Текст книги "Поджигатели"

Поджигатели
(патриотика в двух актах)
Аркадий Валерьевич Застырец

© Аркадий Валерьевич Застырец, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Обреченные лица

КЛИКУША, неопределенного возраста, красивая, но совершенно не от мира сего, всё знает наперёд и время от времени кое-что из этого всего сообщает

КРЕСТЬЯНИН, из деревни Малые Косяки под Тарутином

УНТЕР, унтер-офицер 5-го егерского полка в нестроевой форме без фуражки

НАПОЛЕОН, Бонапарт, император Франции (ну, просто вылитый!)

МОТРЯ, девочка-крестьянка лет пятнадцати, руки и сарафан залиты кровью

ПЬЕР, образованный ополченец, в очках, переживает кризис самоидентификации

ЕЛЕНА-ТАТЬЯНА, женщина, скрывающая свое настоящее имя, но видно, что из дворян, и возможно даже, что не женщина… а хотя нет – женщина

ГРАФ, переодетый в русского мужика, распоясанный и босой московский губернатор Ростопчин, а может, впрочем, и не он, но по всему видно, что он

ФЛЕЙТЩИК, Орловского пехотного полка, 16 лет, ранен в колено

КУТУЗОВ, светлейший князь и генерал-фельдмаршал, главнокомандующий русской армией, тут уж вообще несомненно

ГОЛОС КАЙСАРОВА, верного адъютанта Кутузова

ФРАНЦУЗСКИЕ СОЛДАТЫ

Москва, вечер и ночь поздней осенью 1812 г.

Акт I

В просторном помещении с каменными сводами, напоминающем опустевшую конюшню со стойлами, в которых на время скрываются и из которых внезапно являются иные персонажи. Закатный (или лунный) свет проникает сюда сквозь расположенные на недосягаемой высоте узкие окна, вроде бойниц. На виду, суетливо подгребая под себя рассыпанную на земляном полу солому, копошится Кликуша. Посреди помещения, запрокинув лицо к свету и зажмурив глаза, стоит Унтер. На каменном выступе у дальней стены спит Крестьянин, сложив руку под голову.

КЛИКУША (вдруг замерла, принюхалась и прислушалась).

Человечиной жареной пахнет! Думаешь, это Москва горит? Нет, не только Москва! Скажешь, Россия полыхает? Нет, не одна Россия! (Приступает ходить по кругу, взмахивая руками.) Весь мир адским пламенем объят! И скоро, во славу Божию, сгорит дотла! До мокрой золы и сухого пепла! Прахом пойдет вся наша жизнь – бывшая, нынешняя и грядущая! Прахом по всему небесному своду. Поднимется туча до самого солнца, развернется во вселенскую ночь, а после – врум-бурурум! бах-тарарах! – гром и молния, Богородице-дево, радуйся! Ангели воспоют на небесех!

КРЕСТЬЯНИН (ворочается с боку на бок и ворчит спросонья).

Ну что за шумная баба со мной угодила!

КЛИКУША.

Приидет Господь! Ливень пречистый хлынет, омоет пустыню, грехом сотворенную, Свету Правды дорогу проложит, спасенные души в Рай уведет…

КРЕСТЬЯНИН.

Дай же хотя час един подремать!

Кликуша послушно уходит в стойло и замолкает.

УНТЕР (не открывая глаз).

Назавтра небось отоспишься!

КРЕСТЬЯНИН (невольно пробудившись и усевшись на ложе своем).

Это в какой же такой оказии?

УНТЕР (все так же – сомкнув веки и не оборачиваясь).

Да в смертном же сне, курилка ты несмышленый! Набросают сюда народу нашего, сколько за ночь изловить успеют, а на рассвете выведут во двор и расстреляют всех разом. Вот тогда и спи, не хочу!

КРЕСТЬЯНИН.

И то правда, барин… А все не верится: неужто уже помирать? Не выспавшись, не высопев, не солоно хлебавши…

УНТЕР (не меняя позы).

Тьфу, дурак-мужик! Все бы жрать да спать! Да на что оно тебе перед смертью?

КРЕСТЬЯНИН.

Так всякая жизнь – перед смертью, барин… Хоть век живи, хоть день… Что ж, и вовсе не жить? Вот бы еще бабенку сюда какую, поразумнее да повеселее, чем эта (кивает в сторону Кликуши) – взял бы грех на душу, всесторонне потискал бы ко взаимному удовольствию!

УНТЕР (по-прежнему неподвижный).

Да ты вовсе скотина, братец! Нам бы теперь покаяться, исповедаться, да причаститься, а ты вон что – умножить низости свои возмечтал. Да веруешь ли ты в жизнь вечную?

