Текст книги "Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа"

– Они спрашивают, сколько дней мы просидели без еды на этой барже, Ахмет, – доносился откуда-то издалека шепот Полонского. – Фифти дэйз, товарищи американцы, фифти дэйз.

– О, май гад! – потрясенно бормотали где-то рядом. – О, май гад! Зис из инкредэбл.

Провалы в памяти парней были не тотальными. За кадром осталась морская прогулка на катере, но смутно вспоминалась доставка на борт авианосной громадины под названием «Kearsarge». Их волокли по трапам, поднимали по каким-то лестницам, бережно передавали с рук на руки. От носилок солдаты отказались, пытались передвигаться самостоятельно. Их поддерживали. Они брели и глупо улыбались толпящимся людям с изумленными глазами. Это был целый город! Со своими зданиями, улицами, транспортом. Толпы военнослужащих в незнакомой форме – офицеры, младший состав. Кто-то носил гражданское, кто-то был одет с явным отступлением от устава. Люди шептались, поглядывали с опаской, заблаговременно уступали дорогу.

Снова пришла тьма, сознание вернулось в продолговатом помещении, похожем на столовую. Длинный стол из пластика и алюминия, гладкая лавка. Картинки на стенах, фотографии женщин в купальниках, звездно-полосатый флажок. Они сидели вчетвером за одним столом, бледные, похожие на китайских хохлатых собачек. Сзади их поддерживали. Вряд ли у парней хватило бы сил сидеть самостоятельно. На столе лежали ложки. В дверь заглядывали любопытствующие, но их не пускали. В помещении мелькали офицерские мундиры, а лица их носителей читались с трудом. Курносый чернокожий паренек с ранними залысинами – видимо, повар, судя по фартуку на животе – наливал из бака в тарелки наваристый мясной бульон. Приятный запах щекотал ноздри. Это было правильно, никакого супа с гущей, только бульон. С голодухи наедаться нельзя.

Ахмет сидел ближе всех, ему и досталась первая тарелка. Повар поставил ее и почтительно что-то пробормотал, видимо, пожелал приятного аппетита. Желание схватить ложку и в один присест умять это благолепие просто выгибало. Но сержант нашел в себе силы пробормотать «спасибо», покосился на Филиппа, сидящего рядом, и передвинул ему тарелку. Недоуменный гул прошелестел по столовой. Филипп уставился на бульон как на все блага мира в одном флаконе, вздохнул и переместил тарелку дальше – полуобморочному Сереге. Тот с шумом втянул в себя ароматный дух бульона, отыскал дрожащими пальцами ложку, хрипло выдохнул и передвинул тарелку Федорчуку. Вовка покосился через левое плечо – пятого в команде не было – схватил ложку, задрожал и стал ждать, пока повар нальет остальным.

Американцы пожимали плечами, недоверчиво покачивали стрижеными затылками. Приосанился лейтенант младшего ранга Келлер. Мол, это я привез на судно этих ребят. А парни чувствовали внимание, прикованное к ним, ели с достоинством, не спеша, погружали ложки в тарелки, дули на бульон. Они вливали в рот ароматную, изобилующую жиром жижу, сваренную на говяжьих костях, жмурились от наслаждения. Бойцы размеренно работали ложками, и лучше не говорить, каких усилий это стоило. Закончив, все облизали «инструмент» и поблагодарили: Филипп по-английски, остальные по-русски. Заволновался чернокожий поваренок, начал что-то говорить. Судя по жестам, предлагал добавку. Переглянувшись с товарищами, Ахмет покачал головой. Достаточно для первого раза. Вот разве что водички…

Их отвели в отдельную палату на четыре койки. На авианосце имелся свой госпиталь. Из дверей снова высовывались люди, шептались, провожали их взглядами, исполненными любопытства. Парни вставали на весы. Каждого при этом поддерживали двое.

– Нормальный вес для настоящих мужчин, – пошутил Филипп.

У кого-то сорок килограмм, у кого-то целых сорок четыре. С курорта вернулись, блин! С первородным ужасом они таращились на себя в зеркало, недоверчиво ощупывали бороды, кожу. Их фигуры явно не стремились к форме шара.

