Текст книги "На высотах твоих"

– Естественно, тема нашей совместной обороны будет обсуждаться в Вашингтоне, как и всегда в таких случаях, наряду с другими вопросами, представляющими взаимный интерес. Что же касается решений, то любое решение будет, безусловно, приниматься в Оттаве с ведома парламента и, если понадобится, с его одобрения. Среди собравшихся раздались аплодисменты.

– Не могли бы вы сказать, мистер Хауден, – продолжал комментатор, – будет ли обсуждаться недавний инцидент с подводной лодкой, и если да, то какова будет позиция Канады?

– Я абсолютно уверен, что мы будем обсуждать этот вопрос, – серьезно ответил Хауден. – Естественно, мы разделяем глубокую озабоченность Соединенных Штатов в связи с трагической гибелью “Дифайэнта” и ее экипажа. Ничего более в данный момент сказать вам не могу.

– В таком случае, сэр… – начал было телевизионщик, но тут его нетерпеливо оборвал другой репортер:

– Слушай, приятель, не возражаешь, если еще кто-нибудь задаст вопрос? Кроме телевидения, пока еще есть и газеты.

Его поддержал одобрительный ропот среди других журналистов, и Джеймс Хауден мысленно усмехнулся. Он заметил, как комментатор вспыхнул и сердито кивнул съемочной группе. Эти кадры, догадался премьер-министр, впоследствии, конечно, вырежут.

Поставивший на место телевизионщика репортер, средних лет журналист по имени Джордж Хаскинс, представлявший виннипегскую “Фри пресс”, не терял времени:

– Мистер премьер-министр, я бы хотел задать вопрос не насчет Вашингтона, а по поводу позиции правительства в отношении этого человека без гражданства.

Джеймс Хауден сдвинул брови. Несколько озадаченно переспросил:

– Что-то не совсем вас понял, Джордж.

– Я говорю об этом Анри Дювале, сэр, о том самом парне в Ванкувере, которого не впускает министерство по делам иммиграции. Не скажете ли нам, почему правительство заняло такую позицию?

Хауден перехватил взгляд Брайана Ричардсона, и партийный босс энергично протолкался вперед.

– Джентльмены, сейчас, как вы понимаете, не время… – начал было Ричардсон.

– Черта с два, Брайан! – вспылил Хаскинс. – По всей стране это новость номер один.

Кто-то из журналистов ворчливо добавил:

– С этими телевизионщиками и представителями по связям с общественностью теперь уже и спросить ничего нельзя.

Джеймс Хауден преувеличенно добродушно вмешался в назревавшую перепалку:

– Я отвечу на любой вопрос, если смогу. Я ведь всегда так поступал, разве нет?

– Да, сэр, конечно, не о вас речь, – согласился Хаскинс. – Вот только другие все пытаются помешать.

Репортер метнул негодующий взгляд в сторону Брайана Ричардсона, который и не подумал отвести глаз, храня на лице бесстрастное выражение.

– Я только сомневаюсь, очевидно, как и мистер Ричардсон, – заметил премьер-министр, – что такой вопрос уместен в данный момент.

Хауден надеялся, что ему удастся увести разговор в другую сторону; если нет, придется выкручиваться. Иногда он думал, что иметь пресс-секретаря на такие вот случаи – как у президента США – большое преимущество. Но от учреждения такой должности упорно воздерживался из опасения стать труднодоступным для окружающих.

Томкинс из торонтской “Стар”, сдержанный, ученого вида англичанин, пользовавшийся в столице огромным уважением, вежливо сообщил:

– Дело в том, сэр, что большинство из нас получили телеграммы от редакторов с требованием процитировать ваше заявление по поводу этого Дюваля. Похоже, множество людей интересуется, что с ним будет.

– Понятно.

