Электронная библиотека » Антон Будилович » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 25 апреля 2016, 12:20


Автор книги: Антон Будилович


Жанр: Языкознание, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Антон Будилович
Сербо-хорватская литература

Площадь сербо-хорватской народности простирается от реки Дравы на севере до реки Бояни на юге, и от Адриатики на западе до рек Моравы и Тимока на востоке. В этих границах заключаются юго-западные земли Австро-Угорской империи (Банат, Бачка, Славония, Хорватия, Далмация, Приморье и Адриатические острова, часть Истрии и Крайни и Военная Граница), северо-западные владения Турции (Босния и Герцеговина, часть Старой Сербии и Албании) и два независимые княжества: Сербия и Черногория. Вся площадь занимает до 3500 квадратных миль. Но отдельные колонии этого племени лежат далеко за пределами означенной географической площади в Угрии и Моравии, Турции и России. Численность сербо-хорватской народности может быть определена приблизительно в 5 700 000. По отношению к вероисповеданиям эта народность распадается в настоящее время на три части: православных до 3 200 000, католиков до 2 200 000 и мусульман до 400 000. Вторые живут почти исключительно в Австро-Угорской империи, а третьи – в Турецкой. В настоящее время на всей площади сербо-хорватского племени господствует один литературный язык; но в народных говорах разных местностей нет подобного однообразия и единства. Обыкновенно отличают три главные говора: штокавский, чакавский и кайкавский, названные так по различному выговору местоимения что. Первый из этих говоров господствует в восточной и южной части племени; второй в местностях, омываемых северо-восточной частию Адриатического моря, от реки Цетины до Истрии; а третий в нескольких хорватских столицах, расположенных вокруг Загреба. Кайкавщина стоит уже на переходе от наречия сербо-хорватского к словенскому; а некоторыми считается даже говором последнего. Отношение же чакавского (икающего) говора к штокавскому (ёкающему) может быть сравнено с отношением малорусского в великорусскому.

Названия серб и хорват быть может отличали некогда две особые народности, но теперь они отличают две культуры, то-есть имеют смысл более исторический, чем этнографический. Это различие началось очень давно и прошло глубоко, отразившись в политической, литературной, общественной и особенно в религиозной жизни двух ветвей одного и того же племени. Из рассказа Константина Багрянородного видно, что и пришол этот народ (в начале VII века) из своей закарпатской родины двумя военными товариществами, и, лишь благодаря счастливой случайности, сербы снова поселились в непосредственном соседстве с хорватами в этом новом задунайском своем отечестве. Впечатления и влияния географические и исторические, которым должны были подвергаться те и другие здесь, в Иллирии, были весьма различны и это обстоятельство имело важное влияние на всю их будущность. Иллирия была именно тот край, где ранее всего началась борьба двух, сначала политических, а потом и религиозных, центров тогдашней Европы: Рима и Византии. Юго-восточная, сербская часть этого племени, подобно Болгарии и Руси, примкнула к центру культуры восточной, греческой, а северо-западная, хорватская часть попала в круг, притяжения в центру образованности западной, латинской. Просветительное влияние Рима на хорватов действовало непосредственнее и прямее, чем влияние Византии на Сербию, которая была заслонена с этой стороны государством Болгарским. С другой стороны, приморское положение Далмации, её давния и тесные связи с Италией, присутствие римской стихия в населении, по крайней мере городов – все это содействовало раннему выступлению на историческую сцену западной, хорватской части племени, между-тем как сербское население восточных гор и плоскогорий еще долго прозябало в неподвижной тишине патриархального быта, прерываемой лишь междоусобиями отдельных общин и жупаний, на которые еще долго распадалась эта земля.

