Текст книги "Дорога надежды"

Он покачал головой и почмокал своей длинной трубкой, чтобы скрыть улыбку.

– Кормилица не ошиблась.

– Я вас понимаю, – сказала чуть позже Анжелика золовке. – Никто не смог бы найти лучших слов, чтобы дать понять сестре, обретенной после тридцатилетней разлуки, что сохранил о ней самые лучшие воспоминания и, несмотря на долгие годы, видит ее именно такой, какой мечтал увидеть.

Заметьте, я и подумать не могла, что он способен на такую тонкость чувств.

Впрочем, что я вообще знала о нем – брате, который старше меня на пятнадцать лет?

И они прыснули, чувствуя себя совершенно счастливыми оттого, что им так хорошо друг с другом, словно они давние знакомые. Обе догадывались, что в эти самые минуты завязываются узы, которые будут скреплены не столько фамильным, сколько духовным родством.

Им предстояло еще столько сказать друг другу – и это будет не болтовня, а обмен самым сокровенным.

Время, однако, шло слишком быстро. Анжелика и Онорина остались в Осиновом поместье всего на одну ночь. Скоро наступила минута прощания. Все наперебой уверяли друг друга, что вскоре снова увидятся.

– Уж я-то непременно вам напишу, – пообещала Бриджит-Люсия.

Глава 40

– Можно подумать, что эта Мари-Анж – твоя родная дочь, – недовольно сказала Онорина. – На самом деле твоя дочь – я.

– Конечно, миленькая, тут и говорить не о чем. Мари-Анж мне всего-навсего племянница. Она похожа на меня, потому что нам случилось быть родственницами. Например, Флоримон – вылитый отец, а Кантор, наоборот, очень похож на своего дядюшку Жосслена.

– На кого же тогда похожа я? – осведомилась Онэ-рина.

Они брели по аллее к дому Маргариты Буржуа. Анжелика, как всегда, пыталась шагать медленнее, но это у нее никак не выходило;

– Так на кого же я похожа? – настаивала Онорина.

– Ну… Мне кажется, что в твоей внешности есть что-то от моей сестрицы Гортензии.

– Она была красивая? – спросила Онорина.

– Не знаю. В детстве не размышляешь о красоте. Но я точно помню, что о ее облике говорили, что в нем есть благородство, королевская стать, то есть красивая походка, правильная осанка, то есть умение прямо держать голову. А ты всегда была именно такой, с самого младенчества.

Оноринаугомонилась,видимо,удовлетворившиськомплиментом.

Анжелика несколько нарушила свою договоренность с мадемуазель Буржуа.

Возвратившись от брата лишь к концу дня, она решила не приводить Онорину в ее новое жилище. Вечер – неподходящий момент для внесения изменений в жизнь. К утру человек успевает набраться новых сил.

Вечер выдался безоблачным. Грозовые тучи разлетелись, в саду заливались птицы.

Чемоданчик Онорины был уже готов, рядом стоял ее объемистый саквояж, в который ей понадобилось сложить многочисленные сокровища, в частности, две коробки с драгоценностями, лук со стрелами – дар господина Ломени, нож, подаренный управляющим Молине, и книги, среди которых были легенды о короле Артуре и житие святой странницы на латыни. Наверное, она поставила целью быстренько научиться читать этот непростой текст, чтобы произвести впечатление на юного Марселена, племянника Обиньера, расправлявшегося с ним в два счета.

– Почему ты позавчера сказала матери Буржуа, что ничего не умеешь делать? спросила Анжелика дочь. – Ведь ты так хорошо поешь!

– Но ведь ты назвала мои песенки… тревожными! – возразила Онорина.

– Только ту, где поется об отравительнице.

– Она мне больше не снится, – пробормотала Онорина про себя.

Анжелика заставила себя замедлить шаг, словно желая оттянуть момент, когда ей придется провожать свое дитя в новую жизнь. Теперешняя минута никогда больше не повторится. Когда ей снова выдастся счастье поболтать с Онориной, созданием, все еще пребывающем в нежном возрасте, позволяющем с очаровательной наивностью делиться своими мыслями и впечатлениями, ребяческими, но пленяющими своей свежестью?..