Избежать этой темы, значит, не удастся. Даже премьер-министр, если он достаточно умен, не может оставить без внимания подобную просьбу. Хаудена, однако, бесило, что теперь внимание публики будет частично отвлечено от его визита в Вашингтон. Хауден задумался. Краем глаза он заметил протискивавшегося вперед Харви Уоррендера, но умышленно игнорировал его присутствие, с раздражением вспомнив, что именно тупое упрямство Уоррендера привело к тому, что сейчас происходит. Он взглянул на Ричардсона. В глазах директора партии ясно читался упрек: “Я же предупреждал, что будут неприятности, если мы не приструним Уоррендера”. А может быть, Ричардсон уже догадался, что здесь сыграли свою роль какие-то дополнительные факторы, для этого он был достаточно проницателен. Так или иначе, с учетом угрозы Харви Уоррендера, нависшей над Хауденом подобно лезвию гильотины, премьер-министру придется самому справляться с ситуацией. “Одно только можно предсказать совершенно точно, – мелькнула у Хаудена мысль, – инцидент, о котором зашла речь, хотя и неприятный, но, вне всяких сомнений, через несколько дней утратит всякую актуальность и очень скоро забудется”. Хауден заметил, что телевизионщики вновь включили камеру, так что, может быть, действительно самое время решительно выразить официальное мнение и подавить возможную критику.

– Хорошо, джентльмены, – объявил премьер-министр. – Вот что я имею вам заявить.

Перед ним в ожидании застыли карандаши, стремительно забегавшие по блокнотам, как только он начал говорить.

– Как здесь подчеркивалось, газеты широко освещали эпизод, связанный с лицом, чье имя минуту назад было упомянуто мистером Хаскинсом. Многие из публикаций, должен сказать со всей откровенностью, носили несколько сенсационный характер, в них отмечалась некоторая склонность игнорировать определенные факты – такие факты, которые правительство в силу лежащей на нем ответственности игнорировать не может.

– Не скажете ли, какие именно, сэр? – на этот раз представитель монреальской “Газетт”.

– Если проявите немного терпения, я дойду и до них, – в голосе Хаудена зазвучали резкие нотки. Он не любил, когда его прерывали, да и вообще невредно время от времени напоминать журналистам, что они интервьюируют не какого-нибудь там второстепенного министра. – Я хотел бы отметить, что министерство по делам гражданства и иммиграции постоянно сталкивается со множеством отдельных случаев, которые не получают, правда, столь широкой огласки. Так что улаживать подобные дела справедливо и гуманно, но тем не менее строго по закону не в новинку ни нашему правительству, ни его иммиграционной службе.

Репортер оттавской “Джорнэл” спросил:

– Но не является ли данный случай особым, мистер премьер-министр? То есть я хочу сказать, у этого человека нет родины и все такое…

– Когда имеешь дело с людьми, мистер Чэйз, каждый случай особый, – назидательно ответил Джеймс Хауден. – Именно поэтому, с тем чтобы обеспечить определенную справедливость и последовательность наших действий, у нас и существует закон об иммиграции, одобренный парламентом и народом Канады. Правительство, как его и обязывают правовые нормы, действует в рамках этого закона и точно так же поступило в обсуждаемом нами сейчас случае. – Он сделал паузу, чтобы дать репортерам время записать его слова, затем продолжил:

– У меня нет в данный момент под рукой всех деталей этого дела, но меня заверили, что обращение данного молодого человека было рассмотрено самым тщательным образом и что по закону об иммиграции ему никоим образом не может быть разрешен въезд в Канаду.

– Не согласитесь ли вы, сэр, что бывают моменты, когда гуманные соображения становятся важнее технических аспектов? – спросил его молодой журналист, которого Хауден не смог вспомнить.

Он ответил ему с уверенной улыбкой:

– Если вы задаете мне риторический вопрос в широком смысле, то подчеркну, что гуманные соображения имеют непреходящее значение, и наше правительство неоднократно демонстрировало свою приверженность этому принципу. Но если ваш вопрос касается данного конкретного дела, позвольте мне вновь повторить, что все человеческие факторы были приняты во внимание, насколько это представилось возможным. Однако должен еще раз напомнить вам, что правительство связано – как это и должно быть – необходимостью действовать только легальными методами.

Ветер задул немилосердно жалящими порывами, и Хауден почувствовал, как стоявшая рядом Маргарет поежилась в зябком ознобе. “Ну, хватит, – решил он. – Следующий вопрос будет последним”. Последовал он от Томкинса, который произнес почти извиняющимся тоном:

– Сегодня утром, сэр, лидер оппозиции сделал заявление, – он перелистал блокнот, просматривая свои записи. – Мистер Дейтц сказал, что правительство должно решить дело Анри Дюваля, руководствуясь широкими гуманными принципами, а не упорствуя в своей приверженности букве закона. Министр по делам гражданства и иммиграции располагает властью – если, конечно, захочет ею воспользоваться – разрешить своим распоряжением этому трагически несчастному молодому человеку остаться в Канаде в качестве иммигранта.

