Текст книги "Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа"

– Не хватает, – согласился Серега. – Не просматривается даже аварийный вариант.

С этими словами он стал оглядываться, выбрался из-за стола и подошел к фигурному зеркалу, состоящему из двух половинок. Парень что-то чувствовал, и это ощущение не давало ему покоя. Он разглядывал зеркало так, как профессиональный разведчик смотрит на стопку секретных документов. Потом герой потянулся к нему и осторожно оттащил одну из створок.

Не проведешь советского человека! Фигурное зерцало оказалось створками бара. Вся компания в оцепенении уставилась на содержимое «законспирированной» ниши. От обилия сосудов и этикеток кружилась голова, распалялось воображение. Устоять было трудно. Полонский уже ковырялся во всем этом благолепии, бурча под нос, что даже его эрудиция пасует. Половина из представленных напитков была ему неизвестна. Самогона в трехлитровой банке тут точно нет. Как насчет американского бурбона семилетней выдержки? Или благородного французского коньяка из лучших подвалов Бургундии? Ямайский ром, мексиканская текила, виски, загадочный абсент с полынной веточкой на дне бутылки.

– Ну разве что в качестве аварийного варианта, – рассуждал сам с собой Серега.

– А беленькой там нет? – Федорчук вытянул шею.

Нашлась и беленькая, фигуристая, весьма интересная, с надписью «Смирнофф» на красной этикетке. Чудно как-то. Филипп осторожно извлек ее из бара, осмотрел со всех сторон.

– Это бесплатно? – засомневался Серега.

– Это бесценно, – усмехнулся Полонский. – Детище известного спиртопроизводителя Петра Арсеньевича Смирнова. Самая популярная водка в мире изначально выпускалась в Москве. Советская власть завод экспроприировала и национализировала, Петр Арсеньевич бежал в Стамбул, потом в Париж, основал новое производство. Позднее плоды его творчества докатились до Америки.

– Контра, короче, форменная, – проворчал Серега.

– Контра контрой, но водка стоящая. Скоротаем время за бутылочкой, командир?

– Душа просит? – усмехнулся сержант.

– Просит, – вздохнул Филипп. – Никогда так не просила, Ахмет. И чего она тут стоит? Не пропадать же добру. Все достается людям, как говорится.

– Ну хорошо, – решился сержант. – Но только по две рюмочки. Чтобы все у нас закончилось благополучно, чтобы грусть-тоска быстрее улеглась. Доставай посуду, раздатчик пищи, смотри, сколько ее тут.

Творение господина Смирнова пилось мягко и душевно. Серега тут же схватился за бутылку и разлил повторно – за грусть-тоску. В самый неподходящий момент противно задребезжал телефон. Дрогнула водка в хрустальных стопках, готовых уже сомкнуться. Взоры присутствующих неприязненно скрестились на устройстве связи, окрашенном в пролетарский цвет.

– Ну и какого фига? – Федорчук икнул.

Телефон трещал, делая короткие паузы. Нервы дрожали и звенели. Страх снова забирался в души парней, осматривался, осваивался. Филипп смертельно побледнел. Он что-то почувствовал. Ахмет еще только выбирался из-за стола, а Полонский уже подпрыгнул, едва не повалив красивый стул, подлетел к телефону.

– Алло! – Его голос охрип, изменился до неузнаваемости. – Да, это я, – проблеял он и начал покрываться сыпью.

Парень слушал, едва не хватаясь за сердце, потом что-то пробормотал и аккуратно, словно она была из тонкого стекла, пристроил трубку на рычаг. Он повернулся, и друзья увидели, что сыпь равномерно расползлась по его лицу. Глаза Филиппа диковато поблескивали.

– Это Кларисса, – прошептал он.

– Помянули, блин. Ну, давайте за нее самую – за грусть-тоску. – Федорчук вздохнул и залпом опрокинул стопку.

Остальные тоже выпили вразнобой. Кроме Филиппа, застывшего как статуя.

– Чего уставились? – разозлился Полонский. – Я что, в коротком платьице?

– Излагай, – вздохнул Ахмет.