Когда она свидится с дочерью вновь, та уже научится внимать словам окружающих. Для этого ее и отдавали воспитательницам. Она узнает, как подобает поступать, думать, что говорить и особенно чего не говорить. Жаль, порой от нее можно услышать воистину потрясающие речи. В следующий раз ее ребенок будет наделен иным разумом, и слова матери будут падать в иную почву.

Анжелика остановилась и встала пред ней на колени, чтобы заглянуть ей в глаза.

– Знаешь ли ты, что было время, когда нас было всего двое – ты да я? У меня не было никого, кроме тебя. Это счастье, что у меня была тогда ты. Если бы тебя не оказалось рядом, меня некому было бы утешить. Что бы тогда со мной стало?

– Где же был тогда мой папа?

– Далеко! Мы были разлучены.

– Кто вас разлучил?

– Война!

Она видела, что Онорина собирается обдумать ее слова. Она уже знала, что война разлучает людей. Человек уходит с луком и стрелами, а то и с ружьем, а потом… Обратный путь не всегда легок. Иногда человеку так и не суждено воротиться назад.

– Было очень трудно снова отыскать его, и я его долго разыскивала, не имея рядом никого, только тебя одну. Но вот настал день, когда мы снова встретились, и он сказал тебе: «Я – ваш отец».

– Я помню.

– Вот видишь, в жизни бывают и счастливые события.

Онорина кивнула: кто же станет в этом сомневаться?

– Почему ты такая печальная? – спросила Онорина мать, когда они снова зашагали к дому.

– Потому что я думаю, что если ты окажешься в опасности и будешь нуждаться во мне, то я буду уже очень далеко.

– Если ты мне понадобишься, я тебя позову, – утешила ее Онорина. – Как и тогда, во время вьюги, когда меня чуть не занесло снегом. Я позову тебя, и ты появишься рядом.

Глава 41

Два следующих дня Анжелика, разделавшись с самыми неотложными делами, посвятила поискам кавалера Ломени-Шамбора. Она заглянула в больницу Жанны Мано, но там ей сказали, что Ломени, оправившись от ран, переехал в семинарию Страстей Господних. Она отправила туда Янна Куэнека с запиской, но тот вернулся ни с чем. «Он избегает меня!» – мелькнуло у нее в голове.

Причина этой холодности была очевидна: он получил известие о смерти отца д'Оржеваля, своего лучшего друга. Он винит в этом несчастье ее…

Интуиция всегда подсказывала ей, что смерть иезуита причинит ей еще больше вреда, чем его деяния. Что ж, раз так, она не станет больше задерживаться в Виль-Мари. Для того чтобы покорить монреальцев, ей надо было бы располагать куда большим временем, да и упорством.

Люди эти были непоколебимо уверены в своих возможностях. Остров Монреаль всегда принадлежал весьма независимым религиозным обществам, прежде всего обществу Богоматери Монреальской, образованному католиками-мирянами, а также посланцам парижской семинарии Страстей Господних.

Последние были собственниками острова, чем объяснялось то обстоятельство, что сперва иезуиты обходили его стороной. Теперь здесь можно было встретить и их, но только как гостей. Жители сами выбирали себе губернатора, не спрашивая согласия губернатора провинции. Они сами обеспечивали себя всем необходимым, поэтому прием, который они оказали чужакам, откуда бы они ни прибыли – из самой Франции, из Квебека или из соседнего Труа-Ривьер,отдавал некоторым самодовольством.

Долгое время – да, собственно, и по сию пору – они жили на переднем крае войны с ирокезами и не выпускали из рук оружия. Отсюда их убеждение, что по геройству, самоотверженности, набожности, христианской добродетели и прочим достоинствам они превосходят всех прочих людей. Полные чувства собственного достоинства, они не выносили, чтобы чужие вмешивались в их дела. В Монреале хватало ревностных борцов с ересью, которые выкупали плененных индейцами англичан, особенно детей, но, сколько Анжелика ни наводила справки, она так и не набрела на след тех, кого можно было бы вернуть заждавшимся их семьям в Новой Англии.

