Текст книги "В пропорциях добра и зла. Стихи"

В пропорциях добра и зла
Стихи
Анатолий Константинович Лебедев

© Анатолий Константинович Лебедев, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Пуговка

 
Пуговку-отОрву на пальто
Пришивает жертва обстоятельств.
Мелкая работа, но зато
Греет в свете зимних заМЕРЗАТЕЛЬСТВ.
 
 
Рядом одиночество сидит,
Смотрит «Прокурорскую проверку».
Пуговка украсит внешний вид
И вернет судьбу в свою тарелку.
 

«Если бы кошка могла говорить…»

 
Если бы кошка могла говорить,
Утром туманным, под дым сигареты,
Воспоминания, встречи, приметы,
Бусы любви собирая на нить,
 
 
Я бы узнал, как непросто одной
Сжаться в комок, согревая квартиру,
Перебеситься от страсти весной
И разродиться ненужными миру…
 
 
Мы помолчим. Тишина и туман.
Дым сигареты согреет субботу…
Кошка, не плачь, мы придумаем план…
Как хорошо не идти на работу.
 

Окончился день

 
Чаинка, дающая цвет кипятку,
Окрасила стенки стакана.
Кусок рафинада лежит на боку
И плавится лавой вулкана.
 
 
Серебряной ложкою чай помешав,
Горячее пью осторожно…
Окончился день. Я, возможно, не прав,
Но правду принять невозможно.
 

Бродит душа босиком

 
Душа улетела из дома. Поздно
Душу ловить сачком.
Так и бывает. Держись. По звездам
Бродит душа босиком.
 
 
Сон отмывает боль с любовью.
Боль, что знал наизусть.
Ты подойди к моему изголовью
И поцелуй. Дождусь.
 

Изгнание

 
Адам вздохнул, закрыв калитку рая.
Замерз, холодный воздух проглотив.
Он знает: падаваны презирают
Изгнанников из рая перспектив.
 
 
Он видит цель – карабкаться по пресной
Житухе в рай за золотым песком,
На видный пост, где кожаное кресло,
Как жопа носорога, высоко.
 
 
Но он плывет, как океанский остров,
И видит материк, огни страны,
Где ложь системно отравляет воздух,
Как газовая камера войны.
 
 
Плывет Адам, как посторонний третий,
Простой мужик, познавший рай и плен.
Вселенная селений и столетий
Качает воздух новых перемен.
 

«Знаешь, лучше не знать…»

 
Знаешь, лучше не знать
Все, что делает знать,
Не мараться в маразме элиты,
Не копаться в кишках,
Не смотреть, не читать
Имена в переделах убитых.
 
 
Увернувшись от пуль
За кулек, не за куль,
Клочья шерсти оставив колючкам,
Получая под дых…
Что мне вместо святых?
Tолько сердце, которое глючит…
 
 
В инкубаторе власть
Тех, кто кушает всласть,
Транспортером багажным тасует…
Им билет в бизнес-класс…
Что осталось для нас?
Я не знаю… И разум пасует…
 

Художник

 
Тусклый тон от смытой акварели
Служит фоном яркого мазка.
Старые приемы надоели.
Новые не найдены пока.
 
 
Мастер, ограниченный манерой,
Поправляет хаос на холсте,
Движим от уверенности зрелой
К неопределенной красоте.
 
 
Что-то будет. Он не все читает.
Кисть сама выписывает суть.
Где-то смело, словно точно знает,
Где-то наудачу, по чуть-чуть…
 
 
Ремесло, связавшее законы,
Ищет к Богу тайные следы.
Не беда, что снова станет фоном
Прежний образ мира и судьбы.
 

Поэты из провинции

 
Странные поэты из провинции
Получают первые призы,
Потому что, следуя традиции,
Слово ловят ловкие низы.
 
 
Слово в электричках и автобусах,
В небесах и волнах, по пивным,
По больницам, на затертых глобусах —
Слово открывается живым.
 