КРЕСТЬЯНИН.

А вот засим, барин, прощенья просим, попался ты мне на фу-фу! Я-то в жизнь вечную как раз верую – свято и нерушимо. Оттого и в последний земной миг о живых моих нуждах радею. Ты же, как погляжу, именно что уверен: кончено! И с концом не в пробуждение, а в сон на веки вечные судьба нам погрузиться. Не Страшный Суд, а земля пухом!

УНТЕР (глянув на Крестьянина через плечо).

Уел, признаю. И откуда ты взялся такой богослов премудрый?

КРЕСТЬЯНИН.

Известно, откуда. Малокосяцкие мы.

УНТЕР.

То есть? Намекаешь на то, что я – великокосяцкий?

КРЕСТЬЯНИН.

Да нет, барин! Малокосяцкие – не в том смысле, что малость покосились, а в том, что родом из деревни Малые Косяки, под Тарутином.

УНТЕР.

Чья деревня-то? Какого помещика будешь?

КРЕСТЬЯНИН.

Так это, Георгия Степановича Дорогоку…

Не дав ему договорить, с грохотом распахивается железная дверь. Французские солдаты вталкивают в помещение маленького полноватого мужчину без шапки, в белых суконных панталонах и темно-зеленом сюртуке, замаранном известью и сажей. Это Наполеон Бонапарт, император Франции.

НАПОЛЕОН (говорит по-французски).

Батард! Бэзе муа а мон фесье! Же ву ди, салод! Же сюи вотр амперёр!

Наполеон от грубого толчка падает в ноги Унтеру. Дверь с грохотом закрывается. Из-за двери раздаются грубый хохот и голоса.

ГОЛОСА ЗА ДВЕРЬЮ (говорят по-французски).

Ах-ха-ха-ха-ха! Бьен сюр, вотр мажестэ мон амперёр! Ну серон ву бэзе а вотр фесье! Авек гран плэзир! Демэн матэн, ах-ха-ха-ха-ха!

УНТЕР (стоя неподвижно и глядя в высокое окно, говорит по-французски).

Бонжур, вотр мажестэ Антекрист.

НАПОЛЕОН (говорит по-французски).

Бонжур, месье… Мэ ком савэ-ву?.. Мэ сольда дэз ан!

УНТЕР (не меняя позиции).

Да уж, хороши! За что они вас сюда?

НАПОЛЕОН.

Представьте, приняли за поджигателя! Я решил лично проехаться по улицам, полюбоваться столицей… Ну чем же тут, в самом деле, еще заняться? Я уже с тоски начал подыхать в этом вашем Кремле! Думал развеяться, оценить архитектурные памятники, поучаствовать в грабежах, наконец отодрать в руинах первую встречную русскую девку…

УНТЕР (не меняя позиции).

Отодрали?

НАПОЛЕОН.

Не догнал. И свита моя отстала. Думаю, всего-то на квартал или два… Я упал, больно ударился, разодрал панталоны, испачкал свой знаменитый сюртук!.. Это не город, а какой-то Критский лабиринт! Кто его строил? Пьяные скифы? И притом ни души! Не у кого спросить дорогу.

КРЕСТЬЯНИН.

Так это сам Бонапарт, что ли? Батюшки-светы! (Крестится.)

УНТЕР (не меняя позиции).

А вы неплохо говорите по-русски, месье. И что же с вами далее приключилось?

НАПОЛЕОН.

Так у меня же бабушка – русская, двоюродная, по материнской линии…

УНТЕР (не меняя позиции).

Да что вы. А я думал, вы сплошь корсиканец.

НАПОЛЕОН (в крайнем возмущении).

Да что же это такое! Ассе! Комбьян пуве ву! Далась вам эта Корсика! И еще иудейство! То корсиканцем назовут, то евреем!

УНТЕР (не меняя позиции).

Не может быть.

НАПОЛЕОН.

Евреем и цыганом!

УНТЕР (не меняя позиции).

Всеми одновременно?

НАПОЛЕОН.

Не лишено оснований. Знаете, сколько во мне понамешано… Да в моих жилах течет кровь двунадесяти языков!

УНТЕР (не меняя позиции).

И тем не менее, вы чистокровный француз.

НАПОЛЕОН.

В душе я вообще русский!

КРЕСТЬЯНИН (С античным вздохом).

О, рюс!

НАПОЛЕОН.

А зачем бы я по-вашему попёрся в эту, мать её, древнюю столицу?! С этими ее легендарными стенами… Ну, чего такого особенного, скажите на милость, в этих стенах?!

КЛИКУША (выглянув из стойла).

И да созиждутся стены Иерусалимские. Тогда благоволиши жертву правды, возношение и всесожжегаемая; тогда возложат на олтарь Твой тельцы!

