Текст книги "Неожиданное наследство"

Барбара Картленд
Неожиданное наследство

Глава 1

– Мистер Питман на месте?

Девица с неохотой оторвалась от детективного романа и подняла голову.

– Кажется, он занят. Как вас представить?

– Кристина Кристл. Я очень надеюсь, что он сможет мне что-нибудь предложить.

– Чем вы занимаетесь?

– О, исполняю роли молодых девушек… обычно.

Девица медленно встала, прошла через комнату к кабинету, постучала и вошла внутрь. Дверь она оставила открытой.

Поддавшись безотчетному порыву, Кристина быстрым шагом приблизилась к кабинету. Теперь ей было хорошо слышно, о чем там говорили.

– Ну, что тебе надо на этот раз?

Кристина узнала голос Джозефа Питмана. Она уже виделась с ним. Коренастый, с грубой внешностью, он издевался над актерами и актрисами, которые вынуждены были пресмыкаться перед ним и умолять, чтобы он замолвил за них словечко перед режиссерами.

– Пришла Кристина Кристл – говорит, что исполняет роли молодых героинь.

– Каких-каких героинь? Господи, хоть кто-нибудь когда-нибудь скажет этим бабам правду? Передай Кристине Кристл от меня привет и скажи, что английская публика еще не ослепла, не оглохла и не онемела. И вели ей убираться прочь. У меня для нее ничего нет и вряд ли когда-нибудь появится… и закрой за собой дверь, черт побери!

Кристина отпрянула от двери. Когда девица вернулась в приемную, она уже стояла у грязного окна, в которое стучал дождь, и смотрела на улицу.

– Сожалею, сегодня для вас ничего, – сказала девица.

Кристина попыталась выдавить из себя улыбку.

– Большое спасибо. Я проходила мимо и решила зайти, так, на всякий случай.

– Может, оставите свой адрес?

У Кристины от нервного напряжения дрожали руки, однако она изо всех сил старалась хотя бы внешне оставаться спокойной.

– Нет, спасибо, – ответила она и побрела к выходу.

Она быстро спустилась вниз по не застланной ковром лестнице, выбежала на улицу и пошла вперед, не разбирая дороги. Ее щеки пылали, сердце бешено стучало.

«Ну что я так переживаю? – уговаривала себя Кристина. – Ведь ничего страшного не случилось. Есть же другие агенты, причем более учтивые!»

Однако уговоры не помогли, сердцебиение только усилилось, и она вдруг начала задыхаться.

«Наверное, все дело в том, что я недоедаю, – подумала она, остановившись и устремив невидящий взгляд на витрину магазина. – Это уже второй приступ за сегодняшний день».

При воспоминании об утренних событиях Кристину опять охватил ужас. У нее в ушах все еще звучал голос домовладелицы, громкий и пронзительный, эхом отдававшийся от стен комнаты и разносившийся по лестничной клетке. Остальные жильцы наверняка все слышали. Вряд ли это их удивило или расстроило – они давно привыкли к подобным вещам.

«Кто я, по-твоему? Филантропическое общество, благотворительная организация? А? Я не желаю бесконечно держать в своем доме жильцов, которые не могут платить. Ты, мисс, ловко обвела меня вокруг пальца, а я была дурой, что пустила тебя сюда».

«Обещаю вам, на следующей неделе у меня будут деньги. Поверьте, миссис Хобсон. Даю вам честное слово».

«Честное слово?! Если бы я верила сладким речам всех актрисулек, я бы уже давно была в работном доме, вот где! Если поступать по справедливости, тебя бы давно стоило отправить туда! Или в тюрьму – за то, что отбираешь хлеб у честно работающих женщин. Как, по-твоему, я должна платить аренду и налоги? На что мне содержать свой дом? На твои обещания? Убирайся отсюда… и побыстрее».

