Текст книги "Лондон. Темная сторона (сборник)"

– Стюарт уже пытался писать о Монро, Джон, – вставил Доминик.

– Да, и ни разу ничего не вышло, – продолжал Стюарт. – Монро знает всех. Говорят, его товарищ, с которым он делил комнату во время учебы на юридическом факультете, станет следующим генеральным директором Би-би-си.

Не отводя взгляда, он сделал еще один глоток пива. Мой ход.

– Ясно, как день, он не сможет подать иск, если он есть на пленке, – сказал я.

– Послушай, этот мужик любит рисковать. Ему нравится подвергаться опасности. Но он умен, очень умен и умеет заметать следы. Я уже говорил, у него есть высокопоставленные друзья. Предполагается, что он попадет в список претендентов на титул рыцаря, который составляется ко дню рождения королевы.

– И что из того? Он неприкасаем? – спросил я. Я чувствовал, как деньги ускользают из рук.

– Приятель, я не говорю, что это невозможно. Но я знаю Нила, и он будет очень осторожен.

– Нил – это наш редактор, Джон, – пояснил Доминик.

– Он даже не станет рассматривать вопрос без девушки, – продолжал Стюарт. – Девушка обязательно потребуется. Опубликуем материал на развороте. Она расскажет всю историю и, если возникнет такая необходимость, даст показания под присягой..

– Понятно. Но сколько… На сколько потянет история, если я приведу девушку?

– Это не моя епархия. Точно не знаю, вероятно, на пятизначное число, – сказал Стюарт.

Пятизначное число? По меньшей мере десять тысяч, все еще неплохо, – подумал я, допил джин с тоником, затем извинился и ушел. Я поймал такси, поехал на Шеперд-маркет, поднялся по деревянной лестнице и нажал на «Нажмите».

К двери подошла Рита. На этот раз не было никаких веселых приветствий. Она лишь слегка приоткрыла дверь и отказалась меня пускать.

– Ваня уехала, – сообщила Рита. – Больше не вернется. Вас не велено пускать.

Затем она закрыла дверь.

«Что за черт?!»

– Что ты имеешь в виду? Что значит «уехала»? – спросил я сквозь дверь. – Рита? Куда она уехала? Рита?

– Уходите, уходите немедленно, или мне придется позвать его, – ответила Рита.

Она имела в виду Давора, владельца дома.

Я медленно пошел вниз по ступеням, пытаясь понять, что произошло. Я никогда раньше не видел Риту суровой. Это было странно. И угрожать мне Давором или одним из его головорезов…

Я отправился домой и выкурил косячок, чтобы заснуть. Проснулся примерно в полдень, в одежде, и начал приготовления. Камера все еще лежала в кармане моего пальто. Я надел его, вышел из дома и нашел телефон-автомат. Набрал номер.

– Соедините меня с Николасом Монро, – сказал я.

– В настоящий момент мистер Монро принимает клиента. Он не может…

– Это срочно. Он ожидает моего звонка.

– Сэр, мистер Монро не упоминал…

– Просто скажите ему, что звонит Джон Х. Это очень срочно.

На другом конце провода воцарилась тишина. При подобном отсутствии звуков в телефонной трубке возникает ощущение, будто ты находишься в преддверии ада.

Затем прозвучал мужской голос.

– А-а, мистер Х…

Голос звучал расслабленно, даже весело.

– Это ваш последний шанс, Монро, – сказал я. – Я ходил в «Сандей», и они очень заинтересовались записью. Они готовы опубликовать рассказ…

– «Сандей»? Понятно.

Что с этим уродом, черт побери? Придурок неотесанный!

– Сложилась следующая ситуация, мистер Х, – сказал Монро, четко и спокойно произнося каждое слово. – Вы получили финансовое предложение от газеты «Сандей» и хотите узнать, готов ли я дать больше. Все правильно?

– Да.

– Хорошо. Могу ли я спросить, сколько они предложили?

«Пятизначное число», – говорил Стюарт.

– Десять тысяч.

