, честных песен, навсегда завороживших целые поколения, – вот что такое мемуары Аллы Иошпе, бесхитростный рассказ о времени, Стахане и о себе.

И прочитав его, мы придем на очередной концерт звездной пары – Аллы Иошпе и Стахана Рахимова – с сердцами, полными доверия, любви и благодарности за ту добрую радость, которой они одаряют нас всю свою Жизнь в Искусстве».

Аркадий Вайнер

Конечно, я понимала, что это – аванс на все, что я могла бы написать в будущем. Если таковое, конечно, случится. Но долго я не писала книг Песни, стихи… И все.

Однако потом – все-таки решилась.

Вторая книга называлась «Хлеб-с-солью-и-пылью». По строчкам из припева моей песни «Дороги артистов»:

 
Дороги артистов —
Хлеб с солью и пылью,
Дороги артистов —
С мечтами и былью,
Дороги артистов —
Вся жизнь – и не боле,
Вся жизнь – и не боле.
И нет лучше доли.
 

Я решила показать рукопись еще одному Аркадию – Аркадию Инину, известному писателю и сценаристу (фильмы «На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон-Бич опять идут дожди», «Однажды двадцать лет спустя», «Одиноким предоставляется общежитие» и другие).

В своем предисловии Аркадий Инин говорит, что пишущего человека именно вторая книга делает писателем. Он похвалил автора, то есть меня, за то, как написано о людях и – особенно – о животных. Которые у меня «наделены абсолютно человеческими чертами, умениями страдать и радоваться, хитрить и сохранять достоинство, хранить верность и любовь».

И в результате – назвал меня писателем.

Наверно, оба писателя сделали мне скидку – как «молодому» автору и известной артистке. Но все равно приятно. Меня поняли и поддержали.

Спасибо вам за это, наши дорогие Аркадии!

О первых двух книгах мне многие говорили и писали добрые, а порой и восторженные слова. А вот с третьей – «В городе Белой Вороны» – отзывы вышли неоднозначные. И, говоря откровенно, критику в свой адрес я полностью приняла. Она шла от уважаемых людей.

Сразу после презентации мне позвонил Александр Левенбук:

– Алла, прочитал. Хочу приехать поговорить.

И приехал. И упрекнул меня в том, что книга издана была небрежно. Опечатки. Даже в подписях к фотографиям были ошибки. Например, вместо «Мария Арбатова» написано: «Мария Абрамова». Почему-то. И естественно, не мной.

Александр Левенбук, конечно, был прав. И бесполезно да и поздно уже было оправдываться. И объяснять, что нас не было в России, когда издавали книгу. Потому и не смогла проследить… и т. д.

А на самом деле издательство в то время уже рассыпалось, разваливалось. Но рукописи у авторов продолжали брать и кое-как печатать. Никаких корректоров, никакой редакторской работы уже не было. Все было в руках не всегда трезвого художника.

Но книга эта мне дорога. Тем, какие рассказы там были. Тогда я действительно поняла выражение Пушкина: «Над вымыслом слезами обольюсь». Я впервые «обливалась слезами» над собственным рассказом. Когда ночью писала притчу про Белую Ворону, которая преследовалась черным вороньем за то, что была не такой, как все.

А Аркадий Инин вдруг упрекнул меня в том, что в книге этой «чувствуется повышенная сексуальность».

Господи, как же я обрадовалась!

В мои-то годы!

Наконец-то!

Бумажные кружева

Что дальше?

А что дальше?

Извечный вопрос. Задаешь его себе каждый раз, как после очередного юбилейного концерта. Долго готовишься, нервничаешь… А вот уже все и прошло. И все уже позади. Прошел концерт, и с ним ушло что-то очень важное. Долго и медленно от всего отходишь.

Так и с книгой. Писала… правила… перечитывала… добавляла… убирала… сомневалась. Закончила. Отдала в издательство… И вот он – этот извечный вопрос: а что дальше? Да еще всякие сомнения в голову лезут: а надо ли вообще писать еще? И противное – кому это может быть вообще интересно?!

Действительно. Кому?

Тем, кто, как и мы, родились в прошлом веке? Может быть. Может, и интересно. Потому что – знакомо. А знакомое лучше воспринимается. Как знакомые песни. Их ждут. Им народ радуется, будто старого знакомого встретил. Конечно, если он, этот знакомый, ему нравился.

