Текст книги "Громкая тишина"

Я задохнулась от возмущения. Но я же не врала! Я сказала правду! Я так читаю быстро, потому что уже с пяти лет… Я…

Но Инга открыла дверь и вышла в коридор. Я выбежала за ней.

– Постой! Но ведь они не узнают, что ты со мной по-прежнему дружишь!

– Узнают, – она повернула ко мне бледное лицо. – И побьют меня. Они не хотят, чтобы я попала в тюрьму, как мама.

Однажды я неправильно списала с доски условие задачи на контрольной – сидела далеко, а зрение начало уже портиться, но я ещё не понимала, почему расплываются буквы, и родителям ничего не говорила. Раздавая тетрадки с контрольной, за которую у меня, отличницы, вышел трояк, учительница бросила мимоходом: «Бить тебя некому!» Я остолбенела. Бить?! За что?! Отец, лупивший мою старшую сестру за какие-то одуванчики, найденные в портфеле (не положено, в портфеле должны лежать только аккуратные книжки и тетрадки!), от меня отступился, когда я, в очередной раз подвернувшись ему под горячую руку, эту самую руку прокусила и, забившись в угол, как дикий зверёк, прошипела: «Не подходи лучше!»…

Я смотрела Инге вслед и ничегошеньки не понимала. В моем сознании такая гигантская несправедливость просто не умещалась, она выпирала всеми своими корявыми углами и, в конце концов, с жутким грохотом рухнула и погребла под своими обломками остатки детства и моей наивной веры в могущество и правоту взрослых. А любая несправедливость и сегодня вызывает у меня бурный протест и желание скорее всё исправить – здесь и сейчас.

Как я теряю дар речи, когда у сына обнаруживается певческий дар

– Сейчас, сейчас, сынок, – я наклоняюсь над сыном, протираю ему сухие губы влажной губкой – пить ему пока нельзя. – Что ты хочешь, сыночек?

– Принесите… мне… – сын говорит тихо, с большими паузами, – принесите… мне… пианино…

– Что?! – мне кажется, что я ослышалась. – Пианино?! Тим, но… ты уж потерпи, пианино мы не донесём.

Но он уже меня не слышит, снова впадая в полузабытье после наркоза. Тиму сделали небольшую операцию. Но наркоз был общим, отходил он от него тяжело, что-то бормотал, метался и вот – такая просьба. Когда он совсем проснулся, я, улыбаясь, спросила:

– Пианино-то нести?

– Да… не смешно… я же маленькое просил.

Маленькое детское пианино было, а вот первый синтезатор появился недавно. И пригодился, когда Игорь начал учить Тима работать в простейшей музыкальной программе. Сын с удовольствием ходил к нему на занятия, ведь здесь не нужно было сдавать экзамены, писать диктанты. Здесь он находил полное понимание, здесь его уважали и прислушивались к его мнению. Они общались на равных, как два профессионала. Тим всё больше погружался в мир музыки. Но… занятия внезапно прекратились через полтора года. Игорь куда-то пропал, ничего никому не объяснив. Позже мы узнали – уехал в Москву, стал там работать на телевидении, в каких-то передачах мелькала в титрах его фамилия.

Тим сначала сник, я пыталась его расшевелить, направляя внимание опять же на выполнение домашних заданий. Получалось это плохо – по понятной причине. Как только дело касалось уроков, у нас по-прежнему разгорался локальный «военный» конфликт, который мог закончиться только моими слезами и традиционным хлопаньем дверями…

Но интерес к написанию музыки, который Игорь пробудил у моего сына, не пропал втуне, семена этих знаний проросли и дали совершенно необычные всходы.

В восьмом классе общеобразовательной школы Тим окончил свое обучение в музыкальной, по классу ударных. Окончил хорошо, на четверки и пятерки. Правда, не обошлось и здесь без приключений.

Заключительный концерт выпускников. Тим репетирует какую-то сложную вещь на ксилофоне, будет играть и на фортепиано, и преподаватель разрешает сыграть то, что ему самому захочется, обговаривает с ним детали. Слышу, как сын занимается в соседней комнате. Я готовлюсь идти на концерт – приятно увидеть своего ребёнка на сцене, услышать его игру, порадоваться его успехам. Понятное родительское чувство.