Я пожалел о сказанном, как только слова вылетели у меня изо рта. Монро явно ожидал, что сумма будет как минимум в два раза больше. И зачем я назвал ему газету?

Я понял, что все испортил. Монро слишком спокоен, и я не в состоянии с этим справиться. Я ожидал другого.

– Ммм, – произнес Монро. – Вероятно, я смогу собрать пять тысяч сегодня во второй половине дня. Это вас устроит?

«Вероятно, придется соглашаться, черт побери!»

Пять тысяч. Это оскорбление. Но на самом деле у меня не было выбора.

– В шесть в «Принтерс Девил» на Феттер-лейн – и не опаздывайте.

Я опустил телефонную трубку на рычаг.

Я убивал время, заливая случившееся алкоголем в ближайшем баре, и ушел из него в пять, чтобы не опоздать на встречу с Монро. Когда я спустился на платформу станции «Кентиш-таун», она оказалась забита людьми – как обычно, проблемы на Северной ветке. Ко времени прибытия поезда народ уже стоял плечом к плечу.

Я с боем ворвался в поезд, идущий на юг, к «Тоттенхэм-Корт-роуд». Там я собирался перейти на Центральную ветку и ехать до «Чансери-лейн». Мне удавалось удерживаться в уголке вагона до «Кэмден-таун». Там в двери втиснулась сотня-другая людей, меня оттолкнули в середину вагона, и мне пришлось обеими руками хвататься за верхний поручень, чтобы удерживать равновесие. Я редко езжу в метро, но даже я знал, что в этот день давка была сильнее обычной. Пенсионеры, офисные работники, рабочие, туристы и типы из низов лондонского общества прижимались ко мне со всех сторон.

Я почувствовал первые признаки паники, но отмахнулся от них, пытаясь думать о хорошем. Я закрыл глаза и заново пережил свою работу в канун Нового года, затем вспомнил о Монро, о пленке и письме, деньгах, подумал о следующей работе, мемуарах… А что потом?

Я вспомнил, как Монро не пришел на встречу, как бритоголовый ублюдок пытался выставить меня дураком, как меня вытурила Рита, пригрозив Давором… Затем Монро, высокомерный сукин сын, смеялся надо мной по телефону.

Как этот урод посмел смеяться? У меня же есть видеозапись того, как этого распутника в носках – этого королевского адвоката, ни больше ни меньше, который знаком с членами кабинета министров и номинирован на присвоение титула рыцаря – пальцем трахает в зад проститутка, которую он, вероятно, выдворил из страны. И я за все это получу вонючие 5000 фунтов стерлингов, если ублюдок вообще соизволит явиться? Такое впечатление, что ему плевать на меня и на мою видеозапись. Как будто это просто мелкая деталь рутинной рабочей недели. Он что, не понял ситуацию? Здесь я за главного. Я – шантажист, и у меня все козыри.

Я открыл глаза. «Тоттенхэм-Корт-роуд». Нужно выходить и пересаживаться на другую ветку. Я стал медленно пробираться сквозь пенсионеров и рабочих, все еще держась за поручни, чтобы сохранять равновесие. Пробрался к открытым дверям, с трудом вылез из вагона. Как раз вовремя. За моей спиной закрылись двери, и поезд отошел от станции. На платформе остались примерно две дюжины недовольных пассажиров. Им предстояло ждать следующего поезда.

Это меня немного утешило. В момент schadenfreude[16]16
  Schadenfreude – злорадство (нем.).


[Закрыть] я испытал удовлетворение. Направляясь к табличке «Выход», я коснулся кармана, в котором лежала камера. Там ничего не было.

Я проверил другой наружный карман, затем внутренний, и меня охватила паника. Тогда я проверил карманы брюк и снова вернулся к тому карману, в который клал камеру. Я знал, что опускал ее в этот карман. Пусто. Ее нет.

Я бежал за отходящим от платформы за поездом, ругаясь и крича, пока он не исчез в туннеле. Я закрыл лицо руками.

– С вами все в порядке? – спросил чей-то голос.