– У министра нет такой власти, – резко бросил Хауден. – Вся власть принадлежит короне в лице генерал-губернатора. И мистеру Дейтцу это обстоятельство известно так же хорошо, как и всякому другому.

На мгновение наступило молчание, затем репортер с вкрадчивым, почти льстивым простодушием спросил:

– А разве генерал-губернатор не следует в точности вашим рекомендациям, сэр, в том числе и в обход закона об иммиграции, что, как я полагаю, случалось довольно часто?

Несмотря на всю свою кажущуюся сдержанность, Томкинс обладал одним из острейших умов среди всего журналистского корпуса в Оттаве, и Хауден понял, что попался в словесную западню.

– Я всегда считал, что оппозиция возражает против каких-либо исключений как метода правления, – резко заявил он. Но сразу осознал, что это весьма слабый ответ.

Краем глаза он увидел сердитое лицо Брайана Ричардсона – и не без причины, подумалось Хаудену. Пикировка не только отвлекла внимание от его важнейшей миссии в Вашингтоне, но и он сам проявил себя в ней далеко не с лучшей стороны.

Премьер-министр попытался хотя бы как-то исправить положение.

– Мне очень жаль, что, судя по упоминавшемуся здесь заявлению мистера Дейтца, дело, о котором мы сейчас с вами говорим, может стать причиной столкновения между политическими партиями. Я лично убежден, что такого произойти не должно. – Он сделал паузу, чтобы подчеркнуть значение своих слов, затем закончил:

– Как я уже указывал ранее, действующее законодательство не дает никаких оснований для разрешения на въезд упомянутого Дюваля в Канаду, и, как мне доложили, многие другие страны заняли аналогичную позицию. Не вижу я также и никаких обязательств со стороны Канады, которые вынуждали бы ее предпринимать такие действия, от каких воздерживаются другие страны. Что же касается фактов, как установленных, так и предполагаемых, то позвольте мне заверить вас, что прежде, чем принимать какое-либо решение, все они были тщательно изучены министерством по делам гражданства и иммиграции. На этом, джентльмены, если не возражаете, и закончим.

Премьер-министра подмывало добавить кое-что относительно чувства меры в оценке значимости новостей газетами, но он удержал себя. Пресса, проявляющая братскую нежность и заботу о всех и каждом, может быть жестоко обидчивой на критику в ее адрес. Сохраняя на лице доброжелательную улыбку, но в душе полыхая злобой на Харви Уоррендера, премьер-министр взял Маргарет под руку и направился к ожидавшему лайнеру. Их сопровождали рукоплескания и приветственные возгласы его соратников и сторонников.

Глава 2

Салон турбовинтового лайнера “Вэнгард”, который содержался правительством страны для официальных поездок “особо важных лиц”, был разделен на три части: обычный отсек для не правительственного персонала, занявшего свои места на борту еще до прибытия премьер-министра в аэропорт, более комфортабельно оборудованную секцию, где сейчас разместились три министра и несколько заместителей министров, и изящно декорированную в пастельных голубых тонах гостиную со смежной компактной, но необычайно уютной спаленкой.

Хвостовой отсек, первоначально оборудованный для государственных визитов королевы и ее супруга, сегодня предназначался премьер-министру и Маргарет. Стюард в чине сержанта Королевских канадских ВВС помог им устроиться в глубоких мягких креслах и пристегнуть ремни безопасности, а затем неслышно исчез. За обшивкой фюзеляжа низкий мягкий рокот четырех двигателей фирмы “Роллс-ройс” поднялся до приглушенного рева, и самолет начал разбег по взлетному полю.

Дождавшись ухода стюарда, Джеймс Хауден довольно раздраженно бросил:

– Зачем тебе понадобилось вызывать Уоррендера на дурацкие упражнения в его латинской чепухе?

Маргарет ответила, сохраняя невозмутимое спокойствие:

– Да просто так. Но если тебе очень хочется знать, мне показалось, что ты с ним излишне резок, и я попыталась это как-то сгладить.

