Текст книги "Белое движение. Исторические портреты (сборник)"

Бежав из тюрьмы в мае 1918 года, Шкура, опираясь на заранее подготовленные офицерские и казачьи ячейки, сумел быстро сформировать несколько партизанских отрядов, закупить оружие и подготовиться к выступлению. Глухая, окруженная страшными легендами «Волчья поляна» среди гор, в лесу под станицей Бекешевской стала местом сбора повстанцев. Здесь, стоя под своим черным «волчьим» значком, ночью 25 мая 1918 года Шкура зачитал «приказ № 1», которым принимал на себя командование отрядом, состоявшим всего из двух штаб– и пяти обер-офицеров и шести казаков и имевшим на вооружении 4 винтовки, 2 револьвера и 2 бинокля. Правда, через несколько дней арсенал пополнился 200 пиками, 80 шашками и 80 кинжалами. Так началась партизанская война на Кубани…

Вскоре численность отряда выросла до 40 бойцов. Офицеры и казаки призывали к выступлению окрестные станицы: Усть-Джмуринскую, Воровсколесскую, Баталпашинскую, Бекешевскую, Боргустанскую. В Кумско-Лоовском ауле повстанцев поддержали черкесы. Любыми способами, даже перекупкой у красных, доставалось оружие. С большим риском Шкура и его начальник Штаба полковник Я. А. Слащов выступали на станичных сходах, призывая казаков к решительному выступлению против Советов.

О полковнике-партизане стали ходить настоящие легенды. Местный юродивый Георгий ходил по станицам, предрекая скорое появление неуязвимого «воина Андрея», который освободит всю Кубань. Июньскими ночами «волки-партизаны» собирались на сходы, обсуждая новые набеги. При появлении «шкуринцев» в Суворовской 10 июня 1918 года в одночасье поднялась вся станица. Из добровольцев и четырех мобилизованных возрастов казаков быстро сформировали три конные и две пластунские сотни. Возглавил Суворовский отряд есаул Русанов, прошедший позднее с генералом весь его боевой путь. Станичный арсенал передал в распоряжение отряда 800 винтовок и 15 000 патронов. В Воровсколесскую станицу Шкура также вошел без боя, приняв парад выстроенных на станичной площади казаков. Когда не хватало патронов, повстанцы шли врукопашную, пуская в ход шашки и кинжалы. Центрами сопротивления стали станицы Боргустанская и Бекешевская. Сюда на встречу с казаками приходили делегаты от крестьян Ставропольской губернии.

Восстание, поднятое Шкурой в Баталпашинском отделе, совпало по времени с началом наступления на Кубань Добровольческой Армии – с началом Второго Кубанского похода. Теперь красному Главнокомандующему И. Л. Сорокину приходилось считаться с тем, что у него в тылу разгоралось пламя партизанской борьбы, и перебрасывать на борьбу с повстанцами части с фронта. Вскоре повстанцам пришлось сражаться не только с красными гарнизонами, но и с многочисленными и хорошо вооруженными артиллерией и пулеметами частями.

Тактика действий шкуринских партизан была простой. Благодаря хорошо налаженной разведке и знанию Баталпашинского отдела они без особого труда занимали станицы. Там восстанавливалось станичное правление, ряды отряда пополнялись за счет добровольцев и мобилизованных новобранцев, и столь же быстро «шкуринцы» уходили, опасаясь серьезных боев. После оставления станиц двигавшиеся следом советские карательные отряды жестоко расправлялись с казаками… По распоряжению Кисловодской ЧК жену полковника взяли в заложницы, а самому ему предложили сдаться. В ответ Шкура заявил: «Если большевики убьют мою жену, то клянусь, что вырежу в свою очередь все семьи комиссаров, которые мне попадутся в руки. Относительно же моей сдачи передайте им, что тысячи казаков доверили мне свои жизни и я не брошу их и оружия не положу…» Решительность партизана, очевидно, отрезвила кисловодских комиссаров.

