Текст книги "Отморозки: Другим путем"

Однако дойти он не успел: неподалеку грохнул винтовочный выстрел, за ним еще один и еще.

Львов в два прыжка оказался возле Анненкова:

– Кто там? – спросил он у есаула.

– Васнецов со своими… Был в охранении… А ну-ка, возьми десятка два своих охотников и разберись: в чем там дело?

Через полчаса к Анненкову верхом подлетел Чапаев. Быстро козырнул и доложил, что Васнецов со своими драгунами наткнулся на какой-то немецкий пехотный взвод и не нашел ничего лучше, как попытаться истребить незваных гостей. Вот только штабс-ротмистр неверно оценил численность противника, и вместо взвода или хотя бы роты вылетел на батальон немцев, которые, не будь дураки, уже развернулись в боевые порядки.

– Командир просил три пулемета: тот, который на тачанке, и два вьючных. И еще ручник, – закончил Чапаев. – И чтоб наши охотники все к нему шли. А вам просил передать, чтоб уходили – сами разберемся.

Анненков оглядел Чапаева с ног до головы, убедился, что посланец, хоть и спешит, но совершенно спокоен, и решил, что Львов прав: нечего лезть в драку всеми силами. Во-первых, долго, во-вторых, сами себе мешать станут. А потому он кивнул головой и приказал всем строиться.

– Борис Владимирович, а может, нам лучше пойти на помощь и окружить этих германцев? – предложил полковник Крастынь. – Нас много больше батальона, так что…

– Так что вы все правильно говорите, Иван Иванович, – кивнул головой Анненков-Рябинин, – но только в том случае, если у нас за спиной – наши части, и мы не боимся ввязаться в большую драку. А сейчас Львов прав: нанесет как можно больший урон противнику, заставит его занять жесткую оборону, а потом просто уйдет и оставит немцев с носом.

Львов приподнял голову и убедился, что не ошибся: немцы действительно скапливаются в ложбинке для атаки. Но только поздно, фрицы, поздно. Теперь, когда подошли пулеметы, и счет по ним – пять-ноль в нашу пользу, вам окапываться бы надо. И сидеть, как мыши под веником. Впрочем, дело ваше, личное. Хотите помирать, так кто ж вам доктор?..

– Передай по цепи, – сказал он лежащему рядом ординарцу. – Огонь по моему выстрелу. Гранаты и ручные гранатометы не использовать, бить только из винтовок и пулеметов.

Он подтянул к себе «мадсен», прицелился. Вот сейчас пруссаки встанут, вот сейчас…

Немцы не обманули ожиданий штабс-капитана и, дружно выскочив из ложбинки, понеслись в атаку. Львов подождал, пока первые добегут метров на сто пятьдесят, и дал очередь.

Немцы оказались в огневом мешке. Четыре пулемета – два станковых и два ручных – ударили разом, поливая наступающих свинцом точно водой из шлангов. Одновременно ударили залпами винтовки, и немцы оказались перед выбором: отступить назад в ложбинку или браво умереть здесь. Они выбрали первый вариант и стали отползать назад, но тут…

С гиком и посвистом из редколесья на поле вылетело шикарное ландо с гербами рода Балицких на дверцах. Правда, вместо обычной пары его влекли четыре лошади, запряженные квадригой.

Ландо лихо развернулось, и с него, отсекая немцев от спасительной ложбины, заработал еще один станкач. Рядом с импровизированной тачанкой спешивались драгуны под командой Васнецова, которые не остались беспечными зрителями, а тоже вступили в бой.

Львов удовлетворенно посмотрел на происходящее. Вот так, классическая огневая засада! Он повернулся к Чапаеву:

– Василий Иваныч, постреляй-ка, – попросил он. – А я покурю пока…

Чапаев взялся за пулемет, а штабс-капитан достал из кармана портсигар, трофейную зажигалку и закурил, перевернувшись на спину, с наслаждением выпуская дым в серое сырое небо. Он чувствовал себя победителем, военным гением, Суворовым, Наполеоном и маршалом Рокоссовским в одном лице…

– …Командир!

От крика он чуть не проглотил папиросу.

– Командир, там еще немцы подходят!