Собеседники учтиво отвечали на все ее вопросы, но Анжелика замечала взгляды, которыми они обменивались между собой, и это позволило ей быстро сообразить, что ее настойчивость разбивается о стену упрямства. Они поступали по совести, возвращая в истинную веру новые души и тратя на сие святое дело немалые деньги. Разве не выглядело святотатством ее настойчивое желание вновь ввергнуть новообращенных католиков в темень неверия?

Мадемуазель Буржуа прислала Анжелике записку, прося назначить день отъезда из Монреаля, чтобы в пансионе знали, когда она в последний раз навестит дочь. Та пока не скучала по матери, и ее поведение не вызывало ни малейших нареканий.

Лейтенант Барссемпуи доложил о готовности отчалить в любой момент. В день отплытия она нанесла монахиням утренний визит.

Онорина вихрем пронеслась по коридору и бросилась ей на шею.

– Попрощайтесь с матерью, – велела ей мадемуазель Буржуа. – Я уже сообщила ей, что она может передать вашему отцу, что вы, по нашему мнению, – очень хорошая девочка.

Анжелика крепко стиснула малышку.

– Мы будем ежедневно вспоминать тебя…

Онорина успела подготовиться к расставанию. Она сделала шаг назад и приложила ручонку к сердцу, подражая Северине.

– Не беспокойся за меня! – молвила она. – В моей душе жива любовь, которая поможет мне выжить.

Сказав это, девочка побежала играть на солнышке, а Анжелика, стараясь не рассмеяться и сдерживая подступившие слезы, поспешила удалиться, храня в сердце образ малютки Онорины, чудесного шестилетнего ангела, присоединившегося к подружкам, которые водили хоровод, распевая свое:

Что подарим мамочке В первый майский день?

«В первый майский день я уже буду в пути, мечтая о встрече с тобой, моя любимая дочка», – дала она зарок самой себе.

Мать Буржуа крепко сжала ей руку, ничего не говоря. Подойдя к ограде, Анжелика с удивлением увидела пришедшее проводить ее семейство брата в полном составе. Даже сам хозяин поместья Лу покинул кресло, чтобы еще раз повидаться с сестрой.

Радостная компания, пополнившаяся по дороге еще несколькими друзьями, довела ее до самой пристани, избавив от горестных мыслей, которые в противном случае еще долго терзали бы ее.

Опомнилась она только на борту «Рошле»; в руках у нее трепетал платок, на судорожные движения которого отзывался ряд платков на отдаляющемся берегу, убеждая ее, что здесь, на краю света, тоже остаются дружественные ей души.

Конечно, ей не удалось ни повидаться с Ломени-Шамбором, ни навестить затворницу мадам Аррбу, несмотря на данное барону обещание. Зато впереди ее ждало другое доброе дело: она загодя послала к отцу Абдиниелю индейца господина Ле-Муана, сообщая о дате своего предстоящего появления.

Когда корабли подошли к месту условленной встречи, моросил дождь и было сумрачно, словно солнце уже село. Неподалеку от старого форта, у самого устья реки Ришелье, неподвижно стояла кучка людей: сам иезуит, двое дикарей и женщина.

«Рошле» бросил якорь. Анжелика попросила переправить ее на берег. Перед ней стояла миссис Уильям – но какая же безжизненная, сломленная, ничуть не воодушевившаяся при виде Анжелики! Она стояла, потупив взор, исхудавшая, с расчесанными на индейский манер поседевшими волосами, удерживаемыми цветной лентой. Одета она была в прежнее свое платье, превратившееся в рубище, вылинявшую кофту и куртку из плохо выделанной кожи. Подобно индианкам, она кутала голову в материю. Обута она была, впрочем, во французские башмаки, подаренные, видимо, каким-то доброхотом.

Анжелика назвала себя по-английски и заговорила с ней о ее родичах, с которыми встречалась в Салеме, куда они съехались из Бостона и Портленда, желая выкупить ее.