УНТЕР (не меняя позиции).

Уж в чем, в чем, а в том, что вы напрасно припёрлись в Россию, нас убеждать не надо! Но продолжайте ваш рассказ. Как же вы угодили в узилище сие? И отчего не узнали вас в лицо ваши собственные солдаты?

НАПОЛЕОН.

Да дьявол их разберет! Но я уже ничему не удивляюсь. Безумный город! Проклятый поход! Эти кретины видели меня несколько раз издалека и свято уверены, что Наполеон – человек огромного роста, с длинными, вечно развевающимися по ветру волосами, с глазами, горящими как свечи во льду, в черном, расшитом золотыми позументами мундире и подпоясан имперским флагом, как казак кушаком.

УНТЕР (окинув Наполеона критическим взглядом).

М-да, портретец изрядно приукрашен…

НАПОЛЕОН.

Ну, это вы, допустим, зря. Однажды много лет назад на Аркольском мосту я именно так и выглядел. (Принимает соответствующую позу.)

С грохотом открывается дверь. Грубый хохот, ругань, крики. В помещение вталкивают Мотрю. Это плотного сложения, с развитой грудью и иными сферами девица в залитом кровью сарафане, каковою же обагрены и руки ея. Дверь затворяется.

МОТРЯ.

Хренцузы засраны рейтузы! Да чтоб вам сдохнуть, твари окаянные! Блудодеи! Душегубы! Охальники! Чтоб вас ударило, сплющило и по земле, как мух по лавке, размазало!

НАПОЛЕОН.

Мон анфан!

МОТРЯ.

Что ты сказал? Мананфа? Я тебе сейчас покажу мананфу! (Кидается на Наполеона, пытаясь дотянуться до глаз его ногтями. Крестьянин удерживает и оттаскивает ее.)

КРЕСТЬЯНИН.

Погоди, девонька! Оный ведь тоже в плену. Его, аки нас с тобою, хренцузы эти самые сцапали.

НАПОЛЕОН.

Девушка, что вы себе позволяете! У вас и так вон… руки в крови. По локоть!

МОТРЯ (Испуганно).

Это не моя кровь! Это ихняя!

НАПОЛЕОН.

Да какая разница!

МОТРЯ.

Как это какая разница? Разница есть! Я цела! Я не дала! Это не моя кровь! У меня жених есть, Ваня! Я девица честная! Я не дала! Я не дала! Я не дала! (Кричит, рыдает, падает и, всхлипывая, затихает, утешаемая Крестьянином.)

НАПОЛЕОН.

Дитя мое… Поверьте, я искренне… Если вас обидели мои солдаты, скажите лишь слово – и обидчики ваши будут тотчас же казнены!

УНТЕР.

Вы в своем уме, ваше императорское? Если кто и будет казнен, так это вы вместе со всеми собравшимися здесь… поджигателями. Причем, скорее всего, наутро. Ваши маршалы не успеют прийти к вам на помощь.

КРЕСТЬЯНИН.

Господин Бонапарт, не сочтите за дерзость… Поскольку мы тут теперь как бы одно говно… А иначе я бы ни в коем разе не решился! Но и впрямь – за каким же вы лешим потащились на нас войной?

НАПОЛЕОН (В растерянности принимается было жевать воротник сюртука).

Сам не знаю! Черт попутал! Все ведь у меня было хорошо. Вся Европа мне покорилась. Австрия, вкупе с Италией и Венгрией, Египет там, Дания, Польша… Во! Польша – вообще легко. Они же там любого завоевателя цветами и чепчиками забрасывают – как освободителя от предыдущего! Добрейший народ… Англичане, правда, никак. Ну, никак! На земле я их бью, а чуть в море выйдем – они весь мой флот на дно пускают. Это мне цыганка еще в детстве нагадала. Держись, говорит, от воды подальше. Какие-то, говорит, у тебя с водой не лады. Но все ничего. Одолел бы я англичан. У меня такой план уже созрел: как заманить их вглубь Франции, далеко-далеко от берега. С Даву посоветовался – он такой: «Отличный план, Бо!» (Даву меня всегда так зовет наедине – Бо. А я его – До-До. Ну, это к делу не имеет…) И вот, надо же, точно голос какой-то в ухо: мол, напади да напади на Россию! Я такой: зачем? почему? А в ответ так внушительно: война с Россией неизбежна! Неизбежна? Ослышались! Не неизбежна, а невозможна!!! Жив останусь – составлю завещание. Всем нерусским. Начну так. Никогда не воюйте с Россией! Лучше смерть! Русские медленно запрягают, зато потом быстро едут… верхом… на своих оккюпантах!