Постепенно становилось ясным, что крупного боя с красными избежать не удастся. Как писал впоследствии генерал, «необходимо было увеличивать отряд и мобилизовать возможно большие силы в ожидании первого боя, результат которого должен был произвести громадное впечатление на психологию казачества…» И этот бой состоялся 12 июня 1918 года на подступах к станице Бекешевской. Для ее обороны Шкура мобилизовал все население: «…Бок о бок стояли древние старики, вооруженные кремневыми ружьями, с которыми их отцы и деды завоевали Кубань у горцев и татар, а рядом – ребята и бабы с рогатинами. С тяжелым сознанием ответственности смотрел я на этих людей, доверившихся мне и поставивших теперь все на карту. Глазами, полными веры, глядели они теперь на меня. Я дал себе слово погибнуть в случае неудачи, чтобы не видеть гибели этих славных поборников свободы казачества…» Бой был скоротечным и жестоким. Наступавшая красная пехота, несмотря на длительную артподготовку, не смогла противостоять бурному натиску перешедших в контратаку партизан. Победа была полной. Узнав о ней, к отряду присоединилось еще несколько сот казаков-добровольцев, а для того, чтобы вооружить внезапно выросший в численности отряд, было принято решение о нападении на Кисловодск, где размещались богатые склады вооружения.

Что же касается лозунгов, под которыми казаки шли воевать, и политического содержания программы, то они были до крайности простыми и укладывались в два предложения: «Долой Советскую власть» и «Да здравствует Всероссийское Учредительное Собрание». Не составляло большого труда доказать казакам всю порочность власти большевиков, которая не только грозила им постоянными земельными переделами, не только лишала их традиционных прав и привилегий, но и просто грабила и убивала всех несогласных.

В ночь на 13 июня Шкура тремя колоннами повел свой отряд на Кисловодск. В результате дерзкого набега был разгромлен красноармейский гарнизон города, а от расстрела местной ЧК спасли несколько сот заложников. Правда, жены полковника среди них не оказалось. Ей уже удалось бежать из тюрьмы при помощи штаб-ротмистра Борукаева, и до конца сентября она скрывалась в аулах около Нальчика. Пополнив запасы оружия, захватив продовольствие и мануфактуру, Шкура вечером оставил город.

Основные операции продолжались в треугольнике Бекешевская, Боргустанская, Суворовская. Силы отряда росли, не проходило дня, чтобы к восставшим не присоединялись все новые и новые десятки добровольцев. Вскоре из черкесов был сформирован особый конный горский дивизион. Значение своих побед сам Шкура видел в том, что, несмотря на малочисленность и отсутствие вооружения, казаки «били красную армию, страшную только для беззащитных». К концу июня 1918 года отряд вырос уже в целую дивизию трехполкового состава с трехбатальонной пластунской бригадой. По имени старых казачьих полков, укомплектованных жителями этой местности, полки конной дивизии получили названия 1-го и 2-го Хоперских (кубанских) и 1-го Волгского (терского). Пешие батальоны получили наименования 6-го и 12-го Кубанских пластунских и 1-го Терского. Позднее на основе этих подразделений были сформированы знаменитые дивизии 3-го конного «шкуринского» корпуса, командовали которыми его соратники-партизаны. Вместе с ними генерал прошел по дорогам Гражданской войны от Кисловодска до Воронежа.

Слухи о «волках-шкураках» быстро разлетелись по Кубани. Против большевиков поднимались соседние отделы Кубанского Войска. Восстали казаки Лабинского отдела. Одним из центров повстанцев-лабинцев стала станица Прочноокопская, восстававшая против большевиков 28 раз.