В начале IX века хорваты должны были защищать свою независимость от завоевательных стремлений франков Карла Великого. Отчаянные подвиги Людевита были однако напрасны, потому-что в среде самих хорватов нашлись пособники франков. Хотя на этот раз иго не было продолжительно; но оно было печальным предвестником многих бед и опасностей, которые с-тех-пор не переставали тяготеть над страной и разрушать все попытки политического объединения и независимого существования хорватов. С таким же недружелюбием относился к славянской народности и духовный представитель и глаза запада. Не удивительно, что семяна христианства, приносимые в Хорватию западными миссионерами, падали на почву не восприимчивую и не пускали корней в народном духе до тех пор, пока эти зародыши христианства не были освещены и согреты взошедшим из соседней Болгарии и Паннонии солнцем христианской проповеди на славянском языке.

При той тесной связи церкви с государством, которая составляла преобладающий характер средневекового периода европейской образованности, неудивительно, что в славянских странах судьба славянских народностей самым тесным образом была связана с судьбами славянских церквей. В этом отношения замечательны два факта: во-1-х, успешное распространение славянской проповеди во всех сербо-хорватских странах; даже грозные пираты неретчане охотно приняли христианство в той славянской форме, как оно было предложено им Солунскими братьями; во-2-х, это чистое христианство встретилось на сербо-хорватской почве с двумя врагами: народными предразсудками с одной стороны и римским властолюбием с другой. Предразсудки новопросвещенного народа ловко были эксплоатировани разными сектаторами, особенно же миссионерами павликианских дуалистических сект, которые на славянской (болгарской и сербской) почве переработались в ересь богомильскую, действуя на народное воображение причудливой фантастичностию своих догматических учений о начале в мире добра и зла, а с другой стороны снисходительно относясь в живым еще в народной памяти остаткам языческих верований.

Другим более опасным и непримиримым врагом славянского православия была римская курия и её пособники. Известны стеснения и придирки, которыми удалось ей затормозить деятельность солунских братьев и их учеников в Моравии и Паннонии. С таким же недоброжелательством приняла курия и факт усвоения славянского богослужения сербо-хорватским народом. Последний противопоставил однако свою хотя немую и пассивную, но непреклонную оппозицию попыткам замены в богослужении славянского языка латинским. Вопреки соборным определениям 925 и 1059 годов, славянская литургия вероятно удерживалась в стране, и в 1248 году папа Иннокентий IV принужден был признать существовавший факт. Рим довольствовался тем, что узаконил если не внутреннее, то хоть внешнее отличие богослужебных книг хорватов от книг других православных славян: оно состояло в особой азбуке, которою писались, а впоследствии и печатались эти книги, в так-называемой глаголице. Вопрос о времени, месте и обстоятельствах её происхождения до сих пор еще не достаточно выяснен. Несомненна однако её отдаленная древность, лишь немногим уступающая древности азбуки кирилловской, а по мнению некоторых даже превосходящая ее в этом. Из своей болгарской по видимому родина она, быть-может, вместе с павликианством или богомильством, распространилась в земли сербо-хорватские, особенно же в адриатическое приморье, где она скоро утвердилась и, как внешний признак внутреннего раскола славян, была заботливо поддерживаема и даже распространяема римской курией, преследовавшей в кириллице злой призрак греческой схизмы и о́рган духовной самобытности славян. Те же цели и теми же способами преследовались сначала сектаторами, а потом католиками и в Боснии. Чтобы отрешить ее от влияния общей церковно-славянской письменности, кириллица была преобразована здесь в буквицу, с усвоением скорописного кирилловского почерка, исключением некоторых букв и введением правописания чисто-фонетического, не связанного никакими литературными преданиями.