УНТЕР.

Забавно. Мы с вами сидим сейчас в самом сердце России, то есть, в смысле… не в тюрьме, а в Москве… Но неважно. Вы за лето прошли полстраны, не дали себя разбить под Бородиным, без боя вошли в столицу, а из слов ваших можно вывести, что войну вы же и проиграли…

НАПОЛЕОН.

Ай, да что теперь говорить! Выиграли, проиграли… Что мне за дело, если завтра к вечеру мой труп зароют вместе с вашими в общую могилу?

КРЕСТЬЯНИН.

Чтоб не воняли.

УНТЕР.

Если ты это, голубчик, о месье Антихристе, то нечего и возразить.

НАПОЛЕОН.

Да бросьте! Какой Антихрист? Император, пропавший без вести… Войду в историю еще и в этом качестве.

Вновь шум за дверью. Дверь открывается, в помещение пинком водворяют Пьера. Пьер, молча, насупившись, поднимается, отряхивается, делает несколько шагов и садится на выступ рядом с крестьянином, утешающим всхлипывающую Мотрю.

ПЬЕР (вдруг словно опомнившись от глубокого раздумья, очень громко).

Ах, прошу прощенья, господа и… дамы? Да. И дамы! Позвольте представиться – Пьер…

НАПОЛЕОН.

Франсэ? Коннесэ-ву муа?

ПЬЕР (то и дело говорит на повышенных тонах, как бы в экзальтации).

Нон, пуркуа франсэ? Исконно русский ополченец.

НАПОЛЕОН.

Ну-ну-ну! Так узнаёте? (Поворачивается к Пьеру профилем).

ПЬЕР (протирая заляпанные грязью очки, подслеповато).

Нет, не извольте обижаться… Никак не припоминаю…

УНТЕР.

Поджог?

ПЬЕР.

Что, простите?

УНТЕР.

Вас сюда как поджигателя бросили?

ПЬЕР.

Ах, это… Нет, я Наполеона хотел убить.

УНТЕР (энергично указывая на Наполеона).

Вот этого, что ли?

ПЬЕР.

А? Нет, из пистолета.

УНТЕР.

Господи! Он еще и глухой!

ПЬЕР.

Меня контузило в Бородинском сражении. С тех пор беда со зрением и слухом: то слышу и вижу, то – почти ничего.

МОТРЯ (кидается на колени перед Пьером, кричит).

Поверите ли, барин? Я цела! Я не дала! Я честная девушка! Не было ничего! Ну ничего же не было! Я просто вырвала там все у него и брюхо ему штыком распорола… А сама я цела! Верите ли? Верите?!

ПЬЕР.

Верю, милая девушка! Конечно верю! Да если бы я был не я, а умнейший, красивейший, благороднейший, богатейший, талантливейший, храбрейший, сильнейший, образованнейший, быстрейший, точнейший, трезвейший, стройнейший и успешнейший из всех женатых мужчин на свете и к тому же не был женат и приговорен к смертной казни, я, безо всякой, впрочем, надежды, но влекомый самым искренним и глубоким чувством, тотчас же, на коленях просил бы руки вашей! (Нежно, по-отечески целует Мотре руку)

МОТРЯ (слабо улыбнувшись).

Ах, барин, какой вы смешной! Вылитый медведь-шатун! (к Крестьянину) Правда?

КРЕСТЬЯНИН.

И то верно, девушка. Ты ляг, милая, поспи. Сон-то, он все невзгоды затрёт, всякую гарь размоет… (Укладывает Мотрю на выступ, укрывает и т. п.)

ПЬЕР.

Неужели назавтра уже умирать? Вот так все и оборвется? Кончится ничем? Пустотой и тьмой навеки? И ничего-то я не сделал в этой жизни важного, не говоря уж о полезном! Пьянство и безобразия! Шутил с девицами, издевался над околоточным… Даже подвига не осилил! Недостало смекалки, ловкости и силы – чтобы разом покончить с тираном! Какой-то пустяк, какое-то мгновение, кусок свинца и пук пороховых газов отделили меня навсегда от этой радужной возможности – обретения смысла в настоящем и будущем! (Падает на колени.) Ведь убей я супостата – и воссияло бы на всей Земле благоденствие! Воцарилась бы бескровная демократия наместо кровавой диктатуры! Мир осенил бы народы. Равенство и братство съединили бы страны и континенты в едином порыве к счастью, любви, продлению рода, к радости! (с воодушевлением поет) Радость, пламя неземное, райский дух, слетевший к нам, опьяненные тобою, мы вошли в твой светлый храм. Ты сближаешь без усилья всех… и что-то там еще…

УНТЕР.