– Но за каким же чертом, Маргарет? – повысил он голос. – У меня есть все основания быть резким с Харви Уоррендером.

Маргарет с большой осторожностью сняла шляпку и бережно положила ее на столик у своего кресла. Шляпка являла собой тончайшее сооружение из черного бархата и вуали и была куплена в Монреале специально к этой поездке. Ровным голосом Маргарет сдержанно произнесла:

– Будь любезен, Джейми, не груби мне. У тебя, может быть, и были причины, а у меня нет, и я тебе не раз говорила, что не намерена в точности копировать все твои настроения.

– Не в этом же дело…

– Нет, именно в этом! – Щеки Маргарет медленно заливались краской. Ее было трудно вывести из себя, и поэтому ссорились они относительно редко. – Судя по тому, как ты вот только что вел себя с репортерами, не одного только Харви Уоррендера можно обвинить в чрезмерно ранимом самолюбии.

– Что ты имеешь в виду? – все еще зло бросил он.

– Как ты разгневался на этого бедного мистера Томкинса только потому, что он достаточно умен, чтобы не поддаться всей твоей пышной словесной шелухе о справедливости и гуманности! Если хочешь знать, на меня это тоже не произвело впечатления.

Хауден запротестовал:

– Но уж от тебя-то я вправе был ожидать хотя бы какой-то лояльности!

– Не смеши меня! – вспылила Маргарет. – И ради Бога, прекрати выступать – я ведь не на политическом митинге. Я твоя жена, не забыл? И знаю тебя такого, каким никто и не видел. Всем ясно, что случилось. Харви Уоррендер поставил тебя в затруднительное положение…

– В немыслимое положение, – поправил он ее.

– Ладно, пусть будет немыслимое. По каким-то причинам ты считаешь, что должен поддерживать его, но из-за того, что делать это тебе не по душе, ты срываешь злость на всех остальных, включая меня, – на последних словах голос Маргарет пресекся, что для нее было уж совсем необычным.

Наступило молчание. Гул двигателей усилился – самолет готовился к взлету. Потом бетонная полоса за иллюминатором скользнула вниз, лайнер оторвался от земли, быстро набирая высоту. Хауден потянулся и взял Маргарет за руку.

– Ты совершенно права. Я действительно погорячился.

Так кончалось большинство их ссор, в том числе и крупных, а таких в их супружеской жизни было совсем немного. Кто-либо из них неизбежно признавал правоту другого, и они приходили к примирению. Вообще-то Джеймс Хауден сомневался, что на свете могли бы существовать супружеские пары, которые вели совместную жизнь, никогда не омрачаемую ссорами. Если бы таковые и обнаружились, то, несомненно, оказались бы скучными и бездушными людьми.

Маргарет по-прежнему сидела, отвернув голову, но на ласковое пожатие его руки ответила.

Немного помолчав, Джеймс Хауден сказал:

– Откровенно говоря, Уоррендер не так уж и важен. Во всяком случае, для нас с тобой. Мешает некоторым образом, но не более. Все уладится.

– Кажется, я тоже вела себя не очень умно. Может быть, потому, что так мало вижу тебя в последнее время. – Маргарет достала из сумочки батистовый платочек и осторожно промокнула уголки глаз. – Порой я ужасно ревную тебя к политике и чувствую себя при этом абсолютно беспомощной. Иногда даже думаю, что уж лучше бы ты тайком завел себе другую женщину. Тогда бы я по крайней мере знала, как мне с ней тягаться.

– Не надо тебе ни с кем тягаться. И никогда в жизни не надо было. – Произнося эти слова, он вспомнил Милли Фридмэн и вновь ощутил острый укол чувства вины.

Неожиданно Маргарет предложила:

– Если тебе так трудно с Харви Уоррендером, зачем держать его в министерстве по делам иммиграции? Почему бы тебе не поставить его туда, где он был бы безвреден, – в рыбное хозяйство, например?

Джеймс Хауден огорченно вздохнул.

– К сожалению, Харви сам хочет быть министром по делам иммиграции и все еще располагает достаточным влиянием, чтобы с его желаниями считались.

Он не был уверен, что Маргарет действительно поверила его последним словам, но, даже если у нее и возникли какие-то сомнения, она этого не показала.

