Текст книги "Алма-Ата неформальная (за фасадом азиатского коммунизма)"

Арсен Баянов
Алма-Ата неформальная (за фасадом азиатского коммунизма)

© Баянов А., 2005

© ТОО «Бюро Бомонд», 2005

Об авторе

Арсен Баянов окончил филфак Каз. Гу имени Кирова (КазНУ имени Аль-Фараби) в г. Алма-Ате в 1989 году. Работал в ансамбле «Дос-Мукасан», в рок-группе «Синдикат», в андеграундовой группе «Психоделический номад». Публиковался в республиканском литературном журнале «Простор». Был главным редактором и основателем газеты «Панорама», и.о. главного редактора «АиФ Казахстан» и некоторых других. Работал в газетах «Горизонт», «Московский комсомолец», в журналах «Арай-Заря», «Сезон ДМ», «AG» и т. д. Сотрудничал с «Би-Би-Си», публиковался в журнале «Esquire».

В 2005 году вышла книга А. Баянова «Алма-Ата неформальная», ставшая культовой.

Осенью 2009 года А. Баянов презентовал трехсотстраничный иллюстрированный фолиант: «Антология KZ 50 лет популярной музыки Алматы… джазёпоп– рок…». По версии еженедельника «Аргументы и Факты – Казахстан» она признана лучшей книгой страны 2009 года.

В 2011-12 гг. Арсен Баянов, при поддержке МГТРК «МИР», снял пятисерийный документальный сериал «Алматинские хроники. Музыкальный транзит» (первый в стране «рокументари»), в котором показана история джаза, поп и рок-музыки Алматы, Казахстана.

* * *

«Алма-Ата» – как много в этом звуке для сердца нашего сплелось…

Наш город оказал огромное влияние на развитие Казахстана, на гостей столицы и, самое главное, на самих алмаатинцев. Во времена существования огромной страны под названием СССР, в 60-70-80-х годах прошлого века, здесь у нас сформировался особый социальный человеческий архетип под названием «алмаатинец», наряду с известными союзными, как это модно сейчас говорить брендами – «одессит», «москвич», «чукча» и др. Кого-то это может умилять, кого-то раздражать, но это факт нашей с вами истории, которая еще не дописана…

Книга «Алма-Ата неформальная», которую написал алма-атинский пацан Арсен Баянов, как раз о том времени. Главными ее героями являются алмаатинцы, живущие в согласии со своим городом, о которых не всегда писала официальная пресса, и их алма-атинские «фейсы» не светились на голубых экранах. Она представляет собой своеобразный документ прошедшей эпохи, который будет интересен не только алмаатинцам и их детям – новой перспективной странице нашего города, но и всем, для кого «Алма-Ата» не является пустым звуком.

Желаю, чтобы у книги сложилась счастливая судьба, так же как у моего горячо любимого города.

Еркин Калиев

Алма-атинским пацанам, живым и мертвым, посвящается

По сути, того старого города, который и назывался когда-то Алма-Атой, а не Алматы, как сегодня, уже нет. Нравится ли нам это, выросшим в той еще эпохе, или не нравится, но это так. К тому же наш город теперь называют южной столицей, и это накладывает еще один слой грима на лицо старушки-Алма-Аты, переставшей быть первой гранд-дамой, которая от этого толстого слоя «мейк апа» выглядит потасканной и неприятной, как старая шлюха. Переименовываются улицы, перекраиваются районы, строятся новые здания, вырубаются еще верненской поры деревья, но самое главное – меняются люди. Продвинутые интеллектуалы больше не ведут до самого закрытия за бутылкой портвейна в единственном когда-то на весь город летнем богемном кафе «Ак ку» свои наполненные пьяными иллюзиями беседы, да их просто теперь нет. Одни куда-то сгинули, может, даже и за самый далекий-далекий океан, вторые просто ушли в мир иной, а других нам пока не дано. В конце концов, даже и «Аккушка» сгорела. Да и в моде сегодня ночные клубы с кокаином, экстази, стриптизом и музыкой в стиле «драм-энд-бэйс». Даже алкаши сегодня не те добродушные дядечки с сизыми носами и золотыми руками, а какие-то злобные урки, сумасшедшие бомжи или непонятной национальности завшивелые существа с очумелым взглядом. И если раньше и могли ограбить какого-нибудь загулявшего ответственного работника, то об этом говорили в городе почти целый год. Это было ПРЕСТУПЛЕНИЕМ. Сегодня людоеды лепят из проституток пельмени – и хоть бы что. Алма-Ата, Алма-Ата – что с тобой сотворило безжалостное время? Но стоит ли печалиться по этому поводу? Не знаю. Лучше давайте попытаемся ухватить ускользающие моменты бытия, а не впадать в отчаяние и не бить себя ушами по щекам, как говорил Великий Комбинатор.