Львов-Маркин резко перевернулся на живот и приподнялся, но так, чтобы не особенно подставляться под возможные выстрелы. Действительно: со стороны шоссе двигались две пешие колонны, которые быстро разворачивались в цепи.

– Срочно передать Васнецову: отходить к лесу, в бой не ввязываться. Мы прикроем, – приказал он.

Охотники развернули замыкавшие огневую ловушку фланги и открыли заградительный огонь. Это замедлило движение немецкой пехоты, и Львов уже понадеялся, что немцы не станут лезть на рожон, но тут прямо на подходившее подкрепление во главе со штабс-ротмистром вылетели драгуны. Да еще и в конном строю…

– Мать моя женщина! – простонал Львов. – Да что ж он, сука, творит?!

Несколько залпов чуть только не уполовинили драгун, и штабс-капитан уже готовился поднимать своих охотников в штыковую атаку, чтобы спасти хоть кого-то из подчиненных Васнецова. И в этот момент от леса ударил пулемет с тачанки.

Перекрестные очереди заставили немцев прижаться к земле, и изнемогающие под огнем драгуны наконец смогли отойти. В качестве временного командира – Львов не видел, чтобы Васнецов уходил вместе со своими бойцами, – к драгунам был послан Полубояров. Он же получил приказ организовать отход «волнами»: одна часть отходит, в то время как другая прикрывает отступающих огнем.

Но теперь, при подавляющем численном превосходстве немцев, отход явился сложной задачей. Хотя германская пехота и не имела пулеметов, огонь с обеих сторон оказался примерно равной плотности, и русским досталось изрядно. Уже в лесу, куда немцы сунуться все же не рискнули, Львов велел всем уцелевшим рассчитаться по порядку номеров и ужаснулся: под его командой осталось всего двести двадцать пять человек из почти четырех сотен, начинавших этот бой.

Сводная бригада под командованием есаула уходила лесными дорогами. И дело было не в том, что Анненков опасался преследования – он не сомневался, что Львов и Васнецов придержат немцев и отобьют у них охоту догонять уходящих, а просто по неизбывной привычке предусмотреть все возможные варианты развития ситуации. Эта привычка выработалась у полковника Рябинина под воздействием весьма серьезных причин и более чем весомых аргументов и не раз спасала жизнь и самому полковнику, и его подчиненным в том, другом времени, которое еще только должно наступить…

Для ускорения движения пехотинцев, сколько возможно, разместили на телегах, двуколках и орудийных лафетах. Подчиняясь зеленому пупырчатому земноводному, Анненков все же уволок с собой две трехдюймовки. Нет, он взял бы и больше, он взял бы все и гаубицу в придачу, но столько упряжных лошадей просто не нашлось. Остальную артиллерию пришлось бросить, и Анненков вместе с подрывниками с особым злобным удовольствием минировал пушки и снарядные ящики, ставя вместе с минами примитивные поводковые взрыватели на неизвлекаемость.

В голове колонны двигался казачий разъезд, за ним – бронеавтомобиль, а дальше – повозки и телеги с ранеными, продуктами, патронами, снарядами, фуражом. И весь этот транспорт солдаты облепили так густо, словно какие-то невиданные насекомые попали на липкую ловчую бумагу.

Лишь очень немногие шли пешим порядком, и над их коротенькой колонной то и дело слышались команды: «Шире шаг! Подтянись!»

Анненков обернулся и посмотрел на свое воинство. Да, теперь в них трудно узнать вчерашних пленных или очумевших от обстрелов окопников. Потрёпанное, кое-как зашитое обмундирование сменилось новеньким фельдграу, на котором цветными пятнами выделялись русские погоны да треугольные трехцветные шевроны на рукавах. Их в шутку предложил Львов по аналогии с белогвардейскими, но офицеры и солдаты с жаром поддержали абсурдную, казалось бы, идею и теперь щеголяли российским триколором. На лицах идущих и едущих горел огонь веры и желания победить. Мимо него шли бойцы, воины, привыкшие громить и убивать врагов и готовые в любой момент сделать это еще и еще раз.