Так вот. А если читатель нынешний? То – как ему? Эти наши воспоминания?! Рассказы? Про любовь, что без времени? Да еще эта лирика со стихами?!

Да-а. Может быть, и интересно. Кому-то. Читают, слава богу. По крайне мере, говорят, что кто-то у кого– то попросил почитать мою книжицу и – не вернул. А кто-то – и украл! А я радуюсь.

… Но пока что хочется отдохнуть. А где это лучше всего делать?

Вот и забираемся на наш маленький остров, по форме своей который на мышку похож. После московского напряга, темпа, нервов, концертов и презентаций – опять туда. Из мерзлой гнилой Москвы, где не то ранняя зима, не то поздняя осень, и дождь, и снег, и полная путаница, опять – в этот маленький райский уголок.

Тут дышится легче, да и пишется лучше.

Домик наш – на горе. Невысокой, но достаточной, для того чтобы невдалеке, через небольшой уходящий вниз кусочек земли с виллами и садами, видеть его – МОРЕ.

Море здесь необыкновенное. То – зеленое, спокойное (откуда эта зелень?! Ведь в нем не отражается лес?!). То – серебряное море… А когда ветер или плохое у него настроение, у моря, то темно-серое, черное почти. Но красивое – обязательно.

Общественного транспорта фактически нет. Почти нет. Только какой-нибудь автобус может куда-то подвезти. Иногда. Из фиксированной точки А в фиксированную Б. И все. Так что собственный автомобиль необходим. Вот и приобрел муж недорогую, уже подержанную кем-то машинку. Которая тебя ждет и скучает по тебе, пока ты в Москве.

И опять читаю. Читаю много. Мне интересно многое. Плачу над судьбой великого и несчастного Ван Гога (Ирвинг Стоун «Жажда жизни»), удивляюсь и завидую замечательным рассказам Виктории Токаревой и Людмилы Улицкой… И наконец, улыбаюсь потрясающему Георгию Данелии, прижимая к груди его «Кот ушел, а улыбка осталась». И вдруг узнаю, что даже он, этот удивительный, не боюсь этого слова – гениальный – Данелия впал в тревожное раздумье, после того как закончил упомянутую свою книгу. Спрашивает себя: а что дальше? И сомневается, стоит ли писать еще. А вдруг кто-то из друзей так и думает?! И, может, надо остановиться, скажут друзья?!

А книгу эту, про улыбку кота, Данелия написал в свои восемьдесят четыре – 84 – года! Вот я и подумала, что время у меня еще есть. И пожалуй, продолжу– ка я эту историю – рассказы свои рассказывать.

Итак, снова Кипр. Солнышко, свет, чисто так. Мое «О господи!» – теперь другое. Не от новостей по ТВ, не от тревоги на душе и смятения, а – от красоты вокруг. От радости на сердце. И все тело твое говорит спасибо за этот свет, цвет и за воздух. А главное – душа тебе говорит. И через пару-тройку дней, совсем немного отдохнув, ты снова окажешься перед пока еще белой страницей своего компьютера. Где тебя ждут твои старые и пока еще новые знакомые, на новых страницах новой книги.

Один известный писатель сказал, что автор книг «вершит над людьми свой бумажный суд». Этот постулат, сказанный мудрым Лоренсом Дарреллом, произвел на меня глубокое впечатление. Я задумалась. Но я, может, в чем-то и согласна с ним, но вершить свой «бумажный суд над людьми» я не берусь. Я не судья. А уж если пользовать терминологию юриспруденции, мне ближе роль адвоката, чем судьи: мне всегда жалко своих героев. Я чувствую их, я сочувствую им. И люблю даже. Они для меня – живые. Когда эти, мне не знакомые прежде, субъекты вселяются в мой рассказ, я сама знакомлюсь с ними. Я узнаю их ближе… Они мне самой любопытны и интересны. Я смеюсь и грущу вместе с ними.

А когда книжная история их заканчивается, я скучаю.

Ну а пока что, опять волнуясь, я открываю свой маленький компьютер.

Ну, все!

С богом!