И еще: хочу предупредить, что эта книга – сугубо личное восприятие того времени и тех событий, которые описаны в ней. А то некоторые приятели, которые уже ознакомились с ее отрывками, стали предъявлять претензии – мол, ты, старик, о том не так написал, другое переврал, а о третьем вообще не упомянул. Говорят, «правда – всегда одна, только у нее много граней». Так что прошу не посылать автора подальше на три буквы, если все это некоторым образом не совпадает, а порой и расходится с вашим восприятием того времени. Это – моя грань.

Часть первая
Алма-Ата пацанская

…В семидесятые-восьмидесятые годы, когда мы были сопляками, среди алма-атинских пацанов вообще не было деления по национальному признаку. Начинаю именно с этого момента, а то, может быть, кое-кто забыл или вообще не знал об этом. И еще потому, что сегодня дела обстоят несколько иначе. Только в армии я, например, почувствовал и понял, что кроме национальности «алма-атинский пацан», есть, оказывается, еще и латыши, и грузины, и якуты… И в той Алма-Ате все мы были одной крови, только делились на районы. В то время в нашем городе был всего лишь один, условно говоря, мононациональный район, вернее, если быть более точным, там преобладали две нации, и он назывался «Активом». Этот кусок города находился ниже перекрестка улицы Гоголя с проспектом Сейфуллина, его нижняя граница оканчивалась на улице Ташкентской, плавно переходя в так называемый «Тюремный двор». Так что в рядах бойцов «Актива» в основном преобладали уйгуры и дунгане, хотя вкрапление русских и казахов все же наблюдалось.

Об этногруппировках тех времен можно сказать только то, что тогда действительно существовали и курдские молодежные группировки, и чеченские, но они держались в стороне от алма-атинских пацанских разборок. Да слово «группировка» тогда имело несколько иной смысл. Чеченцы мне запомнились тем, что как-то в Парке культуры и отдыха имени М. Горького отец показал мне огромного человека, который возвышался над толпой на целую голову. И сказал, что это Васька-чечен. Еще они иногда появлялись на танцах в Парке имени Горького (его еще называли «дальним парком»), но лично наш двор ни в какие конфликты с ними не вступал. Курды же возникали на горизонте только тогда, когда мы ездили купаться на Приютские озера. Но у нас с ними были вполне мирные взаимоотношения.

Только сегодня я как бы осмысливаю эти данности и понимаю, что, наверное, национальные особенности все же налагали некий отпечаток на менталитет пацанов «Актива». И все же «активисты» были такими же равноправными участниками той Великой Войны, которая перманентно велась на территории, сегодня иногда называемой центром южной столицы.