В июле со шкуринцами объединились отряды лабинцев – около 5 тысяч бойцов (1-й Лабинский, 1-й Хоперский полки и два пластунских батальона). С получением этих подкреплений Шкура произвел очередные переформирования, образовав 1-ю казачью дивизию из четырех полков – 1-го и 2-го Хоперских, 1-го Лабинского и 1-го Волгского Терского Казачьего Войска. Начальником дивизии был назначен подъесаул Солоцкий (Солодько), один из вождей лабинских повстанцев. Но вместе со строевыми казаками он привел и огромное количество беженцев и обоз почти в 2 000 подвод.

Обстановка на фронте продолжала оставаться напряженной. На Баталпашинский отдел надвигались красные отряды под командованием бывшего прапорщика Я. Балахонова. Из Армавира выступила целая стрелковая дивизия красных. А тем временем Добровольческая Армия уже вступила в решающее сражение за овладение узловой станцией Тихорецкая, с захватом которой белые разбивали центр позиции армии Сорокина и могли держать под ударом Екатеринодарское и Ставропольское направления. Шкура должен был решать – либо оставаться в Баталпашинском отделе и продолжать руководить восставшими казаками, организуя партизанские набеги, либо пробиться на соединение с Добровольческой Армией и затем объединенными силами добить красные отряды. Шкура выбрал второй путь. На сходе казаков в Воровсколесской он сказал, что казачьим отрядам нужно еще «сколотиться и поучиться, прежде чем начинать крупные бои, ибо мы пока еще не серьезное войско, а необученный сброд». Несмотря на столь обидные заявления своего командира, бо́льшая часть повстанцев пошла за ним на соединение с Добровольцами.

К вечеру 28 июня повстанцы вышли к Ставрополю. Было уже известно, что после овладения Тихорецкой Деникин не пойдет на штурм Ставрополя, а главные силы направит на взятие Екатеринодара. Тем не менее Шкура решил с налета захватить город, «преподнеся» его Деникину. Ставрополь был взят в лучших традициях партизанской войны: красному гарнизону послали телеграмму, в которой заявлялось, что, если город не будет сдан, его обстреляют из тяжелых орудий (которых у партизан не было). Гарнизон оставил город, и 7 июля белые вошли в Ставрополь.

* * *

Накануне состоялась первая встреча Андрея Григорьевича с представителем Добровольческой Армии – командиром Кубанской конной бригады полковником П. В. Глазенапом. Сразу же выяснились политические расхождения: Шкура выступал за освобождение от Советской власти под лозунгом Учредительного Собрания, в то время как Добровольческие командиры явно этому лозунгу не сочувствовали. Были очевидны и разногласия между верхами кубанского руководства – Атаманом А. П. Филимоновым, сторонником тесного сотрудничества с Деникиным, и Кубанской Радой, немалая часть депутатов которой стремилась занять «самостийную» позицию, отстаивая ее по всем направлениям – начиная от создания самостоятельной армии и заканчивая признанием полного государственного суверенитета Кубанской Области. Особенно отличались этим депутаты-«черноморцы» (представители Ейского, Таманского, Екатеринодарского отделов Кубанского Войска). «Линейцы», а именно они входили в состав отрядов, которые привел Шкура, напротив, склонялись к союзу с Добровольческой Армией как носительницей идеи восстановления «Единой Неделимой России».

Но позиция самого Андрея Григорьевича и как «линейца», и как человека, абсолютно чуждого политических конфликтов, была прямо высказана им при первом же свидании с Командующим Добровольческой Армией. Деникину Шкура заявил, что «признает власть Добрармии и предоставляет себя в ее распоряжение».

Состоялась также его встреча с Верховным Руководителем Добровольческой Армии генералом М. В. Алексеевым, особо интересовавшимся «настроением крестьян Ставропольской губернии и Минераловодского района…» Шкура заметил, что «население почти всюду относится отрицательно к большевизму и что поднять его не трудно, но при непременном условии демократичности лозунгов, а также законности и отсутствия покушения на имущественные интересы крестьян… необходимо избегать бессудных расстрелов и не производить безвозмездных реквизиций». Но обо всем, что касалось провозглашения демократических лозунгов (таких как «За Всероссийское Учредительное Собрание»), Алексеев предпочитал не высказываться.

