Текст книги "Черные тузы"

– Ну, что? – спросила женщина.

– Ничего, – сказал Трегубович. – И луку мешок. Вот собираюсь уходить.

Женщина продолжала, не двигаясь, сидеть на кровати и наблюдать, как Трегубович возится с пуговицами рубашки и застегивает брючный ремень на предпоследнюю дырочку.

– А я думала, ты ещё посидишь, – сказала женщина.

– Некогда мне тут рассиживаться.

Трегубович сел на стул, нагнувшись, стал искать носки.

– А то, может, ещё посидишь? Пива хочется.

– Говорю, некогда мне тут с тобой пьянствовать.

– Ладно, иди, – в голосе женщины слышалось разочарование. – Только ты, любовничек, не забудь деньги оставить.

Трегубович выудил носки из-под кровати, натянул их на ноги, нашел высокие ботинки и завязал шнурки.

– Какие деньги? – он поднял голову.

– О каких мы вчера договаривались. Какие же еще?

– Я за эти дела, за постельные дела, деньги не плачу. Из принципа.

Он встал на ноги, и тут только заметил, что неправильно, не на те пуговицы застегнул рубашку.

– Что значит, ты не платишь за такие дела? Мы же договорились вчера. Ты же обещал. Дура я, надо было с тебя вперед взять.

– Вот и брала бы вперед.

Трегубович снова стал возиться с пуговицами.

– Если не дашь деньги, я сейчас мужа позову. Он тебе башку живо открутит за такие дела. В унитазе тебя утопит.

Женщина вскочила с кровати. Трегубович посмотрел на её голую спину. Какая худая, задница жиденькая, отвислая. И ноги подгуляли, короткие, как у таксы. Товарец третий сорт. Лежалый товарец, на большого любителя, которого ещё поискать надо.

– Сутенера что ли позовешь? – спросил он.

– Мужа, а не сутенера.

– Мужья своими женами на вокзалах не торгуют.

– Откуда тебе, дураку, знать, чем мужья торгуют? Так ты будешь платить?

Женщина накинула халатик из искусственного шелка, уперла руки в бока, выставила голову вперед и стала зло пялиться на Трегубовича, пытавшегося разобраться с пуговицами рубашки.

– Да пошла ты к черту. Со своими деньгами и со своим сраным мужем.

– Витя, – женщина закричала пронзительным высоким голосом, закричала так громко, что Трегубовичу показалось, заложило уши. – Витя, иди сюда. Витя… Витя…

Дверь в комнату скрипнула и распахнулась настежь. Трегубович поднял голову и непроизвольно сделал шаг назад. На пороге стоял бритый наголо мордоворот в короткой майке, задранной на жирном волосатом животе.

– Он платить не хочет, – покрасневшее лицо женщины исказили слезливая гримаса. – Эта сволочь платить не хочет.

– Кто тут платить не хочет?

Витя шагнул к Трегубовичу, потянулся своей ручищей к воротнику его рубашки. Трегубович снова отступил назад, но уперся икрами ног в перекладину кровати.

– Я не знаю, кто не хочет, – Трегубович огляделся по сторонам, словно сам хотел увидеть в комнате того самого человека, который не желает платить за удовольствие.

Витя широко размахнулся правой рукой, целя противнику в зубы. Трегубович нырнул под удар, почувствовав лишь, как край чужой ладони взъерошил волосы на затылке. Он упал на колени, проворно перебирая ногами на карачках добрался до стола, успел расстегнуть «молнию» сумки, но тут получил увесистый пинок в зад. Вскочив на ноги, Трегубович отступил к двери, левой рукой оттянул назад затвор пистолета, дослав патрон в патронник, выставил руку с оружием вперед.

– Ой, – сказал Витя и протер глаза кулаками.

– А теперь скажи, сколько нужно мне платить? – большим пальцем правой руки Трегубович поставил курок в положение боевого взвода – Ну? Сколько, пидор поганый, с меня причитается?

– Нисколько, – Витя сглотнул слюну, но слюна не проходила в горло.

Женщина, прижав ладони к груди, безмолвно застыла у окна.

– Сколько, я спрашиваю? – заорал Трегубович.

– Нисколько, простите, – Витя облизал сухие губы. – Простите, пожалуйста.

– Сколько? – заорал Трегубович.

Он шагнул к Вите, размахнулся и наотмашь съездил по его носу рукояткой пистолета. Хозяин квартиры, схватившись за лицо, молча повалился на колени. Плюнув на пол, Трегубович с силой пнул его носком ботинка в живот. Витя застонал от боли, заерзал на полу. Трегубович с ненавистью посмотрел на женщину.