Все эти обстоятельства – отделение от востока и подчинение западу в отношении политическом и религиозном – рано задержали духовное развитие хорватской народности. Босна то же томилась в продолжительной борьбе внутренней – разных сект, сословий и родов, и внешнее – с Угрией и Сербией. Когда, таким образом, в XI–XII веках значительно иссякла духовная сила и историческая деятельность в северо-западной части племени, начинается политическое и духовное объединение и развитие в юго-восточной его половине: она просыпается от пятивековой дремоты и выступает на сцену истории. Первым деятелем государственного и религиозного устроения Сербии был великий жупан Расы святой Стефан Неманя (умер в 1200 году) и два его сына: св. Савва (1169–1237) и Стефан Первовенчанный (умер в 1224 году). То обстоятельство, что основатель сербской династии, родившись в католичестве, перешол в православие, показывает направление духовного развития новоустроенной державы. Избрав своей столицей город Расу, в глубине Балканского полуострова, почти на рубеже сербской народности с болгарскою, Неманя и его преемники обнаружили желание унаследовать религиозные и политические предания болгарского Симеона и Самуила. Подобно болгарам, сербы охотно подчинились греческому влиянию в области духовной, но сопротивлялись всякому политическому преобладанию императора на полуострове. С другой стороны, подобно Симеону и Самуилу, неманичи не ограничились собранием земель сербских, но стремились подчинить себе и болгар. Так дре́вня борьба этих двух народностей за преобладание на Балканском полуострове! Но это политическое соперничество не мешало сербам усвоить себе литературный язык и всю письменность старой Болгарии: подобно древней Руси, старая Сербия сочла это дорогое наследие св. Кирилла достоянием общеславянским. Вот почему большая часть остатков письменности старосербской представляет лишь скудные материалы для истории как сербского языка, так и народа: это сербские изводы, списки с оригиналов староболгарских. Даже в том немногом, что старая Сербия произвела самостоятельного в области письменности, господствует тот же язык, дух и направление. Подобно староболгарской, письменность старосербская вращается в кругу понятий и интересов почти исключительно церковных; её миросозерцание можно назвать монашеским. Да это и не удивительно: припомним, что главным центром старосербской письменности была знаменитая Хиландарская лавра, основанная на Афоне св. Саввою. Не переходя почти за ограды монастырей, сербская письменность оставалась далекою и чуждою народной жизни. Жития святых и службы им, монастырские уставы, скудная панегирическая монашеская летопись – вот содержание всей почти старосербской письменности, если исключить из неё грамоты и душанов «Законник», которые представляют много данных для истории языка и права, но не могут быть названы произведениями в собственном смысле литературными. Что касается внутреннего значения и достоинства этой церковно-богословской письменности, то надобно признать, что поднявшись на некоторую и довольно значительную высоту в произведениях св. Саввы, Стефана Первовенчанного и Доментиана, в первой половине XIII века, она быстро начала затем клониться к упадку и совершенно измельчала. Лучшими её образцами остались три жития Стефана Немани, писанные тремя названными лицами, и одно житие св. Саввы, писанное Доментианом. Некоторое литературное значение имеет еще «Родослов» или «Цареставник» архиепископа Даниила, заключающий в себе жизнеописание шести сербских королей, десяти архиепископов и трех патриархов (1224–1375). Впрочем последние отделы этого труда принадлежат перу уже продолжателей Даниила. «Родослав» де может идти в сравнение с первой летописью русской: его напыщенное и широковещательное, но малосодержательное изложение, монашеская точка зрения, с которой оцениваются все личности и события, панегирический и подобострастный тон, с восхвалением даже преступлений людей высокопоставленных, все это так отлично от благочестивого, но разумного, простого и фактического способа изложения летописца русского. То же должно сказать и о большей части позднейших сербских летописцев, которые черпали свои материалы либо из греческих хронографов, либо из сербских житий и «Родослова», наполняя свои страницы не фактами из народной жизни, а своими благочестивыми размышлениями о создании церквей, монастырей и т. п.