– Сомневаюсь, чтобы ее хозяин согласился, – вмешался иезуит. – Он не возражал бы против выкупа, однако его гордость страдает от упрямства этой женщины, отказывающейся от крещения и не отзывающейся на доброе слово.

С тех пор как у нее отняли детей, особенно пятилетнего сынишку, она совершенно замкнулась, словно превратилась в глухонемую. Можно только сожалеть, заметил иезуит, что, пренебрегая счастливой возможностью приблизиться к свету истинной веры, каковую подарили ей перенесенные испытания, она упорно не обращает внимания на Божественный знак.

Анжелика еще раз попробовала прорваться сквозь стену ее беспристрастности, твердя, что ее хотят выкупить и что у ее дочери Роз-Анны все в порядке.

Англичанка как будто не понимала ее. Анжелика в отчаянии обернулась к иезуиту.

– Неужели она умудрилась забыть родной язык? Нет ли в лагере абенаков других пленных англичан, с которыми она могла бы беседовать?

– Отчего же, – откликнулся тот, – есть у нас некий Доэрти, хороший работник, которого взяла к себе одна вдова, которая теперь им не нахвалится Он иногда просит разрешения навестить эту женщину, мы ему не отказываем, я издали наблюдаю за ними и вижу, как она беседует с ним и проливает слезы.

Доэрти был, видимо, тем самым «добровольцем» из фермеров-англичан, которого пленили вместе с сыном. У Анжелики отлегло от сердца, когда она узнала, что у несчастной есть хоть одна близкая душа, поддерживающая ее в горьком рабстве.

– Что стало с сыном Доэрти?

– Сколько ему было лет к моменту пленения? – спросил иезуит – Двенадцать или тринадцать.

– В таком случае есть надежда, что его выкупила и усыновила благочестивая семья из Виль-Мари или какой-нибудь индейский вождь, который превратит его в ловкого воина.

Анжелика оставила отцу-иезуиту адреса н имена родичей миссис Уильям на тот случай, если она в конце концов заинтересуется предложением, а ее хозяин-индеец забудет про возражения.

Она простилась со всеми, пожала худую, безжизненную руку несчастной пуританки и ушла, ни разу не обернувшись.

Каким облегчением было снова оказаться под хлопающими на ветру парусами на борту корабля, свободно бегущего вниз по течению под защитой гордого, независимого флага их владений – голубого с серебряным щитом, в окружении преданных друзей – Барссемпуи, Тиссо, Янна Куэнека, Куасси-Ба, которые изо всех сил, старались ей услужить, чтобы скрасить печаль от расставания с дочерью.

Сперва разлука с Онориной казалась ей невыносимой. Однако вид несчастной миссис Уильям навел ее на мысль, что ей грех жаловаться, по крайней мере, она знала, в каких надежных руках оставила дочь, совсем скоро ее ожидала встреча с мужем.

Однако стоило ей вспомнить о поведении иезуита, который, не будучи особенно злым человеком, проявил все же полную бесчувственность и неспособность понять горе женщины, потерявшей мужа и лишившейся детей, как она замирала, похожая на ледяную глыбу…

В Квебеке, где ей снова взгрустнулось из-за воспоминаний о том, как они недавно останавливались здесь с Онориной, ее стала увещевать верная Полька.

– А что тогда говорить мне – ведь мой мальчик рискует жизнью среди дикарей, которые в любой момент могут содрать с него скальп, а то и попросту зажарить? Тем более что он такой упитанный! К тому же он – мое единственное чадо!

Анжелика попыталась было объяснить ей, как тесно привязана она к дочери с тех самых пор, когда полицейские ищейки рыскали по стране, разыскивая пару, отвечающую описанию «Зеленоглазая женщина с рыжеволосым младенцем».

– Вот-вот! – не унималась Полька. – Все мы одинаковые. Вечно нам грозят ловушки! И выпутываться приходится, полагаясь только на собственные силы.