– Тим, когда концерт?

– Да Пал Владимыч скажет…

Доверяю услышанному. Потом буду себя клясть на чём свет стоит, что не перезвонила преподавателям, не узнала всё точно. Ведь была в курсе – Тим пропускает то, что его не очень интересует, мимо ушей, словно фильтрует информацию. Он и отфильтровал. Но весьма своеобразно.

Через неделю раздаётся звонок телефона, и в трубке слышу разъярённый голос обычно спокойного Павла.

– Аня, почему твой сын не появился на заключительном концерте?

– ???

– Я притащил на сцену ксилофон, жду его! А его нет! Я же говорил, когда концерт состоится! Меня завуч спрашивает – ну где же твой ученик?! А я и ответить ей не могу ничего!

Я тоже в первые мгновения не могла сказать в ответ ни слова и, заикаясь, пролепетала:

– Я же ему… он же мне… Как не пришёл?!

Но разгневанный Павел уже трубку бросил. Я влетела в комнату сына.

– Тим! – голову повернул, знает, если в моем голосе громыхает кровельное железо, значит, дело худо. – Ты почему не сказал мне, когда концерт в школе?! Ты что, забыл?!

Тим молчит. Его молчание заводит меня еще сильнее.

– Ты знаешь, что подвёл людей, что Пал Владимыч специально ради тебя тащил на сцену свой ксилофон, тебя ждали! Ты же готовился, репетировал!!!

Но Тим так и не произнёс ни слова. И только уже много лет спустя, когда я вспомнила этот неприятный (прежде всего, для меня) инцидент, сын мне всё рассказал. Оказалось, что он случайно услышал разговор преподавателя с завучем. Она спросила Павла Владимировича, кто у него будет играть на выпускном концерте, и когда тот стал перечислять учеников и дошел до Тима, вдруг выдала: «Он не нужен». Я ничего не знала, сын все эти годы молча «партизанил». Что это было… «Возможно, я что-то не так понял, мам», – говорит он сегодня. Возможно… Я допускаю, что контекст разговора был другим, но человек, понимающий всё буквально, именно буквально всё и понял. И просто не пришёл, даже не предприняв попытки уточнить ситуацию. Ведь играть он всё-таки должен был, видимо, наш педагог, несмотря на инсинуации (и такое могло быть!) завуча, из списка выступающих его не вычеркнул.

Моя ответственность порой играла со мной злую шутку – она не давала мне есть, спать, отдыхать, как может это делать большинство населения земного шара. Порой я очень страдала от отсутствия здорового пофигизма, но никогда ни на миллиметр не отступала от своего принципа: обещал – сделал. Причем вовремя. История с концертом ввергла меня в состояние шока, и Тим это понял. Несколько дней он ходил возле меня кругами, извинялся перед преподавателями. Даже посуду помыл. Но из этой истории я вынесла еще один урок: доверяй, но проверяй. Увы, мне предстоит это делать ещё много лет, несмотря на кажущееся взросление сына.

Преподаватель по фортепиано подошла к этому случаю философски. Она вообще относилась к Тиму очень лояльно, с симпатией, несмотря на его явные странности.

– Анна Михайловна, да не переживайте вы так! – сказала она мне, когда я, запинаясь и заикаясь, попыталась извиниться и пояснить ситуацию. – Годам к сорока он поумнеет, вот увидите!

Но ждать так долго я не собиралась и твердо решила теперь уж не полагаться на его ответственность, а взять контроль над такими ситуациями в свои руки. Хотя бы на время.

Тим тогда был увлечён еще и игрой на саксофоне, ходил на репетиции в оркестр, писал музыку с помощью компьютерных программ и синтезатора. Наш преподаватель шутил: «Вот идет лучший саксофонист среди ударников и лучший ударник среди саксофонистов!». Но шутки шутками, а… Последний класс в школе, девятый. Мы понимали, что сыну нужно оттуда уходить и обучаться какой-то специальности. Но какой?