 
Странные поэты из провинции
Впишут слово в мятую тетрадь.
И стихи, как узники в милиции,
Тех, кто понимает, станут ждать.
 

Капля

 
Капля пляшет пляску смерти —
Видимость борьбы.
Круг плывет и плавно чертит
Линию судьбы.
 
 
Круг исчез. Вода зеркальна.
Словно никогда
Здесь не падала печально
Синяя звезда.
 
 
Созерцая след прозрачный
На одной из рек,
Я узнал, как мало значит
В жизни человек.
 

Мне приснилось…

 
Мне приснилось, что все они живы…
Я стою у знакомых колен
И смотрю, как на юбке красивой
Спят ладони с прожилками вен.
 
 
Я расту под надежной защитой,
Укрываюсь от страхов и бед,
Пусть штаны на коленках зашиты
И зеленка видна на просвет,
 
 
Мне не страшно. Из солнечной рамы
Улыбается тихая мать…
Я проснулся… Тепло моей мамы
Прилетало меня обнимать…
 

Как же тебя не хватает

 
Мартовский день расцветает
В поле крестов и болот.
Как же тебя не хватает
В городе взрослых сирот.
 
 
Яблонь твоих кто же бросит?
Жимолость, цвет золотой…
Сад без тебя плодоносит,
Дом согревается твой.
 
 
Внучка у нас народилась,
И пацаны подросли…
Столько всего приключилось,
Что предсказать не могли.
 
 
Только спокойной беседы
Голосом тихим твоим
Мне не хватает. И беды
Трудно хлебать нам одним.
 
 
Снег на могиле растает.
Ландыши лезут любить.
Знаешь, тебя не хватает
Так, что нельзя позабыть.
 

Чашки

 
Из чашек умерших родителей
Мы пьем горячий горький чай.
В родне все меньше победителей —
Эпоху новую встречай.
 
 
Знакомые на стенках трещины —
По белому, как корешки.
Привычки, принципы завещаны,
А не тугие кошельки.
 
 
И чашки с бледной позолотою,
Которым много-много лет…
Вот и живем теперь сиротами.
И только чашкам сносу нет.
 

Река времени

 
Уносит властная река
Рожденные ветрами волны.
В них щепками года, века,
Свет юности и пепел черный.
 
 
Я жив, но позабыт звездой
И замыслом первоначальным.
И столько чаек над водой,
Что воздух кажется печальным.
 

Чудо

 
Я хочу беспричинного чуда,
Просто так, ни за что, невзначай,
Чтобы Боженька вышел оттуда
И сказал: «Распишись, получай»,
 
 
Чтобы как бы веревки ни вились
И собаки ни лаяли вслед,
Две кровиночки соединились.
Вот и я появился на свет!
 

Я тебе изменил

 
Я тебе изменил… Смешно…
Ты не знаешь об этом даже.
Мне бы как-нибудь смыться, но
Ты покупки свои покажешь.
 
 
Станем платье твое смотреть,
Примеряя туфельки с ложкой,
Будет твой медальон хотеть
Убежать к животу дорожкой.
 
 
Я тебе помогу опять
Расстегнуть на спине замочки
Для того, чтоб сильней обнять
От макушки до пятой точки.
 
 
Поцелую, любовь толчком.
Полетели, как капли в мае.
Я измену представлю сном.
Я люблю тебя, я же знаю.
 

Ты одна

 
Жалюзи не мокнут от дождя.
Серый день пускает серый воздух.
Я приду немного погодя,
Я вернусь, когда зажгутся звезды.
 
 
Мне они покажут млечный путь,
И тогда, в постели поцелуя,
Я пойму – любовь откроет суть —
Ты одна. Я по тебе тоскую.
 