– Ее рейс на Гонолулу по техническим причинам перенесен на утро, – убитым голосом сказал Полонский. – Эту ночь Кларисса проведет в Сан-Франциско. Говорит, что телефон пока не прослушивается. У них там какая-то поломка. Гостиничный номер был выделен мэрией буквально перед нашим приездом. ФБР не успело наставить здесь микрофонов. Предлагает встретиться в квартале отсюда, за парком. Там шоссе, а в трехстах метрах к морю есть небольшой мотель, где она будет ждать.

– Еще одна глава из «Записок путешественников». – Серега всплеснул руками. – Ты что, боец, белены объелся? Переметнуться к врагу собрался?

– Ты того, да? – Филипп покрутил пальцем у виска и разозлился. – Не беси меня, Серега. Учти, кулак мой может сработать быстрее, чем мысль. Ахмет, пожалуйста, – взмолился Полонский и едва не рухнул на колени. – Отпусти, ты же понимаешь. Я всего на полтора часа, мышкой туда-сюда, обману охрану. Здесь ходу минут восемь, не заблужусь.

Тугой комок застрял в горле сержанта. Ахмет никогда не отмечал за собой склонности к авантюризму, а сейчас его вдруг пробрало. У Филиппа был такой умоляющий вид, что заныло сердце. А ведь влюбился по гроб души сибирский паренек, вразнос пошел, не понимает, что делает.

«А почему бы, собственно, и нет? – задумался Ахмет. – Не посадят же нас за это в тюрьму. Не отправят лет на двадцать на живописную Колыму».

А товарищи уже глухо переругивались. Серега уверял, что рисковать не стоит. Полонский свалит в этот город, полный опасностей и соблазнов. Им тут трястись за него всю ночь, а потом огребать неприятности! Да и спать пора, завтра рано вставать.

– Какая разница, когда ложиться? – резонно возражал Полонский. – Все равно не выспимся.

– Да там же хлопцы в коридоре, – пробурчал Федорчук. – Они везде – на улице, в коридоре, под окнами. Только выйдем, сразу развернут…

– А ну, тихо, – процедил Ахмет.

Но товарищи его не слышали, продолжали звенеть копьями и мечами.

– Тихо, я сказал! – прорычал он. – Слушайте сюда. Прогулка перед сном по городу – это, в общем-то, мысль. Не дело пребывать тут взаперти и мир не посмотреть. Но один Филипп не пойдет. Прикроем нашего влюбленного. Если что, он все время был с нами. Но чтобы вернулся через полтора часа. – Сержант погрозил пальцем. – И не поддался на уговоры американской пропаганды.

– Перебьется, мы к нему сторожами не нанимались, – проворчал Серега и быстро разлил водку по рюмкам. – Ладно, шут с вами, авантюристы, давайте для храбрости.

– Но там же хлопцы повсюду, – заезженной пластинкой гнул Федорчук, но у него уже блестели глаза в предчувствии нового приключения.

– С хлопцами разберемся. Быстро одеваемся. Свет оставить включенным, пусть думают, что мы здесь.

Филипп подлетел к двери, перевел дыхание и осторожно высунулся в коридор.

– Твою-то муттер! – выругался он, закрывая дверь. – Там двое в конце коридора, на стульчиках сидят, не спят. Ахмет, что с окнами?

– Фигово, – пробормотал Затулин, подглядывая из-за шторки. – Там люди шатаются, полицейские болтают с каким-то чудиком в шляпе.

– А что у нас в спальнях? – осенило Филиппа, и он умчался в облюбованную комнату.

Остальные тоже расползлись по своим помещениям. Их окна выходили на пышный викторианский дом и публику, толпящуюся рядом с ним.

– Сюда, пацаны, – зашипел Филипп из своей спальни. – Дуйте все ко мне.

Он выключил свет у себя комнате, заскрипел шпингалетами, открывая окно. Товарищи сгрудились в кучку, полезли на подоконник. Это было единственное помещение в номере, окна которого выходили не на главную улицу, да еще и были утоплены в нишу. Мерклый свет далеких фонарей разбрызгивался по стене напротив. Глухой торец четырехэтажного здания, под ногами петляющий переулок, в стороне – балкон, с которого свисал занавес из тропической флоры. Ни одной души в округе. Только с улицы доносился приглушенный гул, по ней изредка проносились машины. По неведомой причине эта часть здания оставалась без присмотра. Возможно, американцы не видели нужды в опутывании гостей плотными кордонами. Не шпионы же!..