Позднейшие сербы старались окружить ореолом личность и престол старых своих царей, особенно же Душана Сильного; но это де вполне оправдывается историческими фактами. Внутренняя слава страны и народное развитие не соответствовали внешней обширности государственных владений и политических задач, которые думали преследовать сербские государи. Быть-может Даничнчь был прав, утверждая, что время неманино выше душанова: объединение народа важнее походов на Царьград. Из Неманина жупанства выросло Сербское королевство, а за Душановым царством вдруг открылась пропасть. Видно, искусственно было это государство и непомерно раздуты его мнимые силы, если один несчастный день, одна проигранная битва навсегда решили судьбу этого, казалось, сильного и обширного государства! День святого Вида (15 июня 1389 г.) останется навсегда траурным днем сербов не потому, чтобы он сломил на-всегда Народную силу, а потому, что разрушил величавую, хотя и легкомысленную иллюзию. Первое время турецкого порабощения не во многом изменило внутренния отношения страны: остались по прежнему свои правители, свои князья и патриархи. Терпимость и даже уважение к сербской народности турецкого правительства (в XV и XVI веках) видно, например, из того, что сербский язык некоторое время был даже дипломатическим в сношениях с Угрией, Румынией, Дубровником и Албанией султанов Мурада II, Магомета II, Баязета II, Селима I, Солимана II (от них остались подлинные сербские письма). Положение стало ухудшаться лишь тогда, когда сама Турция стала разлагаться и её крепкая правительственная организация расстроилась.

Если и прежде народ неохотно сносил над собой господство людей чужой веры, которую он презирал, и в лице ускоков искал свободы в глуши гор и лесов, а отчасти и в пределах соседних христианских государств (особенно в Хорватии и Угрии), то тем более стало для него невыносимо турецкое господство тогда, когда, наряду со стеснениями политическими, усилился гнёт административный, притеснения фискальные и фанатизм религиозный. Тогда только, в конце XVII и начале XVIII века, совершились те громадные выселения сербов с их деспотами и патриархами в Австрию, которые обезлюдили Старую Сербию и оставили ее открытою для соседних албанцев, охотно обменявших свои скалы на эти плоскогорья. Это обстоятельство очень затруднило и отодвинуло соединение, следовательно и освобождение славян балканских. Но, с другой стороны, это выселение было полезным и даже необходимым для подкрепления славянской народности на Саве и среднем Дунае. Австрийское правительство вероломным нарушением обещаний, данных патриархам Черноевичам и возмутительным фактом пожизненного заключения в Вене, а потом Хебе, в Чехии, последнего сербского деспота Георгия Бранковича, доказало сербам, что и за Савой у славян есть враги, даже более опасные и непримиримые, чем сами турки. Этот несчастный Бранкович заслужил себе благодарную память в истории не только сербского народа, по и сербской литературы: во печальном двадцатидвухлетнем заключении он составил подробную историю сербского народа, которая осталась в рукописи, но которою в многом воспользовался впоследствии знаменитый Раичь.

В то время, как духовная деятельность, после двухвекового напряжения, опять надолго ослабела на сербском востоке, она неожиданно и быстро развилась до размеров очень значительных на далматском и хорватском западе. Благоприятное положение некоторых приморских городов (Задр, Сплет, Шибеник, Трогир, особенно же Дубровник) и развитие их торговой и промышленной деятельности содействовало их материальному обогащению и умственному развитию. Правда, это благосостояние и эта торговая деятельность скоро навлекли на них алчность королей угорских и ревнивое соперничество республики Венецианской, добивавшейся безраздельного господства на Адриатике. Но некоторые из поименованных городов, особенно же Дубровник, удачно умели лавировать между Угрией и Венецией, а потом Венецией и Турцией, опираясь отчасти на поддержку своих восточных соплеменников, откуда не переставали спускаться в Далмацию и Хорватию то бедные ускоки, то богатые властели и князья, искавшие здесь убежища во время домашних смут и политических переворотов. Эта непрерывная почти эмиграция из Герцеговины, Босны, Сербии и Черногории в адриатическое прибрежье и на острова поддерживала здесь славянскую стихию, что было необходимо и спасительно в виду сильной италиянизации, обхватывавшей особенно верхние слои населения – племичей и горожан. Лучше сохранялся славянский быт и язык в сельских общинах: это видно даже из сравнения, например, законников городских со статутами сельских общин. В первых сильно отражается влияние юридических понятий и учреждений Италии и Германии, а вторые представляют сборники определений обычного народного славянского права, в роде «Русской Правды» или «Законника» Стефана Душана. Статуты далматинских городов и общин сохранились либо на латинском, либо на итальянском, либо на славянском языке: последние замечательны для истории не только славянского права, но и славянского языка, представляя древнейшие образцы сербского наречия в его чистом виде, без тех примесей церковно-славянщины, от которых не свободны даже юридические акты, грамоты и «Законник», вышедшие из канцелярии государей сербских. Рядом с этими статутами необходимо упомянуть еще о хорватской хронике, составляющей, в одной по крайней мере части, довольно поздний перевод древней латинской хроники Безыменного, пресвитера Дуклянского или Диоклейца (около 1161). Эта хроника имеет, впрочем, значение более литературное, чем историческое, так-как она представляет по видимому книжную компиляцию из народных преданий и рассказов, быть-может еще разукрашенных цветами фантазии самого составителя.