Они еще были в сознании, когда в палату вторглись офицеры высокого ранга в белоснежных рубашках. Первым к койкам приблизился седовласый мужчина с мясистым породистым лицом. Его глаза настороженно поблескивали. На левом рукаве посетителя красовалась эмблема военно-морских сил – синее кольцо, окантованное золотом, на нем надпись: Department of the Navy. United States of America, в центре крылатый парусник.

Ахмет насчитал на погонах офицера четыре золотистых галуна и почему-то подумал, что это старший сержант. Он сделал попытку привстать с кровати, проявить элементарную вежливость, но военный предупредил знаком: не надо, и сел на табурет, откуда мог видеть всю четверку. Опытный морской волк был озадачен нестандартной ситуацией. Он понятия не имел, кто такие эти русские, как к ним относиться и что предпринять. Одно понятно: они не лазутчики, банальные жертвы обстоятельств, на долю которых выпали серьезные испытания. Как и люди Затулина, американский офицер, по-видимому, никогда не видел так близко солдат, с которыми ему придется сражаться в Третьей мировой войне.

В беседе были затронуты важные аспекты текущего момента, и обе стороны расширили информацию, имевшуюся у них. Общение проходило в режиме испорченного телефона. Филипп Полонский, напоминающий освобожденную жертву концлагеря, возлежал на кровати, еле ворочал языком, переводил «туда и обратно» знакомые слова, а незнакомые игнорировал. Он изложил, как уж мог, увлекательную историю пятидесятидневного путешествия советских солдат, чем явно сбил с толку высокопоставленного офицера. Собеседник состроил уважительную мину, но, похоже, не совсем поверил этой байке. Он уверил Ахмета через импровизированного переводчика, что долго игра в испорченный телефон не продлится. Как ни странно, в огромной команде авианосца Kearsarge нет ни одного человека, кто мог бы свободно изъясняться по-русски. Но заявка на нормального переводчика уже сделана. Через пару дней его доставят вертолетом с Гавайских островов, а пока придется изъясняться таким вот смешным образом. Он видел, как советские солдаты ели бульон, и эта картина его потрясла. А также то, что никто не попросил добавки. Он многое повидал в своей жизни, сталкивался с людьми в подобных ситуациях, но никогда не наблюдал такой выдержки, разумного понимания ситуации и заботливого отношения к товарищам. Он снимает шляпу и искренне сожалеет, что парни не являются гражданами Америки. Его зовут Франклин Денозио, капитан первого ранга, командир корабля. Авианосец, которым он командует, входит в тактическую авианесущую группировку Третьего флота США, направляется из Японии, где проводились учения, в Калифорнию. Судно приписано к военно-морской базе в Сан-Диего, но в данный исторический момент направляется в Сан-Франциско, куда прибудет через две недели.

– Передай ему нашу благодарность, Филипп, – прошептал Затулин. – Если бы эти люди не спасли наши задницы, то к вечеру мы были бы уже на том свете.

Капитан первого ранга принял благодарность и заявил, что неудобств членам команды это не доставило. Сейчас авианосец находится в двухстах милях южнее Гавайских островов, следует курсом на восток. Спасенных военнослужащих доставят в Сан-Франциско. Может, кто-то из них не знает, что это крупный город на западном побережье США. Он относится к штату Калифорния.

– Мы знаем, мистер, – пробормотал Полонский, поставив офицера в очередной тупик. – И о крепости с названием Форт-Росс кое-что слышали.

Капитан Денозио вежливо улыбнулся. О том, что часть Калифорнии в прошлом веке принадлежала русским, отдельные американцы, разумеется, знали, но предпочитали об этом не вспоминать. Он уверил Ахмета, что о спасении советских солдат уже уведомлен Государственный департамент США, который немедленно поставит в известность советскую дипломатическую миссию в Вашингтоне. Разумеется – во всяком случае, капитан очень на это надеется, – советская сторона известит родных и близких спасенных. Юрисдикция капитана Денозио на «шестую часть суши», к сожалению, не распространяется, поэтому все зависит от советских органов – насколько быстро они донесут до родственников ошеломительное известие.