– Отлично. – Полонский задыхался от волнения. – Пацаны, связываем простыни и пододеяльники. Эта ниша нас прикроет, она нам просто божий дар.

Спуститься со второго этажа было не особо сложно. Парни сползали по перекрученному белью, которое привязали к ножке кровати, и садились на корточки в нише. Выемка в стене их действительно прикрывала, обнаружить простыни, свисающие из окна, можно было только случайно. По ним же потом удастся забраться вверх. Ничего сложного, выздоровление шло полным ходом.

– На улицу не выходим, – прошептал Ахмет и ткнул пальцем в глубину переулка. – Давайте туда, ищем параллельную улицу.

В этом районе, похоже, не было увеселительных заведений. Добропорядочные американцы уже спали. Отель «Сансет» расположился не в самой шумной части города. Четыре тени выбрались из ниши, перебежали переулок и заструились вдоль глухой стены. Открылась примыкающая улочка, они свернули и, уже не пригибаясь, зашагали в северном направлении. Здесь горели фонари, шныряли смутные тени.

Из переулка их хрипловатым голосом позвала какая-то женщина:

– Хэй, гайз?

Филипп вздрогнул, но быстро разобрался, что это не то, и ускорил шаг. Снова поворот, улица, застроенная низкорослыми зданиями, подножие холма. Два невнятных силуэта выбрались из-за мусорных баков. Эти деятели что-то пробурчали, но солдаты прошли мимо, даже не моргнув. Плевать на местных люмпенов и хулиганов. Выпитая водка шумела в головах, внушала уверенность. Тени за спиной померцали маятником и убрались за свои баки. В воздухе густо пахло цветами, травой, чем-то необъяснимым, насыщенным. Проехала машина, и снова все стихло.

Спустя минуту парни выбрались на безымянную улицу, на которой южнее располагался отель «Сансет». Гул из того района сюда не проникал. Улица выглядела вполне респектабельно. Брусчатка, линия канатного трамвая посреди дороги. Дома классической архитектуры. В отдельных окнах еще горел свет. Через дорогу расположился небольшой сквер с деревьями, похожими на одесские каштаны. Чуть правее – полуподвальное заведение с горящей неоновой вывеской Black Bull и схематично обрисованным быком. Изредка проезжали машины, прогуливались люди. В свет «рампы» парни не входили, на них никто не обращал внимания. Прошла компания моряков в обнимку с девушками.

– Все, Филипп, отсюда дуй сам, – выдохнул Ахмет. – Сюда же и вернешься через полтора часа и ни минутой позже, уяснил?

– Я понял, Ахмет, понял, – заявил Полонский. – Зуб даю, вернусь. Гадом буду, век воли не видать. Ты же знаешь меня!

– Не надо разговаривать так, словно у тебя две судимости за спиной, – усмехнулся Серега. – Сказал бы просто и понятно. Мол, честное комсомольское.

Филипп уже уносился с высокого старта.

– Постойте, – спохватился он. – Где ждать-то будете? В сквере? Или в «Черном быке»? – Парень мотнул головой на вывеску.

– А что, давайте посидим? – внес предложение Федорчук. – Ведь не выгонят же? Там посетителей, кажется, немного.

– Найдешь, – отмахнулся Ахмет. – Дуй отсюда к чертовой матери. Да полицейским смотри не попадись.

Филиппа унесло как из пушки. Он мчался по тротуару, устланному плиткой. На него удивленно косились прохожие.

– Вот же шебутная душа, – покачал головой Ахмет. – Ладно, мужики, пойдемте. Глянем, что за рюмочная такая. Надо же где-то время убить.