Приблизительно с этого же времени происходит важная перемена в написании фамилии молодого Кубанского героя: вместо исконной «Шкура» появляется вариант, которому суждена будет громкая известность (и которым теперь будем пользоваться и мы) – Шкуро…

На просьбу Андрея Григорьевича о переброске части Добровольческой Армии в только что занятый Ставрополь Деникин ответил, что, к сожалению, выделить сколько-нибудь серьезные силы для этого он не сможет, ограничившись лишь передачей в распоряжение партизан бронепоезда с командой из офицеров-Кубанцев. По инициативе Шкуро в городе создавалась местная самооборона, был сформирован Ставропольский Офицерский полк. Начало функционировать самоуправление, появилась и административная власть в лице генерал-губернатора М. А. Уварова, убежденного сторонника военной диктатуры и противника само́й идеи созыва Учредительного Собрания и «демократических преобразований». 26 августа Ставрополь посетил Деникин и на торжественном собрании в здании городской управы произнес речь, в которой определил политическую позицию Добровольческой Армии: «Добровольческая армия, совершая свой крестный путь, желает опираться на все государственно-мыслящие круги населения; она не может стать орудием какой-либо политической партии или общественной организации; тогда она не была бы Русской Государственной Армией. Отсюда – неудовольствие нетерпимых и политическая борьба вокруг имени армии. Но если в рядах армии и живут определенные традиции, она не станет никогда палачом чужой мысли и совести. Она прямо и честно говорит: будьте вы правыми, будьте вы левыми, но любите нашу истерзанную Родину и помогите нам спасти ее…»

В этой ситуации демонстративные заявления Шкуро о борьбе «за освобождение от большевистского засилья, за землю, волю и Учредительное Собрание» встретили серьезное противодействие со стороны ставропольского генерал-губернатора. Не желая развития штабных интриг, Шкуро сдал командование дивизией генералу С. Г. Улагаю, а сам приступил к формированию отдельной Кубанской партизанской бригады. Тем самым Шкуро подчеркивал, что в своей последующей военной карьере он будет опираться исключительно на свое партизанское прошлое.

Показательна в этом отношении эволюция самого термина «партизаны», «партизанское движение» в годы Гражданской войны. Если на Дону партизанские отряды формировались преимущественно из среды добровольцев – казачьей молодежи под руководством столь же молодых офицеров (достаточно вспомнить есаула В. М. Чернецова), то на Кубани кадры шкуринских партизанских отрядов состояли из опытных, испытанных казаков, имевших боевой опыт еще с 1914 года, а то и со времен Русско-Японской войны. Этот социальный состав гораздо больше соответствовал пониманию «партизанского движения» как широкого народного сопротивления Советской власти. Хотя, конечно, в состав отрядов входило немало и «лихого», «анархического» элемента, всегда многочисленного в годы Смуты: такой уж была Гражданская война – война без правил, при которой не приходилось считаться с устоявшимися шаблонами и уставами.

Интересны оценки, которые давали партизанам сами деятели Белого движения. Донской Атаман генерал П. Н. Краснов так описал свое впечатление от встречи со Шкуро, в начале декабря приехавшим в Ростов-на-Дону в качестве делегата от Кубанского Войска: «…Кумиром кубанцев был генерал Шкуро. Молодой еще человек, он в Русско-германскую войну командовал партизанским отрядом при 3-м кавалерийском корпусе. Как и все партизаны в эту войну, он ничем особенно не отличался. Во время войны с большевиками он выдвинулся быстрым освобождением и такою же быстрою сдачею Кисловодска. Шкуро нравился кубанцам. Он отвечал и духу Добровольческой Армии – духу партизанскому…»

Далеко не лестные отзывы получали действия Шкуро у сторонников уставной дисциплины. По рассказу генерала Врангеля, «в волчьих папахах, с волчьими хвостами на бунчуках, партизаны полковника Шкуро представляли собой не воинскую часть, а типичную вольницу Стеньки Разина. Сплошь и рядом ночью после попойки партизан Шкуро со своими “волками” несся по улицам города (Екатеринодара. – В. Ц.) с песнями, гиком и выстрелами». В Ставку Деникина Врангель неоднократно отправлял доклады о «разлагающем» поведении партизан, их «распущенности» и «недисциплинированности».