Овсянка, сэр…

 
Овсянка, сэр. Вставайте, лодырь.
Вас ждут великие дела.
Спать до обеда бросьте моду.
А я пошла…
 
 
Пинок под зад… Неясным утром,
Под серой тучей перспектив,
Сверкают лужи перламутром,
И птицы, чувствуя прилив,
 
 
Щебечут. Двор умыт грозою,
Весенний запах молодой,
И листья юные слезою
Встречают утро… Под водой
 
 
Холодной, льющейся из душа,
Я окончательно проснусь…
Овсянка, сэр… Пора… Послушай,
Я дел великих не боюсь…
 

Случайная встреча

 
Так получилось. Мы не виноваты.
Мы не были готовы для любви.
Смущенных встреч наив шероховатый,
Как бледный луч в преддверии зари.
 
 
Ты расцвела. С другим зима и лето.
Меня другая нежит перед сном.
И наша встреча выглядит нелепо,
Как пыльные ботинки под дождем.
 

Виртуальный поцелуй

 
Поговорить с тобой хочу,
Садись к экрану поудобней,
По интернету прилечу
Кусочком масла к булке сдобной.
 
 
Нет-нет, арбуз и виноград.
Нет-нет, шампанское и виски.
Я виртуальной встрече рад
Как будто маленький ириске.
 
 
Поговорим о том о сем,
Слова кривляя для порядка,
Кому-то кости погрызем,
Друг друга приласкаем сладко.
 
 
Вот виртуальный поцелуй,
Подробности случайной встречи.
Вот я рискнул, и ты рискуй,
Не бойся – сразу станет легче.
 
 
И щеки розовеют вдруг,
Ведь мы близки на самом деле…
Наш общий файл любви и мук.
Любви души с отдачей в теле.
 

Дождь

 
Дождь прилетел и трогает траву,
Хрустальный дождь из тысячи подвесок.
Земля промокла. В лужу сквозь листву —
Не капли, ручейки стеклянных лесок.
 
 
Поверхность натяжения воды
Искажена цветком. Еще неровно.
Так в жизни напряжение судьбы
Неотвратимость исправляет словно.
 
 
Две капельки добавились к волне.
Цветок исчез. Поверхность абсолютна.
К чему теперь подробности на дне
Припоминать и обсуждать прилюдно?
 

Зимний Санкт-Петербург

 
Зима замыкает замки
Мостов над замерзшей рекою.
Дрожит полынья под рукою
Метели, сужая зрачки.
 
 
Зеркальную Мойку протри.
Дом мерзнет в сырой штукатурке,
Но словно в картофельной шкурке
Тепло сохраняет внутри.
 
 
Там люстры во льду хрусталя,
Лепнина в огне позолоты.
Там музыка хочет кого-то
Любить в глубине февраля.
 
 
Сиятельный Санкт-Петербург
Вдоль Мойки выходит к Дворцовой,
Где цокает счастье подковой,
Столетий доносится звук.
 
 
Над площадью ангел скворцом
Летит, осеняя в полете.
И греется кот на капоте
Машины за Зимним дворцом.
 

Венеция зимой

 
Венеция – невеста нецелована.
Над зимней занавеской чистых вод
Она плывет, как облако над оловом,
Туманя разноцветный разворот.
 
 
Венеция заснеженной Италии.
Холодный дым целуется с водой.
Под мостиками узенькие талии
Каналов, отливающих слюдой.
 
 
Венеция не знойная распутница,
А скромница, чья кружевная шаль
Кружит и растворяется над супницей,
Где в изморози варится январь.
 

Летние ветра

 
Парижский хлеб… Досматриваю сон
В субботний день на краешке подушки…
В далекий край, где спит Наполеон,
Я прилетал на дребезжащей «тушке»…
 
 
Кусая с хрустом утренний багет,
Пинаю листья набережной Сены.
Зеленая вода плывет к Родену,
Где стан любви, открытой страсти свет…
 
 
Парижский воздух… Беспокойный стриж,
Пролистываю улицы Парижа…
На «Мулен Руж» к великим стану ближе…
Что взял взамен ты от меня, Париж?
 
 
Я, смертный, был частицей суеты,
Туристом, наполняющим бюджеты,
В «Макдоналдсе» глотающим котлеты
И «Моне Лизе» говорящим «ты».
 