Звякнул колокольчик над входом, известив персонал о прибытии посетителей. Обстановка в заведении роскошью не блистала, но для парней, выросших в Советском Союзе, и это было экзотикой. Приглушенное освещение, столы, крытые скатертями, длинная стойка. За ней, перед полками с бутылками, колдовал пожилой негр, морщинистый, небритый как кактус. Завсегдатаев было немного. За дальним столиком сидели двое белых мужчин в рабочих комбинезонах. Они ели что-то из плоских тарелок, запивая пивом. Видимо, местный пролетариат. Еще один подвыпивший господин уже рассчитался с барменом и брел на выход. Он искоса глянул на входящих.

Есть парням по понятным причинам не хотелось. Они с любопытством озирали шеренги алкогольной продукции. Смирновская водка на мозги не давила, но намекала, что можно и продолжить. Пожилой бармен отложил свои дела и удивленно воззрился на посетителей. Видимо, было в них что-то странное, несвойственное данной местности. Он что-то гортанно произнес. Ахмет улыбнулся, пожал плечами. Мол, моя твоя не понимает. Без Филиппа было неуютно. Тот мог хоть что-то перевести.

– По пивку, пацаны? – предложил Серега, облокачиваясь на стойку. – Водку уже пили.

– Нужно виски попробовать, – разумно предложил Федорчук. – Мы в Америке, парни, здесь все пьют виски. Неужто не хлебнем? А водку с пивом можно и дома.

– Ну давайте, – согласился Серега и выстрелил пальцем в нарядную бутылку «Белой лошади», превалирующую над прочими. – Отец, дай нам вон ту, с лошадкой.

– «Дай» будет при коммунизме, – напомнил Ахмет. – А сейчас придется купить.

– Точно, – спохватился Серега, извлекая купюру. – Мы просто обязаны промотать буржуйскую валюту. Давай, старичок, мы посидим тут у вас немного.

Бармен при виде денег расплылся в приветливой улыбке, засуетился. Товарищи сели за столик, а он уже тащил граненые бокалы, салфетки, маленькое ведерко со льдом.

– А лед на хрена? – не понял Серега. – Закусывать им, что ли?

– Дурында ты, Серега. – Ахмет постучал по голове. – Рассуждай логически. Закусывать льдом – это пошло. Для красоты – сомнительно. Прикладывать к больной голове – вроде рано. Значит, в бокалы его, чтобы холоднее было.

Старик посматривал на них озадаченно, почесывал фигурную лысину на макушке. С культурой потребления виски у посетителей было что-то не так. Двое завсегдатаев тоже посматривали на них с подозрением. Они уже наелись, напились, один из мужчин развернул газету.

– И что хорошего? – скривился Серега, сделав первый глоток. – У нас через дорогу у бабки Груши самогон во много раз лучше.

– Не придирайся, – посоветовал Ахмет. – И не стоит так налегать. Нам просто время надо убить.

Здесь было уютно, никто не мешал. Ничто не предвещало проблем. Парни потягивали виски, лениво беседовали. Федорчук ощутил, что после приема алкоголя в нем проснулся аппетит, и решил попросить у старика меню. Бойцы заново наполнили бокалы, побросали в них подтаявший лед. Они не замечали, что люди в комбинезонах вдруг насторожились, стали всматриваться в газету, лежащую перед ними. Потом они стали поедать глазами парней в одинаковых песочных костюмах, как-то стушевались, помялись. Один из них приблизился к стойке, показал старику газету. Тот потянулся к ней, водрузил на нос очки, захлопал глазами. Физиономия бармена вытянулась от изумления. Мужик в комбинезоне робко подошел к выпивающим парням и что-то сказал, сильно волнуясь. Те не поняли. Мужчина положил на стол газету. Передовицу San Francisco Chronicle украшала большая фотография. Толпы людей, палуба авианосца, четверо парней с глупыми улыбками спускаются гуськом с трапа.

Ахмет вздохнул. Попались, нечего сказать.

– Рашен, рашен? – взволнованно повторял мужчина. – Kearsarge, йес?

– Рашен, рашен, – обреченно кивнул Ахмет. – Советский Союз, чего уж там.

– Ух, е-ее… – расстроенно выдохнул Федорчук.

И началось! Откуда только взялись все эти люди? Никого же не было! Заулыбался простой американский мужик, подтащил стул. Приближался второй с распростертыми объятиями. Зловеще засмеялся, заухал, словно филин, старый негр, схватился за телефон. Какая реклама заведению! Стартовал новый виток навязчивого внимания!