Около половины XV века является в Далмации первый центр деятельности литературной в собственном смысле этого слова. Это был город Дубровник (Ragusa), называвшийся некогда югославянскими Афинами и бывший достойным соперником Венеции на Адриатическом море. Его возвышение совпадает со временем самого значительного государственного развития душановой Сербии, с которой он всегда находился в самых тесных и непосредственных торговых сношениях. Многочисленные грамоты разных сербских государей и владетелей показывают, что дубровчане держали в своих руках монополию всей внутренней и внешней торговли континентальной Сербии, которую они связывали с рынками венецианским и константинопольским. Завоевание Сербии Турциею не имело вредного влияния на торговлю и промышленность Дубровника. Напротив, сюда стеклось тогда много новых сил материальных и умственных, так-как он стал убежищем для многих сербских и греческих эмигрантов, принесших сюда свои богатства и знания. С другой стороны, падение Константинополя, изобретение книгопечатания и возрождение наук в западной Европе, а прежде всего в Италии, не могли не действовать возбуждающим образом на умственное настроение населения Далмации, по крайней мере тех его местностей и классов, которые издавна находились в тесных духовных связях с Италией. Все эти обстоятельства содействовали возникновению в Дубровнике и некоторых других далматинских городах чрезвычайно богатой и блестящей литературы, которая в славянской истории является замечательным, но совершенно отрывочным эпизодом, вне всякой связи с предыдущим и последующим в истории сербской и общеславянской. Дубровницкая литература, по своему содержанию и направлению, во многом представляет лишь звонкое эхо современной итальянской: в сочинениях Данте и Петрарки, Тасса и Ариоста, Гварини и Виды можно найти образцы и даже сюжеты многих поэтических произведений Минчетича и Лучича, Ветранича и Златарича, Гундулича и Пальмотича. Двести лет текли параллельно два потока: они вышли из того же источника и иссякли в одно и то же время и от тех же почти причин. Этим источником был воскресший гений древней Греции и Рима; причиной же падения было распространение и господство в западной Европе французского псевдоклассицизма. В самом деле, если мы посмотрим на сюжеты дубровницкой поэзии, то увидим, что также как и в тогдашней итальянской они заимствовались большею частию из Омира, Софокла, Еврипида, Анакреона, Мосха, Филемона, Виргилия, Овидия, Горация, Батула, Тибулла, Проперция, Марциала и других классических писателей. Впрочем, несправедливо было бы думать, что дубровницкая поэзия во всем есть не более, как бледная копия с итальянской. Во многих случаях дубровницкие снимки оказываются едва ли не выше своих итальянских оригиналов; во всяком же случае, подражание здесь было свободное, а не рабское; оно заключалось более в общей манере, в тоне изложения, в общих иногда сюжетах, но не в подробностях развития основной мысли, не в выборе и группировке частностей. Так, например, Гундулич, при написании своей знаменитой поэмы «Осман» имел, быть-может, в виду «Освобожденный Иерусалим» Тасса, а Пальмотич, писавши «Христиаду», заимствовал для неё сюжет из подобной поэмы Виды. Это не помешало однако ни тому, ни другому представить создания в высокой степени художественные, а в некоторых отношениях далеко превосходящие названные итальянские образцы (особенно последний из них).