В той, прошлой, жизни, которая еще не наступила, да и не известно – наступит ли, полковник Рябинин никогда не командовал таким количеством людей, но аппетит приходит во время еды, и он уже жалел, что нет у него нормальной сапёрной роты, нет зенитчиков, авиации и вообще очень многого. Но люди – были. И сейчас они шли за ним, поверив, как своему командиру, а это дорогого стоило…

– Командир, – к нему подлетел казак из тылового охранения. Козырнув, он доложил: – Наши вернулись… – и прибавил со вздохом: – Побили их богато…

Анненков развернул коня и поскакал назад. Там вдоль колонны, обгоняя легковые автомобили, на которых наскоро установили пулеметы, рысили охотники и драгуны. Впереди ехал Львов, с таким видом, словно его осудили на смертную казнь и теперь везут на исполнение приговора.

Есаул подъехал вплотную:

– Докладывай!

Львов помолчал, собираясь с духом, но затем четко выдал:

– Драгуны Васнецова столкнулись с батальоном немцев, следующим на пополнение фронтовых частей. Вместо того чтобы отойти к лесу и отсечь противника, я принял ошибочное решение загнать вражеский батальон в огневой мешок. Немцы потеряли до двух третей личного состава, но к ним на помощь подошло еще до двух батальонов пехоты. Я отдал приказ отступать, но выполнить его уже не сумели. В результате по моей вине погибли штабс-ротмистр Васнецов, подпоручик Полубояров и более ста драгун. Все…

Солдаты, слышавшие этот доклад, заволновались. Кто-то из уцелевших драгун вдруг резко подался вперед:

– Ваше благородие, разрешите доложить? Наговаривает на себя господин штабс-капитан. Штабс-ротмистр, светлая ему память, сам в атаку полез без ума и нас за собой поволок. И когда б не их благородие, – он указал на Львова, – мы там все и легли бы!

Драгуны и охотники выразили согласие со словами неожиданного адвоката кивками и одобрительным гулом. Анненков-Рябинин внимательно посмотрел на товарища, но тот упрямо мотнул головой:

– Моя вина. Мне их надо было сразу в лес уводить, они б за нами не сунулись, а я тут Ганнибалом себя вообразил, Канны затеял… – он махнул рукой, – ну вот и получилась Зама[60]60
  Название города в Северной Африке, возле которого в 202 г. до н. э. состоялось последнее сражение Второй Пунической войны, в котором Ганнибал потерпел сокрушительное поражение.


[Закрыть] вместо Канн…

– Люблю непонятные слова, – осклабился Анненков. – Органон, макробиотика[61]61
  Не совсем верная цитата слов Сатина из пьесы М. Горького «На дне».


[Закрыть] … Ладно, Ганнибал, проехали. Немцы за вами гонятся?

– Пока нет. У них одна пехота была, так что гнаться за нами им просто не по силам. Но… – Львов-Маркин почесал нос и опять поправил несуществующие очки. – Думаю, они нам это все просто так не оставят. Либо в погоню кого-то пошлют, либо кем-нибудь перехват попробуют наладить. Их там все-таки изрядно полегло…

– Усилить наблюдение по всем направлениям! – приказал Анненков. – Усилить дозоры и боевое охранение вдвое! Ну а ты, друг любезный, – обратился он к штабс-капитану, – сам нагадил, сам и приберешься в случае чего. Вопросы? Нет? Вот и хорошо…

7

События дня

Французы утвердились на правом берегу Эн-Марнского канала по обе стороны сапиньельского сторожевого поста. Колонны пехоты и обоз были рассеяны французскими снарядами на дороге от Сен-Мориса к Тилло, вдоль реки Маас.

Германцы обстреляли предместье Арраса тяжелыми снарядами. Итальянская артиллерия на Карсо выбила неприятеля из леса Монте-Козик и преследовала его шрапнельным огнем. Лес сгорел.

В Самсуне все овраги заполнены трупами. Армяне истреблены в вилайетах Сиваском, Эрзерумском и Трапезундском. Дети и молодые женщины отданы албанским эмигрантам.

Начальник китайских арсеналов посетил шведские сталелитейные и железопрокатные заводы. По-видимому, ведутся переговоры о поставке военного материала.

Закрыта чрезвычайная сессия датского рикс-дага.

