Текст книги "Визитер"

Аркадий Аверченко
Визитер
Опыт характеристики

Всякий, кому приходилось видеть визитера в начале его хлопотливой деятельности, знает – какое это чистенькое, надушенное, сверкающее белизной белья и лаком ботинок существо!

Перед выходом из дому визитер долго стоит у зеркала и приглаживает несколько волосинок, отставших у уха; он долго возится над тем, чтобы кончик его белого галстука не заскакивал за край жилета, и заботливо удаляет крошечную невинную пылинку, развязно усевшуюся на носке ботинка. Пушинка на рукаве фрака приводит его в нервный трепет. Она сбрасывается с рукава так энергично, что даже производит при падении легкий стук. Двумя пальцами вытаскивается из жилетного кармана маленький кончик красного шелкового платочка – ровно настолько, чтобы на общем фоне черного и белого алело необходимое декоративное пятнышко.

Вот что проделывает визитер, собираясь уходить.

Нет нужды, что на пятом визите фрак его будет обсыпан пудрой, вымазан горчицей, и на носке ботинка уютно прикурнет прилипшая головка кильки; а на десятом визите галстук лихо передвинется набекрень, и пряжка его будет весело болтаться на мужественной груди визитера, а в красном шелковом платочке, засунутом за жилет, будет завернут плохо прожеванный кусок колбасы, не могший проползти в сузившееся визитерово горло.

Нет нужды! Визитер, одеваясь дома, о будущем не думает.

Все его мысли и мироощущение – в настоящем.

* * *

Явившись в знакомый дом, визитер первым долгом бросается всех целовать, преисполненный нежной любви и ласки к прекрасному человечеству.

Мужчины по большей части переносят поцелуи визитера стоически. Лишь некоторые отрывают визитера после первого же поцелуя, так что следующие два приходятся в воздух.

Визитер этим не смущается: воздух так воздух – он поцелует и воздух. И воздух хороший человек.

С дамами визитеру приходится повозиться.

– Ах, я, простите, не целуюсь.

– Да почему?

– Ах, нет, нет – как можно.

– Помилуйте, такой праздник… Нужно обязательно поцеловаться.

– У меня принцип – не целоваться. Ах, ах!

У многих дам единственный принцип в жизни – не целоваться на Пасху. Во все остальное время их легкомысленной жизни они целуются без всякого порядка и смысла, и тому же визитеру легче добиться прикосновения женских губ зимой, осенью и летом, чем на Пасху.

Если дама продолжает отказываться, визитер, обуреваемый высокими порывами, набрасывается на даму и, скрутив ей руки, целует ее в лопатку, в гребенку, торчащую из волос, и в тот же безропотный воздух.

Обыкновенно неприхотливый визитер удовлетворяется этим слабым выражением христианской любви, и его немедленно ведут к столу.

– Закусите-ка… Рюмку рябиновой?

В первые два визита визитер обыкновенно разбирается в напитках и закусках чрезвычайно тонко: он сначала выпьет померанцевой и закусит кусочком икры; потом зубровки и – ветчины; напоследок – рюмку коньяку и отведает кулича.

От коньяку поморщится, а кулич похвалит.

Следующие визиты усыпляют в визитере чувство излишней изысканности: сначала он пьет какой-нибудь ликер, закусывает омаром, а потом переходит на простую водку, заедая ее сахарным розаном с кулича.

И чем дальше – тем вкус его делается менее изысканным, но более прихотливым, идя рука об руку с рассеянностью.

Налитое по ошибке, вместо белого вина, прованское масло он хочет закусить ветчиной; но рука его попадает немного дальше, отщипывает кусок разноцветной бумажной бахромы с окорока и отправляет это красивое произведение хозяйского сынишки в рот.

– Хорошая семга, – одобрительно кивает головой визитер, прожевывая бумагу. – По… чем продавали?

Потом он неистово хохочет сам над собой, объясняя всем, как он ошибся, сказав вместо «покупали» – «продавали»…

Он замечает свои ошибки и спешит сознаться в них. Это его бесспорное достоинство. И хохочет он с открытым ртом, из которого торчит полусъеденная разноцветная бумага, а галстук уже успел передвинуться, и пряжка как живая пляшет на груди, в такт смеху веселого хозяина.