 
Я просыпаюсь… Пыльная жара
Накрыла в русском городе субботу…
В Париже тоже жарко отчего-то…
Нас связывают летние ветра…
 

Пропорции добра и зла

 
Сырые сумерки весны,
Рассвет прекрасного пиона,
Озноб внезапно голой кроны
И снег на Новый год… И сны…
 
 
Под горку катятся года.
Не радуют, а ранят даты…
Куда ты, молодость, куда ты?
Куда ты, зрелость? В никуда…
 
 
А вот и старость… Ну дела.
Дай Бог не быть родным обузой…
Душа, как шмель, летает с музой
В пропорциях добра и зла.
 

«Мы своровали два часа…»

 
Мы своровали два часа.
Летали по обоям тени…
Лицо зарою в волосах.
Прижмусь сильней. Твои колени
 
 
Упрутся мягко в мой живот.
Послушай, полежим немного.
Покуда нежность в нас живет,
Покуда знаем – все от Бога.
 

Советы

 
Смешно при возрасте известном
Себя значительным считать.
Забавно видеть в круге тесном
Друзей состаренную знать.
 
 
Заварка лет канцерогенна
Для каждой новой высоты.
Цинизмом знаний постепенно
Отравишь юные мечты.
 
 
Не торопись давать советы
По руслу полноводных рек.
Не сразу сходятся ответы,
Пока взрослеет человек.
 
 
Пройдут года. Набьются шишки.
И дети собственной судьбой
Поймут, что из тебя же вышли.
И побеседуют с тобой.
 

Слово

 
Глухое дыхание бездны
Колышет невидимый пух.
И годы уже бесполезны,
И опыт вчерашний потух.
 
 
Охват неизбежности ватной
Разрядом на сто киловатт
В конце нашей встречи приватной
Закроет дорогу назад.
 
 
Закружит последнее слово
Над бездною бедностью букв,
Живое над мертвой основой,
Сжигаемой в пепельный пух,
 
 
Осядет на серую вербу,
На снежный холодный покров…
Что сказано? Может быть – Вера?
Надежда? Упрямство? Любовь?
 

Вода под мостом

 
Вода под мостом не опасна,
На дно не утащит крестом,
Она не волнует напрасно,
Ведь это – вода под мостом.
 
 
Ее глубина неизвестна,
И холод в пространстве пустом,
И вкус ни соленый, ни пресный,
Движение – все под мостом…
 
 
Вот так и война не тревожит,
Пока не почувствуешь ты
Однажды на собственной коже,
Что взорваны наши мосты.
 

Ненависть

 
Терплю его, а он меня
За это ненавидит.
И часто, мимо семеня,
Меня в упор не видит.
 
 
Мы с ним расходимся во всем:
Политике и вкусах.
Мы гордо мнения несем
И не играем труса.
 
 
Я знаю с этой стороны.
Он ту подробно знает.
И от дуэли и войны
Достойно не линяет.
 
 
Над схваткой бы подняться нам
И рассудить спокойно,
Признать невежество и срам,
Чтоб прекратились войны.
 
 
Но жаль потраченной в бою
Окопной переплаты,
Торговцы смертью, мать твою,
Суют нам автоматы.
 
 
Известно, в общем-то, и так:
Надуманы вопросы…
И третий, если не дурак,
Получит все бабосы.
 

Терпение

 
Тут (хочешь не хочешь) получится так:
Прольется за край торопливое лето,
И тополь разденется. Серый костяк
Бесстыдно замерзнет в саду неодетым.
 
 
Он станет на старости лет бомжевать,
Сгибаться и пить на ветру ледяную,
Ломаться, тяжелые тучи жевать,
Надеяться в корне на долю иную,
 
 
В морозы мечтать, что прольется тепло,
И соки потянутся вверх и по веткам,
Раскроются почки злодействам назло,
Взойдут семена, моложавым и крепким
 
 
Поднимется ствол под ветрами кудрей,
И выпустят гнезда птенцов непокорных…
Он вытерпит все, ведь до солнечных дней
В земле не замерзнут глубокие корни.
 