Я опустил руки, они плетьми повисли вдоль боков, и я открыл глаза. Это был дежурный по станции. – Нет. Меня обокрали.

* * *

Это произошло полгода назад.

Я больше никогда не появлялся в квартире на Шеперд-маркет. Но в «Принтерс Девил» я все-таки отправился – в тот же день, если честно. Не знаю точно, почему я это сделал. Наверное, просто для того, чтобы увидеть там Монро. При этом он не должен был меня видеть. Я думал, что на месте я смогу придумать еще какой-нибудь план, и ждал до семи. Он не появился.

На следующий день, в пятницу, я получил сообщение от Доминика. Он извинялся и говорил, что они не могут опубликовать историю, с девушкой или без, не объясняя, почему.

Потом я неоднократно выступал на разных концертах и мероприятиях. Мое агентство договорилось о выступлении в круизе. Он начинается в июле, то есть в следующем месяце.

Теперь самое смешное.

Через несколько недель после всех этих событий, когда я смотрел в сети порнушку, мой взгляд зацепился за видеоклип. В описании говорилось: «Сексапильная брюнетка трахает старого мужика в носках пальцем в зад – смешно».

Я скачал этот клип, а потом разослал его с группового адреса в Общество юристов[17]17
  Общество юристов – профессиональный союз с собственным клубом, библиотекой и справочным отделом в Лондоне. Может привлекать своих членов к ответственности за нарушение профессиональной этики, исключать из числа солиситоров и т. п. Лорд-канцлер – один из ведущих членов кабинета, спикер палаты лордов, высшее судебное должностное лицо.


[Закрыть], в офис лорда-канцлера, а также трем членам Парламента и кабинета министров. Никакого текста к клипу не прилагалось, я только указал: «Николас Монро, королевский адвокат» в теме электронного письма. В этом году Монро не попал в список лиц, награждаемых по случаю дня рождения королевы. Вероятно, он очень расстроился.

Сильвия Симмонс
Не выношу его пальцы

Sylvie Simmons

I Hate His Fingers

Сильвия Симмонс входит в число наиболее известных авторов, пишущих о роке. Родилась и выросла на севере Лондона. Является автором книги о Серже Генсбуре, которую Дж. Г. Баллард назвал лучшей в 2001 году. В настоящее время пишет для «MOJO» и « Гардиана». Ее последняя книга – сборник рассказов «Слишком странно для Зигги». В последнее время живет в Сан-Франциско.

Место действия – Кентиш-таун

«Не выношу его пальцы» – вот что она сказала.

Я потянул дверцу морозилки. Все, как всегда, заледенело, да у кого, ко всем чертям собачьим, выпадает времечко разморозить холодильник? А когда мне удалось вытащить коробку, она тоже была покрыта изрядной коркой льда. Я несколько раз ткнул в нее хлебным ножом, больше для порядка, нежели потому, что в этом и впрямь была польза, потом сунул в микроволновку и поставил на размораживание. Открыл бутылку и нацедил порядочную порцию в стакан.

– По всей вероятности, ты решил дать вину подышать.

Я закурил «Данхилл». Всего десятая сигарета за день. Недурно.

– Ты мог бы и обо мне подумать. Мне тоже дышать хочется, – кашлянул Дино. Издаваемые им звуки наводили на мысли о веселом старом Джеке Расселе, страдающем эмфиземой.

– Недурно, – заметил я. – Увы, я недостаточно находчив для эмоционального шантажа.

– Стыд какой. Вот если бы где-то здесь до сих пор крутилась Кэйт, мы могли бы поесть чего-нибудь поприличнее.

– Иди ты, – улыбнулся я.

– Как в твоих снах? Опасная шуточка для фрейдиста. – Дино хихикнул, как девчонка. – Так вернемся к твоей пациентке. Как я понял, ты собираешься спросить ее, чьи это пальцы, и что она против них имеет.

– Говорю тебе, только это она и твердила.

– «Не выношу его пальцы?» Пятнадцать минут?