Люди что-то говорили, выкрикивали: «Раша! Раша!», хлопали солдат по плечам, сокрушались, что те не понимают. Старик тащил тарелки с едой, еще одну бутылку.

Когда Ахмет попытался сунуть ему деньги, бармен сделал оскорбленное лицо и замотал головой.

– Нот долларз, нот пэй!

Более того, он приволок обратно Серегину купюру и принялся настойчиво впихивать ее ему в кулак.

Распахнулись двери за стойкой. Похоже, старик здесь жил. Оттуда повалили какие-то чернокожие женщины, дети. Звякнул колокольчик, и в заведение ввалились трое белых. Они удивились ажиотажу, царящему здесь, а когда разобрались, в чем дело, нездорово возбудились и стали принимать в нем живейшее участие. Толпа росла, звенели стаканы, гомон стоял, как на базаре. Люди подтаскивали стулья, заказывали выпивку. Заведение наполнялось новыми посетителями, привлеченными шумом. Мелькали прилично одетые мужчины в костюмах, военные. Появилась разбитная мексиканская девица в черных колготках, уж больно смахивающая на жрицу любви.

Солдаты оробели, но когда под дружный гогот сомкнулись бокалы, стали несмело улыбаться. Хихикал Федорчук. Его рассмешило, как глотает слова взволнованный мулат в жилетке на голое пузо. Что за язык такой дурацкий? Как они сами друг друга понимают? Сыпались имена: Джим, Стенли, Кимберли, Лючия. Каждый требовал, чтобы дорогие гости выпили именно с ним. Все что-то спрашивали, но попробуй разберись, чего они хотели. Смеялся Серега. Он уже достаточно наклюкался, чтобы вообразить, будто бы выпивает с американским рабочим классом.

Смешливая проститутка по имени Лючия подбиралась к Ахмету. Он опасливо косился на ее извивающиеся телодвижения. Для полного набора ему не хватало только этого.

Грубоватый мужик по имени Расмус недоуменно поглядел в газету и растопырил четыре пальца. Потом он поочередно ткнул в каждого из присутствующих, развел руками и показал три пальца.

– В туалет вышел, – сообразил Ахмет, поглядывая на часы. – Скоро будет.

– О, тойлет, тойлет! – Американец понятливо кивнул и удивлено покосился на дверь в глубине помещения.

Где же этот загадочный четвертый? Почему так долго?

Было весело, алкоголь тек рекой. Люди расслаблялись от души. Загремела негритянская музыка, пустились в пляс детишки. Парней уже качало, кружились головы. Глупо хихикал подвыпивший Серега. Раскатисто смеялся Федорчук. Кто-то из присутствующих совал ему салфетку, чернильную ручку и просил расписаться, а потом для верности и на обратной стороне. Время летело, заведение раскачивалось, словно находилось на корабле, плывущем через шторм.

Филипп Полонский опоздал на четыре минуты! И самое смешное, что он действительно вывалился из туалета! Потом парень рассказывал, что по шуму в «рюмочной» все понял, невидимкой просочился внутрь, прокрался в отхожее место вдоль стойки, а выходя в зал, намеренно споткнулся о стул, чтобы привлечь внимание. Люди восторженно закричали, бросились его обнимать. Удлинилась от изумления физиономия бармена. Филипп потерянно улыбался. Он выглядел несчастным, но вскоре и его втянуло в круговорот. Несколько штрафных весьма тому поспособствовали.

В разгар сабантуя, когда количество выпитого уже не поддавалось учету, а путана Лючия, оттеснив пьяных мужчин, добралась до своей жертвы, в заведение ворвались подчиненные Тоби Картера и трое полицейских. Видимо, самодельную веревку, свисающую из окна, все же заметили. Они кричали, возмущались, расталкивали людей. Обнаружив клиентов в целости и сохранности, хотя и в легкой степени невменяемости, Тоби Картер облегченно вздохнул.

– Господа, разве можно так себя вести? – пробормотал он. – Вас ищут по всему городу. Я настаиваю, чтобы вы немедленно вернулись в отель.