Если дальше продолжать заниматься музыкой, то только в музыкальном колледже. В нашем городе такой есть, старинный, с традициями, носящий громкое имя известного на весь мир музыканта, который и сам не раз, до самой своей смерти, приезжал в город, где он родился, и давал в колледже мастер-классы. Можно попробовать поступать туда. Но на какое отделение? Звукорежиссуре и композиции там не обучают, есть дирижёрско-хоровое отделение, академический вокал, народное пение, ну и исполнительское – игра на инструментах. Вначале мне казалось, что сын серьезно увлекся саксофоном, и я уже подумывала о том, что нужно готовить его в колледж по классу духовых инструментов. Но не тут-то было…

– Мам, – Тим задумчиво постукивает пальцами по столу, отбивая какой-то ритм. Значит, напряжён, нервничает.

– Мам! Я вот тут подумал… А что, если мне попробовать петь?

– Петь?! – я чуть не роняю кастрюлю с супом, которую пристраиваю на полку холодильника.

– Да. А что? Думаешь, у меня не получится?

– Я ничего не думаю! Что я могу по этому поводу думать, если я никогда за эти годы не слышала от тебя ни звука! Мы же даже от хора тебя освободили – по твоей же просьбе!

– Ну да… Может, и зря…

– Во даёт! – я в возмущении поворачиваюсь за поддержкой к мужу, апеллируя к его рассудительности. – Теперь петь он хочет!

Муж глубокомысленно молчит, в этой сфере он, мягко говоря, не специалист. Но я-то знаю, о чём говорю!

В детстве со мной приключилась одна история, после которой я оказалась в ансамбле нашего городского Дворца пионеров. В летнем лагере, сбежав с тихого часа, мы с подружками разгуливали по лесным дорожкам. Вдруг навстречу нам из-за деревьев вышли две женщины. Мы было бросились врассыпную – застукали! – но они как-то по-доброму, весело и нестрашно расхохотались, и одна вдруг спросила:

– А что, это все городские девчата?

– Все, – пискнула я.

– Ну тогда приходите в конце августа во Дворец пионеров в наш хор, петь будете!

Так я оказалась в этом чудесном детском коллективе, в который ходила пять лет – до окончания школы. Поэтому, что такое пение, представляла не понаслышке. Занимались с нами серьезно, пела я хорошо, обладала, как оказалось, приличным меццо-сопрано, и даже могла бы продолжить свое обучение и дальше, на что очень надеялась наша хормейстер. Но института искусств в нашем городе тогда еще не было, а поступать в музыкальное училище было как-то не престижно, да еще и круглой отличнице. Словом, моветон.

– Певица?! Что это за специальность такая? Вот экономист, это я понимаю! Мы в бухгалтерии от работы задыхаемся, а в соседнем отделе экономисты в потолок плюют и на 35 рублей получают больше! – говорила по этому поводу моя мама.

– Ты пел-то когда-нибудь? Вообще хоть представляешь, как это делается?! – я окидываю сына презрительным взглядом – уж в этой сфере я побольше твоего понимаю! То, что в моём голосе звучат отголоски маминого пренебрежения, я не замечаю.

– Ну… пробовал. Потихоньку. Я бы… песни свои мог бы сам исполнять…

Так. Это необходимо переварить. Впереди девятый класс, нужно думать, где учиться дальше. Но переварить я не успеваю.

– Мам, я тут… Это… Попросил Сашу, он придет завтра, послушает меня.

Саша – друг моей дочери, окончивший к тому времени музыкальный колледж по классу академического вокала. Вот как, значит, сговорились уже!

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Пусть послушает. Здесь нужна оценка профессионала. Да это и я тебе сказать могу…

– Нет… Нет, – Тим словно перекатывает это жёсткое слово по воздуху. – Пусть Саша скажет.

– Хорошо, хорошо! Пусть Саша, разве я против!

А сама думаю: «Вот и чудесно, придёт человек, который в теме, и поставит этого самозванца на место. А то ишь, ты – петь! Вот так – с бухты-барахты! Тут, милый мой, способности нужны, это тебе не по барабанам стучать!»

На следующий день Тим вместе с Сашей закрываются в комнате сына, и я, как не прислушиваюсь, почти ничего не слышу. Наконец, через полчаса они выходят. Тим какой-то смущенный.

«Ага, – думаю я, – услышал мнение профессионала!»

– Теть Ань, – говорит Саша, – тут такое дело… У Тима голос поставлен от природы. Просто есть и всё. Я со своими учениками целый год занимаюсь, чтобы такого результата добиться.