Но я вот что тебе скажу: у таких женщин, как мы, не хватает времени на сетования. Из этого не следует, что мы не поспеваем на зов своих детей, когда их требуется защищать. В такие моменты сердце матери превращается в сердце дикой кошки! Помнишь, как мы вырвали твоего Кантора из лап египтян?

А помнишь, как бежали босые по шарантонской дороге? Не бежали, а летели, словно у нас выросли крылья.

В памяти Польки события запечатлелись своеобразно. С годами она все больше обретала уверенность, что именно она все сделала, что ее усилиями Кантор был отнят у египтян.

– Брось вспоминать! – прервала Полька раздумья Анжелики. – С тех пор утекло много воды! Они успели вырасти. Они живы. Чего тебе еще? Следует смотреть вперед, особенно сейчас, когда поля шляп сужаются и нам грозит разорение.

Дети – это лишь волоски в косе жизни. Пусть любимые, но все же просто волоски. А коса эта толстая, перепутанная, помни. Почище плетеных индейских поясов!

Душевность Польки, подкрепленная «добрым винцом» из ее погребов, оказалась превосходным успокоительным средством, и Анжелика принялась строить новые проекты: не съездить ли ей за близнецами и не обосноваться ли на зиму в Квебеке?

Юрвиль и Барссемпуи запросили передышки в несколько дней для осмотра кораблей, пополнения экипажей и загрузки трюмов.

Они приобрели у интенданта Карлона большую партию пшеницы и копченых угрей, которыми славились воды Святого Лаврентия, где они буквально кишели, так что под конец зимы здесь предпочитали сосать лапу, но отворачивались от этого опостылевшего лакомства. По дороге в Монреаль Анжелика договорилась об условиях отгрузки, но летнее запустение привело к тому, что в порту еще не успели приготовить ни мешков, ни бочек.

Нежданная задержка показалась ей недобрым предзнаменованием. Дело было не в нерасторопности портовых служб, к которой все давно привыкли, не в невозможности отыскать начальство, не во французской привычке откладывать все на последнюю минуту, даже не в скучном бездействии. Может быть, в ней росло предчувствие опасности, заставлявшее ее торопиться покинуть Квебек?

Даже не это. Скорее то было просто чувство неудобства, усугубляемое несносной жарой и то и дело сгущающимися грозовыми тучами. Время от времени по небу прокатывался гром, и на землю обрушивался почти тропический ливень, после которого город превращался в удушливую западню, с залитыми водой и затянутыми туманом улицами.

Анжелика сознавала, что у нее нет ни малейшей причины нервничать. Об опоздании пока не было и речи. У них оставался надежный запас времени до наступления дня, на который было намечено окончательное отплытие в Мэн.

Могло случиться и так, что Жоффрей приплывет за ней в Квебек, чтобы заодно встретиться с Карлоном.

Однако из низовий не приходило никаких вестей. Удалось узнать лишь, что корабли графа де Пейрака до сих пор сторожат устье реки Сагеней, что сам граф вместе с Никола Перро ушел в глубь территории и что пока на горизонте не показался ни один ирокез. Видимо, надежды на то, что, вернувшись в Тадуссак, Жоффрей устремится вверх по реке, почти не было. Скорее он будет ждать ее в Тадуссаке, как было условлено.

Пока же ей не оставалось ничего другого, кроме как позволить офицерам и боцманам завершить начатое, чтобы последний отрезок пути был преодолен с чувством успешно выполненного важного дела.

И все же, не будь в распоряжении Анжелики покоев в гостинице «Французский корабль», где подруга призывала ее к терпению, она, стремясь побыстрее покинуть Квебек, без колебаний воспользовалась бы услугами быстроходного речного баркаса господина Топэна, который ежедневно ходил вниз по реке Святого Лаврентия, доставляя пассажиров в деревеньки, притулившиеся на речных берегах.