Угу. С наступленьем изобилья угощаешь всех борщом. Будьте поосторожнее, любезный, в рассуждении о вечной тьме и пустоте. А впрочем, и о радости в равенстве. Здесь у нас такой доморощенный богослов имеется, который любого светского философа за пояс заткнет. Вот он, прошу любить и жаловать, Феодор Малокосяцкий!

КРЕСТЬЯНИН.

И вовсе я не Феодор, барин, меня Петром крестили…

УНТЕР.

Ничего-ничего, братец. Фео-дор – это ведь Божий дар по-русски. Так я тебя Феодором окликнул для того лишь, чтобы с яичницею не путать.

КРЕСТЬЯНИН.

Ну, эдак еще ничего. А вообще-то я не Феодор, а Пётр.

НАПОЛЕОН (вполголоса Унтеру).

Послушайте, офицер… Вы уж не говорите этому… (кивает на Пьера) человеку… что я Наполеон. Боюсь, он не преминет воспользоваться моментом. Совершенный психопат, вам не показалось?..

УНТЕР.

Уж чья бы корова мычала… Да ладно, не скажу. Но единственно потому, что очень охота мне перед смертью взглянуть, как французы сами своему императору продырявят пулями башку!

НАПОЛЕОН.

Эк же вы зло! И почему именно башку? Что за вокабюлер татарский?

ПЬЕР.

Господа, господа! А не думали вы о побеге?

УНТЕР (вновь запрокинув лицо навстречь закатному свету).

Что проку в думах? Бегите, Пьер. Проложите дорогу агрессивно-послушному большинству. Станьте нашим Прометеем.

Пьер предпринимает пару-тройку смешных неказистых попыток добраться до окна-бойницы, в каковое, впрочем, не пролезет и голова его, не говоря о прочем теле.

ПЬЕР (чуть не плача).

Ничего не выходит.

УНТЕР.

А вы говорите, думать! Множество удивительных открытий преподносит нам вовсе не мечтательное раздумье, но опыт, сын трудных ошибок. На фоне всеобщего просвещения, разумеется…

НАПОЛЕОН.

Ах, как вы это точно дефинировали! Но вспомните о еще одном дарителе на этой стезе.

УНТЕР.

На гениальность свою намекаете?

НАПОЛЕОН.

На нее! Она! Она, подруга парадоксов, иной раз в такое заведет…

УНТЕР.

Что и не выбраться.

ПЬЕР.

Нет, но должен же быть какой-нибудь выход! Я просто не верю, что здесь только вход!

УНТЕР.

Веришь – не веришь… Теперь-то, когда проверил… Пора, сударь, перейти к знаниям и умениям. Не мальчик поди. Да все мы тут сегодня Божии одуванчики. Ф-ф-фу – и нету!

КЛИКУША.

Всех скопом в погибель увлечет! Все души живые, точно паутиной, опутает, увяжет, слепит и в омут свой затянет!

КРЕСТЬЯНИН.

Ну что ты врешь, несчастная! Какая паутина! Да вон хоть самого Бонапарта спроси: легко ль ему было мильён войска собрать да в одну сторону двинуть? А душ-то живых на Земле – мильёны и мильёны!

НАПОЛЕОН.

Трэ диффисиль, мадам, трэ диффисиль! Сюрман! Сан дут! Эндюбитаблеман!

КЛИКУША.

А вот помяните мое слово – даром каждому чечевичку прозрачну выдадут, и станет всяк в оной чечевички слюдяное оконце глазами пялиться и перстами по ему возить. И через те оконца любой любого на всей Земле видеть будет, и с любым говорить, и о всяком соблазниться и во всяческий соблазн того ввести способен станет. И всяк собой не налюбуется, другим себя сквозь то оконце выставляя.

УНТЕР.

Не реагируйте. На всю голову больная женщина. Мнит себя эдакой Кассандрой и лепит, что попало. Удивительно, как при полном отсутствии рассуждения распоясывается воображение в человеке!

НАПОЛЕОН.

Зачем же вы так строго, по-медицински… А вот мы на чем-нибудь простеньком испытаем ее талан профетик. Скажите, мадам, вот я, к примеру… Когда мне суждено умереть?

КЛИКУША.

Скоро.

НАПОЛЕОН.

Это понятно. Мы все умрем. Все там будем. Сегодня ты, завтра я. Никто не избежал сей участи печальной. Вечор был пир, а утром тризна. Э сетера, э сетера. И все-таки, нельзя ли поточнее как-нибудь… Нюмеро там или что-нибудь из антуража… Какой-нибудь лист сухой иль снег на обшлагах…

КЛИКУША.

Как не знать! Пять и пять. Два да един – адом едим!