“Вэнгард” начал поворот на юг, все еще набирая высоту, хотя уже и не так резко. В иллюминаторы били яркие лучи утреннего солнца, под правым крылом раскинулась Оттава, казавшаяся с высоты в три тысячи футов миниатюрной моделью города. Река Оттава сверкала полоской серебра меж заснеженных берегов. На западе близ водопада Шодьере белопенные ручьи, словно растопыренные пальцы, тянулись к зданиям Верховного суда и парламента, с такой высоты выглядевшим совсем крошечными.

Столица исчезла из виду, и под ними открылась просторная равнина. Примерно минут через десять они пересекут реку Святого Лаврентия и окажутся над штатом Нью-Йорк. “Управляемой ракете, – подумал Хауден, – на то, чтобы покрыть такое же расстояние, потребуются не минуты, а какие-то секунды”.

Оторвавшись от иллюминатора, Маргарет повернула голову к мужу и спросила:

– Как ты думаешь, вот те люди, там, внизу, имеют хотя бы малейшее представление о том, что творится в правительстве? О политических сделках, об услугах за услуги и всем таком прочем?

На мгновение Джеймс Хауден растерялся. Уже не впервые ему казалось, что Маргарет читает его мысли. Потом он ответил:

– Некоторые, конечно, имеют. Особенно те, что достаточно близки к правительственным кругам. Но большинство людей, по-моему, не знает или просто не хочет знать. А есть и такие, кто ни за что не поверит в такое, даже если представить им документальные доказательства и письменные показания, принесенные под присягой.

Маргарет в задумчивости произнесла:

– А мы всегда столь охотно ругаем американские политические нравы.

– Да, это так, – согласился он. – Что, безусловно, лишено всякой логики. Поскольку пропорционально у нас столько же злоупотреблений властью и взяточничества, как и в Штатах. Просто по большей части у нас все происходит куда более скрытно, к тому же время от времени мы публично приносим в жертву того, кто стал слишком жаден.

Табло “Пристегните ремни” над их головами погасло. Джеймс Хауден освободился от своих и перегнулся, чтобы помочь Маргарет.

– Конечно, дорогая, – добавил он, – нужно помнить, что одним из наших величайших национальных достояний является чувство уверенности в собственной правоте. Мы унаследовали его от британцев. У Шоу[40]40
  Джордж Бернард Шоу (1856—1950) – английский писатель, в основе творческого метода которого лежит парадокс как средство ниспровержения догматизма и предвзятости.


[Закрыть] есть что-то в этом смысле: мол, не существует ничего столь дурного либо хорошего, перед чем остановился бы англичанин, но нет такого англичанина, который оказался бы при этом не прав. Убежденность такого сорта очень полезна для национального самосознания.

– Иногда создается впечатление, – заметила Маргарет, – что ты даже находишь удовольствие во всем дурном, что нас окружает.

Хауден помолчал, обдумывая ее слова.

– Я вовсе к этому не стремлюсь. Просто, когда мы с тобой остаемся наедине, я пытаюсь не притворяться, – на лице его мелькнула едва заметная усмешка. – Не так уж много осталось мест, где я бы не чувствовал себя, как на сцене.

– Прости, – в голосе Маргарет звучала тревога, – мне не следовало так говорить.

– Да нет! Я совсем не хотел бы, чтобы кто-то из нас чувствовал, что есть вещи, о которых мы не можем сказать друг другу, что бы это ни было, – мимолетно ему вспомнился Харви Уоррендер. Почему он так и не признался Маргарет? Возможно, когда-нибудь он так и сделает.

Хауден продолжал:

– Многое из того, что я знаю в политике, меня огорчает. Но тогда я принимаюсь думать о нашей морали и человеческих слабостях и вспоминаю о том, что власть никогда и нигде не идет об руку с непорочной чистотой. Если хочешь остаться чистеньким, держись в одиночку. Если стремишься сделать что-то доброе, достичь чего-либо, оставить после себя этот мир хотя бы чуть лучше, чем он был, тогда должен выбрать власть и поступиться своей чистотой. Иного выбора не дано. Это похоже на то, словно мы все попали в стремительный, бурный поток, и, даже если очень захочешь, повернуть его сразу не сумеешь. Остается только отдаться течению и исподволь, медленно и постепенно попытаться менять направление в ту или иную сторону.