В тот момент Кристине показалось, что слова домохозяйки обрели физический вес, навалились на нее и придавили своей яростью. Она стояла перед разгневанной теткой и в отчаянии спрашивала себя: «Ну почему я не могу дать ей отпор?» Впрочем, особого выбора у нее и не было. В ее сумочке лежало несколько шиллингов, а гардероб включал только самое необходимое. Единственное, что ей оставалось, это молча стоять и слушать. Сначала от стыда краска залила ее щеки и шею, а потом кровь отхлынула, и лицо стало болезненно-бледным. Ее всю трясло. «Я старею, – думала Кристина. – У меня больше нет сил выдерживать все это». Она помнила времена, когда такая ситуация была способна рассмешить ее, а подобные огорчения казались несущественными. Тогда она легко могла нагрубить хозяйке в ответ – и та получила бы по заслугам. Сейчас же она чувствовала себя слабой и, что хуже всего, напуганной. Как часто за последнюю неделю она с ужасом представляла сегодняшнюю сцену с миссис Хобсон! Она заранее знала, что скандала не избежать. Знала, несмотря на робкую, призрачную надежду на то, что придет спасение и страшный момент, когда ей велят уходить из дома восемьдесят два по Линдкот-роуд, удастся оттянуть. Нелепо, но ее совсем не радовала перспектива покинуть это здание и этот район. Грязные, влажные стены с отклеившимися обоями, жесткая металлическая кровать с серым залатанным бельем – все это плохо соответствовало представлениям о домашнем уюте. Однако последние три месяца именно это обиталище было для Кристины домом – местом, где можно найти уединение, где можно отдохнуть и выспаться, куда она возвращалась по ночам.

Иногда она говорила себе, что, вероятно, сошла с ума, если ускоряет шаг при приближении к Линдкот-роуд. Но она так часто чувствовала себя уставшей и подавленной, что грязное, непрезентабельное здание буквально манило ее к себе хотя бы тем, что было ей знакомо. Кристина въехала в эту квартиру после гастролей, организованных ENSA[1]1
  Организация, основанная в 1939 году для проведения зрелищно-развлекательных мероприятий для британских войск на фронтах Второй мировой войны; фронтовые бригады. (Здесь и далее примечания переводчика.)


[Закрыть]. Гастроли были очень тяжелыми, а условия проживания в железнодорожных вагонах – ужасными, особенно в тех, которые шли на север. Временами Кристине казалось, что из-за постоянного недосыпания она не доживет до конца гастролей, поэтому дом №82 стал ассоциироваться для нее с отдыхом, миром и, что самое главное, уединением. А еще она надеялась, что получит роль в Лондоне. Какая актриса не мечтает сыграть на сцене в Вест-Энде? Контракт на целых полгода – каким бы это было счастьем! Целых полгода знать, где окажешься завтра, иметь возможность строить планы на ближайшую неделю и на следующую.

А потом постепенно Кристина стала понимать, каков ее статус. Она всегда была плохой актрисой. И никогда не обманывала себя на этот счет. Много лет назад ее выручала внешность. Глядя на газетные вырезки 1926 и 1927 годов, трудно было поверить, что на снимках та же женщина, что сейчас смотрит на нее из зеркала – с напряженным взглядом, тусклыми волосами и загнанным выражением на лице. Кристина знала: это выражение уже стало постоянным.

«Кристина Кристл была обворожительна в «Леди Марион», она – олицетворение розы в пене голубых лент». «Кристина Кристл наделена красотой, от которой захватывает дух». «А еще в нем участвовала Кристина Кристл – свежее дыхание весны. Я сам слышал, как по зрительному залу прокатился восторженный вздох».

Тогда не имело значения, что она не умеет играть. Достаточно было ее золотистых волос, голубых глаз и нежной кожи, чтобы заворожить зрителей и заставить их поверить в то, что она актриса. Кристина помнила, как на репетиции одной сцены, которую они играли вдвоем, Гарри сказал:

«Господи, Кристина, разве ты не понимаешь, что нужно все это прочувствовать! Ты же не можешь просто так стоять и… – Неожиданно он замолчал. – Да какая разница, черт побери! Зрители только глянут на твое личико и больше ни о чем думать не будут».

Гарри наклонился и поцеловал ее, и она, забыв обо всем, прижалась к нему. То был ее мир – мир, который она сама себе вообразила, но в тот момент он был реальнее и важнее, чем действие, происходившее на сцене.

По сути, театр никогда не был для нее всем. И сейчас ей это абсолютно ясно. Тогда же, особенно после того, как Гарри бросил ее, она пыталась убедить себя в том, что ей по силам сделать карьеру самостоятельно. В ту пору она строила воздушные замки, как школьница. «Я добьюсь успеха. Мое имя появится в газетных заголовках, и напечатано оно будет крупнее, чем его. Я покажу ему, на что способна!» Но что она могла без Гарри? Ничего. Ну, несколько недель перед каждым Рождеством играла в пьесах-сказках – исполняла, естественно, не роль Принца, ее голос был недостаточно хорош для этого. Роль Дандини[2]2
  Камердинер Принца в «Золушке».