НАПОЛЕОН.

Пять, пять, два, один… Как вы думаете, что это значит? Может, пятое мая двадцать первого года?

УНТЕР.

Или пять минут шестого двадцать первого числа, то есть завтра до рассвета. Не ломайте себе голову. Всякую гиль можно сделать пророчеством, и любой гусар, в сердцах резанув правду-матку или просто выругавшись в похмелии, такое вам предскажет, что ахнете!

КЛИКУША (кружась, напевает).

Как не знать! Пять и пять. Два да един – адом едим! Как не знать! Пять и пять. Два да един – адом едим!

ПЬЕР (ласково, но решительно взяв Кликушу за руки, влечет ее прочь).

Сударыня, если бы я был не я, а умнейший, красивейший, благороднейший, богатейший, талантливейший, храбрейший, сильнейший, образованнейший, быстрейший, точнейший, трезвейший, стройнейший и успешнейший из всех женатых мужчин на свете и к тому же не был женат и приговорен к смертной казни, я, безо всякой, впрочем, надежды, но влекомый самым искренним и глубоким чувством… (Оба скрываются и затихают.)

НАПОЛЕОН.

Вы правы, конечно. Все эти мистики, предсказатели, астрологи-нумерологи – либо умалишенные, либо мошенники. Я по глупости держал при себе такого… венгра. Шандор… Нандор… Не помню! И фамилия такая… стрекозиная. Давно, еще на первых порах… Верил ему всей душой, поскольку и впрямь несколько раз совпадало. Но кончилось тем, что он удрал с полковой кассой и одной девицей, которая мне… Нет, ничего серьезного, однако положил я на нее не только глаз. Так что – согласитесь – просто обидно! Думаю, после она кусала себе локти, наблюдая мою карьеру. Могла бы стать жозефиной…

КРЕСТЬЯНИН.

Господин Бонапарт, опять же, не сочтите…

НАПОЛЕОН.

Говори, дружок, не стесняйся.

КРЕСТЬЯНИН.

Да какой, на хер, дружок! Нашел себе дружка! Вот сейчас прижму тебя локтем к стенке и стану медленно душить до тех пор, пока на все мои спросы по всей форме не доложишь!

УНТЕР.

Определенно прижмет. Лучше отвечайте в робости, подобающей моменту.

НАПОЛЕОН (вытянувшись в струну).

Готов ваше превосходительство русский мужик!

КРЕСТЬЯНИН.

То-то, галльская морда! Сказывай. Вот у вас там приключилась эта леволюция, так?

НАПОЛЕОН.

Революсьон. Так точно.

КРЕСТЬЯНИН.

Вроде как чтобы простому народу послабление.

НАПОЛЕОН.

Ну, да. Народ был натурально измучен дворянами, доведен до ручки абсолютной монархией и обобран лживой поповщиной. Поднялся, вооружился – (пропевает фразу из Марсельезы) озарм, ситуайан! – и сверг это всё к чертовой бабушке. Королю с королевой и отпрыском – вообще секир башка. Дворян лишили привилегий. Попов разобобрали. И пошло веселье!

УНТЕР (в сторону).

Секир башка? Что за вокабюлер татарский!

КРЕСТЬЯНИН.

Здорово! И каково теперь живется нашему брату крестьянину в ваших весях?

НАПОЛЕОН.

Ну… как вам сказать…

КРЕСТЬЯНИН.

Докладывай, как есть! Не юли!

НАПОЛЕОН.

Ну, в общих чертах все по-прежнему.

КРЕСТЬЯНИН.

И что крестьяне?

НАПОЛЕОН.

А что крестьяне? Поначалу – уяснив, что ничего, кроме шального профита от грабежей и мародерства, им не светит, – подняли восстание… Но революционное правительство быстренько потопило его в крови.

КРЕСТЬЯНИН.

В крови? (хватает Наполеона за грудки) В крови?!

НАПОЛЕОН (вывернувшись и отскочив в сторону).

Послушайте! Я выкладываю все, как на духу. Без патриотического фаянса! Что вы на меня-то кидаетесь? Я здесь совершенно ни при чем! Я сразу говорил королю, еще в июле: послушайте опытного артиллериста, ваше величество, по сволочи – картечью, два-три залпа – и революции как не бывало. Это как выдернуть зуб – больно, быстро, и сразу – облегчение. Понимаете? Нельзя запускать!

Слышны многочисленные раскаты далеких взрывов.

ПЬЕР (выглянув из стойла).

Наши? Москве на подмогу спешат?

УНТЕР.

В сущности, наши. Наши пороховые склады горят! Но Москве это вряд ли поможет.

НАПОЛЕОН.