И уж совсем негативно оценивались действия Шкуро в советской литературе – достаточно вспомнить хотя бы роман А. Н. Толстого «Хождение по мукам». Под пером «красного графа» (как называли его в эмиграции) Шкуро стал «отчаянной жизни проходимцем и воякой, сформировавшим из всякого сброда волчью сотню».

«Партизанство» всегда противопоставлялось «регулярству». «Партизанский характер» воинских частей, при всех их недостатках, соответствовал народному характеру Гражданской войны, при котором и для рядовых бойцов, и для их командиров главным становилось не как воевать (по уставу или нет), а за что и против кого сражаться. И в этом отношении «партизанские» отряды зачастую играли гораздо бо́льшую роль, чем организованные по регулярным принципам полки и дивизии, которые при первом же поражении на фронте могли перейти на сторону противника или просто разбежаться.

Необходимо также помнить, что казачество далеко не всегда признавало определяемые уставом отношения командиров и подчиненных. Невысокого роста, но очень подвижный, острый на замечания и не скупившийся на похвалы Андрей Григорьевич Шкуро был для Кубанцев не «генералом» (в этот чин его произведут за подвиги по освобождению Кубани), а «батькой», авторитетным командиром, разделявшим со своими партизанами все превратности их боевой судьбы. И после горячего боя «батько» Шкуро ничего не стоило выпить с казаками за победу и вместе с ними танцевать лезгинку.

Наверное, лучше всего о Шкуро написал в журнале «Донская Волна» Н. Николаев: «…Будут петь казаки песни когда-нибудь про лихие подвиги, про казачью хитрость, про веселую храбрость генерала Шкуро. Никто не подошел так для борьбы за “казачью волю”, как он. Кубанский казак из ст[аницы] Пашковской, он и сделавшись генералом сохранил всю казачью сноровку, те неуловимые жесты и интонации, ту манеру говорить, улыбаться, сидеть на лошади, по которым каждый кубанец признает его своим и которую подделать нельзя. Настоящий, не книжный демократизм всей натуры – живой интерес к простому казаку, его хозяйству, его горю и радостям, делает его желанным гостем в каждой хате. Он весь – живое опровержение глупой сказки о “царских погонах”. В генеральских погонах входит он в казачью хату – и его принимают не как генерала, а как друга, как своего, “нашего” Шкуро… И любопытнее всего то, что погонами Шкуро именно станичники-то и гордятся. И бекеши, и боргустанцы, и пашковцы, и баталпашинцы одно скажут: “Деникин-то, как прослышал про нашего Шкуру, так и произвел его в генералы…”»

Не стоит забывать и того обстоятельства, что своими, пусть и неорганизованными, действиями Шкуро оттягивал на себя немалую часть красных сил и фактически полностью контролировал всю юго-восточную часть Кубанской и западную часть Терской Областей, постоянно держал под ударом советские коммуникации. Его действия в Баталпашинском отделе и Минераловодском районе не позволяли большевикам получать пополнения из горных районов Кавказа, поддерживали восставших Терских казаков.

Пользуясь временным затишьем на ставропольском фронте, Шкуро решил вернуться в родной Баталпашинский отдел. Действуя решительно и внезапно, он в начале сентября почти без боя захватил центральные станицы отдела – Баталпашинскую и Беломечетинскую. В отделе стали формироваться еще два Хоперских полка, а скоро в распоряжении Шкуро была уже мощная конная группа из 11 полков (7 казачьих и 4 горских). К середине осени 1918 года партизаны контролировали весь Баталпашинский отдел, занимая почти двухсотверстный фронт.