[Закрыть] или фрейлины Принцессы; какая-нибудь роль в гастрольном спектакле – они были третьесортной труппой и играли в третьесортных театрах. По понедельникам, вечером, когда зал полупустой. И по субботам, когда все места забиты пьяницами, которые орут или кричат, комментируя спектакль.

Нет, карьера, которую она рисовала в своем воображении, не состоялась. С каждым ангажементом она просто опускалась все ниже и ниже: статистка в «Зиг-заг Фриволите», где режиссер считал, что девушки обойдутся без гонорара, так как им не нужно особо тратиться на костюмы, потому что они выступают почти голыми; второстепенная роль в фарсе, где все действие проходило в спальне – идея заключалась в том, чтобы привлечь определенный тип зрителя, которому нравится эротика.

Один раз ее взяли платной партнершей по танцам в ночной клуб на Тоттенхем-корт-роуд. Там было ужасно душно. Она пыталась убедить себя в том, что справится, но не выдержала! Она уволилась, не проработав и половины вечера, – предварительно высказав администратору все, что о нем думает. Сейчас же у нее не хватило бы духу или сил так поступить. Теперь она молча сносит оскорбления, сносит и дрожит, потому что у нее не осталось ни капли надежды на лучшее, а есть что-то надо…

Кристина одернула себя. Нельзя же вечно стоять перед витриной. Ряды туфель с красивыми этикетками за стеклом напомнили ей о том, что ее собственные ботинки сносились, – она чувствовала, что чулки намокли.

Кристина побрела дальше. Вот и настало время, когда надо идти на биржу труда. Она давно боялась этого момента, последние два месяца вообще гнала от себя мысли об этом, однако четко осознавала, что призрак биржи так и будет маячить перед ней, сколько бы она ни убеждала себя в обратном.

Чем она может зарабатывать на жизнь? Наверное, сможет крутить гайки на каком-нибудь заводе, как любой другой человек. Однако ею владел страх – страх, что ее пошлют в незнакомое место, страх, что она не справится, страх перед однообразной работой и долгой сменой, перед людьми, с которыми придется работать. Как часто ночами она думала: «Я не вынесу, все это бессмысленно! Я этого не вынесу!» И вот сейчас момент настал, тут уже не попривередничаешь.

Ей негде ночевать. Кристина рассеянно подумала, что на бирже ей могут предложить общежитие или что-нибудь в этом роде. Она остановилась, открыла сумку и достала кошелек, хотя и так знала, что там лежит: монета в два шиллинга, три пенса и «счастливый» трехпенсовик[3]3
  Двенадцатигранная старая английская монета в три пенса, была в ходу до 1971 года.


[Закрыть]. Что ж, она сначала поест, а потом будет искать какое-нибудь отделение биржи.

Кристина направилась к ближайшему кафетерию. Основными его посетителями были женщины, такие же уставшие и изможденные, как и она; женщины с сумками, в которых были сложены все их пожитки; женщины с маленькими детьми, которых они держали на руках, и с детьми постарше, которые то и дело терялись в толпе…

– Пойдем, Гледис, не отставай, а то потеряешься, и что ты тогда будешь делать?

Попадались и мужчины, главным образом американские солдаты и серьезного вида клерки в макинтошах и очках. За руку одного летчика Королевских военно-воздушных сил – вероятно, он был в увольнительной – цеплялась сияющая размалеванная девица без шляпы и с ярко-красными губами.

Купив еды, Кристина пошла вперед, бесцеремонно отпихивая локтями всех, кто попадался у нее на пути. Час был ранний, поэтому ей не пришлось долго искать свободный столик. Выбрав тот, что стоял в дальнем углу, она села и вдруг остро почувствовала, как голодна – ведь она толком не ела несколько дней. С каждым съеденным куском в ней усиливалось ощущение, что она отняла деньги у миссис Хобсон. Не раз, собираясь купить сэндвич или чашку кофе, она вспоминала о своей раскрасневшейся от ярости домохозяйке с пронзительным голосом, который, казалось, проникал в самую душу собеседника и был слышен в самых отдаленных закутках дома, – и ничего не покупала. Да, она боялась. Боялась крика, и злости, и грубости. А еще она боялась смотреть на свое отражение в окне и видеть, как годы отбирают ее единственное достояние – красоту.