Мои университеты

Опыт жизни своей писатель Максим Горький называл «мои университеты». А в моем случае, если не считать действительно моего родного Московского государственного, то в разные периоды жизни «моими университетами» был опыт общения с моими, а потом и с нашими домработницами. Это была высшая школа общения с особой частью народа, которая на протяжении многих лет стала нашим спутником по жизни.

Эта школа и стала «моими университетами».

Домработницы у нас были всегда. Или почти всегда. В зависимости от возможности. Материальной. И чем меньше были наши возможности, тем бедней и с большими проблемами были наши помощницы.

Кто-то назвал домработницу «домраба». И напрасно. Еще неизвестно, кто у кого в рабстве. Лишь по крайней необходимости приходилось жить под одной крышей с посторонним человеком, впускать в свой дом, а то и в свою душу чужие характеры и проблемы. Но из общения с этими «пришельцами» мы узнавали много нового. О жизни провинциальной, о судьбах конкретных людей… И естественно, жизненный опыт наш расширялся. Прямо не выходя из дому.

В услужение в чужой дом шли просто от необходимости выжить. Работы нет. Жить не на что. Вот и идешь в прислуги. Жизнь их, как в зеркале, отражала состояние самого общества того времени. И в то же время – положение в этом обществе тех, к кому эти люди приходили служить.

В нашем доме помощницы появились не сразу. Пока я была маленькой, их не было вообще. Незачем было. Сестра уже выросла, а со мной все время – мама. Она бы не доверила меня, любимую и болявую, никому. Даже если б и была возможность. А ее, этой возможности, в то время и не было. А вот когда уже у меня самой появилась дочка, тогда выхода не стало.

К тому времени я уже закончила свой психологический факультет и меня приняли в аспирантуру. А так как «на меня вся наука смотрит с надеждой», то мне надо появляться в клинике нейрохирургии имени Бурденко каждый день. Там я работала над своей кандидатской диссертацией. Тогда и встал конкретный вопрос о помощнице. Вернее – о няне.

Денег на это нет. Да и откуда им быть?! Муж – инженером за копейки… Правда, моя аспирантская стипендия. Хоть и повышенная. Но она ненамного отличалась от обычной. И – на няню. И мама, взявшая на себя всю заботу о малышке, решает, что все-таки надо деньги идти зарабатывать. Детям помочь, раз так.

Дочке Танюшке к тому времени уже два. Можно и с няней оставить. Если найти таковую, конечно.

И мы даем объявление.

Няня не заставляет себя ждать. Вернее, та, которая была бы нужна, заставляет. А эта, которая не заставляет, – приезжая. И жилья у нее нет. Да и у нас нет места, где ей спать. Нам нужна няня, что приходит и уходит. Но хотеть не вредно. Таковой – за наши деньги – нет. Пришла эта. Жить ей негде, потому и не берет никто. И она в слезы:

– Устройте хоть как-нибудь! Не пожалеете! Хоть в коридоре, хоть на полу… пожалуйста-а-а!

А у нас недавно в проходном коридорчике, который сразу при входе в наши пятнадцатиметровые «апартаменты», папа ванну соорудил. Самую настоящую. Чугунную. Знакомый дворник стянул со стройки и папе за бутылку «уступил». Ванна-то в узком коридорчике вдоль стены поместилась, но перекрыла весь проход. Но папа, совершая невероятные усилия, «мешавшую» нашей ванне стенку «подвинул»… к соседке. Короче, ванна устроилась как-то. И тетя, которая в няни хочет, обрадовалась:

– Так я в самой ванне и спать буду!

А мама:

– Ну как же можно человека в ванну класть?!

А тетка:

– Ну а ежели человеку вообще спать негде?! А вам няня нужна?!

И плачет опять.

Тут папа и придумал накрыть толстой доской эту ванну. И накрыл. И получилось как тахта. Только жестко.

Няня перестала рыдать. А радоваться стала.

Так у нас и обосновалась она. Тем более что цену она назвала соответствующую.

Правда, тогда это была уже не первая, а вторая няня. Первая проработала всего неделю. Танюшке тогда было месяца три. Родители сняли нам маленькую комнатку в Подмосковье. Все-таки дача. Чтоб «ребенок дышал». И ребенок дышал.