– Порезать бы тебе морду. Но скажи спасибо, у меня рубашка новая. Пачкаться только с вами. Вы бы у меня, сволочи, друг друга удавили.

Снова плюнув на пол, Трегубович снял курок с боевого взвода, бросил пистолет в сумку, и вышел в прихожую, слыша за спиной стенания Вити. Трегубович надел куртку и сердито хлопнул входной дверью. Он отправился на вокзал, покупать железнодорожный билет на родину.

Глава двадцать восьмая

Заведующий отделом социалных проблем Крошкин заглянул в кабинет, где перебирал читательские письма Росляков. Не переступая порога, Крошкин поманил Рослякова пальцем.

– Дима, пожалуйста, зайди ко мне на минуточку.

Росляков взглянул на часы: ровно полдень. Закончилась редакционная планерка, где начальство высказало замечания по сегодняшнему уже вышедшему номеру и обсудило материалы номера завтрашнего. И вот Крошкин вернулся с планерки, тихим голосом зовет подчиненного, «пожалуйста». Значит, настроение у начальника самое гнусное, видимо, получил от главного крупный втык. Значит, и Рослякову остается ждать только неприятностей.

Нарочито медленно он поднялся с кресла, опустил голову и походкой приговоренного к смерти, едва передвигая ноги, вышел в коридор, оглянулся, словно ждал помощи со стороны. Темноватый коридор оказался совершенно пустым. Росляков толкнул дверь соседнего кабинета, поздоровался, хотя виделся и здоровался с Крошкиным ещё утром, и, заняв кресло напротив начальника, забросил ногу на ногу. Крошкин, сортировавший на столе какие-то бумажки, сделал пометку в перекидном календаре, тяжело вздохнул и чмокнул губами.

– Главный просил меня зайти вместе с тобой, – он сдвинул бумажки на край стола. – А сначала хотел тебя даже на редколлегию вызывать. Но я сказал, что мы все решим в четыре глаза.

– А что, собственно, нужно решать? – осторожно поинтересовался Росляков.

– О тебе был серьезный разговор на планерке, – Крошкин поставил локти на стол, сплел пальцы рук. – Обсуждали твою сегодняшнюю публикацию и вообще… Главный просто рвал и метал.

– Вот как? Сегодняшнюю публикацию?

Росляков решал, что лучше: дальше изображать наивное удивление или просто выразить озабоченность, что главный редактор вдруг так сильно разволновался с самого утра и вообще себя не жалеет, горит на работе синим пламенем.

– Вот так, – Крошкин кашлянул, – на планерке выяснились интересные вещи. Оказывается, материал, который опубликован в сегодняшнем номере, ты не завизировал ни у меня, ни у моего заместителя. А в графе «заведующий отделом» поставил свою подпись.

– Это который, сегодняшний материал, про гадалку что ли? – сморщил лоб Росляков. – Не материал, а заметулька.

– Не важно, заметулька, не заметулька, – Крошкин только сильнее сжал пальцы рук, словно боялся ненароком, поддавшись душевному порыву, ударить подчиненного по лицу. – Ты не подписал материал, принес свои письмена ответственному секретарю, а тот, не поглядев, сдал в набор. Твое обычно разгильдяйство. Надо руку на пульсе держать, а не на горлышке бутылки, как ты.

– А, все понял, сейчас объясню, – закивал Росляков. – В тот день, когда я сдавал материал в секретариат, ни вас, ни заместителя на месте не оказалось. Перед графой «заведующий отделом» я поставил черточку и подписался своей подписью. Тысячу раз такое было, когда сдавал оперативные заметки, и никто не возмущался.

– Ну, ты как всегда ни при чем, – Крошкин криво усмехнулся. – Другого ответа я и не ожидал. Не можешь сказать по-мужски: я виноват. Изворачиваешься. Финтишь, финтишь.

– Я просто не понимаю, из-за чего шум поднят, – пожал плечами Росляков. – Всю жизнь так поступали, мелочевку заведующему не показывали, несли в секретариат.

– Это не мелочевка, – Крошкин взял со стола и развернул газетный номер. – Это критическая корреспонденция, в которой ты выдвигаешь ложные обвинения в адрес всеми уважаемого человека.

– Эта гадалка что ли уважаемый всеми человек? – задергал плечами Росляков. – Да я таких уважаемых на одном только Киевском вокзале две сотни найду.