* * *

На первых визитах хозяева дома еще делают кое-какие попытки завязать с визитером беседу.

Прием один и тот же:

– В какой церкви были у заутрени?

– В соборе.

– А где разговлялись?

– Дома.

– А хорошие у вас куличи вышли?

– Хорошие.

– А летом вы на даче?

– На даче.

– Как вообще поживаете?

– Да ничего. Ну, мне пора.

– Да посидите еще.

– Нет, нет, что вы!

Последующие визиты делают визитера человеком очень оригинальным, полным свежих неожиданностей, но вести с ним обыкновенную светскую беседу делается чрезвычайно затруднительным.

На вопрос:

– Где были у заутрени?

Он, зрело обдумав свой ответ, говорит:

– Четырнадцать. Да еще восемь позавчера.

– Что – восемь?

– Высокий такой блондин. Живи, говорит, у меня – чего там!

– Что?

– Вот вам и что! Его из печки вытащили, а он пополам. Тесто жидко замесили, что ли. Вы позволите еще рюмочку ветчины?

На самом последнем визите визитер уже не говорит, а только иронически и подозрительно посматривает на всех исподлобья.

В этот период своей жизни он легко и безболезненно отвергает все завоевания тысячелетней культуры и цивилизации, с такой любовью созданной предками. Он может неожиданно расхохотаться; или начнет с аппетитом раскусывать хрустальный бокал; или будет пытаться влезть в рояль, с категорической, не допускающей возражений просьбой:

– Разбудить его в половине шестнадцатого.

Закончив все визиты, визитер долго бродит по улицам, полный смутных, неопределенных мыслей. Редко кому приходилось видеть визитера в таком переходном состоянии, но автору этой статьи однажды удалось подсмотреть, как вел себя в вышеприведенном случае визитер.

Он брел неверными шагами вдоль улицы, изредка одобрительно похлопывая по стенам и заглядывая в отверстия водосточных труб.

Он был в таком состоянии, что на главное не обращал внимания… Вызывали к себе его интерес только пустяки.

Шагая по улице, он увидел лежащую на своем пути спичку. Он изумленно остановился над ней и застыл в напряженной позе.

Потом, осторожно подняв ее, подошел к дремавшему дворнику у ворот.

– Человек! Где у вас склад ненужных отбросов?

– Чего-с?

– Укажите такое место, где бы я мог положить этот предмет, мешающий правильному движению пассажиров.

– Да бросьте ее, – сказал, засмеявшись, дворник. – Чего там.

Он взял из рук визитера спичку и бросил ее на землю.

– Нет, милый дворник, ты этого не делай. Зачем ты это делаешь? Это делать нехорошо.

– Да кому же она мешает? – сказал дворник.

– Тут люди ходят. Зацепится кто-нибудь, упадет, сломает ногу. Ему больно будет… Умрет… без… миропомазания…

Он нагнулся, поднял снова спичку, вырыл под воротами пальцем ямку, облегченно вздохнул.

– Так-то оно и спокойнее… Прощайте, Никифор.

Визитер побрел дальше, остановился у какого-то подъезда и сел на ступеньку.

Рассеянный взгляд его упал на ботинок, на котором присохла оброненная им в предпоследнем доме килька.

Визитер снял ее с ботинка и положил на ладонь.

– Бедненькая! – сказал он, глотая слезы. – Неужели ты уже умерла? Нет! Ты еще будешь жить. Я тебя возьму к себе, и там в тепле и холе ты проживешь остаток дней твоих. О, жестокие, безнравственные люди!.. Господи боже ты мой! За что, спрашивается? За что?

И он, раскачиваясь, баюкал пыльную кильку на руках, гладил ее, целовал и отогревал своим дыханием.

Потом вынул шелковый платочек, разостлал его на коленях, положил в него кильку и, с трудом поднявшись, сунул все это в карман белого жилета.

Побрел, пошатываясь, и я потерял его из вида.

* * *

Один знакомый рассказывал мне прелюбопытную историю, касающуюся пасхальных визитов.

Она совершенно достоверна, так как знакомый этот служит чиновником в Пробирной палате и имеет в Петербурге двухэтажный дом.

Я не думаю, что такой человек мог бы выдумать свою историю, или раздуть ее, или изукрасить.

Да он был и слишком глуп для этого.

Кто знает хорошо институт пасхальных визитов – тому эта история не покажется особенно странной и небывалой.