С другой стороны в дубровницкой поэзии встречается много указаний и намеков, много красок и картин, взятых из местной жизни, описание городов и островов, сельских занятий, событий жизни общественной и фактов из славянской истории: достаточно назвать «Цыганку» Чубрановича, «Рыбную ловлю» Гекторевича, особенно же великолепную эпопею Гундулича «Осман», сюжет которой заимствован из истории борьбы славян с мусульманами (1621) т. е. того самого эпического цикла, который составляет исключительное почти содержание сербских юнацких песен. Впрочем, если бы можно было даже доказать, что в содержании многочисленных дубровницких од, посланий, элегий, идиллий, поэм и драм нет ничего народного, славянского, то и тогда они не потеряли бы своего важного значения в истории славянской литературы уже но тому одному, что здесь мы находим столь высокую художественную прелесть сербского языка, что он надолго еще останется образцовым и неподражаемым. Это особенно должно сказать о трех последних корифеях дубровницкой поэзии: Гундуличе, Пальмотиче и Джорджиче. Это мастерство дубровницких поэтов в употреблении сербского языка тем для нас удивительнее, что получая воспитание большею частию в Италии, или от итальянских учителей, они должны были употреблять в школе, в науке и управлении языки латинский и итальянский; а некоторые, как Раньина, Златарич и Джорджич писали и стихи на этих языках с неменьшей свободой, как и на своем родном сербском. Где же находили они образцы поэтического употребления последнего? Не в другом чем, как в произведениях сербской народной словесности, образчики которой даже уцелели в сочинениях некоторых далматинских поэтов. Мы можем назвать наконец одного далматинского поэта, хотя более уже позднего времени, именно первой половины XVIII века, который соединил художественную форму старых поэтов дубровницких с народным содержанием поэтов новосербских. Это Андрей Бачич Миошич, оставивший в своем сочинении «Разговор угодни народа словинскаго» поэтическое описание важнейших эпизодов сербской истории. Это сочинение до сих пор остается самою любимою и популярною книгою во всех местностях и слоях сербского народа. Этот характер и цель книги, круг читателей, к которым она обращена и на которых рассчитана, знаменуют эпоху уже новых литературных взглядов и задач.

Вообще же дубровницкую поэзию, по её произхождению и целям, должно назвать скорее сословною, чем народною. В городах Далмации, по образцу Италии, составлялись общества или клубы, членами которых были по большей части люди аристократических фамилий; устраивались литературные вечера, домашние спектакли и т. п., для которых и писалась большая часть произведений далматинской литературы рассматриваемого периода. Предназначаемые для тесного кружка друзей произведения распространялись большею частию в немногочисленных рукописных копиях, почему от них уцелела и обнародована часть лишь очень незначительная в сравнении с утраченным или неизданным. Народ же не принимал почти никакого участия в этой блестящей литературной деятельности своих племичей, а также не многих патеров и горожан. О развитии литературного вкуса и распространения положительных знаний в народе не было еще речи. К литературе, как могучему средству пропаганды в народ известных идей, прибегли впервые деятели реформации, а после них и католические проповедники должны были волей-неволей взяться за то же орудие для сохранения своей власти над просыпающимися умами народов. Впрочем, реформационное движение из своих германских центров могло распространиться на славянском юге лишь в ближайших в Германии местностях, именно в земле словенцев и в собственной провинциальной Хорватии. Первыми вносителями в эти страны протестантских идей были даже отчасти одни и те же лица, как например словенцы Унганд и Далматин, хорват Юридич, серб Попович и босняк Малешевич. В народ тогда пущено было множество хорватских букварей, катихизисов и молитвенников, которые печатать для этой цели в Вигтемберге, Тюбингене, Регенсбурге и Нюренберге, а потом и в самой Хорватии, в типографии одного из графов Цринских, ставшего ревностным прозелитом протестантизма. Впрочем, католической реакции в XVII веке удалось подавить в Хорватии протестантизм, а вместе с ним и начатки народного образования. Еще два века продолжать здесь полусонная дремота народа, убаюкиваемого иезуитскими молитвенниками и катихизисами не пробуждаемого ни сухими словарями и грамматиками Габделичей и Белостенцев, ни однообразным воспеванием подвигов сигетского героя, Петра Цринского, и других поучительных материй.