«Мне тридцать девять! – думала Кристина. – Нет смысла делать вид, будто я выгляжу моложе своих лет. Я выгляжу уставшей, сникшей и безжизненной. Вот суть всей проблемы – во мне не осталось жизни». Девушка вспомнила одну актрису, которую видела два дня назад – они познакомились во время гастролей. Актриса была старше ее как минимум на восемь лет, однако Кристина честно признавала, что если поставить их обеих перед непредвзятым критиком, тот мгновенно укажет на нее не только как на старшую, но и как на неудачницу. И дело было не в дорогой одежде той женщины, не в хорошей прическе, не в ухоженных ногтях и умело наложенном гриме – дело было в ее душевном настрое. Казалось, она так и излучает жизненную энергию.

В первое мгновение актриса не узнала Кристину, но вежливо улыбнулась, поздоровалась и собралась идти дальше. А потом вдруг обернулась и с плохо скрываемым удивлением протянула к ней руки.

«Кристина! Дорогая моя, прости меня. Я думала о другом и поэтому едва не прошла мимо. Ну, чем ты занимаешься?»

Та женщина не хотела ее обидеть. Однако Кристина сразу поняла, что от ее взгляда не укрылось ничего – ни потрепанная одежда, ни поношенные перчатки, ни заляпанные грязью чулки.

Ей стало стыдно, но не за свой вид, а за свое безволие, за недостаток отваги, за отсутствие внутреннего стимула двигаться вперед и заставить мир дать ей то, что она хочет. Но достаточно ли сильно она этого хочет? Не в этом ли причина, почему она потерпела крах? Волновало ли ее все это – карьера, театр? Да, конечно, она хотела добиться успеха. А кто не хочет? И она хотела быть богатой – о, как же ей хотелось иметь столько денег, чтобы она могла жить в комфорте, красиво одеваться, заказывать и покупать все, что душе угодно.

Однако она совершенно не умела считать их. Когда у нее был ангажемент, она всегда платила за угощение, приглашала знакомых посидеть в кафе, звала девушек, с которыми делила гримерку, вместе поужинать или позавтракать. Деньги утекали у нее сквозь пальцы, она тратила их на других, надеясь таким образом подружиться с людьми. Ей очень хотелось, чтобы рядом был кто-то, кому можно рассказать о своих радостях.

Забавно, как мало остается друзей, когда человек оказывается в трудном положении. Где люди, которые веселились за ее счет все те годы, пока у нее были роли, пока ей не составляло труда добиться встречи с режиссером, пока агенты были счастливы заполучить ее в клиентки? Друзья исчезли – растворились точно так же, как ее надежды.

И вот она одна. А ведь именно одиночества она всегда страшилась. Еще с тех пор, как ее бросил Гарри. И ее страх усиливался с каждым годом по мере того, как ангажементов становилось все меньше и меньше, а периоды бездействия становились все длиннее и длиннее.

Меблированные комнаты! Да она может написать о них книгу, мысленно усмехнулась Кристина. Запах тушеной капусты на лестнице, неосвещенные лестничные площадки, где можно передвигаться только на ощупь, всегда липкие поручни перил, газовые колонки, от которых воняет и которые почти никогда не работают, жесткие, комковатые матрасы, тонкие одеяла. Атмосфера полнейшего безразличия и неприязни – она не меняется, сколько бы времени человек ни прожил там. Фотографии, цветы, даже испанская шаль, которой она как-то решила застилать свою кровать, – ничто не может преобразить их. И все время кажется, что в них витает враждебный дух. Да, за все годы она так и не смогла прижиться в меблированных комнатах.

Кристина сделала большой глоток кофе и почувствовала, как тепло разливается по телу, успокаивая и придавая сил. Ей показалось, что проблемы немного отошли в сторону. «Наверное, это потому, что я приняла решение, – подумала она. – Я пойду на биржу труда, и мне подыщут какую-нибудь работу. В неудачах, в том, что я дошла до такого состояния, виновата моя нерешительность». Ей вдруг захотелось посмеяться над своими страхами.

Итак, карьера актрисы закончена. «Наверное, стоит вернуться к своему настоящему имени», – сказала она себе. Кристина Диллон. Прошло так много лет с тех пор, как она представлялась этим именем, что сейчас создается впечатление, будто она говорит о чужом человеке. Именно Гарри, естественно, предложил ей взять псевдоним Кристл.