Но о той Великой Войне я еще расскажу, пока давайте вспомним о том, на какие районы пацаны делили Алма-Ату, вернее, ее центр, и как назывались некоторые колоритные «индейские резервации». Ведь что бы ни говорили сегодня, но коммунистическая система была системой, типичной для большинства подобных жесткоструктурированных социумов. А значит, люди при таком раскладе обязательно делились на категории. Безусловно, при социализме, который был построен при Брежневе, все люди были братьями, все они были равными, но кто-то все же был более равным среди равных, кто-то был старшим братом, а кто-то, соответственно, младшим, и это отражалось на социальном составе жителей того или иного района города. И в свою очередь сказывалось на структуре бойцов тех или иных пацанских армий или отрядов. Я писал уже о том, что «Актив» был населен в основном выходцами из Китайского Синьцзяна, а не какими-то там продвинутыми интеллектуалами. Соответственно, и пацаны этого района были более простыми и не такими изощренными в тактике, выборе оружия и т. д. В рукопашных боях «активисты» руководствовались очень простым, но достаточно действенным методом – «против лома нет приема», в ближнем бое они шли просто стеной. И, честно говоря, эта тактика мощного напора часто срабатывала, и пацанов с «Актива» побаивались.

Выше «Актива», по проспекту Сейфуллина, находился наш район. Я, например, жил прямо напротив 15-й школы в доме под названием «Букинист». Его так называли потому, что там на первом этаже находился «букинистический магазин». И наши дворы иногда называли «казахстанскими», наверное, потому, что рядом с нами находился кинотеатр «Казахстан». Разношерстный социальный состав проживавших в этом районе людей способствовал тому, что в одной подростковой шайке-лейке кучковались отпрыски простых рабочих и представителей советской торговли, дети юридических работников и творческих личностей. Рядом с нами, ниже по курсу, лежала «Страна небитых дураков», название говорит само за себя.

Около ЦУМа в то время предпочитали собираться немые фарцовщики, которые тусовались сами по себе, особо не контактируя с другими районами. Правда, половина из тех пацанов под немых просто «косили». Хорошее прикрытие, чтобы продавать всякую мелочь типа жевательной резинки, фирменных пластов или дисков стоимостью рублей так по 70 и культовых индиго-джинсов.

Ниже «Актива», около городской тюрьмы, находился так называемый «Тюремный двор», пацаны которого всегда лавировали между несколькими огнями. Они примыкали то к «Активу», то к нашему двору, а иногда «тюремские» союзничали с «Дерибасом», центр которого сосредотачивался вокруг старого Казахского драматического театра имени Ауэзова и был достаточно многочисленным и сильным районом. Нужно сказать, что в те времена дерибасовские пацаны были нашими верными союзниками в войне против «цэковских».

«Цэковские дворы» находились в так называемых «верхних» районах (с точки зрения наших – «нижних» районов). Их ядро в основном состояло из детей высокопоставленных родителей, которых в народе называли просто «шишкарями». Возможно, поэтому им многое сходило с рук – ну разве могут наказать ребенка, например, работника уровня заведующего отдела ЦИКа Компартии Казахстана или какого-нибудь министра? Было громкое дело, когда сделали калекой известного артиста, который находился тогда на пике своей карьеры и славы. Пришлось ему потом в кино играть в инвалидной коляске. Но дело спустили на тормозах.

Хотя судьба очень многих таких неуправляемых складывалась, как правило, неудачно. Не буду называть фамилии, но многие дети известных писателей, артистов и партийных номенклатурщиков кончали где-нибудь в дурхате, становились зэками и тому подобное. А те, которые прошли алкогольную мясорубку и живы до сих пор, ломают голову в своих опустевших грязных квартирах (хотя большинство уже продали эти квартиры в престижных районах и перебрались в узкие вонючие халупы): как это случилось, что не они сегодня миллионеры, а какие-то выскочки без роду и племени? А ведь у них у них было ВСЕ для того, чтобы оказаться наверху: и связи, и образование, и даже мозги. Значит, нужны какие-то особые таланты, чтобы уложить в постель изменчивую удачу.