Она

 
Она приходит вытирать пыль.
Она от засухи спасет цвет.
Она красива, у нее стиль.
И ей до ста всего лишь семь лет.
 
 
Она встречала за войной мир,
А День Победы и ее День.
Она устала, и сама – тень.
Кино с мороженкой – ее пир.
 
 
Она боится потерять ключ.
Она за пенсией идет в сбер.
Она бесплотна, как судьба, луч…
Ее праправнук говорит «эр-р-р».
 

У кошки котят утопили

 
У кошки котят утопили,
Оставили только двоих.
Она после родов, не в силе,
Мяучит детишек своих.
 
 
Покормит беспомощных, робких
И снова на поиски тех…
Ей нужно в картонной коробке
Собрать обязательно всех.
 

Шоколадка

 
Такси ночное. Наконец-то дома.
Дверь открываю я своим ключом.
В полоске света тапочек знакомый,
И кошка спит, свернувшись калачом.
 
 
Ты тоже спишь. Я загляну украдкой.
Все собрались. Одно достойно слез —
Растаяла в кармане шоколадка,
Что из полета я тебе привез.
 

Сирень

 
Когда цвела персидская сирень,
Тяжелая, как гроздья винограда,
Мы встретились, и притаилась тень
Отважная моя с твоею рядом…
 
 
По-майски дождик налетел не в такт,
И светлое твое намокло платье,
Я был тобою очарован так,
Что в мире прилагательных не хватит…
 
 
Укрывшись в нише старого дворца,
Мы, как щенки промокшие, дрожали.
Молчали мы, чтоб гулкие сердца
Не выскочили и не убежали…
 

Первый поцелуй

 
Сырая калитка, улитка в сарае
На серой сосновой доске.
Две тени летучих от края до края,
Рука прикоснулась к руке.
 
 
Среда. Середина дождливой недели.
Случайный сухой островок.
Знобило. Две тени обняться хотели,
И гром помешать им не смог.
 
 
Июнь. Юный месяц в сверкании молний.
Озноб, одержимость, озон…
Мы наш поцелуй драгоценный запомним,
В губах отпечатался он.
 

Девятнадцатая страница

 
Я одиночеству учусь
И плавно опускать ресницы,
На девятнадцатой странице
Летучей тенью получусь.
 
 
Там встречу непочатый свет,
Его лучами тяжелею
И сделаюсь всему нежнее
В колодце мыслей и планет.
 
 
И сотворю я там, внутри,
Всепоглощающее счастье…
Ты приходи и в безучастье
Меня и тень мою сотри…
 

Прогресс

 
Неуверенность – это не слабость,
А предчувствие новых идей.
Стрелка компаса только на градус
Отклонилась от правил людей —
 
 
И возможность, а может быть, кризис
Словно вызов встают в полный рост.
Контролируй эмоции, импульс
Технологий, моральный разброс.
 
 
Старый опыт не слишком годится.
Этот вектор уже не для всех.
Но признание важных традиций
Обещает начальный успех.
 
 
Невозможно повсюду быть правым,
Соблюдая страны интерес.
Горько думать: насколько кровавым
Будет этого века прогресс.
 

Детство

 
Скворечник синий без скворца
И кошелек без крупных денег,
Портрет ушедшего отца,
А посередке я – бездельник.
 
 
Дополнила простой пейзаж
Сырая Балтика с дождями,
Я грыз уроков карандаш
И «Милый друг» читал ночами.
 
 
Спасибо, мама. Ты была
С утра до ночи на работе.
В раскопках моего стола
Меня искали лишь к субботе.
 
 
Но запылившийся предмет,
Кусочек сыра, хлеб засохший,
И пятерни немытой след,
И взгляд над книжкою промокший —
 
 
Все окружение мое
Меня совсем не огорчало,
А делало моим жилье
И лишь моим мое начало.
 