– Спасибо, капитан, – прошептал Ахмет. – Мы убедительно просим сохранить на плаву нашу баржу. Также мы должны знать, что происходит с нашим оружием.

Выслушав перевод, капитан Денозио принял озабоченный вид. Помявшись, моряк в деликатной форме объяснил советским бойцам, что ему очень жаль, но волочь за собой старое проржавевшее корыто он не собирается. Это невозможно. Баржу следует затопить. Хотя кого он тут обманывает? Ее уже затопили. Она не представляет ценности, двигатель поврежден, видимо, в ходе шторма, а оставлять ее на плаву без присмотра – верх неосторожности, он не может на такое пойти. Гости должны смириться. Что же касается четырех АК и оставшихся патронов, то здесь он не видит никакой сложности. Оружие и боеприпасы уже уложены в отдельный оружейный ящик. Он опечатан, заперт и хранится в арсенальном помещении, откуда никуда не сбежит. При соответствующем запросе все оружие будет надлежащим образом передано советской стороне. Американцам чужого не надо.

«Черт с ней, с баржей, – подумал Ахмет. – Мы не несем материальной ответственности за нее».

Рабочий день у командира корабля был расписан. Он пожелал бойцам скорейшего выздоровления, козырнул и убыл со свитой. Полонский облегченно вздохнул и провалился в обморок.

Явились призраки в темно-синей больничной одежде, захлопотали над пациентами. Над ними склонялась смуглая женщина средних лет, представившаяся Теодорой. Зависло миловидное кукольное личико. Сержант чуть не струхнул. Вот же ешкин кот, и у этих янки встречаются симпатичные девушки! Медсестру звали Мирандой, она делала большие глаза, пребывала в смятении, поначалу боялась подойти, но потом переборола себя. Медработница стаскивала с сержанта зловонные штаны, что-то щебетала, видимо, предлагала переодеть его. Девушку подташнивало. Она скрывала свои чувства, но дрожь лица говорила за себя.

Ахмет сопротивлялся. Он не будет подвергаться унижениям, может сам себя обслужить, вполне в состоянии самостоятельно помыться и побриться! Негодование придало сержанту сил, он знаками предупреждал растерявшуюся медсестру о своих планах, тянулся к пижамным штанам, шкрябал себя пальцами по бороде, изображал мочалку.

– Ноу, ноу, мистер, – твердила оробевшая девушка. – Ю кэннот ду ит… кэннот ду ит…

– Да все я дую! – Ахмет разозлился, сцапал больничную одежду и побрел к двери, за которой скрывался санузел палаты.

Там все блестело чистотой, стены украшал сияющий кафель. Белоснежные душ и унитаз, такая же раковина для умывания, опрятные шкафчики, шеренга чистых полотенец. Не по-русски как-то. Имелся тут и станок для бритья, весь из себя загадочный, фигуристый. Сержант справился бы с этим хозяйством, ведь не с гор же спустился! Он стащил с себя штаны, нижнее белье, превратившееся в кольчугу, доковылял до зеркала, чтобы посмотреть на себя такого. Отчаянный дистрофик, дикарь, бродяга с голодного острова! Зашумело в голове, он даже не понял, что подкашиваются ноги. Стремительно приближалась раковина, кружился пол, устланный мозаичной плиткой. На грохот вбежал медицинский персонал, возмущенно голосил полный латиноамериканец в халате врача, отчитывая девушку с кукольным личиком, оставившую больного без присмотра.

Настал период тьмы, чередующейся с короткими просветами. Больных переодели, вымыли, побрили. Большую часть времени они спали беспробудным сном. Налицо была кахексия, то есть полное истощение организмов вследствие длительного недоедания и нехватки жидкости. Парни до предела ослабли, снизилась активность физиологических процессов. Потеря веса составляла сорок процентов. Кожа сделалась землисто-серой вследствие отсутствия витаминов. Медицинский персонал постоянно находился рядом с больными. Им ставили капельницы, кормили из ложечки. Временами люди приходили в себя, бессмысленно таращились в пространство. Однажды Ахмет обнаружил, что очнувшийся Серега как-то хитро извивается на кровати, а в открытую дверь просовываются физиономии «поклонников».