П. Л. Барк после краткого пребывания в Париже выехал в Лондон на совещание трех министров финансов.

Россией дано согласие на отправку Германией и Австрией 25 врачей и 50 санитаров американцев для лечения военнопленных. (С. т.).

Скончалась М. Г. Савина

9 сентября 1915 г.

Массовое прибытие беженцев

Вчера, 8 сентября, через питательный пункт Николаевской железной дороги прошло до 1300 человек беженцев и их семей. Большая часть беженцев отправлена в различные центральные губернии. Помимо того, в вагонах ютится до 2000 человек на станции Сортировочная Николаевской дороги. Большинство этих беженцев – железнодорожные служащие, которые будут устроены на железнодорожную службу. Вчера же много беженцев прибывало по Варшавской железной дороге. Между прочим, трое беженцев были подняты на путях Варшавской линии. Они упали из вагонов во время следования поездов. В каретах скорой помощи их перевезли в больницы.

«Столичная Молва», 9 сентября 1915 г.

Ночь прошла спокойно, но на другой день «сводная бригада» обнаружила погоню…

– Вашбродь! – подскочивший казак поправил немецкую бескозырку с русской кокардой, выпрямил спину и откозырял. – Тыловые заметили германцев. Полк драгунский.

– Хорошо, – Анненков кивнул. – Давай, братец, найди-ка штабс-капитана Львова и передай ему, чтобы начинал. Со всем своим хозяйством и по полной программе…

Минно-взрывное снаряжение, наспех изготовленное практически на коленке, было разнообразным как цыганское тряпьё, но куда надёжнее и намного опаснее, чем простые вшивые тряпки. К тому моменту, как Анненков спешился, у обочины уже орудовали лопатами десятка четыре солдат, а молодой паренёк-телефонист с погонами вольноопределяющегося тянул трофейные провода в глубь леса.

– Не так… – есаул остановил землекопов, – ты под углом копай, чтобы смотрело в сторону дороги.

Самый ценный подарок установили в середине минного поля, развернув большую дубовую бочку открытым отверстием вдоль дороги. На это изделие у есаула были особые планы, и с ним он провозился дольше всего, хотя полагал, что будет наоборот. Осколочные мины – пироксилиновые шашки, обсыпанные рублеными гвоздями и металлическим мусором, собранным по всем деревням, через которые прошли анненковцы, – изготовили семнадцать штук. Больше не получилось из-за отсутствия поражающих элементов. Узнав о том, что гвоздей больше нет, Анненков мученически возвел очи горе и в который раз проклял российскую отсталость.

Готовые мины сейчас ставили в ряд, соединяя электродетонаторы проволокой. Вчерашние крестьяне управлялись с лопатами быстро, и через полчаса всё было не только выкопано и закопано, но и скрыто подходящей маскировкой, а Анненков и Львов вместе с конвойной сотней залегли метрах в ста от дороги, поджидая германских кавалеристов.

Первой проскочила разведка и, не заметив ничего подозрительного, скрылась за поворотом. А через полчаса показались походные колонны драгун.

Шли драгуны кучно, по четыре в ряд, и, подпустив их до приметной ветки, Анненков положил руку на плечо Львова:

– Давай.

Тот резко опустил шток взрывной машинки, и с лёгкими хлопками из земли вылетели жестяные бидоны осколочных мин. Подрыв произошёл почти одновременно, и облака стальной картечи стеганули по людям и лошадям, перемешав в одно мгновение живую плоть и дорожную пыль в кровавое месиво.

Крики умирающих на секунду заглушили все звуки, но сразу же после взрывов на дорогу начали падать деревья, рассекая колонну на части, и загремели другие взрывы. Хороших мин – всего семнадцать штук, но были мины и похуже, которые тоже собирали свою кровавую дань с дороги.

Когда Анненков в бинокль увидел, как сквозь завалы пробивается плотное ядро всадников, среди которых торчал флаг, он вздохнул и, отняв окуляры от глаз, печально посмотрел на товарища.

– Жги тварей, Глеб.

– Щас, – тот споро подсоединил к машинке последнюю пару проводов и, вытянув шток взрывмашинки, снова качнул его вниз.