Я теряю дар речи. Просто забываю слова. Как это комментировать, не знаю, стою и молчу. Красный как рак Тим выдает:

– Я тут подумал… Я в колледж на вокальное буду поступать.

Немая сцена. Занавес.

В музыкальном колледже города работала наша дальняя родственница. Этот замечательный во всех отношениях факт мне удалось установить путем несложного расследования и рекогносцировки в сторону генеалогии многочисленной родни мужа. Итак, что мы имеем? Желание ребенка петь (не слышала ни разу, как он это делает) и поступать после девятого класса в колледж на вокальное отделение (девятый класс еще нужно окончить). Условие задачи понятно. С решением не всё ясно. Но начинать с чего-то нужно. Начнем со звонка.

Звоню родственнице, представляюсь, напоминаю о наших водокисельных родственных связях. Она слушает благосклонно, делает вид, что вспоминает – да-да, виделись пару раз – и приглашает к себе в колледж, чтобы обговорить наши дальнейшие действия. Фу-уух, один этап пройден. Да и с остальными тоже сложностей не возникло. Родственница наша, приятная во всех отношениях дама, назову ее Эльвира Геннадьевна, тут же договорилась о прослушивании Тима у педагога по вокалу. Так мы попали к нашему первому педагогу, с которой занимались и первые два года в колледже. Предположим, звали ее Нелли Владимировна. Потом с ней мы вынуждены были расстаться, но об этом позже.

– Что ты хочешь спеть? – спрашивает она у Тима. Я тоже прошусь в класс – ну должна же хотя бы услышать голос своего сына!

– Можно из репертуара N? – сын называет фамилию известного на то время, модного певца, песни которого очень любил и знал почти все наизусть.

– Да, конечно, – но Нелли Владимировна немного удивлена, я это вижу. – Тебе подыграть?

– Нет, я сам, – Тим садится за инструмент, несколько секунд сосредотачивается и начинает петь. Мое сердце сначала падает в пятки, а потом взлетает к горлу и пытается выскочить наружу. Я смотрю на своего ребёнка и понимаю – я даже не подозревала, что он может ТАК петь!

Красивый поставленный баритон льется свободно и широко. Это несколько позже я узнаю и об ошибках, и о неточностях, какие-то профессиональные моменты мне самой станут более понятны. Но сейчас я всего этого не замечаю и слышу только необыкновенный бархатный голос какого-то молодого человека, какого-то незнакомого певца, который при ближайшем рассмотрении всё-таки оказывается моим собственным сыном. У меня перехватывает дыхание, на глаза наворачиваются слёзы, и я украдкой вытираю их пальцем – соринка в глаз попала. Хорошо, что на носу очки…

Довольна и Нелли Владимировна и не скрывает этого.

– Ну что же, я начну с ним заниматься, подготовлю к экзаменам. Я думаю, для него это будет несложно. И возьму в свой класс с первого курса.

«Ну да, ну да…», – думаю я. Про то, что ему будет несложно… В плане музыки – наверняка. А как быть с общеобразовательными предметами? Вот тут придётся как-то извернуться. Как это сделать, я ещё не знаю. Да и не хочу пока об этом думать. Я нахожусь под впечатлением от голоса сына, который сегодня, как это ни странно, услышала впервые.

Вижу, что он тоже доволен – и произведённым впечатлением, и похвалой профессионала. Мы выходим, окрылённые надеждой, осенённые её ласковым прикосновением. И ещё не знаем, как часто она будет бросать нас на полпути, отворачиваясь в самые напряженные моменты, и какие преграды нам придётся преодолеть, чтобы вернуть её расположение.

Дома я восторженно рассказываю мужу о нашем успехе, Тим скромно улыбается. Но я вижу, что вся эта история ему очень нравится, он просто купается в этом всеобщем восхищении, ему даже нравится сам процесс интриги, который он сохранял до конца.

Дело остается за малым – достойно окончить школу и подготовиться к поступлению в колледж. Вот тут-то у нас и начались проблемы. Вернее, они и не заканчивались, просто вышли на новый уровень, получили второе дыхание и с удвоенной силой обрушились на наши головы, пока мы пребывали в эйфории и никак не были защищены от новых напастей.