В начале сентября в составе Кавказской казачьей дивизии полностью возродилась и знаменитая «Волчья сотня». В ней рядом сражались как бывшие партизаны, участники Первой мировой войны, так и молодые казаки. Численность отряда составляла 250 казаков, а командиром стал ближайший соратник Шкуро есаул Георгий Иванович Колков (он погиб в августе 1920 года).

Узнав о том, что на него снова наступают красные отряды, Шкуро решил на этот раз не оставлять отдела, а попытаться соединиться с Терскими казаками, получить от них столь необходимое вооружение и ударить затем в тыл красным, сжимавшим Баталпашинский фронт от Армавира и со стороны Минеральных Вод. Вся осень 1918 года прошла на Северном Кавказе в непрерывных кровопролитных боях. Белый и красный фронты перемешивались, города и станицы по нескольку раз переходили из рук в руки. В том же Баталпашинском отделе в некоторых станицах власть менялась пять-шесть раз. Все казаки, способные носить оружие, уходили к Шкуро или Деникину. Постепенно белый фронт выдавливал красных за пределы Кубанской Области в голые степи Ставрополья и на Терек. Продолжались и казачьи восстания.

Шкуро решил опередить большевиков и, не дожидаясь, пока их части соберутся и подойдет помощь от Добровольческой Армии, самостоятельно захватить города Минераловодской группы. Первый удар был нанесен на Кисловодск. 15 сентября утром гарнизон города капитулировал. Было захвачено 3 000 пленных, 2 орудия, 2 500 винтовок и до 200 000 патронов, освобождено большое количество офицеров-заложников. Установилась связь с восставшими Терцами, которыми командовал полковник В. К. Агоев, будущий начальник Терской дивизии в корпусе Шкуро. Однако Ставка Деникина негативно отнеслась к подобного рода «самодеятельности» Шкуро, поставив ему в вину уклонение от поддержки основных сил Армии, ведущей в это время тяжелые бои под Ставрополем. Но в своих воспоминаниях Шкуро подавал это как продолжение «штабных интриг» против него или обычные фронтовые недоразумения.

Вообще при чтении мемуаров вождей Белого движения, особенно «Записок» Врангеля, создается впечатление, что оценки действий тех или иных генералов носят довольно пристрастный характер. Однако на страницах «Записок» Шкуро мы не найдем ответов на критику в его адрес Врангеля или Деникина. «Генерал-партизан» подчеркнуто лоялен по отношению к своим непосредственным начальникам и лишь в адрес генерала В. Л. Покровского делает вполне правомерные замечания, подчеркивая его жестокость по отношению к пленным и честолюбивые стремления стать Кубанским Атаманом. Пожалуй, можно с большой долей вероятности предположить, что устоявшиеся в эмигрантской литературе оценки таких генералов, как К. К. Мамантов, А. Г. Шкуро, В. З. Май-Маевский, далеко не всегда объективны, а при более внимательном анализе становится ясным, что такая критика являлась только частью, первым этапом кампании, развернутой против самого Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России и его ближайшего окружения.

…А в Кисловодске начинала налаживаться мирная жизнь. Созданная по инициативе Шкуро так называемая Финансовая комиссия выпустила в оборот особые «чеки» Кисловодского отделения Государственного Банка. Эти «деньги» (достоинством в 3, 5, 10, 25, 50, 75, 100, 200 рублей), имевшие хождение лишь на территории Минераловодского района, стали ярким примером финансового хаоса, царившего тогда в России. Тем не менее их выпуск позволил решить проблемы как с выплатой жалования, так и с производством закупок у населения товаров, необходимых для снабжения белых.