Пироксилиновая шашка весом три килограмма вытолкнула пятидесятилитровый бочонок с напалмом вперёд и, одновременно разрушив его, распылила облако горючей смеси почти на сто метров дороги. Огненное облако мягко накатилось на ещё живых, и над дорогой повис рёв, в котором не было ничего человеческого.

Эхо криков блуждало по лесу ещё несколько секунд, но на самой дороге всё уже стихло. Выжившие забились по обочинам, а мёртвым было уже всё равно.

– Вахмистр! – Анненков строго посмотрел на вытянувшегося во фрунт казака. – Трофеи собрать, раненых добить.

По пути к Ковно «бригада» четырежды натыкалась на этапируемых пленных, после чего происходила мгновенная смена ролей, и бывшие конвоиры проклинали тот день, когда появились на свет. Весьма энергично, хотя и недолго.

Большинство освобожденных пленников «бригада» всасывала в себя со скоростью, сделавшей бы честь самому мощному пылесосу или небольшой аэродинамической трубе. Казаки, пехота, артиллеристы и вообще все, что было встречено подразделением в германских тылах, втягивалось в структуру и распределялось уже в автоматическом режиме.

Кое-кого отпускали в самостоятельные прорывы. Это в первую очередь касалось штаб-офицеров, не желавших подчиняться Анненкову и не одобрявших пример полковника Крастыня. Иногда уходили и отчаянные головушки из обер-офицеров, прихватив с собой немного продовольствия и вооружившись трофейным оружием. Одного из таких «забубенных» Львов очень долго уговаривал остаться, но тот был непреклонен. Этому ротмистру претило переодеваться во вражеское обмундирование, и вообще, на взгляд Анненкова, этот грозный муж обладал чрезмерной независимостью и гипертрофированным самомнением.

– Да отпусти ты его, – наконец махнул он рукой, послушав уговоры друга. – Хочет идти, пусть идет. Идите, ротмистр, получайте винтовку, патроны и сухарей на дорожку.

Освобожденный пленник ушел. Анненков собирался было спросить у Львова, какого пса товарищ так приставал к этому ротмистру, но тут его присутствие срочно потребовалось у казаков. Те сумели разговорить каких-то местных жителей и выяснили нечто, что очень заинтересует их командира, или, как все чаще и чаще называли его в «бригаде», – атамана.

Новости действительно стоили того. Местные рассказали о ковенском гарнизоне, о его слабости и малочисленности, и за делами Анненков совсем позабыл странное поведение штабс-капитана.

А вспомнил только вечером, когда увидел сидящих под накинутой буркой Львова и Чапаева. Они молча прихлебывали из фляжки, и Анненков-Рябинин вдруг с удивительной ясностью понял: это кого-то поминают.

– Кто это у нас новопреставился? – поинтересовался есаул.

Чапаев бросил быстрый взгляд на СВОЕГО командира и не удостоил есаула ответом. Львов же протянул флягу товарищу и просто сказал:

– Вечная память ротмистру Каппелю…

– Вечная… – согласился Анненков и отхлебнул, но тут же поперхнулся. – Кому?!

– Ротмистру Каппелю, Владимиру Оскаровичу, прикомандированному к пятой Донской дивизии, – меланхолично пояснил Львов и протянул руку за флягой. – Ты или пей, или отдай, а коньяком плеваться грешно.

– Мама дорогая, – только и смог сказать Анненков-Рябинин и сделал большой глоток. – А что это с ним приключилось-то? Несчастный случай?

– Да уж пулю в затылок трудно назвать счастливым случаем, ты не находишь?

– И кто это его? – спросил есаул, уже зная ответ.

– Помянем, – сказал, помолчав, Львов. – Я его, как мог, уговаривал, а он, сука, ни в какую. Ну, разве мог я такого кадра на волю отпустить? Вот мы с Василием Ивановичем и…

– М-да, Василий Иваныч, – усмехнулся Анненков. – Не будут на тебя каппелевцы в психическую атаку ходить.

– А и неча ходить, – согласился Чапаев, принимая из рук есаула флягу. – Помянем?..

В Ковно входили с трёх сторон, заблаговременно перерезав все телеграфные провода, выставив заслоны на дорогах и заминировав железнодорожный путь.