Толпа провожала героев до самых дверей. Они устали пожимать руки и выводить каракули, где только можно. Парни ввалились в номер, заперлись, и на них обрушилась непривычная тишина. Серега Крюков со стоном сползал по стеночке, остальные разбредались кто куда, стаскивая одежду.

– Филипп, как прошло свидание? – спотыкаясь, пробормотал Ахмет.

– Прошло… – Филипп бледнел, возвращаясь мыслями к недавним событиям.

Алкоголь не мог заглушить душевную боль.

– Пацаны, она сказала, что хочет от меня ребенка. Вот так и заявила. А еще говорила, что все понимает. Мы никогда не встретимся, тем более не поженимся, но ей очень хочется от меня ребенка. Во-первых, потому, что от меня, во-вторых, потому, что от героя. Это она так сказала. Кларисса почти все время плакала, просила меня остаться, но я же не могу!..

– Дела-а, – протянул Федорчук.

– Ты сделал ей ребенка? – спросил Ахмет.

– Кажется, да. Надеюсь, я не изменил Родине?

– Ерунда, – отмахнулся Серега, пытаясь привстать на корточки. – Наш мужик вырастет.

– А если девочка?

– Тоже нормально. Разведчицей будет.

Утро было страшнее атомной бомбардировки Хиросимы. Герои вчерашнего дня стонали, хватались за головы. А только очнулись, возмущенно затрезвонил телефон.

– Возьмите кто-нибудь трубку, – стонал Филипп из санузла. – Я не могу, сижу тут на белом коне.

Ахмет стоически доковылял до аппарата, поднял трубку.

– Наслышан уже, товарищ сержант, о ваших вчерашних подвигах, – неласково проговорил консул Советского Союза. – Вы в своем уме? Что вы творите? Кто вам разрешил покинуть отель?

– Не велите казнить, Павел Михайлович, – прохрипел Ахмет. – Просто расслабились. Никаких сомнительных контактов. Мы наводили мосты дружбы с местным рабочим классом. Уверяю вас, встреча с трудовой общественностью прошла на должном уровне.

– Высеку! – взревел консул. – Герои, мать вашу! Живо в ванну, под контрастный душ! И чтобы через час были как огурцы! Забыли, что в одиннадцать утра у вас пресс-конференция?!

Стыдно признаться, но забыли. Ответственное мероприятие в мэрии города Сан-Франциско прошло на самом высоком уровне. Зал рукоплескал. Престиж страны взлетел еще на одну ступеньку. Парни держались и выглядели настоящими героями. Правда, Серега уснул на самом интересном месте, но быстро очнулся от грома аплодисментов. Мэр Джордж Кристофер торжественно вручил героической четверке символический золотой ключ от города. Фактически он был изготовлен из прессованного картона, но предъявлять претензии никто не стал. Впоследствии героям рассказали, что до них такие ключи вручали только Галине Улановой и Никите Хрущеву.

В тот же день отличившийся караул отвезли в международный аэропорт Сан-Франциско, посадили на самолет и отправили в Нью-Йорк. За два часа полета у советских граждан существенно прибавилось друзей, невзирая на то, что за всем происходящим с неудовольствием следили парни в штатском. В Нью-Йорке в закрытой машине их отвезли на Манхэттен. В пентхаузе высотного дома, откуда открывался завораживающий вид на город, солдат встретили представители советского посольства. Беседа прошла без осложнений.

– Вам нужно отдохнуть, товарищи, набраться сил перед дальней дорогой, – заявил руководитель делегации. – Можете пройтись по магазинам, разумеется, под присмотром наших товарищей, а потом добро пожаловать на дачу.

В торговом центре на Манхэттене Ахмет купил себе кожаную куртку, которую носил потом тридцать лет. Парни приобретали какие-то гостинцы для родных, платки, кофты, часы. Полонский обзавелся книгами на английском языке. Неделю после этого они прожили в загородном доме советского посла, куда их привезли в машине с затемненными стеклами. Смертная тоска – кровати, комнаты, крохотный пруд перед домом, и совершенно негде разгуляться!