– Она не гадалка, а магистр каких-то там наук, у неё сотня всяких международных дипломов, – Крошкин зашелестел газетой. – Собрались ученые комиссии и подтвердили, что эта чертова баба обладает даром ясновидения, что она прорицательница и белый маг. А теперь, после твоей заметульки, она подаст на газету в суд за клевету, нанесение морального и материального ущерба. Ты же всех её клиентов распугал. А она вместе со своим адвокатом уже составляет исковое заявление. Что ты улыбаешься? Она уже в девять утра позвонила главному и поставила его об этом в известность. Нам придется извиняться в газете – это раз. Наконец, она отсудит у нас деньги. Не у тебя лично, а у газеты. И, кстати говоря, правильно сделает. Потому что закон на её стороне, а не на нашей.

Вот опять Крошкин озвучивает редакторские слова, доводит до сведения… Видно, главный, действительно, рвал и метел и даже сучил ножками под столом, – размышлял Росляков, разглядывая противоположную стену. То-то с утра настроение ни к черту, интуиция не подвела, и добра теперь не жди. Видно, на планерке они уже что-то решили между собой. А Крошкин сейчас только распаляет себя, чтобы в удобный момент объявить это решение. Что же они решили? Премию квартальную снимут? Это само собой. Из-за квартальной премии Крошкин бы не стал долго распространяться. Тогда что они решили? Рослякову не хотелось отвечать себе на этот вопрос. Черт, как все это не ко времени, пропади пропадом эта гадалка. Может, какая конкурентка сделает доброе дело, напустит на неё порчу.

– И ты делаешь вид, будто не понимаешь, о чем идет речь, – щеки Крошкина порозовели. – Вот ты пишешь: «Работать в колхозе тяжело, платят неаккуратно и опять же перспектив никаких. Вообщем, надоело нашей героине коров доить, и двинулась она в Москву, где трудится теперь магом-чародеем и по совместительству предсказательницей судеб людских. Не узнать теперь скромную коровницу: раздобрела и лицом и телом, манеры вальяжные, а прическа пышная». Ну и так далее. В графе «факты проверял» ты тоже расписался. А эта баба утверждает, что в колхозе она работала не коровницей, а оператором кормораздачи на свинокомплексе. Улавливаешь разницу?

– Утверждать она все что угодно может. Что председателем колхоза была или освобожденным секретарем профкома.

– А у неё запись есть в трудовой книжке, что работала она именно оператором, а не коровницей, – Крошкин ткнул пальцем в газетный номер с таким ожесточением, что прорвал бумагу. – И, главное, её возмутил твой издевательский тон.

– Да при чем тут тон? – Росляков начинал злиться. – Двум разным женщинам коровница нагадала, что их взрослые дочери погибли. У одной матери дочь якобы утонула, а у другой убита и захоронена где-то на Украине. А обе девки живы-здоровы. Одна домой вернулась с ребенком, нагуляла, сама не знает где. А другая просто из дома ушла по каким-то там соображениям, моральным, что ли. Я об этом и написал. А так мне наплевать, чем эта гадалка прежде занималась, коров за сиськи дергала или свиней кормила. И почему об этой шарлатанке я должен писать в уважительном тоне?

– А по бумагам она не шарлатанка, я уже говорил об этом, – Крошкин скомкал прорванную газету. – Ты всегда прав, остальные виноваты. Ну, ошиблась она в этом предсказании и черт с ней. Обязательно об этом в газете сообщать? В любой профессии существует технический брак.

– Да эти две матери чуть с ума не сошли…

– А ты не разыгрывай передо мной адвоката и не дави на мои слезные железы, – Крошкин отправил скомканную газету в корзину. – Этим, с позволения сказать матерям, нужно было воспитывать своих девок и смотреть за ними, чтобы из дома не убегали. А теперь они в газету жалуются: гадалка им плохо нагадала. Тьфу. А эта коровница, будь она неладна, такие деньги у нас отсудит, что мы без порток останемся. Такую сумму за свои моральные издержки назначит – закачаешься.

– Сумму назначает не она, а суд, – поправил Росляков. – А как суд решит, ещё не известно.

– Все уже известно, – махнул рукой Крошкин. – Газета из судов не вылезает благодаря таким, как ты. Как журналист ты обязан выслушать обе конфликтующие стороны. А ты все написал со слов этих матерей.

– А где я найду эту коровницу? Звонил ей, звонил. А она уехала на какой-то чрезвычайный съезд магов и шарлатанов, получать очередной липовый диплом. Или покупать диплом, не знаю.

– Значит, нужно было её дождаться, – Крошкин с силой припечатал кулак к столу. – И я больше не хочу с тобой пререкаться, все. Получается, что мы человека обидели, на всю страну ославили, – на круглой физиономии Крошкина отразилась плохо сыгранная гримаса сердечного страдания и душевной боли за несправедливо обиженную гадалку. – Да, обидели, так получается. С водой выплеснули и младенца, вот что у нас получается.