Тим погружается в музыку всё глубже и глубже и практически совсем отказывается от учёбы в обычной школе. Я это вижу по его тетрадям, которые украдкой просматриваю. Сначала идет какая-то запись «по делу», он видимо старается что-то усвоить на уроке, затем его внимание «уходит», и чтобы занять себя или сделать вид, что он что-то пишет, сын рисует в тетрадях рисунки. Но восторга эти художества у учителей, насколько я понимаю, не вызывают1818
  В Интернете есть статья про школьного учителя из Таиланда, который заметил, как много незаконченных рисунков оставляют ученики на полях контрольных работ. Он решил закончить их сам. Такой необычный подход принес пользу всем сторонам – учителю теперь не так скучно проверять тонны работ, а ученики приобрели дополнительный стимул не прогуливать экзамены. «Сначала ученики рисовали на полях потому, что им было скучно, они не знали, как ответить, или потому что ждали окончания теста. Однако после того, как они увидели мои дополнения к их наброскам, ученики стали нарочно рисовать в ожидании моих „исправлений“», – говорит учитель. Некоторые рисунки требуют буквально несколько дополнительных деталей, в то время как другие получают «в подарок» новых героев и все изображение преображается. Как бы там ни было, благодаря такому креативному подходу учителю удалось заинтересовать своих учеников не пропускать занятия, а это уже немало. Когда я увидела эти рисунки, просто поразилась – да точно также рисовал в своих тетрадках Тим!


[Закрыть]…

Дневник остается девственно пуст – ни расписания, ни домашних заданий в нём нет. Только гневные записи учителей и двойки, изредка перемежающиеся тройками. Взывать к нему бесполезно. Даже угроза того, что он не окончит девятый класс и не поступит в колледж, не мотивирует абсолютно. Я понимаю, что вот-вот грянет буря. И она не замедлила появиться на горизонте.

Меня вызывают в школу. И снова я, как провинившаяся первоклассница, стою у директора в кабинете. Он долго перебирает на столе бумажки, видимо, тоже не решаясь начать этот непростой разговор.

– Аня, – наконец, откашлявшись, произносит он, – понимаешь, я очень хорошо отношусь к вашей семье и вообще…

– Слава, не тяни кота за хвост, – я бросаюсь в прорубь с головой. – Говори, как есть, что я тебе, барышня-институтка, в обморок упаду? Ну что ты мне можешь нового сказать, чего я не знаю?

– Что нового? – директор грозно сверлит меня взглядом. – Нового то, что мы твоего сына со справкой выпустим. Или пусть остаётся на второй год. Выбирай!

– Нет, это нам не подходит, – решительно отвечаю я. – Ты можешь помочь, я знаю!

– Ага, старик Хоттабыч такой! – ну хотя бы уже шутит, значит, не всё пропало. – Сейчас волосок из бороды вырву…

– У тебя её нет, – включаюсь я в игру, хотя мне совсем не до шуток. – Отрасти сначала… Предлагай ещё варианты.

Директор сдвигает очки на лоб и задумчиво щурится.

– Бери, где можешь, справки о каком хочешь заболевании, и переведём его на оставшиеся полгода на домашнее обучение. Будет приходить в школу пару раз в неделю и сдавать индивидуально задания. Может, так вырулим на аттестат. А больше вариантов у меня нет.

Я хватаюсь за это предложение, как за последний шанс…

Здесь мне бы хотелось сделать небольшое отступление. Много позже, когда появился Интернет, я обнаружила и прочитала огромное количество книг и о том, как выжить в нашей школе вообще, и о том, как выжить в ней вот таким детям, и автобиографические воспоминания людей с особенностями развития об их школьных годах. В своей книге я подготовила довольно объемный список литературы, которую по этой теме проштудировала. Этих знаний мне тогда очень не хватало. Сейчас всё-таки несколько проще – изменилось многое, в том числе, и подход к обучению таких детей.

Я много думала над тем, правильно ли мы поступали, не переводя сына полностью на домашнее обучение. Ведь его особенность прекрасно усваивать материал, если заниматься наедине с конкретным преподавателем, так и сохранилась, и в группах он учиться практически не мог – обучение в колледже это только подтвердило. Ведь тогда мы бы избежали очень многих проблем. Но, задав этот вопрос сыну, уже взрослому человеку, студенту университета, я получила ответ:

– Мама, нет, вы всё сделали правильно! Я должен был ходить в школу! Мне это было необходимо!