На пятый день затворничества Серега Крюков опух до неузнаваемости. Он ударился в панику, требовал врача, кричал, что его отравили. Докторша, прибывшая из посольства, уверила, что все в порядке, пройдет. Это естественный процесс после долгого голодания. Таким героям не к лицу ввергать себя в панику. Над Серегой хихикали, а на следующее утро из комнаты Филиппа донесся истошный вопль. Прибежала «спасательная команда» и обнаружила, что он опух еще больше Сереги, глаза под багровыми вздутиями почти не просматривались! На другой день та же напасть постигла остальных, и теперь уже Серега, у которого опухоль пошла на спад, ходил гоголем и над всеми глумился. Вовка и Затулин злобно ругались, а Филипп недоумевал – неужели это и есть та нация, что дала миру Толстого и Достоевского?

29 марта огромный трехтрубный трансатлантический лайнер «Королева Мэри» вышел из порта Нью-Йорка и взял курс на французский Гавр. Солдатам предоставили роскошную четырехместную каюту, в которой они проводили большую часть времени. Героев сопровождали неразговорчивые люди. Парни запинались о них в коридоре, на палубе. Чем дальше отплывало судно от Америки, тем меньше оставалось желания веселиться и приятно проводить время. Вновь в подкорке рождался страх. Их узнавали, просили автографы, набивались в друзья.

Капитан лайнера устроил парням экскурсию по судну. Они бродили по двухэтажному машинному отделению, по обеденному салону, не уступающему по размерам дворцовому залу. Дивились на скульптурную лепку, на гобелены и картины, на отделку стен из шелка, бархата и лучших древесных пород, на огромные зеркала и изящную мебель из красного и орехового дерева. Однажды Ахмету приснился сон, что «Королева Мэри» потеряла управление, исчезла вся команда, все две тысячи пассажиров, судно дрейфует по течению в неизвестном направлении и на нем абсолютно нечего есть! Он проснулся в холодном поту, а позднее товарищи признались, что и их посещали аналогичные кошмары.

Город Гавр, Париж, Эйфелева башня, неусыпный контроль со стороны спецслужб. Их снова узнавали, им улыбались. Люди подходили, брали автографы, просили что-нибудь рассказать. Гостиница на Елисейских Полях, из которой их забрали рано утром, повезли в аэропорт. Реактивный ТУ-104, улыбки взволнованных стюардесс. Такие люди, и почти без охраны! Беспосадочный перелет до Москвы. Сердце вновь тревожно сжалось и уже не отпускало, пока шасси самолета не коснулись посадочной полосы.

– Парни, я что-то боюсь, – шептал, вцепившись в подлокотники, Серега. – Вроде все нормально, и наши так говорят, а вдруг это хитрость такая?

– И этот тип, что сзади сидит, так подозрительно на нас смотрит, – накручивал себя Федорчук.

– В кандалы закуют, припаяют измену Родине, и в дальний путь на долгие года, – шептал, покрываясь бледностью, Филипп. – Эх, пацаны, хоть мир напоследок посмотрели.

– А ну, отставить мне эту панику! – цедил сквозь зубы Ахмет. – Не похожи вы что-то на героев, товарищи солдаты. Дышите глубже, думайте реже.

Экипаж запретил пассажирам вставать с кресел. Четверку героев пригласили на выход. На аэродромном поле их поджидала черная машина с зашторенными окнами. Люди со скучными лицами деликатно, но настойчиво предложили им сесть в салон. Триста метров до здания аэропорта Шереметьево, там приказ выйти из машины, запутанные коридоры, суровые лица сотрудников КГБ, висевших над душой.

«Ну все, – с упавшим сердцем думал Ахмет. – Отбегались, герои».

Зал для встречающих, куда их вывели, был как из другого мира. Подкосились ноги, слезы побежали по землистым лицам. Оркестр, грянувший туш, цветы! Масса встречающих, прибывших в аэропорт отнюдь не по разнарядке! Радостные крики, атака толпы.