 
Без посторонней суеты,
Бросая бедам взгляд вороний,
В газетной шапочке мечты
Я рос для мира посторонним.
 
 
Я вырос. Странности в кулак.
Но так порой сжимает сердце
Скворечник синий, кавардак
И взгляд, украденный из детства.
 

Чемодан

 
В костре сжигаю старый чемодан.
С ним в юности приехал в этот город.
И много лет он этим был мне дорог,
Но, наконец, огню сегодня сдан.
 
 
Огонь живой и рыжий на ветру
Коричневую дырку из кожзама
И уголки, скрепляющие раму,
Немного полизал и сдал костру.
 
 
Мой чемодан с фанеркою внутри
На тысячу ресничек расслоился
И алыми полосками валился,
Там возникали дыма пузыри.
 
 
Ну что ж, прощай, дырявый чемодан,
Ты много лет лежал ненужным хламом,
Храня тепло руки моей и мамы
И памяти былой самообман.
 

Зима в Калиново

 
Если ели заиндевели,
Ясен пень, и примерзли мхи,
Снег скрипит, и сугробы сели
Выше валенок, а стихи
 
 
Замерзают за словом слово,
В розоватый клубясь закат,
Месяц щиплет твои основы —
Возвращайся, дружок, назад.
 
 
Житьхотелец, дровишек срочно!
Жратьготовец, на стол мечи!!!
Звезды плавятся густо, сочно,
Мы согреемся у печи.
 
 
Рыбы дохнут без кислорода.
Дед Мороз в январе – злобА.
«Здесь не Сочи», – ворчит природа,
И поэтому жизнь – борьба.
 

«Ван Гог не бывал в Таганроге…»

 
Ван Гог не бывал в Таганроге.
И, если по правде сказать,
Там мало кто знал о Ван Гоге
И помнил вангогину мать.
 
 
И Чехов чудесный не чаял
Навек покорить Амстердам,
Хоть «Чайку» имел за плечами,
«Сестер», «Дядю Ваню» и «Дам».
 
 
Но слово взлетело. Тревожит…
Картины обжили музей…
Здесь чайка летит… И нашел же
Ван Гог в Таганроге друзей…
 
 
По венам каналов и улиц
Пульсирует кровь городов…
И я, в Амстердаме тусуясь,
С обоими выпить готов.
 

Мои инструменты

 
Мои инструменты в негодность пришли,
Особенно печень,
Болит позвоночник, мозги потекли,
А время не лечит.
 
 
Но рано сидеть на скамье запасных
(где эта скамейка?),
Покуда нужна на планете живых
Моя батарейка.
 
 
Мне столько всего еще надо успеть
Освоить и сделать,
Что печень умерила гордую спесь,
А прочее – мелочь.
 
 
Покуда работать, искать и прощать
(все трудности роста)
Умею, капризы судьбы укрощать
Легко мне и просто.
 
 
Волнуется солнце, пройдя небосвод,
Коль взгляд мой не встретит.
Ведь солнце погаснет, когда не найдет
Меня на планете.
 

Заложники и дезертиры

 
Заложники и дезертиры
Перед расстрелом роковым
Беспомощно желают мира
И возвращения к живым.
 
 
Заложники чужих проектов
Заражены чужой виной,
Мы все ж надеемся проехать
И не пораниться войной.
 
 
Но командиры дезертиров
В расстрельный список занесут:
Одних пора мочить в сортирах,
Других отдать под скорый суд…
 
 
И только мир без горизонтов
Нам позволяет рассмотреть
Все беззаконие законов,
Которые приносят смерть.
 

Блокада

 
Блокада – нутро разоренного дома,
Замерзший и гибельный быт.
От пайки до пайки под звук метронома
Душа иждивенца дрожит.
 
 
Меняется кошка на клей (семь брикетов).
С отрезанной мякотью труп.
В буржуйке сжигают поэмы поэтов
И варят из клейстера суп.
 