– Ты чего? – прошептал Ахмет.

– А чего они? – огрызнулся Серега. – Линчевать пришли? Русских никогда не видели? Вот я и показываю этим обожателям, что у меня нет ни хвоста, ни копыт. А то, что рогов нет, они и сами видят.

– Им интересно, где у тебя инструкция по эксплуатации, – прошептал Филипп. – Не поверишь, Серега, но они ни разу в жизни не видели советского человека и не знают, как с нами обращаться. Мы для них хуже, чем инопланетяне. Невежественный народ, что с них взять!

Солдаты хихикали, а американские матросы хлопали глазами и натянуто улыбались. Рогов и копыт у диких коммунистических солдат действительно не было.

Трое суток продолжалась интенсивная терапия со строгими лечебными диетами. Больным не разрешалось вставать, да они особо и не рвались. У кроватей постоянно дежурили медсестры. Теодора была похожа на воблу. Свои сухие волосы она собирала в пучок на затылке. Миранда отличалась предупредительностью и всегда улыбалась. Два неразговорчивых медбрата откликались на имена Берт и Джон. Временами заглядывал тучный доктор Санчес, здоровался с теми, кто пребывал в сознании, осматривал больных. Каждое утро приходил капитан Денозио, справлялся у персонала о состоянии пациентов, иногда обменивался парой слов с Полонским.

– Филипп, выясни у него, – попросил Ахмет. – Они ведь обнаружили нашу баржу пятого марта, вечером. Почему сразу не подошли? Ведь вертолетчики засекли нас на палубе. Почему тянули до утра?

Вопрос поверг командира авианесущей громадины в задумчивость, если не сказать, что в замешательство. Он покарябал гладко выбритый подбородок, сделал неопределенный жест и решил свести дело к шутке.

– Мы вас боялись, – сказал капитан первого ранга, козырнул на американский манер, то есть приставил руку к «пустой» голове и убыл восвояси.

– Шутит, что ли? – предположил Федорчук, дождавшись перевода.

– Да бог его знает, – пожал плечами Полонский.

Снова тянулись долгие часы забвения, странные сны, резкие приступы паники, когда хотелось скатиться с кровати и забиться под нее. Больных накачивали жирами и белками, витаминами, пичкали полиферментными препаратами для восстановления нарушенного пищеварения. Вводили глюкозу, электролиты, аминокислотные смеси. По несколько раз в день им ставили капельницы, меняя лишь содержимое полиэтиленовых мешочков.

Окончательно очнулись они лишь на четвертые сутки. Пик кризиса прошел, молодые организмы справились с недугом, и дело пошло на поправку. Впервые за много дней Ахмет проснулся с ясной головой. Чувствовалась слабость, но налицо был явный прогресс. Из-под одеял высовывались заспанные физиономии, выбритые, отмытые. Парни озирались так, словно в первый раз видели эту чистую палату, приборы непонятного назначения у каждой койки, тумбочки с лекарствами, провода. В иллюминатор заглядывало солнышко. Оранжевые зайчики прыгали между кроватями, облизывали ножки.

Скрипнула дверь, ведущая из коридора, и вальяжной барской поступью в палату вошел идеально белый, пушистый ангорский кот. Переступив через порог, он подал «звуковой сигнал» – мол, иду. Судя по всему, кот был здесь своим парнем. Он походил по палате, заглядывая во все углы, не обнаружил ничего вкусненького, запрыгнул на кровать Ахмета, прошелся по краю и строго глянул на него пронзительными желтыми глазами. Ахмет погладил животное по пушистой холке. Кот стерпел такую фамильярность, но подлизываться не стал. Он фыркнул, спрыгнул с кровати и, потешно переваливаясь, удалился в коридор. Дверь закрылась, что было, в общем-то, странно. Коты не имеют привычки закрывать за собой дверь.

– Это кот… – тупо сообщил Федорчук.

– Правда? – Ахмет вздрогнул. – А я-то думаю, что за штука такая.