– Какого ещё младенца? – не понял Росляков

– Ну, это, фигурально говоря, младенца, образно выражаясь, – Крошкин шлепнул ладонью по столу. – Ты к словам не придирайся. Лучше скажи, сколько у тебя с начала года взысканий?

– А сколько у меня с начала года взысканий?

Сейчас Росляков понял, что участь его, действительно, решена ещё в редакторском кабинете, а разговаривать дальше, только слова тратить.

– А я помню, сколько у тебя взысканий, – голубые глазки Крошкина горели холодным огнем ненависти. – Недавно ты отказался выполнять мое, то есть редакционное задание. Не поехал в деревню, где бывший зэк заколотил в правлении и заживо сжег женщину-председателя. А ведь мог громкий материал получиться. Я должен был написать докладную на имя главного, что ты отказался выполнять задание. И я написал докладную. Ты получил выговор, ты все это помнишь – не придуривайся. В газете, как в армии: если не нравится задание, бери под козырек и беги его выполнять.

– А я не побежал.

– Ты ведь звезда балета, чего тебе попусту бегать, – Крошкин скрипнул новыми ботинками, показалась, зубами скрипнул. – Потом ты опубликовал интервью с правительственным чиновником, даже не завизировал у него материал. Он тебе доверял, ему нравилось, как ты работаешь. А ты зачем-то написал, что тот долгое время занимал убогий кабинет рядом с женским туалетом, иногда ошибался дверью, заходил не к себе в кабинет, а в женский сортир. А потом он получил повышение и перебрался в шикарные апартаменты, которые и занимает по сей день, больше дверью не ошибается. В результате ты поссорил нашу газету с большим, очень влиятельным человеком. Тот остался не доволен, звонил мне и главному. Мы обязаны были реагировать. Между прочим, этот правительственный хрен тоже мог подать в суд, но для такого босса судиться с газетой – несолидно. Вот тебе второй выговорешник. А ведь год, считай, только начался. И третий выговор тебе тоже обеспечен – за гадалку. Вот я и хочу спросить тебя, Дима, как нам жить дальше?

– И как нам жить дальше? – ответил вопросом на вопрос Росляков. – Лично я собираюсь жить, как жил.

– Как жил больше не получится, – Крошкин водил блестящими глазами по кабинету, будто что-то искал и не мог найти. – Главный сказал, что есть два варианта. Первый: мы расстаемся нормально, то есть ты пишешь по собственному. Второй вариант, ну, ты сам понимаешь, мы можем и власть употребить. Только зачем тебе пачкать трудовую?

– Здорово получается, – хмыкнул Росляков. – Я давно в этой газете работаю, сроду не имел взысканий. И вот год назад из другого отдела в наш отдел перешли вы. С тех пор, со дня вашего появления здесь, у меня начались неприятности.

– Провинился ты, а не я, – Крошкин покачал головой.

– А вы провиниться возможности не имеете, – Росляков ещё боролся с закипавшей в груди злостью. – Журналистские материалы вы не пишете, потому что не умеете этого делать. А вот докладные строчить – этот жанр вам знаком. Как только вам нужно получить заказную статью и положить в карман деньги – Росляков, вперед. Если что не так, уже готова докладная на имя главного. Скажите, на мое место вы уже пригласили человека?

– Это не имеет значения, – Крошкин фыркнул. – Для тебя не имеет значения.

– Да? – Росляков прищурился. – Подумай об одном: тот, кто придет на мое место, он что, станет готовить для тебя заказные статьи? Тебя вечно переполняют какие-то идеи, совершенно шизоидные. А в мой очерк о многодетной матери ты все-таки поставил свой паршивый заголовок «Я чувствую себя детородной машиной». Будь у этой женщины муж, он бы просто набил тебе морду. Разве ты не обидел человека на всю жизнь? Впрочем, она для тебя и не человек, машина детородная. Но взыскания ты не получил. К женскому дню тебе выписали премию.

– Прекрати разговаривать со мной в таком тоне, – щеки Крошкина налились красным цветом.