Street Fighter

Возможно, именно классовое самосознание определяло характер отношений между «верхними» и «нижними» районами. Хотя, если мне не изменяет память, Великая Война между районами вспыхнула на совершенно ровном месте. Два пацана – представители разных районов – поспорили, кто главнее: «BEATLES» или «ROLLING STONES». У последних есть всем известная песенка «STREET FIGHTER» (она на самом деле называется чуть иначе, но мы предпочитали называть ее именно так) – «УЛИЧНЫЙ БОЕЦ», как раз в тему. А потом спор плавно перетек в мордобой. С этого все и началось.

«Цэковские» могли выставить вполне боеспособное ополчение, в которое входили еще и представители других дворов и районов. Например, к ним примыкали пацаны из «20-го магазина», который находился напротив знаменитого на всю Алма-Ату Центрального гастронома, расположенного прямо на алма-атинском «Бродвее» – улице Калинина, а также пацаны из «16-го магазина». Это был очень драчливый двор, который назывался еще «Домом артиста» – там обитали в основном представители артистического мира столицы социалистического Казахстана. Он находился выше кинотеатра «Целинный». Союзниками «цэковских» были также и пацаны из дворов, которые располагались вокруг магазина «Радуга» – был такой магазин когда-то, и находился он на перекрестке проспекта Коммунистического и улицы Гоголя. Туда же входили и отпрыски кагэбэшников из дома, что находился напротив гастронома «Юбилейный». Этот дом многие до сих пор так и называют – «Дом КаГэБэ».

С тех самых пор, как Великая Война началась, она, нужно сказать, велась довольно вяло, зато на всех направлениях, вспыхивая по весне и осени, во время так называемого «сезонного обострения», и затухая, как правило, в зимний период. Правда, на катке дрались постоянно – то на «Динамо», то на «Медике» (каток на углу бывшей улицы Шевченко и улицы Масанчи, раньше эта улица называлась, кажется, то ли Уйгурской, то ли Дунганской), а бывало, и на «Спартаке». И любая искра, даже на уровне обыкновенной драки пятиклашек, могла привести к открытию широкомасштабных боевых действий, когда противоборствующие стороны могли применить не только «дубаки», но и собак, и даже холодное оружие. Хотя серьезные ранения друг другу не наносились, понтов было больше. И если кто-то кого-то резал, то это уже было из ряда вон выходящим событием, нарушением кодекса пацанской чести. О нем мы еще поговорим.

Однажды в самый разгар Великой Войны нашими – «нижними» – была забита стрелка «верхним» прямо на танцах в Парке имени 28 гвардейцев-панфиловцев. В таких местах удобно было решать «некоторые вопросы». Поэтому именно там всегда ошивалась всякая шпана. И если ты зазевался, то тебя могли окружить и «обшмонать», то есть отобрать всю наличность, поэтому нужно было всегда быть начеку, особенно в кушарах и темняках. Могли просто попросить «десяток» (десять копеек) или «двадцаток» (двадцать копеек), а то и целый «шмель» (один рубль). Если же пацан упирался и говорил, что денег нет, то его просили попрыгать, дабы не лазить по карманам, чтобы услышать, звенит у него мелочь или нет. Если пацан врал, и у него находили деньги, то могли поколотить. Тут совет был такой: если попал в переплет и не можешь дать отпор, то лучший выход из ситуации – бегство. Это было не позором, а военной уловкой, потому что через полчаса или час ты мог уже собрать пацанов и отомстить обидчикам. Мы тоже ходили вокруг кинотеатра «Казахстан» или возле гастронома на улице Дзержинского и иногда собирали дань, особенно когда не хватало на мороженое, а потом на «бормотуху». То есть тоже «шмонали». И никому в голову не приходило, что это был настоящий грабеж. Это считалось в порядке вещей. Улица такое поведение очень даже одобряла.