И вот уже ревущего Филиппа тискала и целовала бледная женщина, сохранившая к пятидесяти годам стройность фигуры. Обнимал Серегу Крюкова хромоногий мужчина в потертом пиджаке. Оба от волнения не могли ничего сказать. На Вовку Федорчука обрушились сразу трое – отец, мать, а также симпатичная толстушка, у которой от волнения дрожало лицо, а слезы лились, как из брандспойта. Худенькая женщина тряслась в объятиях Ахмета, недоверчиво его ощупывала, шептала, путая русские и белорусские слова, что отец не смог прийти, ноги, к сожалению, не отросли. Он ждет в машине, умирает от нетерпения. Нужно немедленно туда бежать.

Стихийный митинг здесь же в аэропорту, масса людей, генералы, члены правительства. Мировая слава уже утомляла. Нужно было делать мужественные лица, что-то говорить. Но вроде получалось. «Мы верили, что партия не оставит нас в беде, мы знали, что рано или поздно наступит этот день». Уже в военной форме их доставили в Кремль, где заместитель председателя Президиума Верховного Совета СССР вручил им ордена Красной Звезды. Позднее выяснилось, что представляли парней к Героям Советского Союза, но в последний момент передумали, решили, что как-то нескромно будет, и положили документы под сукно. Нескончаемые митинги, чествования, торжественные приемы. Встреча у министра обороны Родиона Малиновского. Тот смерил компанию ироничным взглядом и раздал спасенным добротные штурманские часы, чтобы больше не блуждали. Ахмету Затулину в тот же день присвоили внеочередное звание старшего сержанта.

– Может, и улицу вашим именем назовут, – усмехнулся министр.

Впоследствии назвали – в славном городе Сызрани. Сыпались как из рога изобилия правительственные поздравления. Пришла телеграмма от Эрнеста Хемингуэя, от массы других «прогрессивных мировых деятелей». Москву трясло и лихорадило, толпы людей высыпали на улицы, когда по ним провозили знаменитую четверку. От фанфар и пышных слов уже звенело в ушах, парни устали улыбаться и выдумывать приличествующие слова. Мировая слава оказалась тяжким испытанием. И лишь по завершении одного из приемов, когда уставшая компания вышла в кулуары покурить, к ним примкнул чиновник, пожелавший остаться неизвестным.

Он сказал им правду-матку, насмешливо глядя в глаза:

– Это не для трибуны, парни. Вы серьезно думаете, что герои оттого, что продержались без еды на барже? Да ничего подобного. Вы герои потому, что вернулись. Хотя, может, и дураки. Кто вас знает.

Он пожал плечами, затоптал окурок и ушел, а солдаты мрачно смотрели ему вслед.

– Глупость, – фыркнул Серега. – Как же мы могли не вернуться? Придурок какой-то.

Мир восхищался мужеством этих людей. Миру требовались герои – он их получил, и не важно, что эти парни были родом из-за железного занавеса. В СССР четверку «голодающих» также превозносили до небес. Они стали живой легендой шестидесятых годов. О них писали статьи, делали телевизионные и радиопередачи, сняли полнометражный фильм. О них писали песни в новомодном стиле рок-н-ролл, под которые бесилась молодежь на танцплощадках. Малолетние граждане Страны Советов мечтали убежать из дома и до отвала наесться кирзовых сапог. Некоторые предпринимали такие попытки, но ничем хорошим они не кончались. Сила воли, стойкость духа, дружба и взаимовыручка – только в нашей стране вырастают подобные люди!

Спасенные же солдаты никогда не считали себя героями и, честно говоря, не понимали, почему вокруг их дрейфа на барже развернут такой бешеный ажиотаж. Они не пали жертвами звездной болезни и всю дальнейшую жизнь были образцами скромности. Их доставили обратно в часть. В итоге так и вышло: кругосветное путешествие. Но служба в армии не затянулась, через несколько месяцев парней комиссовали. Последствия вынужденного голодания ощущались еще долго.

Вовка Федорчук вернулся работать на шахту, через год родил первенца. Серега Крюков передумал посвящать свою жизнь локомотивному депо, поступил в речное училище. Филипп Полонский, вернувшись в родную Сибирь, отказался от учебы в электротехническом институте, забрал документы и перевелся в институт водного транспорта, куда его приняли без всяких экзаменов. Ахмет Затулин работал водителем в родном городке, потом уехал в Набережные Челны, устроился сборщиком на Камский автомобильный завод.