– Зовут Сержант, – пояснил Филипп. – Я слышал, как его шпыняли: «Саджент, фу», «Саджент, брысь». Не зря он к Ахмету подался, чувствует своего.

– Нету никого. – Серега поднял голову. – Обедают, что ли? А то надоели, шныряют постоянно, чего-то делают с нами, любопытные, лезут, как Суворов через Альпы. – Он сделал попытку подняться, но рухнул обратно, внезапно побледнев. – Черт, башка закружилась. Похмельный я какой-то.

– Такие случаи известны медицине, – ухмыльнулся Ахмет.

– Слушайте, пацаны, а почему мы живы? – Филипп недоверчиво покрутил головой. – Как в тумане последние дни, много думаю и ничего понять не могу – словно это не я размышляю. Мы вроде шевелимся, встать можем, не в тюрьме. Вон как носятся с нами!

– Залечили нас янки, – проворчал Серега. – Так лечат, словно к публичной казни готовят. А командир наш на медсестренку засматривается, – вспомнил Серега и нахмурился. – Как ее… на Веранду.

– На Миранду, – поправил Ахмет и улыбнулся, хотя и почувствовал, что покраснел.

Ему действительно было приятно всякий раз, когда Миранда Сноу подходила к кровати. Раньше она боялась, а теперь перестала, первым делом шла к нему. То одеяло поправит, то таблетки заставит пить, то просто так. Девушка мило улыбалась, что-то щебетала. Улыбка непроизвольно растягивалась у него от уха до уха, и сотни мелких иголок впивались под кожу.

– Да без разницы, – фыркнул Серега. – Улыбаются тут, понимаешь, друг дружке, глазки строят. А когда она уходит, у Ахмета такая рожа, словно он торт втихушку съел.

– Да пусть улыбаются, – отмахнулся Филипп. – Нам-то что? Он же не президенту Америки улыбается. Только уточни у барышни, Ахмет, не замужем ли она. А то конфуз выйдет.

– Можно подумать, это его когда-то волновало, – гоготнул Федорчук. – Ничего, пацаны, вы подождите, скоро Ахмет сил наберется, на ноги поднимется. Он же у нас спец по установке рогов!..

– Так, заткнулись! – Сержант насупился, сел и исподлобья оглядел сверкающую палату.

Несколько часов назад тут хлопал чернокожий уборщик в звании младшего матроса – Seaman Apprentice, – вылизывал шваброй углы. Он до сих пор не мог привыкнуть к чужеродному окружению, чувствовал в нем себя как огурец в молоке.

– Понравилось лечиться, товарищи солдаты? – Ахмет строго обозрел свою команду. – Расслабились, получаем удовольствие от безделья?

– Ага, Ахмет, просыпаемся пораньше, чтобы подольше ничего не делать, – робко подал голос Филипп. – Может, прав Серега, и нас действительно к публичной казни готовят? Есть идеи? Бежать из лазарета – и башкой в океан? Не позволим идейным врагам нас лечить?

– Мы должны быстрее восстановиться, – сомкнув брови, разразился гениальной мыслью Ахмет. – А после разберемся, в какую из новых неприятностей нас угораздило влипнуть. В конце концов, чем мы рискуем, кроме собственных задниц? Дадим повышенные обязательства в кратчайшие сроки встать на ноги… – Он задумался, покосился на Филиппа, готового съязвить. – Или возьмем повышенные обязательства?

– Да нет никакой разницы, – отмахнулся Филипп. – И то и другое – полная безграмотность. Скажи «примем обязательство». Хоть ухо не режет. Мысль усвоена, товарищ сержант. С сегодняшнего дня мы будем вдвое больше принимать лекарств, вдвое дольше спать, из-под капельницы отныне не вылезаем, а главное, никаких расхолаживающих контактов с женским полом, даже если очень хочется.

Когда в палату вошли медсестры и санитар, четверо больных загибались от неконтролируемого хохота. Федорчук вцепился в дужку, чтобы не свалиться с кровати, подпрыгивала штанга, похожая на виселицу. Ржал в подушку Филипп. Серега хрюкал и хватался за сердце. У Ахмета физиономия покрывалась клоунскими пятнами. Испуганные медработники застыли на пороге. Нахмурилась надменная Теодора, у которой лучше всего, вернее сказать, хуже всего получалось вкатывать уколы в задницу. Стушевался медбрат, нерешительно улыбнулась миловидная Миранда, прячущая золотистые кудряшки под форменной шапочкой.