«Нужно придумать для тебя что-нибудь очень романтичное, по-настоящему красивое», – сказал он тогда.

«Я не буду менять имя, данное мне при крещении, – возразила она. – Я Кристина, Кристиной и останусь».

Тогда это казалось очень важным.

Кристина хорошо помнила, как смотрела на Гарри с любовью и восхищением. И что было странного в том, что прохожие оборачивались на них, когда они вместе шли по улице? Иногда на гастролях они производили самую настоящую сенсацию. Ничего удивительного. Она была красива, а Гарри очень привлекателен. Нет, по меркам времен короля Эдуарда его нельзя было назвать красивым. Он не был белокурым, пышущим здоровьем английским джентльменом, то есть не принадлежал к тому типу, ярким образцом которого являлся офицер Гвардейской бригады. Его внешность была скорее голливудской – высокий, темноволосый, с дерзким взглядом, – той самой, от которой в тридцатые у юных барышень начинало учащенно биться сердце. Ни одна женщина не могла устоять против его манящего, беззаботного взгляда, а газетные репортеры называли его улыбку «бесшабашной». Она трогала сердца женщин, и эти сердца начинали стучать быстрее.

Кристине достаточно было закрыть глаза, чтобы снова увидеть его таким, каким он был тогда: с сигарой и тросточкой с костяным набалдашником, в сшитом по фигуре костюме с гвоздикой в петлице, с зачесанными назад лоснящимися волосами и открытым лбом, который был чуть узковат.

Гарри Хантер! Кто из зрительниц с галерки не слышал о нем в те годы? Кто из девушек не завидовал Кристине? Когда в финальной сцене она стояла в свете прожектора и Гарри обнимал ее, а потом страстно, с видом собственника целовал, ей было точно известно: половина зрительниц в зале готова продать душу ради того, чтобы оказаться на ее месте. Сначала эти поцелуи были вполне настоящими. И восторг, который они дарили ей, не терял своей остроты, даже когда гасли огни рампы.

«Ах, Гарри, Гарри», – шептала она, когда падал занавес. Он продолжал сжимать ее в объятиях, и она испытывала нечто вроде экстаза. «Он мой, мой». Когда зал взрывался аплодисментами, они с неохотой отстранялись друг от друга и вместе с остальными актерами выходили на поклон.

Забавно: оглядываясь назад, она не может вспомнить других актеров, игравших с ней. Был только Гарри – только Гарри имел значение, только о Гарри она думала. И ведь она была счастлива, дико, до умопомрачения счастлива… она никогда не думала и не мечтала, что на ее долю выпадет такое счастье. «Вот это жизнь, – говорила она себе, – вот что значат чувства».

А что она, Кристина Диллон, выросшая в семье провинциального священника и приученная стесняться, если не стыдиться, своей яркой, бросающейся в глаза красоты, знала о чувствах или о жизни? Гарри был первым человеком, который назвал ее красивой; Гарри был первым мужчиной, который овладел ею. Именно Гарри заставлял ее жить, учил любить. И она никогда не пожалела об этом – ни тогда, когда он все это отобрал у нее, ни в те долгие недели отчаяния, когда она лежала ночами без сна в меблированных комнатах. Слишком ошеломленная, чтобы плакать, она просто страдала от боли – боли, которую ей причиняла настоятельная, раздирающая душу физическая потребность в Гарри.

И зачем она об этом сейчас вспоминает? Нет смысла снова возвращаться к этому. Иногда Кристина спрашивала себя, способны ли воспоминания еще причинить ей боль, или то, что она чувствует, – это лишь отголоски той давней муки – страданий ребенка, который не понимает, зачем его обидели, страданий юной девушки, которая отдала все и ничего не получила взамен. Теперь она зрелая женщина, теперь она способна понять и увидеть многое из того, что ускользало от ее внимания в те годы.

Кристина взяла меню. Она потратила один шиллинг и десять пенсов, но все еще голодна. Что ж, можно позволить себе еще один сэндвич. Вставая, она вдруг заметила, что мужчина за соседним столиком внимательно разглядывает ее. Машинально – ведь она хорошо знала публику определенного сорта – она расправила плечи и, грациозно ступая, пошла к прилавку, а когда вернулась к столику, то обнаружила, что незнакомец – невзрачный мужчина средних лет в роговых очках и с торчащим над воротником рубашки кадыком – все так же смотрит на нее.