Танцы, которые проводились в «дальнем парке», так называли Парк имени Максима Горького, я уже об этом писал, контролировались пацанами из «Малухи» и «Крепости». Там «центровые» предпочитали не появляться, потому что численность и суровость нравов обитателей тех районов была непредсказуема. А Парк 28 гвардейцев-панфиловцев был как бы некой нейтральной территорией. И все же там довольно часто собирались «явисты» – их последователей сегодня называют байкерами. Только культовым тогда был не америкосовский «Харлей», а чешская «Ява». В лучшие времена «явисты» могли выставить своих на мотоциклах до двух десятков человек.

Примерно около половины десятого вечера собралась целая толпа наших союзников: «кизовские» и пацаны с «Угольной», «крепостные» и шпана из «Малухи», суровые «активисты» и малочисленные представители «Тюремного двора», обитатели «Страны небитых дураков» и «Дерибаса». Подвалило даже несколько «цумовских немых». Гремел бэнд под управлением барабанщика Тахира. Помню, они играли заводную пьесу очень модной по тем временам группы «CHICAGO». А потом неожиданно зазвучала песенка «STREET FIGHTER». Это уже работала группа «Фрамус» – музыканты из Чехословакии, непонятым образом попавшие в КазССР.

Толпа заорала, и мы стали бросать пустые бутылки из-под бормотухи прямо на площадку, где танцевали люди. А пили в то время в основном портвейн «номер 12» и «солнцедар», от которого наступало в голове затмение, и еще дешевый мутный «вермут». Некоторые курили «план» – тогда практически свободно, копеек за 50, можно было купить забитый анашой «косяк», в смысле уже готовую к употреблению папироску. Раздались крики, кому-то разбили голову, а мы разгоряченные тем, что «верхние» не появились, опрокидывая скамейки и урны, двинулись в сторону проспекта Коммунистического в надежде поймать хоть кого-нибудь. Рядом с грохотом носились «явисты». Дружинников, пытавшихся помешать нашему рейду, пацаны просто смели со своего пути… (Все это не значит, что эта война продолжается и поныне. Наоборот, мы все подросли и стали хорошими друзьями, и у нас были другие войны с другим противником, которому мы противостоим уже сообща.)

Кодекс чести

На улицах царил в то время типичный уголовный закон – честь превыше жизни. При любом раскладе ты должен был «ответить за базар», выйти один на один с обидчиком или встать стеной за своих пацанов. А если же тебя назвали как-нибудь очень обидно, например «пидором», то тут уж точно оскорбление смывалось только кровью. Правда, когда дрались один на один, то договаривались, до какого момента драться – например, до первой крови, или до фингала под глазом, или до победного конца, пока противник не побежит, размазывая слезы и кровь по своему лицу. Уважали не столько за возраст и за силу, которая порой ничего не значила (какой-нибудь маленький и плюгавенький уродец мог так напрячь какого-нибудь амбала, что мало не покажется), сколько за некий беспредел, я бы сказал, за драйв – когда пацан идет на толпу один, и та неожиданно поддается под этим неимоверным напором. Это был высший пилотаж. Был такой пацан по кличке Дункель, который даже среди всего многообразия алма-атинских шибзданутых отличался своим неадекватным поведением. Однажды, когда его остановили дружинники и задали вопрос: «Есть колющее или режущее?», то Дункель с криком: «Режущего нет! Есть рубящее!» выхватил из-за спины топор и стал гонять очумевших от страха добровольных помощников милиции…

Если пацан со двора не входил в свою группировку, то его могли, конечно, и поколотить. Но тогда, помнится, никаких «счетчиков» и всякого подобного маразма не существовало. Это было западло. Отношения были более честные. Улица понимала, что этот пацан просто не такой, как все, и, после того как он получал пару раз по мордасам, для профилактики, его обычно не трогали, более того, в случае чего он имел право на защиту от пацанов других районов. Подобной «белой вороной» мог быть какой-нибудь спортсмен, музыкант или просто физически увечный малый.