Находя сегодня в сети информацию о школах для особенных детей, о недавно появившемся инклюзивном обучении, я понимаю, что он прав. И несмотря на все мои претензии к современной школе, я не буду их здесь предъявлять. Всеми моими поступками в эти годы управляла только одна фраза, сказанная когда-то психологом на нашем первом тренинге: «Договаривайтесь в школе, чтобы ему „рисовали“ отметки». Я не видела света в конце тоннеля, я сопротивлялась этой установке, но именно эта фраза, которую я вспоминала в самые отчаянные моменты нашей школьной жизни, позволила нам выплыть к тому берегу, на котором мы, в конце концов, оказались и, будто спасённые после кораблекрушения, приходим в себя.

Как я совершаю очередной материнский подвиг, а мой сын становится звездой местного масштаба

– Себя не похвалишь – никто не похвалит! – я шлёпаю на стол папку с бумагами из поликлиники, которые мне удалось добыть, чтобы на вполне законных основаниях перевести Тима на домашнее обучение. – Я это сделала!

Сказать, что это было нелегко… Лучше ничего не говорить. Думаю, если бы мне вместо добывания такой справки предложили взобраться на Эверест, я сделала бы это быстрее. Какие еще есть сравнения? Переплыть море, достать звезду с неба… Легко! Но попробуйте взять у врача справку о всамделишном заболевании, при том, что нужна она ну… не совсем для стандартных действий – в те годы перевести ребёнка на домашнее обучение по всем показаниям было равносильно совершению всех тех подвигов, что я перечислила выше, вместе взятых.

Я должна была доказывать необходимость такого обучения, несмотря на то, что, кроме изменений психики и характера, то ли на фоне стресса, связанного со школой, то ли из-за повышенного гормонального фона – мальчик наш рос не по дням, а по часам, и уже на голову перерос меня – еще одно его заболевание, нейродермит, опять резко обострилось.

Но, даже и видя такую яркую картину, врач просто душу из меня вынула за эти полчаса, что мы сидели у неё в кабинете. Будто подписывала не листок с разрешением больному ребёнку учиться дома, а, по меньшей мере, направление на учебу в разведшколу. Я терпеливо объясняла, опять просила, уговаривала… Боже мой, скольких людей я за эти годы просила, учитывая, что просить для меня – всё равно что съесть собачье дерьмо?! «Никогда и ничего не просите! Сами предложат и сами всё дадут». Ну да, ну да… Красивые слова, которые многие любят цитировать. И да, это против моего личного естества, но… Я опять прошу, обещая себе, что больше ни-ни, не зная, что мне придётся заниматься этим еще не раз.

Пока «утоптанная» мной, как тяжёлым асфальтовым катком, врачиха, тяжело вздыхая, пишет заключение, я вдруг, разглядывая узнаваемый профиль Аю-Дага на календаре на стене кабинета, вспоминаю, как мы с Тимом ездили в Саки, в Крым, где нам посоветовали лечение грязями. Городок в Крыму, возле Евпатории, специально приспособленный для инвалидов-колясочников, славится на весь мир, без преувеличения, своими сероводородными грязями. И мы, по совету нашего друга, который проводит там каждое лето, решаем туда ехать.

Вообще, Крым мы объехали, можно сказать, вдоль и поперёк – всей семьей. Были, и не один раз, в Евпатории, Алуште, Каче, Севастополе, Партените, Коктебеле, Феодосии, Старом Свете… В Херсонесе в 2001 году чудом попали на освящение и воздвижение креста на восстановленный Владимирский собор. Пройти туда простым смертным было невозможно – ожидались президенты России и Украины. Это была абсолютно авантюрная история, в результате мы оказались в центре событий, и мне даже удалось сфотографировать обоих президентов, целующих крест. Отдых в Крыму всегда ассоциировался с чудесным бархатным, вяжущим во рту вином, полным расслаблением и отрешением от забот, уж про море и не говорю – хотя я выросла на Каспии, Чёрное море полюбила с первого взгляда! И всё это благодаря тому, что заботы о нашем отдыхе брал на себя мой муж.