Что вы за народ, русские! В нормальной демократической стране давно вступили бы в переговоры и заключили со мной унизительный мир на приемлемых для меня условиях. Не сразу, разумеется. После нескольких небольших боев и одного крупного сражения. Совсем без этого нельзя. Война все-таки предполагает. Жертвы, героизм, грабёж, награды, трофеи, насилие над мирным населением… Но не так же, как при этом проклятом Бородино – не на жизнь, а на смерть! Ну кто так сражается? Одни дикари!

УНТЕР.

А-а, не понравилось. Все-таки здорово мы вас там потрепали!

НАПОЛЕОН.

Да не в том дело, что потрепали. Вы нас, мы вас… А в том дело, что после таких сражений армии не живут. Они сходят с ума, съезжают с катушек. Вольному воля, спасенному рай!

УНТЕР.

Вот уж совершенно не подходящая к случаю поговорка!

НАПОЛЕОН.

Пардон, я путаюсь иногда дан ле проверб рюсс…

УНТЕР.

Как бы там ни было, не судите русских по себе. Французы – да, вместо регулярного войска сделалась шайка пьяных разбойников. Но кто вам сказал, что наша армия свихнулась?

НАПОЛЕОН.

Ну и где же она, эта ваша не свихнувшаяся армия? Мы в Москве – и что? Мне отмщение и Аз воздам?

УНТЕР.

Велика Россия. Есть куда отступать… Да и цитатка библейская тоже не очень кстати.

Голоса, грубый смех. Дверь с грохотом открывается. В дверной проем вталкивают Графа и Елену-Татьяну, связанных и привязанных друг к другу спиной. Дверь закрывается. Граф и Елена-Татьяна говорят наперебой.

ГРАФ.

Господа, скорее! Умоляю, развяжите…

ЕЛЕНА-ТАТЬЯНА.

Ну что же вы смотрите? Освободите меня от этого…

ГРАФ.

Нет, это вы меня освободите от этой!

ЕЛЕНА-ТАТЬЯНА.

От этого похотливца! (Срываясь на визг.) Перестаньте тереться спиной о мэ фесс! И не прижимайтесь ко мне задом!

ГРАФ.

Скажите на милость – мэфесс! У нее мэфесс, а у меня, значит, зад! Если вы, сударыня, до сих пор не заметили веревки, противу воли привязавшей меня к вашему несносному организму, так я вам открою глаза!..

ЕЛЕНА-ТАТЬЯНА.

Да как вы смеете! Называть меня несносным организмом! Медведь! Бурбон! Монстр!

ГРАФ.

Сами вы, сударыня… хороши!

(Унтер и Наполеон подступаются к путам, связавшим эту пару, в попытках распутать узлы. Остальные не без любопытства наблюдают за происходящим.)

УНТЕР (приглядевшись к Графу).

Позвольте, а вы часом… Да точно! Вот так Божий дар! Ваше высокопревосходительство! Господа, позвольте… Герой Очакова, ученик Суворова, генерал-губернатор Московский Федор Васильевич Ростопчин!

ГРАФ.

Это не я! Это не он! Это просто человек, имеющий с Ростопчиным известное сходство…

НАПОЛЕОН.

Не стану я вас развязывать! Кокен! Полиссон! Шенапан! Мне докладывали. Се ву, ки… устроил весь этот пожар террибль! Во вверенном-то вам культурном центре!

ГРАФ.

Я же говорю вам, это не я, это не он… (Приглядевшись, узнает Наполеона) О, Господи, это… Вы?! Кто – это?

УНТЕР (вполголоса, доверительно).

Не пугайтесь, ваше высокопревосходительство. Это просто человек, имеющий известное сходство с императором Франции. (На ухо.) А может, он самый и есть.

ЕЛЕНА-ТАТЬЯНА.

Господа, господа! Вы звери, господа! Но может быть, среди вас найдется все же хоть одно благородное мужественное сердце, способное освободить женщину от нестерпимых душевных и физических мук!..

ПЬЕР (весьма резво для его сложения подскочив к связанной паре, падает на колени).

Сударыня, да если бы я был не я, а умнейший, красивейший, благороднейший, богатейший, талантливейший, храбрейший, сильнейший, образованнейший, быстрейший, точнейший, трезвейший, стройнейший и успешнейший из всех женатых мужчин…

ЕЛЕНА-ТАТЬЯНА (прерывает его в крик).

Отвяжите меня немедленно!

ПЬЕР.

Сию секунду, сударыня! (Вцепляется в веревки зубами и в таком положении продолжает свою тираду.) Так вот. Если бы я был не я, а умнейший, красивейший, благороднейший, богатейший, храбрейший, сильнейший и так далее, я тотчас же, на коленях просил бы руки вашей!