Подобный же характер носит на себе литературная деятельность боснийских францисканцев (в XVII и XVIII веках) и духовных книжников в Славонии (с начала XVIII века). Некоторое пробуждение и дух жизни виден лишь в сатирических опытах Рельковича и народных идиллиях знаменитого учоного Катанчича.

Прежде чем перейти от этих чуть еще мерцающих проблесков пробуждающейся на славянском юге духовной деятельности к более Дрин фактам литературного и политического рождения сербо-хорватского народа, мы остановился здесь на некоторых обнаружениях влияния России на сербо-хорватскую письменность этого среднего её периода. Между духовною деятельностию православных славян разных стран всегда поддерживалась тесная связь и взаимодействие. Литературная собственность болгар была с тем вместе полным достоянием Руси и Сербии и на оборот. Так было по крайней мере с их церковной письменностию. По счастливому стечению случайностей, или по действию более строгих исторических законов ослабление духовной деятельности в одной из этих народностей сопровождалось соответственным её усилением в другой, так-что, при взаимной поддержке духовная жажда каждой народности находила себе удовлетворение более или менее равномерное и непрерывное. В первый период Болгария делилась избытком своих книжных произведений с Русью и Сербиею. В XI веке Болгария падает, но за-то укрепляется и развивается новопросвещенная Русь. Когда же она в XIII веке подверглась монгольскому игу, то духовное представительство православного славянства перешло к Сербии. В конце XIV века сербское поражение на равнине Косовской отчасти вознаграждено было современной и соразмерной русской победой на ноле Куликовом: с XV века Россия должна была в другой раз спасать дело славянства и православия – и она его вынесла на своих плечах. Хотя сербская церковь не разделила судьбы сербского государства и пережила его падение, однако и она истощилась бы наконец в своих духовных силах и средствах, если б не получала нравственной и материальной поддержки от далекой Москвы, снабжавшей Сербию церковными книгами, утварью и т. д. На западе распространилось даже убеждение, что русская редакция славянских богослужебных текстов и есть нормальная древне-славянская. Этот предразсудок был разделяем между прочим и римской курией. Когда в начале XVII века папа для противодействия протестантизму должен был прибегнуть к снабжению своей славянской паствы богослужебными книгами, то в самом Риме стали печататься глаголические служебники, евангелия и т. д. исправленные Левановичем (по совету Терлецкого) по русским изводам. Точно также в XVIII веке издавал глаголические книги известный Караман. Этим положено начало искусственному образованию так называемого славяно-сербского языка, который господствовал в сербской литературе еще в начале нашего века. Быть-может в некоторой связи с этими ранними попытками литературного объединения русских и сербов стоит опыт образования искусственного хорвато-русского языка, предложенный в половине XVI века знаменитым хорватом Юрием Крижаничем (автором очень замечательной русской грамматики, сочинения о русском государстве и др.). Обаяние русского имени и влияние русского языка на славянском юге усилились в начале XVIII века, под впечатлением славных подвигов Петра Великого. В сербские провинции южной Австрии выписано было тогда из Киева много учителей, которые принесли с собой Смотрицкого, Могилу и другие русские учебные книги. Как утвердилось тогда в умах сербского образованного общества, особенно же духовенства, убеждение в полной пригодности для сербской науки и литературы этого под русским влияньем сложившагося тяжолого и неуклюжого славяно-сербского языка, видно из той жаркой оппозиции, какую встретили первые попытки ввести в сербскую литературу народный разговорный язык, сделанные знаменитым в сербской словесности Досифеем Обрадовичем (1739–1811). Он действительно является вестником уже нового времени и новых идей; но главная его заслуга заключается не в том, что он заговорил на письме народным языком – мы видели это и в Дубровнике – а в том, к кому и о чем он завел свою речь. Подобно своему единственному предшественнику на этом пути, Качичу, он обратил свою речь в народным массам, говоря