Судьба-индейка

Вот небольшой пример одной трагической пацанской судьбы. Жили-были два брата в нашем дворе. Ни фамилий, ни кличек называть не буду – поймете, почему. Пусть один будет просто Старшим, другой – Младшим. Именно с Младшим в последнее время, перед его смертью, я довольно регулярно и плотно общался. Поэтому знаю, что к тому времени, когда Старший вышел из зоны, или, как говорили, «откинулся», младший как раз туда попал. Первый уже не раз «парился на киче», у Младшего это была первая ходка. После того как его посадили, у их отца – простого трудяги – начались проблемы. Типичное коммунистическое лицемерие. Лидеры компартии купались в роскоши, брали огромные взятки, и все знали или догадывались об этом, а если у простого коммуниста что-то не ладилось в семье, то его просто вычищали из своих рядов.

После того как Младший вышел из тюрьмы, казалось, жизнь у него стала налаживаться. Женитьба, более-менее приличная работа, рождение ребенка. Старший же все не мог остепениться. По пьянке он становился просто невменяемым – видимо, где-то там, в «крытой», ему хорошенько стукнули по голове. Поэтому, выпив пару бутылок портвейна и пыхнувшись отменным «планом», он любил гоняться за своими собутыльниками с огромной блудой (в смысле ножом). У него был тот самый пацанский драйв, о котором я говорил выше, за это на районе его очень уважали. Нужно сказать, что если годам так к двадцати у пацана была одна ходка на малолетку, то он пользовался огромным уважением среди сверстников. Несмотря на то, что пацан мог быть совершенным подлецом.

А затем начались какие-то совершенно непонятные вещи. Я как-то рассказал эту историю одному богослову, так он высказался в том смысле, что эта семья наверняка была под каким-то родовым проклятием. Пока Младший мотался по командировкам, его жена спуталась со Старшим, а потом и вообще с отцом семейства. Младший узнал обо всем, но простил близких, только жену эту позорную выгнали. А потом Младший попал в тюрьму во второй раз. Когда вышел, то Старший вновь находился за решеткой. Короче, как говорил герой незабвенного Леонова, украл, выпил – в тюрьму.

Уже перед смертью Младший звонил мне несколько раз, мы болтали о том о сем, кажется, даже хотели встретиться. Но потом неожиданно я узнал, что он получил заточку в живот. Уже на похоронах выяснились детали произошедшего. Пока не было Старшего, он пытался разобраться с каким-то авторитетом, были определенные проблемы. Тот был физически слабее моего товарища и поэтому воспользовался финкой. Честь нельзя было ронять ни при каких обстоятельствах. А когда вышел Старший, то тот, кто заколол Младшего, находился в местах не столь отдаленных. Но не за это преступление. Потому что все, что между ними происходило, было скрыто от глаз правоохранительных органов. Это были свои разборки, и даже смерть не отменяла кодекса пацанской чести – не впрягаться в одно ярмо с ментами.

Пока Старший дожидался выхода своего врага, повинного в смерти Младшего, то сильно запил и стал обкуриваться, и у него по-настоящему поехала крыша. Он начал утверждать, что его младший брат похоронен прямо в одной из колонн алма-атинского Белого дома. Постоянно носил при себе огромный нож, так как боялся, что и его туда замуруют. Естественно, его отправили куда-то на лечение, но туда, говорят, он так и не доехал. Сгинул.

Хотя подобные истории случались и не только с такими вот отчаянными пацанами. Еще у меня был один близкий товарищ, который по пьянке распорол себе живот, вытащил кишки и разбросал их по полу. Причем это была отнюдь не криминальная личность. Прекрасная семья, высшее образование, мозги, казалось бы, на месте, но жизнь не удалась, как он посчитал, и тогда пацан решил сделать себе харакири. Как самурай. Сильный ход. Но непоправимый.