Ко всеобщему удивлению, Пьеру удается распутать узел. Веревка падает. Граф и Елена-Татьяна наслаждаются свободой.

ЕЛЕНА-ТАТЬЯНА.

Благодарю, наконец-то! (К Пьеру) Не имею удовольствия… Мсье…

ПЬЕР.

Пьер! Русский ополченец! Герой Бородина!

УНТЕР.

Контуженный.

ГРАФ.

Премного благодарен. (Коротко пожимает руку Пьеру.) Признаться, я уж боялся, что так и умру в связи с этой мегерой. (К Наполеону) Но вы-то как здесь оказались?

НАПОЛЕОН.

М-м… Э-э-э… Короче, так…

ЕЛЕНА-ТАТЬЯНА.

Господа! Вы слышали? Разве это не переходит всякие границы благовоспитанности? Вызовите его, господа! Он назвал меня мегерой!

УНТЕР.

Прошу прощения, но как прикажете вас называть? Кто вы, сударыня?

ЕЛЕНА-ТАТЬЯНА.

Это неважно. Меня зовут… Елена. Или Татьяна, как у Пушкина…

ГРАФ.

Какупушкина? Что за странная фамилия! Никогда не слыхал ни о каких Какупушкиных.

ЕЛЕНА-ТАТЬЯНА.

Ах, какое это имеет значение! Елена, Татьяна… Называйте хоть так, хоть эдак.

УНТЕР.

Еленой-Татьяной? Без титула и фамилии?

ЕЛЕНА-ТАТЬЯНА.

Никакого титула у меня сроду не бывало! И фамилии – никакой!

ГРАФ.

Понятно вам? Все поняли? Какого же обращения вы ждете, милостивая государыня, при таком своем инкогнито?

ЕЛЕНА-ТАТЬЯНА.

То есть, в низости своей вы дошли уже до того, что не желаете уважать меня по причине одной моей принадлежности к прекрасному полу?

ГРАФ.

Извольте. Кто бы вы ни были, прошу прощения – за неудобства, причиненные вам невольной со мною разнополой близостью. (Сухо кланяется и с живейшим интересом обращается к Наполеону.) Так вы и в самом деле он?

НАПОЛЕОН.

Бьен сюр. (Кивая на Пьера.) Только ему не говорите. А вы – и в самом деле не он?

ГРАФ (Заговорщицким тоном).

Да он, он! Только – т-с-с-с! Никому ни слова! Я ведь и не рассчитывал, что так хорошо все получиться. Ну, думал, запалим пяток зданий для настроения. И вон что вышло! Вся Москва пылает, как свечная лавка! Теперь мне от своих же не поздоровится.

НАПОЛЕОН.

Да что вы говорите!

ГРАФ.

Да-а! А вы как думали? За такое-то разорение по головке не погладят. Думаю, эмигрировать придется. Если, конечно, уцелеем. Как? Примете меня во Франции?

НАПОЛЕОН.

Если уцелеем, пожалуй. Но лучше поезжайте в какой-нибудь… В Польшу, во! Поляки, знаете ли, добрейший народ! Вы их полюбите. Только уж чтобы впредь с огнем не играть!

ГРАФ.

Помилуйте! Слово генерала! Но что за случай свел нас на этой конюшне? Отчего французы схватили собственного императора и, судя по всему, намерены расстрелять?

НАПОЛЕОН.

Именно случай! Блуждая в дыму и гари по вашей столице, я потерял свою свиту. А мои солдаты, пьяные ослы, приняли меня за безумного поджигателя, возомнившего себя Бонапартом. Сик транзит глория мунди.

ГРАФ.

Теперь вы понимаете, какая ошибка – одеваться чересчур демократично? Соблюдай вы дресс-код и будь на ваших плечах, пусть разодранная и замаранная сажей, но горностаевая мантия или мундир голубого сукна с парадным иконостасом, сверкающим золотом и бриллиантами, вас узнали бы непременно. А в этом сюртучке… Видите, как…

НАПОЛЕОН.

Но сами-то вы, граф, и вовсе в мужицком платье!

ГРАФ.

Это маскировка! Меня схватили как раз вопреки моей одежде! Я пойман единственно из-за глупости этой… особы, упорно скрывающей свое имя! (Указывает на Елену-Татьяну. Говорит вполголоса.) Видно, что из дворян, но ума Бог не дал. А насчет одежды я придерживаюсь совершенно европейских взглядов… (Внезапно подпрыгивает, пританцовывая, вовлекает в странный балет всех присутствующих, кроме Мотри и Крестьянина, наблюдающих за барскими фокусами издалека, и притом исполняет куплеты.)