В три часа ночи ещё темно, но подробные карты с указанием первоочередных, второочередных целей и способы связи получили на руки все командиры рот и отдельных команд.

Ковно тех лет представлял собой небольшой городишко, вся жизнь которого была сконцентрирована вдоль главной улицы.

Когда-то мощную и хорошо вооружённую Ковенскую крепость немцы за время осады почти полностью разрушили, и теперь в ней вяло копошились трофейные команды. В общем, никакого оборонительного значения сама крепость уже не имела, но туда всё же пришлось отправить до роты солдат, чтобы прикрыться, если дедушкам гитлеровских захватчиков взбредет в голову нанести удар со стороны разгромленных фортов.

Казаки сначала просачивались в город небольшими группами, а сигналом к атаке должна была послужить ракета красного огня, которую Анненков собирался запустить только после окончания штурма штаба.

Сам штаб был взят мгновенно. Тихие хлопки револьверов с глушителем были совсем не похожи на звук выстрела и напоминали скорее хлопнувшую от сквозняка дверь, и часовые штаба полегли, не успев оказать никакого, даже символического сопротивления.

Уже через минуту Анненков допрашивал дежурного офицера, отчаянно не желавшего говорить. Но уже через две минуты он буквально захлёбывался от искреннего желания облегчить душу всемерным сотрудничеством.

– Хорунжий, давай срочно по адресам! – оторвавшись от очумевшего от боли офицера, есаул протянул казаку бумажку. – Сам езжай вот сюда, а сюда пошли ещё кого-то. Этого перевязать и суньте куда-нибудь под замок.

Подловив какого-то припозднившегося прохожего, казаки быстро исполнили приказание, притащив двух полуодетых немцев и ворох тряпья, шитого золотом и позванивающего орденами.

– Та-а-ак, – Анненков широко улыбнулся, словно встретил двух старых друзей. – Полагаю, что имею честь лицезреть генерала фон Гинденбурга и генерала Людендорфа?

– У вас нет чести! – седоволосый и усатый Гинденбург вскочил. – Напасть ночью, как разбойники…

Лицо Анненкова заледенело.

– Я напоминаю для тех, кто плохо соображает, что вы находитесь у нас дома. В России. А выгонять непрошеных гостей из дому можно в любое удобное время. И поменьше размахивайте руками, генерал. А то довезёте их до Петербурга в багаже.

После того как ракета озарила алым пламенем небо, резкие хлопки винтовочных выстрелов захлопали уже по всему городу. Полуодетые немцы метались в предрассветных сумерках, словно застигнутые врасплох тараканы, и так же быстро погибали под плотным огнём солдат и казаков.

Собственно, боя как такового не было. Тыловые части немцев, расслабившиеся вдали от фронта, просто не понимали, что происходит, когда оказывались в лучшем случае запертыми без оружия и даже обмундирования.

Единственным, кто попытался сделать хоть что-то, оказался батальон охраны штаба десятой армии. В нем отыскались два пулемета, а командир батальона, майор Венцель, погоны получал не за успехи на балах.

Подняв по тревоге своих солдат, майор Венцель повел солдат в атаку и даже несколько потеснил роты Крастыня и Дубасова. Русские отчаянно сопротивлялись, цепляясь за каждый переулок, каждый дом, каждое дерево, но силы были не равны… Венцель рассчитывал, что ему вот-вот удастся выбить обнаглевших русских из города, но в этот самый момент на ликвидацию неожиданного очага сопротивления прибыл лично есаул Анненков с двумя сотнями казаков и бронеавтомобилем с загадочным названием «Кап…ан Гурд…».

Автоматическая пушка Максима-Норденфельда и пара станковых пулеметов с тачанок быстро сделали свое черное дело: немцы дали деру вдоль по главной улице. Майор Венцель пытался их остановить, но паника у бегущих заставляет забыть и чины, и звания. Так что боевитого майора просто ткнули несколько раз штыками и побежали дальше. Впрочем, далеко убежать все равно не вышло: пешему от конного убежать можно, но только в лесу, а не в поле или на широкой городской улице. Казаки собрали страшную жатву своими шашками, и уже к шести утра город полностью контролировался русскими войсками. В здание штаба, на котором подняли русский флаг, потянулись вестовые с докладами.