Кристина села к нему спиной, но продолжала чувствовать его взгляд. «Наверное, только у таких я и могу теперь вызывать интерес», – устало подумала она и вспомнила цветы и записки, которые получала много лет назад. Сейчас она обрадовалась бы даже десятой доле окружавшего ее тогда внимания, но в то время оно для нее ничего не значило. Приглашения на ужин она выбрасывала нераспечатанными. «Сожалею, но мисс Кристина Кристл занята». Такой ответ давался на все вопросы у служебного входа в театр, на телефонные звонки и расспросы почитателей. «Мисс Кристина Кристл занята!» Занята, она действительно была занята Гарри, она проводила с ним все дни и ночи. Даже сейчас она часто вспоминает их совместные ужины – Гарри говорит, а она слушает. Все шло именно так, как она мечтала. И все это делало ее счастливой.

Кристина снова обратила внимание на мужчину за соседним столиком. Он беспокоил ее, мешал ее размышлениям. Вряд ли он осмелится заговорить с ней, решила она, но если все же заговорит, надо дать ему резкий отпор. Ее тошнит от мужчин, докучающих женщинам, хотя – Господь свидетель! – маловероятно, что у какого-нибудь мужчины найдется повод докучать ей… такой. Волосы в жутком виде… она пыталась самостоятельно уложить их, но сейчас все ее попытки привести себя в порядок были обречены на провал. Она измождена, страшно измождена. От недоедания, конечно, от недостатка масла и молока.

Как ни удивительно, но мысль о масле перенесла Кристину в дни юности – огромные желтые куски масла на столе, накрытом к завтраку, и серебряное блюдо с вареными яйцами на серванте. Она буквально услышала, как отец спрашивает:

«Кристина, почему ты так плохо ешь? Ты уже второй раз на завтрак выпиваешь только чашку чаю».

«Я не голодна, папа».

«Полнейшая чушь! Ты заболеешь, если будешь плохо есть. Что с тобой? Ты влюбилась?»

Вопрос был неожиданным. Она вздрогнула, понимая, что заалевшие щеки выдают ее. Да, она влюбилась… она была самозабвенно, исступленно, до умопомрачения влюблена уже целый месяц. Влюблена в Гарри, а он – в нее. Нет, в те дни ей не хотелось ни масла, ни яиц, ни молока. А вот сейчас они бы ей очень пригодились.

Мужчина за соседним столиком начал подниматься. Он явно стеснялся, и Кристина неожиданно догадалась, что он намеревается заговорить с ней.

«Только этого мне не хватало! – мысленно застонала она. – Ну почему он не может оставить меня в покое?»

Кристина вдруг почувствовала страшную слабость, на глаза навернулись слезы. Ужаснувшись собственной реакции, она принялась рыться в сумке в поисках платка. И тут услышала голос мужчины – неуверенный и виноватый:

– Прошу вас простить меня… но… вы, кажется, мисс Кристина Кристл?

– А что, если и так?

Кристину удивило, что он знает ее имя. Может, это просто охотник за автографами?

Мужчина просиял.

– Я знал, я не мог ошибиться, – быстро заговорил он, при этом его кадык заходил вверх-вниз. – Я видел ваши фотографии. Я рассылал их по многим городам, пытаясь разыскать вас.

– Разыскать меня?

– Да. Видите ли, мисс Кристл, мы уже давно пытаемся связаться с вами.

– Кто «мы»… то есть… кто вы такой?

Кристина догадалась, что ему приятно ее замешательство, что он в полной мере доволен собой.

– Мне так повезло, мисс Кристл! Это одно из тех совпадений, которые изредка случаются в жизни. Только представьте: мы рассылали письма по всей Англии, пытаясь разыскать вас, и вдруг я случайно встречаю вас во время своего обеденного перерыва.

– Но кто вы? – спросила Кристина. – И зачем вам понадобилось разыскивать меня?

Было видно, что мужчина безмерно счастлив; он широко улыбался, как будто услышал хорошую шутку.

– Меня зовут Денверс, мисс Кристл. Я доверенный секретарь господ Уэстбери, Уотербери и Томаса, стряпчих, и если вы прямо сейчас пройдете со мной в нашу контору, то узнаете кое-что важное для вас.

Кристина мгновение внимательно смотрела на него. Неожиданно у нее в голове появился странный звон, а ноги будто стали чужими.

– Как вы думаете, – медленно проговорила она внезапно изменившимся голосом, – у меня есть время выпить еще одну чашку кофе?