Но в Саки, так уж сложилось, нам предстояло ехать вдвоём с сыном. Дочь к тому времени вышла замуж и вот-вот должна была подарить нам внучку, а мой муж не мог оставить работу. Поэтому мне было немного страшновато, но я понимала только одно – это необходимо моему ребёнку, возможно, жизненно необходимо. И я загнала все свои страхи глубоко внутрь и сосредоточилась на отпускных хлопотах. Правда, совсем без помощи я не осталась – к нашему приезду приятель похлопотал о квартире, разведал цены на процедуры в санатории, чтобы мы могли прикинуть общую сумму затрат.

– Тим, я иду покупать билеты, мы уезжаем через неделю, ты помнишь? – я на всякий случай напоминаю сыну о поездке.

– Что? Куда?! – он неохотно отрывается от очередной компьютерной программы.

– Как – куда?! Мы же решили – едем в Саки, лечиться грязью, нам дядя Петя уже там комнату нашел…

– Да?.. А на сколько едем-то?

– На три недели, меньше нет смысла, нужно все процедуры пройти и…

– Как на три недели?! – Тим наконец-то вынырнул из своего виртуального пространства. – И что я там столько времени делать буду?!

– Ну ты даёшь! – я даже задохнулась от возмущения. – Я же лечиться туда тебя везу! В Саках отличный санаторий, мы купим там лечение, говорят, очень помогают грязи…

– Никуда я не поеду! – сын начинает трясти рукой, вот так каждый раз, когда волнуется, проявляется дремлющий на дне его сознания тик.

Я сажусь на диван – у меня тоже все трясется внутри от негодования.

– Тим, – пытаюсь я говорить спокойным голосом, – ну как же так? Я уже отпуск взяла, нам жилье забронировали, и потом – там море, солнце, будем отдыхать, ну и полечимся заодно!

– А ты подумала, как я целых три недели буду без синтезатора и музыки?! – Тим смотрит на меня, и я понимаю, что он не шутит. Господи, помоги!

– Да с собой возьмем твой синтезатор! – вырывается из меня вопль. И только через несколько секунд я понимаю, что я сейчас сделала. Но сказанного не воротишь. Лицо сына на глазах светлеет.

– Чё, правда?!

– Да правда, правда, – уныло киваю я и лихорадочно начинаю обдумывать, как это опрометчивое обещание осуществить практически. Н-да, угораздило же меня… Чего только не сделаешь ради ребёнка… Здоровенный синтезатор с собой тащить в Крым, это вам не коня на скаку останавливать!

Ну что ж, давши слово – держись. Я смастерила для этого мобильного «пианино» чехол из подкладочной ткани с синтепоном и ручкой, как на рюкзаке, чтобы можно было повесить инструмент на плечо. Вот так мы и поехали. А ведь это только до Симферополя в поезде, куда посадил нас муж, давший, конечно же, свою оценку этой музыкальной истории. Но от Симферополя нужно было еще добраться до Сак, спасибо, приятель наш прислал за нами машину. Ну и отдельно запомнилось выражение лица квартирной хозяйки, увидевшей наш багаж. Зато звуки музыки, будившие наш дворик, заселённый курортниками, стали неотъемлемой его частью на эти три недели, и расставаясь с нами, хозяйка очень сожалела, что прощается и с нашим замечательным инструментом.

Поездка в Саки запомнилась мне не только тем, что ездили мы туда с синтезатором. В этом году повторилась почти та же история, что приключилась с нами десять лет назад в Евпатории, когда маленький Тим наотрез отказался заходить в море. Надо сказать, что в самих Саках моря нет, и чтобы до него добраться, нужно ехать на маршрутке. Не очень удобно, прямо скажем. Но те, кто конкретно нацелен на лечение грязью, это неудобство как-то терпят. Но не мой сын, увы. Он ездить в маршрутках оказался. «Я от них за год в городе устал!» – аргумент был веский, что и говорить. И вдобавок к этому все три недели проходил по жуткой жаре в чёрной майке с длинными рукавами, длинных штанах и кроссовках…

Я иногда уходила из нашей комнатки, ехала на море, шла на грязевое озеро, и даже не замечала, что у меня текут слёзы – так было обидно. Ну почему, почему он такой… неправильный? Как же я устала терпеть эти его закидоны! Сколько же можно… А сын оставался один, читал «Хроники Нарнии» (единственная книга, которую он осилил до конца), играл на своем синтезаторе и… ему было хорошо. Это он уже позже признался.