Отчего она не сделала этого? Ведь тогда она избежала бы весьма неприятной встречи и в душу ее не закрались бы страшные подозрения…

Глава 42

Анжелика, облаченная в легкое белое платье и модную шелковую накидку с кружевным воротничком, только что вышла от мадам Камверт, которая пригласила ее поиграть в карты и полакомиться холодными мясными закусками и салатами. Внезапно ее окружили четверо молодцов из жандармерии. О, такой Квебек ей был знаком несколько лучше! Особенно знакомыми ей показались повадки сержанта в стеганом камзоле, который, вручив ей послание от лейтенанта полиции господина Гарро Антремона, предложил следовать за ним в сенешальство, где лейтенант с нетерпением ожидал встречи с ней.

Анжелика подчинилась, поскольку повестка, хоть и составленная в отменно вежливом тоне, не подразумевала промедления.

Они прошли через Верхний Город, где буйно разросшаяся зелень придавала загадочный вид жилым домикам и стенам из серого камня, высящимся вокруг монастырей.

Здание жандармерии, вокруг которого толпились, как часовые, высокие деревья – вязы, клены и дубы, отбрасывавшие тень на заостренную крышу и башенки, выглядело чрезвычайно мрачно. Внутри здания царила темнота. Впрочем, в разгар дня, тем более летом, никто и не станет зажигать свечей.

Гарро Антремон, поднявшийся ей навстречу из глубины своего кабинета со стенами, обтянутыми темной кожей, более, чем когда-либо, напомнил Анжелике кабана, высунувшегося из сумрачной лесной чащи. Ее белое одеяние и драгоценности как бы осветили его мрачную нору, и он, видимо, почувствовал это, потому что в его обычно сердитом тоне послышались нотки искренней радости.

– Я счастлив видеть вас снова, мадам!

Насколько можно было судить, он ни чуточки не изменился. Он оставался по-прежнему широкоплечим и коренастым, в его тусклых круглых глазках время от времени вспыхивал огонек оживления. Стол был, как всегда, завален бумагами. Ей нисколько не хотелось садиться, а он настолько сосредоточился на предстоящей беседе, что запамятовал предложить ей кресло. Она так и осталась стоять.

– Я знал, что ваше пребывание среди нас будет недолгим, поэтому позволил себе…

– И правильно сделали.

Желая поскорее перейти к не слишком приятному поручению, он скороговоркой пояснил, что требуется поскорее разобраться с «Ликорном» – кораблем, исчезнувшим вблизи Голдсборо. Судно было зафрахтовано французской короной, текущее же плавание оплачивалось благотворительным обществом под названием «Компания Богоматери Святого Лаврентия». Не получая никаких вестей и не располагая данными, которые позволили бы оценить масштаб убытков, кредиторы проявляют понятное нетерпение.

Гарро торопился. Было видно, что он решил покончить с этим делом раз и навсегда.

По его словам, в присланном ему докладе, который как раз сейчас лежит перед ним, упоминаются двадцать семь королевских девушек, которые три года назад поднялись на борт «Ликорна». Насколько он помнит, ему много раз твердили, что все они каким-то чудом спаслись, однако в Квебек попало лишь пятнадцать-шестнадцать из них.

– Где же остальные?

– Некоторые остались в наших владениях на берегу Французского залива.

Гарро несколько раз удовлетворенно кивнул. Как он и надеялся, благодаря Анжелике загадка будет наконец решена.

Запрос весьма срочен, повторил он, сведениями интересуются на самом верху, и он понимает, что на сей раз должен послать во Францию совершенно точный ответ, вместо того чтобы тянуть резину, как он вынужденно поступал на притяжении этих лет, поскольку никак не мог добиться толкового ответа от тех, кто замешан в деле об исчезновении «Ликорна», живущих на территории размером не меньше Европы и с берегами, протянувшимися на тысячи миль.

Удачное появление кораблей господина и мадам Пейрак в Квебеке позволит ему выиграть несколько месяцев, а то и год.

Он порывисто протянул ей пачку листков.

– Вот присланный из Парижа список из двадцати семи девушек: имена, фамилии, возраст, место рождения и прочее. Извольте надписать против каждого имени, что стало с его обладательницей.

Анжелика возмутилась.