языком для них доступным и о предметах для всякого интересных и полезных. В «Советах здравого смысла», и в своей «Жизни и приключениях» он имел целию передать народу те сведения и ту практическую мудрость, которую нажил собственным тяжолым опытом, своей скитальческой жизнию, полною тревог и приключений. Досифей был также небезучастным свидетелем завязавшейся в начале нашего века борьбы за освобождение и был первым устроителем школьного дела в возрожденной Сербии. Не бесследною для народного развития осталась также учоно-литературная деятельность протоиерея Раича, первого историографа сербского народа. Ново своему взгляду на литературный язык и способу изложения он принадлежит еще XVIII веку, переходному в сербской истории. Истинным же представителем и главным двигателем литературного возрождения сербского народа должен быть назван Бук Стефанович Караджич. Его пятидесяти-летняя литературная деятельность (1814–1864) произвела глубокий и благодетельный переворот не только в народном самосознании сербов, но и во взглядах науки на их язык, историю, этнографию. В произведениях народного творчества сербов, он открыл для изучения целый мир новых образов и звуков, понятий и идеалов, верований и преданий, неизсякаемый источник открытий для этнографа и вдохновений для художника. Сербская народная словесность, по ясности, широте и самобытности выражающагося в ней миросозерцания, несравненно выше всего, что создало до сих пор личное творчество сербских художников, и потому долго еще сравнительное достоинство последних будет измеряться по мере их приближения либо отдаления от этой неподвижной и возвышенной нормы. Этот взгляд определяет направление, господствующее в новой школе сербских поэтов и писателей. Вот почему издание произведений сербского народного творчества Буком составило эпоху в истории сербской словесности. Но этим не ограничиваются его заслуги: он первый собрал и рассмотрел в достаточной полноте состав и строй сербского народного языка, в разных его разветвлениях; своей теорией, примером и влиянием он более всех других содействовал установлению определенной нормы сербского литературного языка. В этом случае он оказал справедливое предпочтение звуковым и грамматическим особенностях так называемого штокавского говора, господствующего в южных, наиболее чистых этнографически и песенных местностях сербской площади и бывшего уже раз литературным органом дубровницкой поэзии. Вот почему эта реформа без значительного сопротивления была принята не только адриатическими чакавцами, но и загребскими кайкавцахи. Более споров и возражений вызвало другое нововведение Вука, хотя касающееся предмета более второстепенного, именно – правописания. До Вука у православных сербов, как и у русских, господствовало унаследованное от древности историческое или этимологическое правописание; Вук счел полезным заменить его фонетическим или звуковым, издавна господствующим в большей или меньшей мере у всех славян неправославных (даже у босняков). Но при этом он вдался быть-может в крайность, совершенно пренебрегши в правописании не только историею, но и этимологиею языка. Подобный метод пригоден конечно для фонетической транскрипции народных песен и сказок, имеющих значение не только для литературы, но и для диалектологии; но он едва ли удовлетворителен в приложении в языку литературному, который должен привести к некоторому, хотя и отвлеченному, единству неуловимое и бесконечное разнообразие местных говоров и поднаречий. Вот почему, быть-может, не совсем беспричинною была сильная и продолжительная оппозиция, с которою встретился на этом пути Вук. Вождем её был довольно известный в 30-х и 40-х годах сербский публицист, поэт и политик Иван Хаджич (Светич). Вук одержал однако победу, благодаря особенно безтактному образу действий оппозиции, которая уронила свое дело, поставивши его под эгиду самого непопулярного в Сербии правительства Александра Карагеоргиевича. Молодое поколение стало за преследуемую вуковицу и она окончательно утвердилась в сербской литературе, когда в 1859 году и в княжестве снято было с неё запрещение, наложенное в 1849 году.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> 1
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации