Текст книги "«Оскар» за имя"

Барбара Уилкинз
«Оскар» за имя

ГЛАВА 1

Крики, улюлюканье, свист разбудили задремавшую на своем сиденье в третьем ряду от водителя Бет Кэрол. Она поняла, что автобус остановился. Должно быть, они уже в Калифорнии, в Кресент-Сити, сразу же после переезда границы с Орегоном. Она потрясла головой, чтобы проснуться окончательно, и посмотрела вперед, на то, что вызвало весь этот шум и гам.

Это была девушка с такими светлыми волосами, что казалась седой. Они возвышались над ее маленьким личиком огромной, тщательно начесанной башней. Даже сквозь плотную завесу сигаретного дыма Бет Кэрол могла различить длинные накладные черные ресницы, сильно раскрашенные голубыми тенями веки, яркий пухлый рот. На щеках лежали два ярко-красных пятна от неумело положенных румян. Висячие сережки из металла, ярко блестевшие при этом искусственном свете, были такими длинными, что задевали плечи, обтянутые белым пушистым свитером. Бет Кэрол с удивлением взирала на этот свитер. Вот это да! Огромные груди девушки, казалось, вот-вот прорвут тонкую шерсть. У девушки была тонкая талия, подчеркнутая туго затянутым пояском, а пышные бедра обтягивали узкие брючки. На ногах девушки были шлепанцы из пластмассы на высоченных каблуках. Вокруг одной из лодыжек что-то блестело… Ножной браслет. Да и сумка ее не могла не привлечь внимания – огромная, розовая, с аппликацией в виде белого пуделя в ошейнике из искусственных бриллиантов, по поверхности шла цепочка, поднимающаяся кверху.

У девушки был совершенно невероятный вид, как будто она явилась из какого-то другого мира. Бет никогда в жизни не видела ничего подобного, даже в кино. Непроизвольно она одернула рукава своей белой блузки, чтобы не были видны все еще красные, распухшие шрамы на ее запястьях. Она расправила синюю бумажную юбку, купленную специально для этой поездки в универмаге в Спокане.

– Итак, леди и джентльмены, – объявил по динамику водитель, – как видите, мы уже в Калифорнии.

Два солдата, сидевшие через проход от Бет Кэрол, дружно стукнули кулаками по спинкам сидений перед собой. Опять раздался свист и смешки.

– Ее мамочке надо было отвести эту девчонку в ванную и оттереть ей как следует физиономию, – послышался женский голос позади Бет. Затем она услышала, что кто-то произнес:

– Тсс… тсс… Ничего себе, подумала Бет, если все девушки в Калифорнии так выглядят, то это совсем непохоже на родные места… Она выглянула в окно на Кресент-Сити. Он был довольно сильно похож на Кур Д'Ален, откуда она приехала. Автобусная станция ничуть не отличалась от остальных. Изображение бегущей поджарой борзой, большие окна. Пара местных бездельников на скамейке, с интересом разглядывающая приезжих: их единственное развлечение. На земле валялась грязная ложка, в углу окна было прикреплено объявление о проведении церковного базара. Дальше дешевая лавчонка. А еще дальше, наверное, банк. Около десяти часов утра небо было серым, казалось, вот-вот пойдет дождь. Бет закурила сигарету и вздохнула: жаль, что нельзя выпить чашечку кофе.

Сначала она почувствовала запах духов, приторно-сладкий, затем и сама девушка неторопливо пошла по проходу. Она собирается сесть рядом со мной, сообразила Бет, почувствовав, как ее обволакивает душное облачко дешевых духов. Ей захотелось открыть окно, хотя она и знала, что станет слишком холодно и эти наседки сзади начнут тыкать ее в спину и без обиняков потребуют, чтобы она его закрыла.

– Место свободно? – спросила блондинка тонким голоском с придыханием.

Бет подняла глаза и увидела широкую улыбку, зубки у девушки были меленькие, похожие на детские молочные, на сиденье перед собой Бет заметила пухлую ручку с длинными ярко-красными ногтями.

– Да, свободно, – ответила она, улыбнувшись в ответ.

Девушка оглянулась, чтобы еще раз убедиться, что все глаза устремлены на нее. Она грациозно опустилась на сиденье и, приняв удобную позу, начала шарить в своей огромной сумке. Приторный запах духов был невыносим. Бет сделала глубокую затяжку, надеясь, что это поможет. Девушка вытащила новую пачку «Лаки страйк» и сунула сигарету в длинный мундштук. Она наклонилась через проход, чтобы зажечь сигарету от предложенной солдатом зажигалки.

Водитель нажал на рычаг, закрывающий дверь, и включил двигатель. Через минуту они медленно отъехали от станции и влились в поток грузовиков, «фордов», «шевроле» и прочих машин; двигавшихся по главной улице городка. Какой-то малыш, держась за руку матери, улыбнулся и помахал им.

Бет улыбнулась и тоже помахала ему.

– Прощай, грязная дыра, – с презрением произнесла блондинка, глядя мимо Бет в окно – на магазинчики, конторы, бензоколонки, постепенно переходящие в зеленые поля, на которых паслись черно-белые коровы, автобус так и подбросило, когда две здоровые телки пробежали по дороге в противоположном направлении. На окнах появились мелкие капли. Блондинка поигрывала длинным мундштуком, изучая свое лицо в зеркальце большой пудреницы, украшенной разноцветными камешками. Сначала она репетировала обольстительную улыбку, стараясь не обнажать мелкие зубы, затем стала изображать гнев. Она с довольным видом захлопнула пудреницу и бросила ее в сумку, не обращая внимания на молодого солдатика, сидящего по другую сторону прохода и всячески старающегося привлечь ее внимание.

– Однако все же придется вернуться сюда, – как бы про себя пробормотала девушка. И хотя ее слова никому конкретно не предназначались, Бет поняла, что та не прочь поговорить. Бет прямо чувствовала, как из той вырываются слова. Ну ладно, пусть поговорит. Так даже лучше, особенно после тех сексуальных маньяков, которые сидели рядом с ней с того самого момента, как Бет Кэрол села на этот автобус в Спокане. Это было два дня назад. Хотя ей казалось, что времени прошло гораздо больше, что она едет на этом автобусе уже целую вечность.

Вначале она ужасно боялась, когда сидела, съежившись, в женском туалете автобусной станции в шесть утра, с головой, обмотанной шарфом, и в темных очках, как будто кто-то преследовал ее. Во рту пересохло, а сердце колотилось так, как будто отец или кто-нибудь из его работников или ее сестры гнались за ней и каждую минуту могли появиться здесь и найти ее сидящей на крышке унитаза.

«О, вернись домой, Бет Кэрол, – стали бы они плакать и умолять. – Мы тебя любим. Все будет хорошо – так же, как и прежде. Все уже прошло. Этого просто никогда не было».

Бет мысленно нарисовала себе всю эту сцену. Кто бы там ни играл главную роль, он заверит ее, что все будет расчудесно. Гораздо чудеснее, чем было раньше. Если на сцене появится отец, то он торжественно поцелует ее в лоб и станет твердить, что в городе все уже давно обо всем позабыли, что он лично их просил об этом, а они лишь смотрели на него непонимающим взглядом.

«Ты уверен, папа?» – спросила бы она его, глядя в его серые глаза, столь задумчивые в обычной жизни, но сейчас полные любви и нежности, и сердце ее наполнилось бы радостью и ответной любовью. Затем он протянул бы ей руку и она взяла бы ее. И вместе они бы вышли в зал автобусной станции, и все пассажиры зааплодировали бы, а женщины улыбались бы сквозь слезы умиления, а мужчины говорили бы друг другу, что мечтают иметь такую дочку, как она, и любить ее так же, как ее отец.

Черта с два, Бет Кэрол горько улыбнулась про себя. Скорее всего, они подумают: «Слава Богу, что уехала». Причем все они. Отец, наверное, заметил, что она взяла только четыреста долларов из одной из старинных книг в кожаном переплете, в середине которой был сделан тайник и которая стояла среди таких же на полке в библиотеке, позади его большого дубового стола, вечно заваленного всевозможными бумагами и папками. Он, наверное, подумал: «Только четыреста долларов за то, чтобы отделаться от нее! Не так уж и дорого».

Она так боялась пропустить свой автобус, что без конца выбегала из туалета. Но он все еще стоял на конечной остановке вместе с другими автобусами. Наверху был указан пункт назначения: «Лос-Анджелес». Бет коснулась кончиками пальцев изображения бегущей собаки на его борту.

Затем тревога, беспокойство, страх, что она прямо здесь разрыдается, заставляли ее опять тащиться в убежище женского туалета, где она, прислонившись к кафельной стене и закрыв глаза, пыталась взять себя в руки и успокоить дыхание. Каждые несколько минут она осторожно подходила к ряду умывальников, снимала темные очки, чтобы убедиться, что в зеркале отражается именно ее лицо. Приблизив свое лицо к стеклу, она внимательно разглядывала его, словно ожидая, что оно станет выглядеть по-другому, боясь найти на нем следы разложения и порчи. Но нет. Она видела лишь бледный выпуклый лоб, голубые, с поволокой глаза. Короткий и прямой, как и у всех членов ее семьи, нос. Полные губы. Как ей иногда казалось, слишком полные. Это немного простило ее. Подбородок, тоже круглый, как у младенца. Вообще вся ее физиономия была какая-то младенческая, не вполне сформировавшаяся. У нее был хороший цвет лица, даже при этом бледно-сером освещении щеки светились здоровым румянцем. И ее сестра Луанн, самая хорошенькая из них всех, не могла не признать, что у Бет самый хороший цвет лица. Ей было шестнадцать, а у нее никогда не было ни одного прыщика.

Но тут распахивалась дверь в туалет, и Бет поспешно надевала свои черные очки и опускала голову. Но это оказывалась всего лишь какая-нибудь женщина, обычно с кожаной дорожной сумкой, вроде той, что была у нее, которая быстро проходила мимо и запиралась в одной из кабинок.

Когда по громкоговорителю объявили, что начинается посадка на автобус, идущий в Лос-Анджелес, Бет пошла первой. Она быстро пробежала в самый дальний конец автобуса и съежилась на сиденье у окна. Время от времени она бросала тревожные взгляды на дверь, как бы опасаясь, что кто-нибудь, может быть, даже отец, явится в последний момент, чтобы увести ее домой. Она не сразу обратила внимание на мужчину, севшего рядом с ней, пока не почувствовала его запахи – запах тела, лосьона и сигар. Краем глаза она взглянула на него. Совсем старик, быстро промелькнуло у нее в голове, годится в дедушки. И явно переживает сейчас полосу невезения, если вообще у него когда-нибудь было везение. Затем автобус отправился в путь, проезжая по темным, мокрым от дождя улицам Спокана, с его бесконечными рядами мрачных, серых контор.

Она чувствовала, как сильно бьется ее сердце, как неровно она дышит, испытывая огромное облегчение по мере того, как автобус мчался вперед, как у него переключалась скорость, как он тормозил на красный свет, трогался с места на зеленый, как притормаживал перед поворотами и то набирал, то сбавлял скорость. Кроме Бет и сидящего рядом с нею мужчины, в задней части автобуса никого не было. Она почувствовала на себе взгляд соседа и вздрогнула от отвращения, уловив, хотя утро еще только-только началось, мерзкий запах алкоголя. Бет прижалась к окну, стараясь сосредоточиться на том, что проплывало мимо: зданиях, которых становилось все меньше и меньше, случайных пешеходах под зонтом, струях дождя, размывающих все кругом. Мужчина что-то сказал ей. Она не обратила на него внимания и закрыла глаза в надежде, что он оставит ее в покое. Она чуть не подскочила на месте, когда почувствовала, как его ладонь коснулась ее руки.

– Простите? – вежливо спросила она своим детским голоском, чувствуя тем не менее непонятный страх. Теперь она повернулась к нему и смогла его хорошо рассмотреть. Он был очень противный – с водянистыми блеклыми глазами, серой щетиной на щеках и подбородке. И воняло же от него! Ужасный тип…

Двадцать долларов, – прошептал он. – Никто нас здесь не увидит сзади, киска. Я его вытащу, а ты немного поцелуешь.

«Этого не может быть, это не может происходить со мной», – с ужасом подумала Бет. Она отпрянула от него. Он положил свою волосатую руку на ее предплечье, а другой тер себе там, между ног. В автобусе было много людей и еще водитель. Она открыла рот, чтобы закричать, она хотела закричать.

– Только поцелуй его, малышка, и я дам тебе двадцать долларов, – прошептал он заговорщицким тоном.

Кричи же, кричи, твердила себе Бет, но смогла выдавить из себя лишь какие-то нечленораздельные, едва слышные звуки, по щекам ее потекли слезы. Мужчина разочарованно посмотрел на нее.

– Ну ладно, ладно, – пробормотал он, поднимаясь с места и двигаясь по проходу в переднюю часть автобуса.

Бет осталась на месте, окаменев от страха. Она тихо плакала, но на сей раз уже с облегчением. Досчитала до ста, затем до пятисот, до тысячи. Глубоко вздохнув, она схватила свою дорожную сумку и сумочку и пошла по проходу вперед, пока не нашла свободного места как можно ближе к водителю. «Это я сама виновата, – думала она, чувствуя легкую дурноту, – глупо садиться так далеко и совсем одной. Очень глупо. Но ведь ничего не случилось?» Поняв это, она почувствовала себя лучше и попыталась взять себя в руки. «Все, больше я прятаться не собираюсь», – решила она. И вообще в этом не было никакой необходимости. Никто ее не искал. Теперь она это знала точно. Всего лишь четыреста долларов. Дешево отделались. Вдвое дешевле, чем это стоило. От жалости к себе на глазах опять появились слезы, она пожалела, что не взяла все деньги.

Автобус шел мимо лесов северо-восточной части штата Вашингтон. Небо по-прежнему было затянуто тучами. Резкий порыв ветра обрушил на стекло дождевые струи, заставив ее вздрогнуть во сне.

Ей снился Бадди. Она видела его лицо, серьезные синие глаза, длинные ресницы, коротко остриженные, светлые, торчащие во все стороны кудряшки, его улыбку и такой чудесный изгиб губ. У него была необыкновенная улыбка. Великолепные зубы. Таких зубов больше не было ни у кого в его классе.

Ее отец называл семью Бадди и людей, подобных им, «белая грязь», они жили в «Ущелье мертвеца», где малыши месили грязь и болели без конца и, казалось, люди просто не представляли себе другой жизни, чем всю неделю работать на шахтах, а потом напиваться по субботам и устраивать драки. Бет передернуло, когда она подумала об этих людях, и особенно о семье Бадди. Его отец был самым отъявленным пьяницей, а мать – сущей ведьмой, вся семья жила в страшной развалюхе, одной из тех, куда она с сестрами развозила на отцовской машине благотворительные рождественские подарки. Они действительно были «белой грязью». Как еще можно было относиться к ним?

Но Бадди был совсем другим. Он был красив и в школе Лейксайд играл полузащитником в футбольной команде. Его красно-белая форма делала его таким же, как и все остальные. И Бет Кэрол была не единственной из богатых девочек, неравнодушных к нему и испытывающих непонятную радость, когда он неторопливо двигался по залу или же когда его команда выигрывала, и он уходил с поля, другие игроки похлопывали его по спине, а малыши на трибунах восторженно приветствовали.

И чтобы бы там ни говорили, между ней и Бадди все было по-особенному. Они могли до бесконечности разговаривать, когда им удавалось вдвоем сбежать куда-нибудь, и он рассказывал ей о том, что собирается добиться большого успеха. О том, что после окончания школы пойдет в армию, если его возьмут, возможно, это даст ему кое-какие привилегии в дальнейшем. Правда, его могут отправить в Корею, но он предусмотрел и такую возможность и усердно занимался машинописью, так что, если повезет, он станет служить писарем. Потом он поступит в колледж по квоте для отслуживших в армии, потому что хотя он и неплохой полузащитник, но есть и получше, и представители колледжей не рвут его на части, приглашая для бесплатного обучения.

«Да, Бадди, – шептала она, – ты действительно добьешься много. Я это знаю». Она мысленно представляла его себе в собственном кабинете, в прекрасном костюме, с новой машиной, ожидающей у дверей, – «кадиллак», а может быть, «линкольн». Она с восторгом думала об осуществлении его стремлений, этой нарисованной ее воображением картине. Оттого, что мысленно представляла и себя рядом с ним.

И как ей нравилось, когда он трогал ее, снова и снова шептал ее имя, когда они лежали вдвоем на брезенте в лодочном сарае, а лодки, привязанные к причалу, скрипели и хлюпали. Бадди… Она уже так давно не думала о нем. Во всяком случае, с тех пор, как все это произошло и ей пришлось думать о многих других вещах. Было так хорошо думать о нем опять, так, как она всегда делала, когда его не было рядом. Думать о его словах: «Знаешь, малышка, когда я с тобой, то знаю, что могу все на свете. Я чувствую себя сильным».

Думать о его ласках. О том, что она чувствовала, когда он гладил ее между ног, и пальцы его проскальзывали ей под трусики, прямо туда, вовнутрь. Ее всю бросало в жар. Она пошевелилась во сне, чувствуя, как теплеет у нее там, внизу. Она улыбалась.

Она неожиданно проснулась, резко выпрямившись в своем кресле, автобус мчался сквозь грозу, и бесконечные молнии раздирали небо. Солдат, сидевший рядом с ней, запустил руку ей под юбку.

– Прости, – проговорил он, заливаясь краской. Бет вытаращила на него глаза.

– Только ничего не говори, ладно? – взмолился он. – Он вышвырнет меня из автобуса, а мне необходимо вернуться в лагерь. Иначе решат, что я ушел в самоволку. Мне обязательно надо вернуться вовремя.

Она одернула юбку, чувствуя, как дрожит нижняя губа. Она не могла понять, что происходит с этими мужиками. Почему они считают, что могут делать подобные вещи? Кто дал им такое право?

– Ну пожалуйста, – умолял он со слезами в испуганных карих глазах. – Вот увидишь, я пересяду, – сказал он, поднимаясь. – Только ничего не говори.

Потом он ушел, пробираясь по проходу в заднюю часть автобуса. Бет осталась на своем месте, зная, что ей следовало бы пожаловаться водителю, и даже собиралась сделать это, но потом поняла, что ей жаль солдата. Но ведь это было правильно. Значит, он мог делать что хочет, потому что она заснула и была беззащитна, а теперь почему-то именно она должна была проявлять благородство. Через пару часов она видела, как он сошел в Беллингаме. Он быстро прошел по проходу, глядя прямо перед собой. В Беллингаме к ней подсела словоохотливая бабуля, которая без конца демонстрировала фотографии своих многочисленных сыновей и дочерей, а также их сыновей и дочерей, их кошек и собак и друзей, все они улыбались, сидя у новогодней елки или на природе на пикнике. С этой болтливой старушкой ни о чем не надо было думать. Но, по крайней мере, едино венное, что ей было нужно от Бет Кэрол, – чтобы та улыбалась и время от времени восхищалась ее детьми и внучатами.

И теперь вот эта девушка.

Бет почувствовала, что та уже готова, она просто-таки ощущала, как напрягаются у нее голосовые связки.

ГЛАВА 2

– Меня зовут Ферн Дарлинг, – сказала девушка своим неестественным детским голосочком, который она, должно быть, специально разработала, поскольку ни один нормальный человек таким голосом не говорит.

– А меня – Бет Кэрол Барнз.

Сидя рядом с ней, Бет отрешилась от впечатления, которое эта девушка производила с первого взгляда, и впервые взглянула на нее по-настоящему. У нее были красивые глаза. Они были голубые, а белки – необыкновенно белые, хотя Бет и поражало, как ей удается держать их открытыми с этими тяжеленными накладными ресницами. Но все же ее нельзя было назвать хорошенькой. Нос был слишком узким, а лицо плоское, как тарелка. Губы казались совсем не пухленькими, а, наоборот, узкими и прямыми, просто сильно накрашенными. Она налепила себе черную родинку и на щеку. В автобусе повис такой густой дым, что было трудно различить детали, однако было хорошо видно давно не мытую шею. Она дружелюбно смотрела на Бет и явно ожидала от нее чего-то, чего-то такого, что Бет Кэрол не сделала. Яркие губы огорченно покривились.

– Тебе не понравилось? – сказала она.

– Что не понравилось? – спросила Бет, не понимая, что за оплошность она совершила.

– Мое имя, – нахмурилась девушка. – Ферн Дарлинг. Тебе не понравилось мое имя.

– Я что-то не понимаю, – сказала Бет.

– Тебе разве не кажется, что оно звучит как у кинозвезды? – спросила девушка. – То есть вот ты, например, можешь его представить на большой афише – «Ферн Дарлинг»?

– Ну да, конечно, – сказала Бет Кэрол. – Думаю, что да.

– Ты думаешь, что да, или ты знаешь, что да? – настаивала девушка. – Ты даже не представляешь, как долго я придумывала это имя. Я полгода не могла заснуть, все соображала, что бы такое придумать, уж коли я решила.

– Что решила? – недоуменно спросила Бет. Они успели обменяться всего лишь несколькими фразами, но Бет совершенно ничего не понимала.

– Уж коли я решила отправиться в Голливуд и стать кинозвездой, – сказала девушка. – Знаешь, ведь для этого требуется подходящее имя. Я их перебрала сотни, даже тысячи. Но все были какие-то обычные. Ты представляешь, самые интересные уже разобраны. Я имею в виду – Рита, Лана, Ава, ну и, конечно, Мэрилин. Ее настоящее имя – Норма Джин Бейкер. Я прочитала об этом в журнале про кино. – Неожиданно лицо ее приобрело серьезное выражение, как будто она размышляла над чем-то важным. – А тебе не кажется, что Роуз будет лучше? – спросила она. – Роуз Дарлинг?

– Нет-нет, – сказала Бет. – Мне кажется, что Ферн Дарлинг звучит просто великолепно. По-моему, ты сделала правильный выбор.

– Ты уверена? – спросила девушка. – Потому что время еще есть.

– Абсолютно, – ответила Бет. Интересно, подумала она, неужели ей придется терпеть это еще целых два дня. Даже словоохотливая бабуся теперь казалась ей необыкновенно милой соседкой.

– Держу пари, ты небось думаешь, почему это я вдруг решила стать кинозвездой. – Было очевидно, что Ферн считает, что Бет просто больше не о чем думать.

– Ну конечно, – согласилась Бет, чувствуя, как бурчит у нее в животе. Она покраснела, жалея о том, что не поела, когда автобус останавливался в Кресент-Сити, и надеясь на то, что девушка ничего не слышала. Ужасно стыдно издавать подобные звуки. – Расскажи мне, – поспешно сказала она. – Мне будет интересно послушать.

– Значит, все это началось, когда я еще была совсем крошкой, – начала Ферн, смакуя каждое слово, каждый звук, и Бет внутренне содрогнулась, жалея о том, что та не начала с чуть более позднего времени, хотя бы лет с десяти. – Ты же знаешь, какими страшненькими бывают новорожденные младенцы – красными и сморщенными. – Она сильно наклонилась к Бет и шептала прямо ей в ухо, как будто делилась с ней страшной тайной. – Так вот я такой не была. Я с самого начала была розовенькой и хорошенькой, и у меня была копна светлых волос.

– А чем ты их красишь сейчас? – спросила Бет, оживляясь немного и радуясь, что может ненадолго отвлечься от собственных проблем и поговорить о чем-то другом. – В нашем городке многие девчонки пользуются пергидролем. – Бесполезно было добавлять, что это были дешевки, к которым мальчишки относились с презрением. Такие, над которыми они смеялись и про которых говорили гадости, но тем не менее бегали за ними табунами.

Было видно, как под румянами вспыхнули щеки и шея Ферн, которая все же казалась Бет сероватого цвета.

– Это мой природный цвет, – возмутилась она, слегка качая головой, как будто ее поразило, что Бет могла подумать что-либо другое.

– Ух ты, тебе повезло, – смущенно произнесла Бет, думая про себя: «Ну да, а я – Дуайт Эйзенхауер, президент Соединенных Штатов».

– Я побеждала на всех конкурсах красоты для младенцев, – продолжала Ферн. – Мамочка наряжала меня в хорошенькие платьица с оборочками и завязывала бантики в кудряшки. Розовые, желтенькие или нежно-голубые. – Она захлопала ресницами, глядя на Бет. Та решила, что она просто практикуется, чтобы убедиться, что у нее это получается. – Первый конкурс проводился на базаре, неподалеку от того места, где мы жили, мне тогда было всего несколько месяцев, – продолжала Ферн. – Потом конкурс организовал один фотограф, на Мейн-стрит, и я тоже его выиграла. – Она распахнула глаза и сказала с преувеличенным удивлением: – Ты представляешь, моя фотография до сих пор висит у него в витрине!

– Вот здорово! – восхитилась Бет.

– Затем у Элксов и Масонов, – бубнила Ферн. – Потом был городской конкурс. Потом во время окружной ярмарки. Каждый год что-нибудь проводилось. После конкурса младенцев были конкурсы красоты для детей. Я тоже выиграла их все. Все, представляешь! Все говорили, что я просто затмила Ширли Темпл.

– Наверное, твоя мама была здорово занята, – сказала Бет. – Ведь тебя все время надо было куда-то возить.

– Да, но ей это очень нравилось, – серьезно произнесла Ферн. – Всю свою жизнь она думала только обо мне. Она живет только для меня.

– Так как же она отпустила тебя одну в Голливуд? – спросила Бет. Она вдруг поняла, что Ферн, или как там ее, еще совсем девчонка. Похоже, ей нет и шестнадцати.

– О, она хочет, чтобы я добилась успеха, – неопределенно ответила Ферн. – Когда я устроюсь, мама приедет ко мне. Она приедет под звон колоколов.

– Здорово, – повторила Бет, прикидывая, что же из того, что ей рассказала Ферн, правда, если там вообще было хоть слово правды. Интересно, а ее мама знает, что она уехала?

– И мама сделала так, чтобы в третьем классе мне поручили на праздниках идти впереди с жезлом, – продолжала Ферн. – Тебе нравятся такие парады? И представляешь, – я в белой юбочке и шапочке с золотым шитьем и в белых сапожках. Как мне нравились эти сапожки! Я их просто обожала.

Она опустила голову и полезла в сумочку, и сердце Бет сжалось. Так, подумала она, сейчас начнутся фотографии. Но вместо этого Ферн вытащила жевательную резинку и засунула себе в рот.

– А за мной шла вся колонна, – рассказывала она. – Платформы на колесах, оркестр. И эти старые пердуны на лошадях, которые заваливали навозом все улицы.

«Старые пердуны»? Она так и сказала. «Старые пердуны». Сначала Бет Кэрол была просто шокирована, а потом засмеялась. Они действительно были старыми пердунами. Как и у них дома. Они тоже проводили такие парады – с марширующими оркестрами и украшенными цветами платформами и старыми пердунами на лошадях, воображающих себя ужасно крутыми со своими выпирающими животиками, пыхтящие и красные от напряжения, с трудом удерживающие флаги. И смущенными взглядами присутствующих, когда лошади наваливали свои кучи прямо посередине улицы.

Разумеется, ни она, ни ее сестры никогда не принимали участия в подобных парадах. Нет, девочки семейства Барнз были выше этого. Луанна, Патриция Джейн и Мэгги – хорошенькие, светловолосые, неприступные. Бет Кэрол была четвертой и не такой хорошенькой, как утверждали старшие девочки. Не столь яркая, поскольку волосы у нее были темно-русыми. На малышку Линду Мэри и вообще не обращали внимания.

Ужасно много девочек.

И что там говорить – когда она родилась, отец даже не пришел в больницу. Это было одним из семейных преданий, и Бет слышала его так много раз, как будто в этом было что-то замечательное. Он так возмутился, что Мэгги тоже оказалась девочкой, что был уже готов сдаться и отказаться от дальнейших попыток, но потом родилась она, и он даже не пришел в больницу, а когда через год родилась Линда Мэри, он опять не пришел в больницу. И тогда сдалась их мать и умерла от разочарования. Именно так и сказали ей и Линде Мэри: «что она умерла из-за того, что не родила мальчика. Некого было готовить к тому, чтобы взять на себя управление шахтами и заводами и всем остальным. Иногда Бет Кэрол и Линда Мэри беседовали об этом. Им казалось, что старшие девочки и тетушки чуть ли не одобряют эту смерть, как будто она, умерев, поступила достойно. Как японские камикадзе, о которых они слышали и которые во время второй мировой войны врезались в корабли и погибали во имя чести, если не могли победить. Но это было ужасно. Ходили и другие слухи, хотя прямо об этом и не говорилось. Что она покончила с собой. Бет Кэрол и Линда Мэри никогда об этом не говорили, хотя не думать не могли.

Ни та ни другая ее не помнили и не знали, какая она была. В девичестве она носила имя Элис Макнили, происходила из хорошей семьи из Уилмингтона, штат Делавер. Она познакомилась с их отцом на охотничьем балу, когда он учился в университете на востоке страны. Да, на свадебных фотографиях она была очень хороша в белом платье с вышитым жемчугами корсажем и жемчужной диадемой, к которой прикреплялась фата, прикрывающая ее светлые волосы, которые так и светились от направленной на нее лампы фотографа. И отец тоже казался очень красивым, хотя это лишь гордость и радость делали его таким, потому что в жизни он не был интересным мужчиной. У него были маленькие глазки, а лицо уже тогда казалось слишком мясистым. Губы его были чувственными и влажными. Однако все же в нем было нечто, что заменяло внешнюю красоту. В нем чувствовался настоящий мужчина, он обладал даже каким-то животным магнетизмом. Ну и еще деньги… Он смотрел на невесту, как будто выиграл самый большой в мире приз.

Фотографии их медового месяца тоже были очень красивыми. После венчания в церкви, куда ходили многие поколения семьи ее матери, и приема в загородном клубе они отправились в Нью-Йорк, где провели свою первую брачную ночь в гостинице «Плаза». Потом была еще фотография, где они, счастливые и улыбающиеся, стоят на нижней ступеньке океанского лайнера. Потом еще одна: мама на нижней ступеньке «Восточного экспресса», а отец – на ступеньку выше. Он обнимает ее одной рукой, как бы защищая, заботясь о ней. И оба они широко-широко улыбаются.

Даже на фотоснимках, где они сидят с маленькой Луанной на руках, они выглядят счастливой парой, довольной своей очаровательной дочуркой. Они все еще кажутся счастливыми, когда родилась и Патриция Джейн. После этого торжественных студийных снимков уже не было, как будто они не считали важным хоть как-то запечатлеть Мэгги, Бет Кэрол и Линду Мэри. Ее родители даже не стали придумывать имя для Линды Мэри, а доверили это своим трем старшим дочерям. И все это действительно было странно. Как будто старшие девочки жили в одной семье – счастливой, а младшие – в другой, несчастливой.

– Я довольно рано развилась, – рассказывала Ферн. – Когда я училась в пятом классе, у меня уже были вот такие здоровые сиськи. И пока я училась сначала в начальной, потом в средней школе, я все время выигрывала все конкурсы красоты. Меня избрали королевой. И я была королевой на выпускном балу. У меня было белое платье из атласа, и волосы я зачесала наверх, и все мне говорили, что я похожа на ангела, которыми украшают рождественскую елку. Даже директор школы пригласил меня на танец.

Бет бросила на Ферн полный сомнения взгляд. Возможно, все эти истории про парады и конкурсы красоты и правда, а может, конечно, и нет. Но в том, что Ферн Дарлинг – или как ее там настоящее имя – никогда в жизни не могла бы быть избрана королевой выпускного бала, Бет не сомневалась ни минуты. Как бы сказала Луанна, употребив два свои любимых слова, она была вульгарна и неотесанна, и как бы ни был мал ее городок – а может быть, именно потому, что он так мал, – там особенно соблюдается иерархия. Всегда есть семьи более богатые и уважаемые в городке, чем остальные, и на подобные роли выбирают дочерей именно из таких семей.