В конце сентября советская XI-я армия попыталась перейти в свое последнее контрнаступление. Красные отряды надвигались на Кисловодск со стороны Ессентуков. Не рассчитывая удержать город ввиду явного преимущества со стороны красных, Шкуро на рассвете 27 сентября начал эвакуацию Кисловодска. Город покидало почти все население. Шкуро отошел в уже знакомый район станиц Воровсколесской, Невинномысской, Боргустанской, Суворовской и Отрадной. Снова стала ощущаться острая нехватка патронов и военного снаряжения. В начале октября большевики смогли отбить у белых Ставрополь, угрожали Невинномысской и Армавиру. Для усиления отрядов Шкуро ему на помощь выступила 1-я Кубанская дивизия генерала Покровского, которая привезла Шкуро долгожданные 100 000 патронов и 500 снарядов. Немалую роль сыграл и внезапный удар конной группы генерала Врангеля в центр красного фронта: он занял Иоанно-Мариинский монастырь в трех верстах от Ставрополя и вышел во фланг и тыл XI-й армии. Красные полки обратились в беспорядочное отступление на Святой Крест и Благодарное, в астраханские степи. Страшные потери несли они и от развившейся эпидемии тифа. Немало красных сдалось в плен. И накануне нового, 1919 года в боевых сводках Штаба Добровольческой Армии появились слова: «XI-я армия уничтожена». Боевые действия на Северном Кавказе, одни из самых тяжелых, кровавых для Добровольческой Армии, закончились ее полной победой.

* * *

Но с окончанием военных действий на Кубани начались не менее ожесточенные политические «баталии». Шкуро вместе с Покровским был приглашен на заседания Кубанской Рады в Екатеринодар. Генерал Покровский, вместе с которым Шкуро защищал подступы к Кисловодску, всячески подчеркивая свою лояльность к Деникину, стремился добиться своего избрания на должность Войскового Атамана, не отрицая при этом даже возможности разгона Кубанской Рады и ликвидации ее «самостийного» крыла. Шкуро, несмотря на свои заявления о категорическом несогласии с Покровским, в то же время не собирался идти на какие бы то ни было компромиссы с «самостийниками».

30 ноября 1918 года Деникин произвел Шкуро в генерал-майоры (оговорившись при этом, что тот заслуживает не производства, а разжалования за свою недисциплинированность), а Кубанская Рада наградила его орденом Спасения Кубани I-й степени.

Во второй половине декабря 1918 года Шкуро вернулся на фронт. Хотя с XI-й армией было покончено, остатки красных, поддержанные многочисленными и воинственными отрядами «большевизированных» горцев, особенно чеченцев и ингушей, объединились в рядах XII-й армии, контролируя многие города и станицы Терской Области. В конце декабря они начали наступление от Ессентуков на Кисловодск и вторглись в многострадальный Баталпашинский отдел. Шкуро пришлось поднимать свои части на защиту родных очагов. Красные снова смогли захватить Баталпашинскую и Бекешевскую. Собрав мощный кавалерийский кулак, на Рождество 1918 года Шкуро окончательно освободил Баталпашинскую, и красные, видя свое поражение, без боя оставили остальные станицы отдела.

После освобождения отдела полки Шкуро выступили в соседнюю Терскую Область, на Ессентуки. Новогоднюю ночь 1919 года шкуринские партизаны встретили в жестоком бою за город. Под Ессентуками «волки» в конном строю лихо атаковали два большевицких бронепоезда и, захватив один из них, вместе со своим «батькой» ворвались в город. Не задерживаясь в Ессентуках, Шкуро двинулся на Пятигорск. 6 января на плечах отступающих красных 1-й Волгский полк ворвался в город. Белые части быстро пополнялись. К концу января началось возрождение старых славных полков Терского Казачьего Войска. Была сформирована пластунская бригада, три полка выставили станицы Сунженского отдела, жестоко пострадавшие во время правления большевиков и горцев. Отдельную бригаду составили выступившие на стороне белых кабардинцы.