– Эти маразматические идеи сыплются из тебя, как мусор из дырявой помойки, а я должен реализовывать твои замыслы, – Росляков больше не сдерживал себя. – Подумай, найдешь ты ещё такого корреспондента, как я? Где ты найдешь такого дурака, который станет разнашивать твои сутенерские ботинки? И главное, где найдешь дурака, который станет выслушивать ахинею, что ты без конца порешь? Но в том-то и проблема, ты давно уже разучился думать, твои мозги атрофировались, превратились в тухлый студень. А знаешь, почему это случилось? Потому что в твою голову то и дело ударяет моча. Так сильно ударяет, что чуть из ушей не брызжет. Но они тебе и не к чему, мозги-то. Ты ими все равно пользуешься, когда нужно решить, с какого боку сегодня подойти к редакторской заднице, чтобы её вылить до зеркального блеска. Если нужно подумать о серьезном, думаешь тем местом, что ниже поясницы, – Росляков встал на ноги и пошлепал ладонью по обтянутым джинсами ягодицам.

Крошкин ошалело хлопал бесцветными ресницами и, не в силах справиться с отвисшей челюстью, глотал воздух широко раскрытым ртом. Он хотел подняться с кресла, но передумал, снова шлепнулся на сиденье.

– Вот тебе мой совет, – Росляков потряс в воздухе сжатым кулаком, развернулся, сделал шаг к двери, но остановился. – Побрей свою горячую, заросшую мхом задницу, выстави её в окно и остуди пыл. Тупица поганая.

Росляков рванул на себя ручку, вышел в коридор и хлопнул дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка. Оглянувшись по сторонам, он увидел державшегося за живот Женьку Курочкина. Поборов приступ перехватившего горло смеха, Курочкин шагнул к Рослякову и протянул тому руку.

– Здорово ты про тухлый студень и все такое, – Курочкин потряс головой. – Я все слышал и поздравляю тебя с увольнением.

– Спасибо, – Росляков зашагал по коридору к лестнице.

– А Крошкин испугался, – Курочкин пристроился рядом и зашагал за Росляковым, отставая на полшага. – Он, видимо, думал, что ты вместо покойного мужа многодетной матери ему морду начистишь. И от собственного имени тоже. Хочешь, устрою тебя в одну газетку? – Курочкин назвал имя газетки. – В зарплате почти не потеряешь.

– Да она ещё хуже нашей, – Росляков на ходу вытащил из кармана сигареты и номерок от гардероба. – Надо себя за полное дерьмо считать, чтобы там работать. Понатыкали на каждом углу камеры слежения за сотрудниками, стучат друг на друга за деньги. Да там пернуть нельзя, чтобы охрана не услышала, чтобы на тебя не настучали. И всем объясняют, орут на каждом углу, что они респектабельная газета для деловых людей.

– Но ведь куда-то надо устраиваться?

– Устраиваться? – переспросил Росляков и сощурился. – Не знаю. Выбирать газеты для работы все равно, что выбирать, с какой потаскушкой жить. Вроде бы и велик выбор, а все одно и то же. Вообще-то, ты не слушай меня. Просто настроение совсем хреновое.

На лестничной площадке Росляков сбавил ход и остановился.

– Сука, сука он. Из-за гадалки с работы меня выпереть. Это даже в голове не укладывается, мать её так. Мать его так.

– Я тебе честно скажу, то, что знаю, скажу, – Курочкин перестал улыбаться. – Из-за гадалки шухер поднимать не стали бы. Гадалок в Москве, как собак нерезаных, а вот хороших журналистов… Ну, журналистов тоже много, даже слишком много. Перебор журналистов. Но их все-таки меньше, чем гадалок. Мне мой заведующий отделом сказал, что эта твоя гадалка лучшая подруга жены главного редактора, а ты её так обгадил. Ни в какой суд она на газету подавать не собирается, она в мыслях такого не держала. Все проще. Позвонила утром главному, и тот обещал исправить ошибку, подготовить большой положительный материал об этой дуре, коровнице этой. Что она самая магическая, самая волшебная, самая исцеляющая и все такое прочее. А с тобой обещал разобраться по полной программе.

– Понятно, – Росляков закурил. – Значит, убрать меня – это инициатива главного?

– И Крошкин тоже внес лепту: нашептывает главному, что ты безответственный человек, пьяница и так далее, – Курочкин попросил сигарету. – И склонил главного на свою сторону, хотя тот лично против тебя ничего не имел. Но гадалка – это последняя капля. Крошкин хочет на твое место взять, – Курочкин назвал фамилию.

– Этого педика с выщипанными бровями на мое место? – Росляков чуть не схватился за сердце. – О, Господи. Знаешь, пойдем отсюда, не могу здесь больше находиться.

– Опять в пивную? – Курочкин сделал большие глаза.

– А куда же ещё идти, в диетическую столовую, что ли?

Росляков начал спускаться по лестнице, соображая на ходу, куда бы направить стопы.