Как и сообщали местные, войск в Ковно оказалось совсем немного. Пулемётная команда, любезно поделившаяся своим вооружением, полевые мастерские, занимавшиеся переделкой «максимов» с русского патрона под немецкий, охранный батальон и два эскадрона драгун – вот, собственно, и все.

Кроме упомянутого батальона охраны штаба, всех остальных захватили «со спущенными штанами». Никакого сопротивления, за исключением десятка-другого одиночных выстрелов, оказать никто не успел, а в основном даже и не пытался. Пленных немцев согнали в костел, где и оставили под охраной Крастыня и его роты.

Горы штабной документации немецкой армии, даже не просматривая, паковали в мешки, собираясь вывезти если не всё, то как можно больше. Глядя на растущие кучи имущества, командиры хватались за голову, но ведь всё это было нужно или могло пригодиться в ближайшем времени!

Например, трофейное обмундирование солдаты уже примеряли взамен изорванного в боях и в срочном темпе перешивали погоны. Очень уж не хотелось нижним чинам «бригады» объясняться с грозным «атаманом» Борисом Владимировичем. Тот за оторванную пуговку так взгреет, что дым пойдет, а уж про порванный мундир и говорить нечего. Так же удалось сменить сапоги тем, у кого они были не в порядке, а патронов вообще раздали столько, сколько едва смогли унести.

Анненков рассматривал трофейную карту и, задумчиво напевая «Не думай о секундах свысока…», пытался построить маршрут возвращения к своим. Пошалили они в тылах предостаточно, и кроме того, требовалось срочно доставить Гинденбурга и Людендорфа в ставку Главнокомандующего. Но дистанция в шестьсот километров никак не проходилась смешанным конно-пешим составом, отягощённым обозом, за сколь-нибудь внятное время.

Рядом с индифферентным выражением лица сидел Львов, следя, словно кот, за движениями линейки и карандаша.

– А почему ты не хочешь поехать на поезде?

– Да, боюсь, билеты нам не продадут, – машинально ответил Анненков, но, спохватившись, в упор посмотрел на товарища: – Это ты вот что сейчас сказал? Поезд?

– Ну да, – на голубом глазу подтвердил Львов. – Наберём вагонов по станции, воткнём пару паровозов на каждый…

– Поставим на платформы пушки и пулемёты… – подхватил мысль Анненков. – Блиндируем остальные…

– Даже этого не нужно, – штабс-капитан вздохнул. – Там на запасных путях есть вагоны для особо тяжелых грузов. Они полностью стальные. Видать, щебенку привезли, балласт там или ещё что. Там в один вагон как раз пара пулемётов входит, а то и все четыре. А стенки там то-олстые…

– И пару листов к паровозу сваркой прихватить, – есаул задумчиво стукнул карандашом.

– Плазменной? – уточнил Львов. – Или, думаешь, здесь есть лазерная?

– Что, вообще никак? – глаза у Анненкова округлились. – От бл… каменный век! Им ещё и сварку изобретать?

– Изобрели её, конечно. Но вот в депо паровозных её ещё долго не будет. И, кстати, там на боковых путях грузили госпиталь наш.

– Какой такой «наш госпиталь»? – опешил есаул.

– А вот такой, – штабс-капитан усмехнулся. – Захватили где-то немчики полевой госпиталь. Ну, раненых в плен сдали, а докторов и персонал, так как они хоть и в военной форме, но некомбатанты, повелели грузить в вагоны и отправить в расположение русских войск, как, собственно, и предписывают конвенции и прочая ересь.

– Ты?..

– Да, – Львов кивнул. – Всех наших раненых уже сплавил к ним и озадачил оказанием первой помощи.

– И чего сидим, чего ждём? – риторически спросил Анненков, заправляя гимнастёрку и цепляя шашку. – Давай скачками, бронесилами заниматься, марш! Нас бравые фрицы уже наверняка собираются поджарить на медленном огне. Ты шашлык любишь?