Когда она приблизилась к Ахмету, чтобы поправить сбившуюся простыню, тот внезапно замолчал. Зато остальные загоготали еще громче. Федорчук добился своего – свалился с койки. Филипп едва не задохнулся в подушке. Серега икал и сделался краснее перезрелого помидора.

– Смешинка в рот попала, – виновато объяснил Ахмет. – Кретины, что с них взять? Смех без причины – признак дурачины.

Миранда не поняла, но на всякий случай кивнула. Ахмет вздохнул поглубже, чтобы больше не смеяться… и начал ржать как породистый конь. Захохотал медбрат, хотя ему-то с чего? Отвернулась, вздрогнув, Теодора. Залилась мелодичным смехом Миранда. Когда в палату заглянул доктор Санчес, обеспокоенный шумом, все присутствующие лежали от хохота.

Разрумянившаяся Теодора вытирала слезы и повторяла как испорченная пластинка:

– О, май гад… О, май гад.

«Диетическое» питание оставалось в прошлом. На ужин больным подали филе индейки в грибном соусе. Но сперва каждому досталось по тарелке, в которой лежали два фрукта, желтый и зеленый. Оба были уже разрезаны. В каждом были крупные косточки.

– Фигней какой-то кормят. – Федорчук подозрительно обнюхал свою порцию. – Филипп, ты умный. Что на сей раз?

– Что-то желтое в тарелке – это манго, – объяснил всезнающий Филипп. – Что-то зеленое, похожее на грушу, но не груша – авокадо.

– Знакомое слово, – насторожился Ахмет.

– Да, упоминали уже. Бездна калорий, полезный растительный жир, витамин Е и много калия. Мощный антиоксидант… впрочем, забудьте про это слово. Рядовые тропические фрукты. Поскольку мы находимся в этих широтах, ничего экзотичного в них нет.

– Невкусно, – заключил Серега, откусив кусочек недозрелого авокадо. – Груша лучше. А этот, кстати, ничего. – Он чуть не захлебнулся соком, брызнувшим из манго, принялся жевать мясистый сладкий плод, не замечая, как сахарная жидкость течет по подбородку.

– Теперь бы селедочку с лучком зарезать! – мечтательно заметил Федорчук, расправившись с фруктами.

После ужина, когда медицинский персонал покинул палату – последней уходила Миранда, одарив сержанта искрометным взглядом, – солдаты потянулись к напольным весам. Федорчук за четыре дня поправился на пять килограмм, Филипп на три, Затулин на четыре, а Серега – сразу на восемь. Из чего был сделан вывод, что его проще убить, чем прокормить, и он просто прикидывается вечно недовольным.

Одновременно с интересом к жизни просыпалась тяга к табаку. Когда на барже закончился «Беломор», это не стало вселенской трагедией. Организмы слабели, желание курить заглушалось голодом, поэтому о папиросах солдаты не тосковали. Через час после ужина, когда куда-то смылся Берт, надзирающий за «пленниками», солдаты рискнули покинуть палату. Первым высунулся Ахмет, изучил витиевато изогнутый коридор, унизанный скругленными плафонами, подал знак. Бойцы на цыпочках покинули госпиталь и всплыли в очередном коридоре, в глубине которого курили свободные от вахты матросы.

Воцарилась немая сцена. «Местные» чувствовали себя неловко. Советским солдатам во «враждебном» окружении было крайне неуютно. Те и другие немного помялись. Рослый морпех, усыпанный веснушками, вынул из кармана пачку «Мальборо», предложил гостям и лучезарно заулыбался, когда к его диковинным сигаретам протянулись сразу пять конечностей. Федорчук решил не скромничать, работал двумя руками. Напряжение, сковавшее людей, сразу растаяло. Щелкали зажигалки, трещали спички, извлекаемые из не менее диковинных плоских коробков.