– Я – не судебный писарь, и у меня нет ни малейшего желания убивать время, выполняя работу клерка! Неужели вам недостаточно, что мы спасли, выходили их и доставили сюда – во всяком случае, большинство?

– Верно. Вдобавок в Квебеке хватает особ, обязанных вам своим приданым. Вам нужно возместить расходы!

– Это не имеет значения. Граф де Пейрак и я предпочитаем потратиться еще, лишь бы нас больше не впутывали в эту историю.

– Невозможно!

– Почему же?

– Никто не поверит, что вы не хотите возместить свои траты, когда французская администрация сама предлагает вам это. Возникнут подозрения.

– В чем же нас заподозрят?

– Люди станут ломать голову, по каким это причинам вы отказываетесь давать подробные объяснения.

Он напомнил, что неполные сведения о событиях, развернувшихся на берегах Акадийской провинции, считающейся неотъемлемой частью Новой Франции, и трудности, с которыми приходится сталкиваться, добиваясь от свидетелей связного рассказа, уже неоднократно наводили представителей администрации, будь то колониальной или из самой метрополии, на догадку, что от них утаивают непонятно какие лихоимства, махинации и подлоги, которые вполне могут расцветать в тех затерянных краях.

Обитатели провинции Акадия заработали репутацию изворотливых людишек, уклоняющихся от уплаты десятины, приторговывающих с англичанами, стремящихся к независимости. Недаром их иногда шепотом называют «морскими разбойниками».

– «Компания Богоматери Святого Лаврентия» утверждает также, что в том плавании пропал не один корабль, что тоже проделало бы большую прореху в их бюджете, а целых три.

– Три? Вот это новость! Могу заверить вас, что на наших берегах потерпел катастрофу один «Ликорн». Кстати, вы не станете возражать, что напороться на скалы во французском заливе, направляясь в Квебек, – странная участь, тоже вызывающая подозрения?

– Этого никто не отрицает. – Он заглянул в свои бумаги. – Однако компания настаивает, что сразу оплатила еще два судна. Они и были конфискованы вами в Голдсборо, а это – чистый акт пиратства… Уж не один из этих ли кораблей господин Виль д'Аврэ назвал своей «военной добычей»? У меня есть подлинник акта, устанавливающего их судьбу.

У Анжелики вспыхнули уши. Пиратские корабли, на которых плыли сообщники Амбруазины и которыми командовал Залил, «белый дьявол», человек со свинцовой дубиной! Значит, их экипажи признались, что участвовали в экспедиции, организованной герцогиней де Модрибур при поддержке Кольбера и других злоумышленников, которым не терпелось отправиться на тот свет!

– Претензии этой благочестивой компании кажутся мне весьма сомнительными.

Если хотите знать мое мнение, то вы имеете дело с алчными мошенниками, куда больше желающими поживиться останками кораблекрушения, чем те, кому вы бросаете обвинение. Два корабля? Вам ведь отлично известно, что на нем плыли преступники, настоящие морские разбойники, нацеливавшиеся на Французский залив. Интендант Карлон был свидетелем боев, которые нам пришлось вести, чтобы помешать их замыслам.

– Знаю, знаю! Но, к несчастью, господин Карлон сам находится сейчас в уязвимом положении, не позволяющем ему слишком трепыхаться, если он не хочет впасть в немилость.

– Однако это не опровергает всего того, что он говорил в прежние годы, когда он считался одним из самых достойных интендантов в Новой Франции.

Послушайте моего совета и допросите его! Он удовлетворит ваше любопытство куда лучше, чем я.

– Сомневаюсь.

Она покачала головой, изображая разочарование.

– Никак не возьму в толк, господин лейтенант полиции, что вы от меня хотите?

– Чтобы вы пролили свет на множество обстоятельств, которые все еще остаются непроясненными. Кто бы ни обращался ко мне за помощью и ни взывал к справедливости, каждый называет ваше имя, мадам. Вот и в этом письме содержится намек, что герцогиня де Модрибур не погибла во время кораблекрушения, а была спасена и лишь позднее пала жертвой убийства, находясь в Голдсборо. А это делает повинной в ее смерти вас!