– С собой в виде главного блюда? Откажусь, пожалуй, – Львов быстро собрался и, выйдя из дома, где временно расположился штаб, крикнул ординарцу:

– Василий Иваныч! Прикажи собирать имущество и сам собирайся: мы переезжаем в депо на станцию.

На станцию войска входили, горланя новую песню, разученную солдатами:

 
Зелёною весной под старою сосной
С любимою Ванюша прощается,
Кольчугой он звенит и нежно говорит:
«Не плачь, не плачь, Маруся-красавица».
 
 
Маруся молчит и слёзы льёт,
От грусти болит душа её.
Кап-кап-кап, из ясных глаз Маруси
Капают слёзы на копье.
Кап-кап-кап, из ясных глаз Маруси
Капают горькие,
Капают, кап-кап,
Капают прямо на копьё.[62]62
  Зацепин А., Дербенев Л. «Марш» из к/ф «Иван Васильевич меняет профессию».


[Закрыть]
 

Приехавший чуть раньше Анненков с улыбкой смотрел на подтянутых и накормленных солдат с начищенными сапогами и новенькими винтовками, а рядом суетились врачи из полевого лазарета, перегружавшие своё небогатое имущество – тороватые немцы забрали у них и лекарства, и хирургические инструменты, и даже перевязочный материал! – из теплушек, выделенных им германским командованием, в классные вагоны, среди которых имелся один, переоборудованный в операционную. Все это богатство планировалось разместить во втором составе.

Едва не сбив его, из состава вылетела хорошенькая девушка в униформе сестры милосердия и, чуть не плача, смотрела на проходивших мимо солдат, крепко сжимая кулачки.

Пожилой мужчина в форме полковника подошёл к ней и, достав из кармана салфетку, протянул девушке:

– Ну, что же вы, голубушка… Всё уже хорошо. Скоро будете дома. Матушка ваша уже, наверное, все глаза проглядела…

– Вы не понимаете, Константин Яковлевич, – девушка всхлипнула. – Эта песня… она…

Анненков резко развернулся и посмотрел в глаза медсестре:

– Что, знакомый текст?

Александра Хаке, сестра милосердия госпиталя четвёртой армии, стояла, не в силах отвести взгляд от красавца-есаула, сжавшись, словно кошка перед броском, а наблюдавший эту странную метаморфозу начальник госпиталя никак не мог понять, почему милейшая Александра, выпускница Московских медицинских курсов, так странно отреагировала на неплохую, но всё же явно строевую песню, распеваемую солдатами, и вот теперь словно готовится вцепиться когтями в лицо этого есаула.

О командире этой «сводной бригады» слухи ходили по всему фронту, причем один – чище другого, но все рассказчики сходились в одном: есаул – редкостный башибузук, кровь льет, словно водицу, и ни себе, ни своим казакам, ни тем более противникам ни спуску, ни пощады не дает.

Хотя и в самой Александре странностей тоже было немало. Внебрачная дочь героя японской войны, художника, литератора и вообще разносторонне развитой личности, и Антонины Хаке из старинного русского рода Коц была, в общем, как все, до того случая, когда на поле боя, вытаскивая раненого поручика, попала под близкий взрыв немецкого шестидюймового снаряда.

Контуженую, но чудом не посечённую осколками, её вытащили солдаты. Они же доставили её в госпиталь, передав на попечение врачам.

Очнулась она только через сутки и первое время была не в себе, едва узнавая подруг и знакомых, но со временем всё наладилось, и даже более того. Словно что-то сдвинулось в ее прекрасной головке, и Александра не только накладывала повязки, но и вполне квалифицированно зашивала мелкие раны, а однажды весьма удачно ассистировала при внутрибрюшной операции, фактически вытащив казака-хорунжего с того света, вовремя перехватив начавший кровоточить сосуд.

Но глаза её… Доктор даже сейчас, что-то говоря девушке, избегал смотреть в её тёмно-зелёные глаза – столько силы и пронзительной ярости в них светилось.

– Простите, не имел чести быть представленным… – есаул коротко поклонился, звонко щёлкнув каблуками, – Анненков Борис Владимирович. Волею военных судеб предводитель этой банды, – и он с насмешкой качнул голову в сторону солдат, проходивших идеально ровным, точно на параде, строем.