Заговорили все, на разных языках, с улыбками и смехом. Подходили другие, окунались в беседу, жадно вглядывались в лица русских солдат, выискивая в них восточную дикость и сибирскую грубость. В центре внимания оказался Филипп, знавший пару сотен английских слов. Смущенно знакомились: рядовой такой-то, ефрейтор сякой-то, матрос-рекрут, старшина третьей статьи. Сыпались имена, которые невозможно было запомнить: Ларри, Тедди, Кенни. Кто-то вытащил блокнот, попросил солдат расписаться.

– Зачем? – поразился Филипп.

– Так вы же герои, – объяснил веснушчатый Тедди. – Про вас такое рассказывают!.. Буду друзьям в Кентукки показывать. Скажу, что с русскими курил – умрут, не поверят.

– Драться, похоже, не будем, – с каким-то сложным лицом резюмировал Серега и потеребил вновь оживающий хохол.

Парни выводили каракули в блокнотах, на старых рождественских открытках, на голых запястьях. Они и впрямь начинали чувствовать себя какими-то знаменитостями.

Закуривая по второй, обнаружили, что кругом сплошные тезки: Серега Крюков и Серджио Мазолини, смешливый брюнет с крючковатым носом. Филипп Полонский и Филипп Гроуди, степенный, но улыбчивый. Напряжение растаяло. Американские матросы хотели все знать – про медведей на улицах российских городов, про балалайку в каждом доме, про водку, ежедневный продукт питания на семейном столе, про тысячи атомных бомб, готовых стереть с лица земли мирные американские города.

– Медведи у нас вот такие! – Ахмет вытянул руку и привстал на цыпочки. Водку мы не пьем, потребляем исключительно шампанское коллекционных крымских сортов. Трио балалаечников играет на каждой лестничной площадке.

– А что касается «ядреной» бомбы, то не русские ее первыми придумали, а американцы. Так что мы просто вынуждены защищаться.

Последняя мысль была озвучена Серегой, выступающим в своем репертуаре, и Филипп, подумав, решил ее не переводить. К черту политику, она сегодня никому не интересна.

Минут через двадцать их отыскал разгневанный доктор Санчес и начал демонстрировать горячий латиноамериканский темперамент. Прибежали медсестры, и разгоряченным солдатам пришлось спешно ретироваться.

– Еще увидимся, – смеялись американцы. – До встречи, парни!

– Черт побери, пацаны, – бормотал Филипп, когда возбужденная компания вернулась в палату. – Знаете, что сказал мой тезка Филипп Гроуди? Он заявил, что их командование говорит о нас совсем другое. Что мы не люди, а отсталая невоспитанная народность, сидящая верхом на атомной бомбе. Грубые, упертые фанатики. Парни поражены. Мы такие же, как они. Да, другая культура, ценности, идеалы, но если все отбросить – мы одинаковые.

– Нам тоже другое о них рассказывали, – немного смущенно сказал Ахмет. – Я считал, что увижу надменных бездушных роботов, почти эсэсовцев.

– Зато у нас строй справедливее, – проворчал Серега, пряча глаза. – Мы можем избирать и быть избранными в органы власти.

– Не поверишь, Серега, – сказал Филипп. – Но в Америке тоже существует избирательная система. Люди приходят на участки и за кого-то голосуют.

– За кого? – фыркнул Серега. – Мы избираем в органы власти лучших представителей народа, а они кого? Буржуев и эксплуататоров? Хиросиму с Нагасаки разнесли атомными бомбами. – Серега принялся загибать пальцы. – «Охоту на ведьм» учиняют, коммунистов преследуют, гонку вооружений… гонят, в Корее устроили полный бардак. Хорошо, что северная часть страны смогла за себя постоять. Негров у них обижают, ку-клукс-клан распоясался. Мы сами видим, с каким пренебрежением они относятся к чернокожим. Негры могут работать лишь поварами, уборщиками и медбратьями, им не доверяют серьезных должностей. Невозможно представить, что негр в Америке может стать офицером.

– Или президентом Соединенных Штатов, – вставил Филипп. – А ведь Серега прав, пацаны, – добавил он под дружный хохот. – В Советском Союзе негров не обижают, не сложилась у нас такая многовековая традиция.

Наутро Серега первым делом поскакал к весам и торжественно объявил, что поправился еще на килограмм.

– Пока спал? – удивился Ахмет. – Тебе, Серега, лучше вообще не просыпаться. Станешь таким же толстым, как зимняя портянка.

В Сереге проснулся исследовательский зуд. Товарищи смотрели из-под одеял, как он болтается неприкаянной зыбью по палате, критично созерцает медицинскую аппаратуру. Особое внимание парня привлек неопознанный прибор, опутанный шлангами, проводами и оснащенный сзади стальным баллоном. Скептически похмыкивая, Серега опустился на корточки, принялся разглядывать сложную панель. Потом забрался в тыльную часть, потрогал шланги.

– Только не взорви, – предупредил Филипп.

– Буржуи, блин, – разворчался Серега. – Напридумывают всякой фигни, простому человеку вовек не разобраться.

– Тебе это надо? – спросил Федорчук, высунувшийся из-под одеяла.

– Так хочется же знать, чем пользуют больной народ эти врачи-вредители. Эн-Два-О… – прочел он знакомые буквы. – Это что-то по химии?

– Двойка тебе по химии, – хихикнул Полонский. – Закись азота. Веселящий газ. Используется как обезболивающее, анестетик. Безвредная штука с приятным сладким запахом. Если вдохнешь немного, станет весело. Усилишь дозу, будешь ржать полдня. Еще добавишь, помрешь на фиг.

– Повеселимся? – Серега покосился на дверь, задумался, потом раскрутил шланг, конец которого был оснащен миниатюрной муфтой, и взялся за плоскую ручку кругового переключателя. – Можно, пацаны, как вы думаете? Ну, чисто понюхать, что за дрянь такая. Лампочка вроде горит.

– Можно все, – кивнул Филипп. – Если не поймают.

– А ну, не гробить мне тут капиталистическую собственность! – встрепенулся Ахмет. – Ефрейтор, отставить расширение кругозора.

– Поздно, товарищ сержант, – утробно вымолвил Серега, попытался повернуть выключатель, но тот отказывался слушаться. – Надо же, оно еще сопротивляется! – Серега удивился и надавил со всей дури на плоский рычажок.

В аппарате что-то заскрипело, хрустнуло… и рычажок начал свободно вращаться. Заработала пульсация на панели.

– Сломал! – ахнул Федорчук.

– Твою-то мать! – прошептал Затулин.

– Халтура, – возмутился Серега. – Кто же так приборы делает? Только прикоснешься, оно уже ломается. – Он растерянно крутил болтающийся переключатель.

Полонский поднялся, глянул ему через плечо, осмотрел шкалу и указатель вращения.

– Ты куда крутил, Кулибин?

– Сюда, – показал Серега.

– Умница, – кивнул Филипп. – А то, что стрелка со всей очевидностью показывает в другую сторону, тебе уже не указ? Молодец, ефрейтор. – Он похлопал обескураженного товарища по плечу. – Провел диверсию в тылу врага.

– А чего сразу я-то? – возмутился Серега. – Делать мне больше нечего, кроме как какие-то стрелочки разглядывать.

За дверью раздалось кряхтение, звякнуло ведро. Уборщик Джон явился наводить порядок. Филипп шустро шмыгнул в кровать. Физиономия Сереги покрылась пятнами, он заметался, чуть не нырнул к Федорчуку под одеяло, опомнился, когда тот протестующе загудел, побежал к своей кровати и спрятался с головой.

Когда молчун в больничной униформе вошел в палату, там было тихо и спокойно. Больные спали под одеялами, отвернувшись к стене, размеренно сопели. Только Филипп как-то судорожно вздрагивал. Видимо, ему снился тяжелый сон. Уборщик поволокся в глубину палаты. Его войлочные тапки почти не издавали шума. Последовало традиционное «О, май гад!». Он обнаружил, что один из приборов испускает тревожную пульсацию. Проводить уборку Джон не стал, пошлепал на выход, закрыл дверь.