* * *

Вот что он рассказал.

Однажды перед Пасхой пришлось ему поехать по делам из Петербурга в Харьков.

Город этот был незнаком ему, и он всю Страстную субботу проскучал. На другой день утром, когда проснулся, солнце светило в окно и около его кровати лежал тщательно вычищенный фрак.

Чиновник Пробирной палаты сладко и радостно потянулся на кровати и сказал сам себе:

«Нынче нужно делать визиты – первый день Пасхи, слава Богу! Пора бы одеваться».

Он встал, оделся, побрился и вышел на улицу. На улице сторговался с извозчиком, сел в пролетку, вынул записную книжку с разными адресами и заглянул в нее.

– Вези меня на Дворянскую, номер 7.

Приехал на Дворянскую, отыскал, как и значилось в книжке, квартиру номер 4 и позвонил.

– Дома? – спросил он горничную. – Принимают? Христос воскресе.

– Пожалуйте-с! Воистину.

Чиновник был радостно встречен хозяином дома, расцеловался с ним и подошел к хозяйке с протянутыми губами.

– Да я не христосуюсь с мужчинами, – кокетливо заявила хозяйка.

– Да почему?

– Ах, нет, нет – как можно!

Чиновник все-таки поцеловал сначала какой-то рюш у нее на шее, потом серьгу в ухе, потом воздух, а потом все трое, весело смеясь, направились к столу…

– Рюмочку зубровки! Попробуйте нашего кулича – нынче, кажется, удачные.

– Попробую! Да, кулич прекрасный…

– Где были у заутрени? – спросила хозяйка.

– В университетской церкви.

– А где разговлялись?

– Дома.

– Летом на даче думаете?

– На даче. Ну, мне пора.

– Да посидите еще! В кои-то веки соберетесь.

– Нет, нет, что вы.

Чиновник вышел, сел на извозчика и заглянул в книжку.

– Московская, 12, квартира 20.

Извозчик привез. Чиновник позвонил, похристосовался с плутоватой горничной, расцеловался с хозяином, был несказанно удивлен отказом хозяйки от христосования и потом пил доппель-кюммель.

– Где были у заутрени?

– В университетской церкви.

– Летом на даче?

– Да, ну, мне пора. До свиданья-с.

– Куда же вы?

Третье место, куда поехал извозчик, было:

– Ивановская, 9, квартира 6.

После обычного христосования и двух рюмок коньяку хозяйка спросила:

– Где были у заутрени?

– В университетской. Хотел было в Исаакиевский собор, да далеко, знаете, от меня.

– Я думаю, – сказала хозяйка.

– Да, – подтвердил чиновник. – Минут сорок нужно ехать.

– Откуда?!!

– Да от меня!

– Помилуйте, что вы говорите!.. Как же от Харькова до Петербурга сорок минут езды?

Чиновник встал, потрясенный до самого дна.

– Это… какой город?

Хозяйка засмеялась.

– Вот тебе раз! Человек в Харькове сидит на Ивановской улице у Сверчковых – да не знает, что это за город.

– Так вы Сверчковы? – вскричал чиновник. – А у меня в книжке записан такой адрес: Ивановская, 9, квартира 6 – Чаплыгина. Вы, значит, не Чаплыгины?

– Да нет же – мы Сверчковы.

– Тогда извините, – растерялся чиновник. – Всего лучшего. Я уж пойду.

– Куда же вы – посидите!

* * *

– Понимаете, – говорил мне, рассказывая об этом случае, чиновник, – экая чепуха получилась. И в Петербурге, и в Харькове есть и Московская, и Дворянская, и Ивановская. Я по петербургским адресам и ездил.

– Да как же они вас принимали, незнакомого? – спросил я удивленно.

– Да им-то что?.. Приехал визитер, во фраке, христосуется, был у заутрени, пьет водку – значит, все как нужно, все как следует… А мое тоже положение – разве все знакомые лица упомнишь? Не разговорись я об Исаакии – так бы никто ничего и не заметил.

* * *

Жизнь посылает нам удивительные хитросплетения и устраивает самые замысловатые комбинации.

Если история, рассказанная выше, и кажется невероятной, то повторяю: не мог же чиновник Пробирной палаты, владелец двухэтажного дома, выдумать ее?!