Я на даче. Одна с малышкой. Муж, мама – все работают. Пригласили женщину в помощь. По объявлению пригласили. Помогала. Но почему-то стали пропадать детские ползунки. Новые, красивые: голубые и ярко-розовые, их подарили мои университетские однокашники, когда пришли на новорожденную дочку посмотреть. Купить такие вещи тогда было почти невозможно. А если доставали когда, то очень за дорого. А они у нас пропадали. Пропадали красивые ползунки постепенно, но пропали все.

Однажды, когда я с Танюшкой гуляла по саду, вдруг что-то голубое и розовое средь зеленой травы попалось мне на глаза. Вот они! Эти потрясающие подарки! Но – не спешите радоваться! Их не ветер сорвал с веревки! А няне нашей проще было их выбрасывать, чем стирать. Пролежавшие не стиранными на земле, под дождем… эти ползунки и стирать уже было ни к чему.

Первой няни и не стало.

Ну так вот. А та, новая, на доске которая, была тихая. Покорная даже. Стирала. Гладила. Качала коляску с ребенком во дворе, под окном. Так, чтоб моя мама могла их видеть. А я – в своем МГУ все время. Но вот уже и мама на работу вышла. И няня с маленькой Танюшкой остаются дома одни. Без нас.

…В тот день я пришла домой пораньше. Прихожу – дома никого. Ни няни, ни Танюшки. Может, мама раньше освободилась, и они все втроем куда-то умотали?! Тогда почему коляска во дворе стоит, а в коляске – никого?! И вообще, что происходит?! Сердце начинает бешено ускорять темп.

Выхожу на Бронную… Нет их.

Иду на наш бульвар, на Никитский. Нет их.

Бросаюсь в нашу милицию.

А там! На жесткой скамейке для всяких хулиганов и разбойников сидит наш ребенок! В слезах и соплях, мокрый, голодный… Молчит с испугу, только глаза таращит и икает тихонько от ужаса…

А няньки нет.

Оказалось. За день до этого она упросила маму дать немного денег вперед. А сегодня взяла девочку и пошла с ней. «Пешком». Без коляски. Душа требовала банкета. И банкет был. И, шатаясь, отправилась няня догуливать на бульвар. А девочку забыла. Вот водители и увидели на проезжей дороге, прямо между машинами, маленького плачущего ребенка. Одного. Стоит, маму зовет. Кто-то отвел девочку в милицию. Спасибо, тогда не было такого активного движения на дорогах. Но все-таки движение было.

Вот так наша Танюшка и заимела свой первый привод в милицию. И последний, надеюсь. Какое счастье, что я тогда пришла домой раньше мамы. Страшно представить, что могло случиться, если б мама явилась раньше и пережила весь тот ужас, который выпал на мою долю.

Все. Потом – долго никаких нянь.

Мама отложила идею с работой на долгое время. Опять все взяла на себя: лучше будет она, молодая бабушка, с любимой внучкой сидеть.

…И вот Танюшка уже и в детском саду. Да и у меня жизнь новая. С новым мужем. В новой квартире. Вернее, в огромной коммуналке с большим количеством хороших людей и дверей.

Наше жилье состояло из двух запроходных комнат с высоченными потолками. Наш друг, который помогал нам переезжать, сразу сказал, что, если эти комнаты поставить на бок, получилась бы кубатура та же, а метраж больше. Но никто их, эти комнаты, на бок не «поставил», метраж остался прежним, а мы были счастливы первому самостоятельному с ним жилью.

Но без помощницы уже просто никак. Хотя бы просто отводить дочку в детсад. Который, к счастью, совсем рядом. За углом. Правда, через дорогу.

Первое время после переезда на эту квартиру отводил дочку по утрам муж. Прямо перед работой. Он работал тогда еще в ОКБ КП – чего-то там кабельной промышленности. В подмосковных Мытищах. И приходилось мужу вставать так же, как Танюшке. Очень рано. Мне же было милостиво дано еще полчасика поспать. Так и вижу их – заспанных, сонных. Его и маленького ребенка. Чуть ли не поддерживающих друг друга, пошатывающихся со сна… зевающих… Смотреть на это было и трогательно, и грустно. Так было жалко их!

И пришлось все же искать кого-нибудь в помощь.

Очень средних лет даму предложила одна из наших многочисленных соседок. Жила дама недалеко от нас. Рано утром мы одевали ребенка, а она отводила в сад. Когда вечерами у нас было выступление и мы не успевали забрать дочку из садика, мы просили тетю Зину подменить нас. Ребенка забрать.

И все вроде бы хорошо.

Но однажды соседская бабуля ужасным шепотом рассказала, что видела, как наша маленькая девочка шла из детского садика одна посредине проезжей дороги. Опять!!! История повторилась. Шла прямо по мостовой. Няня же по тротуару спокойно прогуливалась со своей подругой. А по дороге на большой скорости совсем рядом с ребенком летит машина.

Чудо спасло нашего ребенка. Спасибо тебе, Господи! Опять – спасибо.

Вот с тех пор мама моя уже окончательно бросила идею работать.

И вот у нас уже отдельная квартира. Правда, далеко от нашего родного центра. Даже от метро далеко. Квартирка маленькая. Но наша. Первая с Ним – НАША. И конечно же опять нужна помощница по хозяйству. Ох, как нужна! Нам часто уезжать. Уже концерты, гастроли… Как уедешь?!

Домработницу нашли. Уже даже с небольшой рекомендацией. «Небольшой» – потому что люди малознакомые порекомендовали. И вроде бы опять все хорошо. Только по ночам я как-то странно себя чувствовала. Все время казалось, что кто-то смотрит на нас. Следит. А у нас с Ним – любовь.

Думала вначале – показалось. Оказалось – не показалось. Просто даме было интересно, чем это мы тут занимаемся по ночам.

Ну и опять – выручай, мама!

И мама выручает. Поэтому папа мой, бедный, все время один. А мама – «в лавке». Мама – на посту.

.. А вот уже и большая четырехкомнатная квартира на Красной Пресне. Женщина появилась неплохая. Работящая. Быстрая. Только голова всегда покрыта платком почему-то. Никогда не снимает платок. И кошек ненавидит люто. Оказалось, в детстве играла с кошкой, а у той – стригущий лишай. Вот и стала лысой Тамара. Навсегда.

Отсюда и платок. Отсюда и ненависть к кошкам.

Но сын у Тамары есть. От профессора-татарина сын. Тамара, домработница наша, как-то раз убиралась у профессора, полы мыла. И нагнулась как-то низко-низко… А сама – полная, аппетитная. Хоть и в платке. И профессор-татарин не выдержал, не удержался то бишь, и пристроился сзади…

А сердобольная Тамара – ему:

– Ну зачем вы так? Неудобно, небось. Лучше ляжем.

И легли.

Вот так и получился у Тамары татарский сын профессора.

А у нас уже гастроли постоянные. И дочь уже сама в школу ходит. Хоть и не ближний свет. Но сама. А на хозяйстве – она. Домработница Тамара. Убирает. Готовит. В магазин… А мы – уходим, уезжаем, улетаем…

Танюшка – с ней.

Конечно, оставляем деньги на питание. Да на непредвиденные расходы всякие оставляем. А Тамара подружкам Танюшиным чаю с сахаром не дает. «Мне на ваш сахар денег не оставили. Нету вам сахару». Дочка нам об этом долго не рассказывала. Боялась, что ругать Тамару будем или уволим сразу.

А как она одна будет?! Лишь спустя годы и рассказала. И про то, как на дочкину просьбу купить ей любимые яблоки Тамара изрекала:

– Килограмм яблок – три дня без обеда.

Тамара вообще деньги сильно «уважала». Наши деньги. Когда мы не в поездке, а дома и денег на «непредвиденные расходы» не полагалось, ей становилось больно и обидно. И постоянное «Аллочка Яковлевна, де-е-ню-ю-жку!» было у нее вместо «доброго утра».

Ее «уважение» к деньгам дошло до того, что однажды она откровенно призналась, что деньги у нее всегда есть, потому что:

– Что вы думаете? Неужели я каждый день не сэкономлю для себя каких-нибудь десять ваших рублей?!

А это тогда были все-таки деньги.

…Потом был долгий перерыв. Это было то самое время, когда нас объявили всяческими врагами Родины нашей. И уже было нам не до помощниц по дому. Тогда мы вообще собирались уезжать навсегда из СССР.

Собираться-то мы собирались. И даже полностью собрались. Но не уехали. Не выпустили нас. Не отпустили… Так сильна была любовь к нам нашего государства. Двери квартиры поджигались, машину разбивали, работы лишили. Лишили всего. Даже все записи на радио и ТВ с нашим участием уничтожили. И афиши… Но главное – дочь-отличницу из МГУ исключили.

Но жить надо.

И живем как-то.

К счастью, появился на свет наш ненаглядный внук Костик. И потому у нас появляется няня Тася.

Посоветовала, вернее, привела нам ее наша приятельница. Она, приятельница, намного старше нас. И была умная. Понимала наше положение. И что значит попасть в эту «нацию отказников» – понимала. Когда отказано во всем. Когда и работы нет, а проблемы и безденежье, наоборот, есть.

И говорит приятельница:

– Возьмите к себе Тасю. Она хорошая. Какую-никакую дачку все равно снимете для ребенка. Вот она там жить с внучиком и будет. И вообще.

– Только деньги ей не давайте. Откладывайте для нее просто, – добавила.

– Почему не давать денег? – спрашиваем.

– Они не удерживаются у нее, – отвечает.

А почему «не удерживаются», не объяснила. А мы и не спросили.

И взяли Тасю. И решили посмотреть на нее, пока мы тоже на даче с ребенком. Родители же Котика – врачи. Всегда заняты.

Тася была замечательная. Простая деревенская баба. Аккуратная. Заботливая. Убиралась чисто. Смотрела за маленьким Костиком… Любила его. Но все– таки поначалу мы не оставляли ее с ребенком одну.

Но однажды… Однажды нам пришлось отъехать в город.

Возвращаемся… Уже у калитки слышим песню.

Входим…

Тася… возлежит на нашей кровати, развалилась по-королевски… и песню поет. С выражением так поет. Рулады выводит, руками дирижирует… Пьяная. Маленький мальчик Костик рядом на полу с машинками играет. Подпевает как-то.

…Потом были Вики, Нади, Кати.

Разные, равнодушные и не очень, всегда чужие. Была даже такая, что в свои шестьдесят пять сидела в Интернете все время. Продвинутая была. Искала «своего» мужчину. И кажется, нашла. Потому что однажды – приезжаем на дачу, а дамы не оказалось. Ушла. Убежала просто. Спешила к «своему мужчине».

Конечно, все эти женщины – искатели своего счастья. Как могли, так и искали. Хоть какое. Им казалось, найти это счастье можно только в Москве. И их, одиноких и неприкаянных, было жаль. И – что им наши проблемы, когда у них свои такие?!

Там, где они жили, работы не было никакой. А если кто уже на пенсии, то страдал от одиночества. Дети их выросли. Уже свои семьи у них, у детей. Мать вроде бы и не нужна больше. А так хочется ей к кому– нибудь приткнуться. Да и подработать не грех, чтоб не зависеть.

И от родных детей – идут к чужим.

…А что мы?!

Мы опять даем объявление: «Срочно требуется помощница… с проживанием на даче…» Дача у нас уже своя.

Приходит пара. Молодые, красивые. Ищут работу для двоих. Вместе работать, значит. И, естественно, вместе жить.

Нам не нужна пара. У нас нет работы для двоих. Но когда они узнали, что у нас для помощницы есть отдельная комната… Стали так уговаривать! Так уговаривать!

– Ему не надо платить, – говорила она.

– Устроюсь где-нибудь на подработки, поддержу жену деньгами, – говорил он. – И на даче помогу.

Видно, очень уж нужна им работа с проживанием. Говорят, будут всю жизнь благодарны…

И видят, легко уговорить нас и разжалобить.

Разжалобили. Уговорили.

Мы взяли.

Кончилось то лето. Мы переехали в Москву. Пара осталась на даче.

А Вика очень уж часто болеет. То ангины, то гриппы. Чаще всего подозрениями на аппендицит страдает, говорит.

Запои. Узнали мы об этом, когда были на редком нашем отдыхе. Позвонили нам соседи дачные. Мол, скандалы пьяные каждый день, вплоть до драк и битья окон. Наших, разумеется. Весь наш отдых испорчен. Улетаем домой. Еле удалось распрощаться.

Но все же спустя время опять поселилась у нас на даче пара. Уж очень они были влюблены друг в друга. И так просили не разлучать их. Мы разлучать их не хотели, потому и отказали им обоим.

Но.

Но они – на даче. Они все же у нас.

Однажды звонят из милиции, спрашивают, знаем ли мы, что наш работник был осужден за убийство.

Потом появилась симпатичная молодая женщина с Украины. Тогда еще не было этой трагедии с войной. Мы еще дружили тогда с «нашей житницей». Женщина пришла по рекомендации. Говорит, одинока. Но есть сын приемный. Из детдома взяла. Не совсем здоровый, сказала.

Растрогала.

Взяли.

Потом вдруг и муж «приемный» объявился. У «одинокой». «Приемный» – потому что мать приняла. В дом.

– Принимай! – говорит. – Он хороший. Баптист и в хоре поет.

Ну и мы приняли. Потому как любовь у них в то время была. И она уж очень просила за него. А любовь для нас – святое. Ладно, пусть и муж приезжает.

Он и приехал. Как одолжение сделал. Ей. Заодно и нам. Отдыхает все время. Благо мы в гастролях постоянно. А парочка на природе радуется. А на даче у нас ни цветы, ни овощи не растут. Некогда нам этим заниматься. И им некогда. Они заняты. Она моет его в ванной нашей. И массажи там делает. И подстригает под бокс. Ему так больше нравится.

Отдохнул муж и – обратно, на Украину. «По делам».

А она расстраивается. А нам жалко ее. И мы ее вместе с собой в роскошный израильский санаторий берем. На поправку здоровья и настроения.

В «Плазе» у нас номер трехкомнатный. Люкс. Нас тут любят. Уважают. Приезжаем сюда часто. И все нам по бартеру: мы им – концерт, они нам – номер роскошный, обследование по полной, лечение самое лучшее.

А в этот раз мы просим хозяина санатория, израильтянина Нахума Керена, принять вместе с нами нашу так называемую родственницу. Говорим – споем для отдыхающих теперь два полных концерта. А не один, как всегда.

Хозяин – уже наш друг. Умный. Настоящий. Давно. Его чтут, боятся и уважают. Потому такой идеальный порядок в санатории. Когда слышат, что хозяин к санаторию подходит, все и всё подтягивается и вытягивается в струнку. И все и всё работает.

Нашу «родственницу» лечили по полной программе. А лечение там дорогое и уникальное. В престижных московских клиниках не всегда найдешь такую медицинскую аппаратуру. А главное, такого Нахума Керена.

В общем, спели мы для них ТРИ концерта.

А наша «больная» все время звонит мужу. На Украину. По телефону гостинично-санаторному. Что очень дорого. Да и по нашему мобильному, в роуминге.

– Я в раю, – говорит мужу.

А нам:

– Век за вас молиться буду!

Но век молиться ей за нас не пришлось. И не только век.

Приезжаем в Москву, а нашей помощнице, поздоровевшей и похорошевшей, почему-то срочно понадобилось уезжать. Плачет, говорит, что-то с сыном…

Собираем ее, подарки всякие готовим «больному» приемышу.

Оказалось, ушла в другой дом работать. Больше денег предложили.

Молилась ли она потом за нас, как обещала? Не думаю. Лучше б не молилась, а ушла б от нас до того, как в таком санатории мы ее лечили. И столько за нее пели.

Потом долго никого в дом не брали. Сами как-то выкручивались. Котя, наш внук, уже и в садик пошел… а вот уже – и в школу…

Ну а потом наконец-то нам повезло. До сих пор у нас настоящая помощница. Порядочная. Добрая. Ответственная и остроумная. Это она заявила однажды об одной из наших гостий:

– Не смотри, что некрасивая! Жрать сядет – залюбуешься.

И вообще столько у нее народных выражений! Но таких крепких, что привести их на этих страницах нельзя. Неудобно как-то. А жаль.

Занимается Наталия Ивановна всем нашим хозяйством. И нами. Если надо, и укол сделает. И шею помассирует. И борщ украинский. Ну а на концерт с нами – так это святое. И не дай бог, если кто-то не с пиететом, к которому она привыкла, произнесет про нас что-нибудь не так! Мы товарищу тому не завидуем. Ни-ни! И не пытайтесь. Мы – самые лучшие и самые талантливые!

А как она к нашему концерту готовится! Что наденем? Что поем? И – советует. А если что-то, по ее мнению, не так – недовольна. Ругается.