В день нашего отъезда из Крыма лил проливной дождь. Поезд подали минут за десять, а то и меньше, до отхода. В руках у нас сумки с вещами и крымскими сувенирами, коробка с персиками, пресловутый синтезатор и тяжеленный пакет с бутылками, в которых мне налили грязи – дома делать аппликации на кожу сына. Бежим через подземные переход, перебежками. Выныриваем на незащищенный крышей перрон, дождь пытается затмить славу Ниагарского водопада и это ему, похоже, удаётся. Как добежать до вагона?! Тим хватает самые тяжёлые сумки, синтезатор остаётся у меня, я понимаю, что положить его на мокрый асфальт не могу и сую его в руки какого-то дядьки:

– Подержите, ради бога, здесь дорогой инструмент!

Обалдевший дядька пытается мне что-то кричать вслед, но я уже несусь вскачь с очередным пакетом к нашему вагону, который, конечно же, оказывается в самом хвосте. Навстречу мне сын, хватает пакеты.

– Где синтезатор?! – всё, я понимаю, что настал мой последний час.

Я молча разворачиваюсь и несусь назад, дядька стоит на месте, я выхватываю у него из рук инструмент и бегу к вагону… Мы вваливаемся в вагон и поезд трогается. Мокрые насквозь, мы падаем на сиденье и начинаем хохотать.

– Синтезатор где, синтезатор!!!…

– А ты бы видела, какие у этого дядьки были глаза!

– Когда бы я успела их еще разглядеть! Поезд уже трогался!

… – Все, готово! – врач с подозрением смотрит на меня, протягивая вожделенную справку, а я продолжаю улыбаться своим воспоминаниям. И не знаю, что синтезатор – это ещё цветочки, и спустя пару лет Тим повезёт с собой в молодежный лагерь часть своей звукозаписывающей аппаратуры, для чего мы купим в магазине гигантских размеров чемодан, который с трудом поместится в купе. Ну да там уже обошлось без меня, и подробностей перевозки такого груза я не знаю.

В этом же году произошло ещё одно событие, которое я не забуду никогда. Мой сын впервые вышел на сцену как певец. Было это в школе, на концерте к Дню учителя. Я всё записывала на камеру, иногда эти записи и сейчас пересматриваю. Сегодня, уже много раз побывав на выступлениях сына – и на эстрадных концертах, и на конкурсах, и на академических экзаменах – я чётко вижу, как смешно и нелепо он вёл себя на сцене тогда, почти десять лет назад. В те годы Тим увлекся творчеством братьев N, голос его очень напоминал голос одного из них. И это было действительно удивительное сходство! Сегодня сын поёт совершенно по-другому, но до сих я, слыша песни в исполнении этого певца, просто вижу Тима, настолько тембр и интонации их голосов совпадали. А на первом своем выступлении он вдобавок как-то странно изгибался и локтем чуть ли не упирался себе в колено.

…Когда, возбуждённый своим дебютом, он подошел ко мне, я всё-таки осторожно у него спросила:

– Тим, а чего это ты так странно сгибался, когда пел? Тебе нужно как-то продумать свои движения на сцене…

– А, да это у меня телефон в кармане зазвонил, – отмахнулся сын. – Я его всё время прижать пытался, чтобы не слышно было! А пел-то я как, мам? Тебе понравилось?

Что я могла ответить на этот вопрос? Мне не просто нравилось – тогда мне казалось, что мой ребёнок ну… по меньшей мере Карузо, или, на худой конец, Магомаев. Я была страшно горда и от гордости просто едва не лопалась, так мне нравилось это зрелище. На концерте я горделиво поглядывала на учителей, которые аплодировали сыну в зале – вот, посмотрите, какой у меня талантливый ребенок, а вы… Что вы понимаете в искусстве! Вам бы всё отметки, да отметки, да на уроки не опаздывать и ходить строем… Недалёкие, чёрствые люди!