После освобождения Минераловодской группы конница Шкуро в январе – феврале 1919 года вела упорные бои в Ингушетии и Чечне. При вступлении на территорию Терской Области приходилось учитывать и национальные особенности этого края. В соответствии с директивами Главного Командования в горских районах должны были проходить выборы Правителей из наиболее авторитетных лидеров местных народностей (правда, в условиях Гражданской войны не всегда удавалось их проводить). Местное самоуправление предполагалось сформировать на паритетных началах между казаками и горцами.

В конце января части Шкуро заняли центр Терской Области – Владикавказ, а пластуны генерала Геймана овладели Назранью. Остатки разбитой XII-й армии отступали по Военно-Грузинской дороге в Грузию, отходили в горы Ингушетии и Чечни. Еще месяц потребовался на освобождение Чечни, и к началу марта 1919 года горские народы признали власть генерала Деникина.

Итак, освобождение Северного Кавказа полностью завершилось. За это время произошли и другие серьезные изменения. Добровольческая Армия стала серьезным политическим фактором, с которым приходилось считаться. В результате соглашения с Доном были образованы Вооруженные Силы Юга России, установилось единое военное командование в лице генерала Деникина. А в порты Черного моря начало поступать оружие и обмундирование от союзников по Великой войне – Англии и Франции.

Но необходимо было спасать Донской фронт. Части Донской Армии, уставшие от тяжелых боев осени – зимы 1918–1919 годов, сдавались красным, заявляли о своем «нейтралитете», отступали к Ростову и Новочеркасску. Требовалось срочно удержать продвигавшихся вперед большевиков. С этой целью в Донецкий бассейн стали перебрасываться с Кавказа части и соединения Добровольческой Армии. В их число вошла и дивизия генерала Шкуро.

Проезжая на новый фронт через Ростов-на-Дону, генерал Шкуро выступил с речью, в которой «изъявлял свою радость, что казаки идут на выручку старшего брата, Седого Дона, а затем двинутся на Москву».

Дивизия сосредоточилась в районе станции Александровско-Грушевской. Связь между частями была крайне слабая, артиллерийская поддержка практически отсутствовала. Бои в Донбассе отличались особым упорством. В советских полках и дивизиях постоянно зачитывались приказы и директивы о том, что пролетариат должен вырвать у «белобандитов» донецкий уголь и кубанский хлеб, «во что бы то ни стало» покончить с «золотопогонниками» в Ростове и Новочеркасске. Весь апрель и май 1919 года шли упорные бои, во время которых впервые в истории Вооруженных Сил Юга России проявилось боевое содружество Донских казаков, Кубанцев Шкуро и Покровского, Добровольцев генерала Май-Маевского. 13 тысяч солдат и офицеров Добровольческой Армии сдерживали фронтальный натиск 30-тысячной ударной группировки красных, наступавшей с северо-запада. С запада на ростовское направление выходила не менее многочисленная повстанческая армия Н. И. Махно. На версту фронта у белых приходилось в среднем всего шесть стрелков при двух пулеметах. При подобном неравенстве сил помогал только активный маневр. И стойкость Добровольцев и казаков оправдала себя – красные так и не смогли прорваться к Ростову и Новочеркасску.

Не раз спасали положение белого фронта дерзкие действия Кубанцев, их обходные удары. Обширные степные просторы Юга России как нельзя лучше подходили для стремительных кавалерийских рейдов. Используя маневренные соединения из пулеметных тачанок, Шкуро рассеивал ряды красной пехоты. Во встречном бою была разбита красная кавалерийская дивизия. В результате действий казаков удалось не только ослабить давление на фронт группы Май-Маевского, но и разрушить тыловые коммуникации противника. Наконец, 5–6 мая в боях на Донецком фронте начался долгожданный перелом. На поддержку Май-Маевскому прибыли английские танки, к Добровольцам подошли подкрепления, а дивизия Шкуро, продолжая наступление, после ожесточенного боя заняла центр Донбасса – Юзовку.