Белый телефонный аппарат внутренней связи, стоявший рядом с креслом премьер-министра, издал мелодичный звук, Хауден поднял трубку.

– Говорит Гэлбрейт, сэр, – услышал он голос командира воздушного корабля.

– Слушаю, командир.

Гэлбрейт, летчик-ветеран, заслужил себе широкую славу своей надежностью и обычно возглавлял экипажи во время особо ответственных полетов из Оттавы. Он и прежде много раз летал с Хауденом.

– Высота двадцать тысяч, расчетное время прибытия в Вашингтон через час десять. Погода там ясная и солнечная, температура шестьдесят пять.[41]41
  По принятой в США шкале Фаренгейта; примерно 18,3 градуса по Цельсию.


[Закрыть]

– Отличные вести, командир. Возвращаемся в лето. – Хауден пересказал Маргарет сообщение о погоде в Вашингтоне, затем снова обратился к командиру:

– Насколько мне известно, завтра в посольстве устраивается завтрак. Были бы рады видеть вас среди гостей.

– Благодарю вас, сэр.

Джеймс Хауден положил трубку. Пока он разговаривал с командиром корабля, стюард принес поднос с кофе и сандвичами. На нем также стоял одинокий стакан виноградного сока. Указав на него, Маргарет сказала:

– Если ты и вправду так его любишь, я позабочусь, чтобы в доме всегда был какой-то запас.

Премьер-министр выждал, когда стюард уйдет, и, понизив голос, признался:

– От этой штуки меня с души воротит. Однажды я неосторожно сказал, что он мне нравится, и вот видишь, что получилось. Теперь я понимаю, почему Дизраэли[42]42
  Бенджамин Дизраэли (1804—1881) – премьер-министр Великобритании в 1868 и 1874—1880 гг.


[Закрыть] так ненавидел примулы…

– Да ты что! Все знают, что Дизраэли просто обожал примулы. Это же его любимые цветы.

Хауден затряс головой.

– Дизраэли лишь однажды обмолвился в этом смысле – исключительно из вежливости к королеве Виктории[43]43
  Виктория (1819—1901) – королева Великобритании с 1837 г., последняя из Ганноверской династии.


[Закрыть], которая по какому-то случаю прислала ему букетик. С тех пор его начали осыпать примулами, так что потом ему становилось дурно от одного их вида. Политические мифы очень живучи, дорогая.

Сконфуженно усмехаясь, Хауден взял стакан, открыл дверь в туалет и выплеснул сок до последней капли. Маргарет задумчиво произнесла:

– А знаешь, иногда мне кажется, что ты очень похож на Дизраэли. Только выглядишь немного свирепее. Может быть, из-за своего носа. – Маргарет улыбнулась.

– Да, – согласился он, любовно поглаживая крючковатый нос. – Эта старая морщинистая физиономия – мой фирменный знак. Кстати, поначалу я удивлялся, когда мне говорили, что у меня свирепый вид. Но потом, когда я научился его на себя напускать, это оказалось даже полезным.

– Как же хорошо только вдвоем, – неожиданно заявила Маргарет. – Сколько нам осталось до Вашингтона?

– Боюсь, что нам с тобой уже ничего не осталось, – ответил муж с кислой гримасой. – Мне еще надо переговорить с Несбитсоном.

– И никак нельзя отложить, Джейми? – Несмотря на вопросительную интонацию, слова ее прозвучали скорее утверждением.

– Извини, дорогая, – ответил он огорченно. Маргарет вздохнула.

– Я так и знала – уж слишком все было хорошо. Ладно, пойду прилягу, чтобы вам не мешать.

В дверях маленькой спаленки она приостановилась и спросила:

– Собираешься задать ему трепку?

– Да нет, если только сам не напросится.

– Надеюсь, у вас все обойдется без резкостей, – серьезно проговорила Маргарет. – Он такой несчастный старичок. Я всегда представляю его себе укутанным пледом в инвалидной коляске, которую катит такой же дряхлый старый солдат.

Премьер-министр расплылся в улыбке:

– Всем отставным генералам можно пожелать того же самого. К несчастью, сами они хотят либо сочинять книги, либо заниматься политикой.

Когда Маргарет скрылась в спальне, Хауден вызвал стюарда и передал через него изысканно вежливое приглашение генералу Несбитсону зайти к нему в салон.