– Я бы охотно посмеялась, если бы затронутая вами тема не была столь мрачна, – проговорила Анжелика, немного помолчав. – Не соблаговолите ли ответить, кто распускает столь подлую ложь?

– Так, слухи…

– О, месье Гарро, знаю я вас с вашими слухами… Должна признаться, что мне трудно понять, почему вы, при всей вашей любезности, без устали обвиняете меня во всех смертных грехах? К какому знаку вы принадлежите? Знаку Зодиака, – уточнила она, видя, как он удивленно приподнимает брови.

– Стрелец, к вашим услугам, – нехотя пробормотал он.

– Что ж, тогда понятно, почему вы все-таки нравитесь мне, несмотря на ваше дурное поведение: ведь это и мой знак.

Он как будто решил сделать передышку и изобразил подобие улыбки.

– Стрелец, он же Кентавр, отличается упорством. Мы зарываемся в землю всеми четырьмя копытами.

– Но воздеваем очи к небу, когда груз мирских забот становится неподъемным.

Однако Гарро Антремон предпочел опустить очи и задумчиво уставиться на письмо, которое он сжимал в руке.

– Преподобный отец д'Оржеваль, – неожиданно выпалил он, – видный иезуит, который погиб, став жертвой ирокезов, выдвинул против вас это обвинение.

Особенно против вас! – подчеркнул он, указав на нее своим толстым пальцем.

– Что касается территориальных захватов господина Пейрака, покушавшегося на его акадийскую епархию, то им он уделял меньшее внимание, чем вашему влиянию, самому вашему присутствию на этой земле.

Тут она не вытерпела:

– Но ведь это сумасшествие! Откуда ему было знать о гибели «Ликорна»? Это мы принесли в Квебек весть о кораблекрушении, из Французского залива, с востока, он же к тому времени уже отправился на территорию ирокезов.

– Он успел прислать оттуда свои показания, которые стараниями преданных ему миссионеров достигли Парижа, где попали в руки преподобному Дювалю, коадьютору главного иезуита, преподобного Маркеса, и старшего среди иезуитов Франции; из этих показаний явствовало, что действовать следует незамедлительно, руководствуясь его советами.

– Куда он еще совал свой нос?

– Насколько я понял, герцогиня де Модрибур приходилась ему родственницей.

«3наю! – чуть было не вырвалось у Анжелики. – Она была его молочной сестрой!» «Нас было в горах Дофине трое проклятых детей, – снова зазвучал в ее ушах голос Амбруазины. – Он, Залил и я…»

Анжелика испугалась, как бы ее чувства не отразились на ее лице. Она повернулась к нему в профиль и устремила взгляд в сторону окна, в которое из-за бурной летней листвы почти не проникало света.

– Я вновь задаю вам тот же вопрос, месье Антремон: как он мог прознать об этом столь быстро, презрев расстояние? Ведь он забрался за Великие Озера!

Невозможно! Уж не обладал ли он двойным зрением?

Полицейский колебался.

– Кроме того, что в этих краях не так уж невозможно быть в курсе происходящего, даже забравшись за Великие Озера, я напомню вам, что Себастьян д'Оржеваль, с которым я был хорошо знаком, был человеком выдающимся и настолько добродетельным, что это наделяло его способностями, какие невозможно встретить у прочих смертных: он мог передвигать взглядом предметы, обладал ясновидением и, должно быть, вездесущностью. Одно несомненно: он всегда обо всем знал. Стоило ему о чем-нибудь загодя уведомить меня, и я впоследствии неизменно признавал его правоту.

Эти его слова Анжелика встретила усмешкой.

– Только не говорите мне, что вы, которого я считала приверженцем Декартовой философии, призывающей доверять только разуму, вы, обязанный принимать на веру единственно вещественные доказательства, как это явствует из требований, предъявляемых в наши дни к полиции, отдаете должное заблуждениям отцов, при всей их ветхости и несомненной ошибочности!