 
Не надо… Кто выжил, без слез не напишет,
Как вся вымирала семья…
Блокада, ты видишь, что город не дышит,
Не держит земля и скамья…
 
 
«Никто не забыт» – это важно, поверьте,
Понять не видавшим войны.
За мир без страданий навязанной смерти.
За счастье великой страны.
 

«Молись не за себя, молись за всех…»

 
Молись не за себя, молись за всех,
И за тебя помолятся другие.
Любимой отпусти случайный грех,
Не комкая мгновенья дорогие.
 
 
Никто не обещает благодать,
Пусть силы закаляются делами,
Но если ты научишься отдать,
То и тебе помогут люди сами.
 
 
Пусть злобствуют лукавые враги,
Ломая жизнь, здоровье и карьеру,
Ты и врагу молитвой помоги,
Но не теряй достоинство и веру.
 
 
Молись за всех, и на пороге тьмы,
Душой открытой освещая лица,
Пусть не один, а целостное мы
Попросит мира. Таинство свершится.
 
 
Настанет день, и вечности река
Тебя обнимет между берегами,
Душа взлетит, заплачут облака,
А ты вернешься вновь к отцу и маме.
 

Цена победы

 
Двадцать миллионов человек —
Две Москвы, четыре Ленинграда
Да еще Калинин из калек —
Горькая прелюдия парада…
 
 
До сих пор (прошли десятки лет)
Умирают видевшие это,
Помним цену каждой из побед
Через беды, трупы, лазареты…
 
 
Велика победа для страны!
Подвиг среди горечи и страха
С первых поражений и до краха
Извергов, поднявших меч войны.
 

Бабушка

 
Ночь – очарованье одиночества.
В белой чашке – чистая вода…
Через край сбываются пророчества:
Через «будет» слышно «никогда».
 
 
Светлый путь из перемытых камушков
Под луною золотом лучит.
Полнолунье… Только в черном бабушка
Над колодцем плачет и молчит.
 

Ночь

 
Вечер гасит свет на стенах.
Сумерки икон.
Наползает постепенно
Ночь со всех сторон.
 
 
Взгляды светлых ожиданий
Тают на стекле.
Тонут буквы важных знаний
В книге на столе.
 
 
Чай, чернея ночью, стынет
Возле белых рук.
Вздох качая в паутине,
Умирает звук.
 
 
Тень с отметиной на теле —
Пули калаша.
Кровь сочится еле-еле.
Съежилась душа.
 
 
Смерть во зло какого гимна
Бабка приняла?
Все ждала прихода мира.
А пришла война.
 
 
Ржет убийца синеглазый
От избытка сил.
Бил по окнам, вот зараза,
Бабку зацепил.
 

Коричневая дверь

 
Коричневая дверь, покрашенная прошлым
(под паутиной лет над ней угас плафон),
Открыла черный вход туда, где детство крошит
Голодным голубям черствеющий батон.
 
 
Под пылью легких крыл отчаянная драка
(там юркий воробей обычно побеждал),
Качели и подвал, где кошку и собаку
Бездомных добрый дом кормил и уважал.
 
 
Из вечной духоты ворчливой коммуналки
(где пятилетний рот ел, стоя за столом)
На межпланетный двор, где в десять (перестарки)
Дымят одним бычком под девушкой с веслом.
 
 
Коричневая дверь скрывала поцелуи
(там нежный разговор искрил надеждой тьму)
И провожала нас (подростков) в жизнь иную:
Кто в армию, кто в вуз, кто в семьи, кто в тюрьму.
 
 
Мы в городе своем любили, жили-были,
И каждый корефан был дружен и знаком,
Но выход потайной мы в детство не забыли,
Хоть нынче эта дверь под кодовым замком.
 
 
Дверь старая скрипит. И память провожает
Кого в цветущий рай, кого в угрюмый ад.
Все меньше, меньше нас. Жизнь новых нарожает.
Грустит последний двор. Одни кресты стоят.