– Не считая тех сорока, когда она вообще ни слова не произнесла. И еще двух, потраченных на объяснение того, что она здесь по единственной причине – ее терапевт отказался продлить рецепт на темазепам, пока она не пройдет курс у психиатра.

– А кто ее врач? Филип?

– Угу. Судя по записям, он предполагает невроз навязчивых состояний, но не исключает и какую-нибудь загадочную фобию. Он знает, что мне доводилось работать с фобиями.

То, как я перешел из общей практики в психиатрию, долгая история, и здесь я предпочел бы ее не излагать. Можно сказать, я сделал себе имя своими статьями о необычных фобиях.

– В отвращении к прикосновениям нет ничего необычного. Стоит тебе положить лапу на мою задницу, мне сразу неловко становится, а ведь, казалось бы, мне не привыкать.

Последние слова я предпочел не заметить.

– Ну да, фобия прикосновений – вещь заурядная. Но если речь идет именно о пальцах, назовем это хоть дактилофобией, то тут что-то новенькое. Не знаю, судя по ее виду, она вполне может страдать каким-нибудь дисморфическим телесным расстройством. Похоже, она почти ничего не ест. И весит, пожалуй, стоунов[18]18
  1 стоун = 6,35 кг.


[Закрыть] семь.

Пациентка моя из тех пташечек, которые не оставляют следов, входя в комнату, но производят большое впечатление. Понимаете, о чем я? Хрупкая такая невеличка, выглядит лет на шестнадцать. Девчоночье платьице, голые ноги, кардиган с короткими рукавчиками. И глазищи Бэмби, точь-в-точь как на тех ребячьих рисунках, которые бульварные листки считают признаком проклятия. Выходя, сожги свой дом дотла. Может, они и правы. При этом в карте написано, что ей тридцать пять, и она замужем.

– А не поможет, если я посижу на сеансе?

Иногда я беру Дино с собой. Чаще всего – когда принимаю детей. Кажется, он помогает им расслабиться и лучше раскрыться.

Звякнула микроволновка. Картонная коробка была влажная и дымилась. Пахло отвратительно. Я разорвал картон и поставил пластиковый поднос обратно в печь. Да, Дино прав насчет жратвы.

– Не знаю, – ответил я. – Посмотрим.

– А я уже посмотрел. И вижу, что у тебя под брюками кое-что вздулось. – Черт побери этого мерзавца, если он опять неправ. – Свояк свояка видит издалека. А я вижу мужчину, который хочет деточку только для себя. Когда Дино возбуждался, его голос делался невыносимо приторным и манерным, как у гомика. И вот теперь он тянул, точно облезлая дешевка из Мюзик-холла: – У дока эрекция, у дока эрекция.

– Верно, она самая, – я шагнул через кухню и, крепко схватив Дино за горло, поднял его со стула, перетащил в гостиную и швырнул о стену. Ноги Дино вывернулись, его галстук съехал, челюсть отвисла, точно змея разинула пасть, готовясь заглотать кролика, и кукла замерла, опершись о телевизор и таращась в пустоту.

* * *

За первые полчаса второго сеанса она не вымолвила ни словечка, только грызла заусенец на большом пальце и искоса поглядывала на меня сквозь ресницы взглядом маленькой заблудившейся девочки. Как будто ждала, что я скажу ей, как жить дальше. Я поймал себя на том, что тянусь через стол, чтобы утешить ее и привести в чувство. К счастью, я вовремя остановился. Только еще одного скверного происшествия мне не хватало. Если бы в свое время я не нажал на старых друзей по практике, давно бы очутился на улице. Именно этого хотят Кэйт и ее пройдоха-адвокатишка. В последнюю минуту я сделал вид, будто сбрасываю несуществующее насекомое с коробочки салфеток «Клинекс» по ее сторону стола.

Поскольку она отмалчивалась, заговорил я. А именно, пусть, мол, не беспокоится. Она попала как раз туда, куда надо. Фобии, мол, вроде американских футболок, бывают самых разных цветов, но все одного размера: очень большого. Нет такого явления, как маленькая фобия. Это как с беременностью: либо дама беременна, либо нет. Как только я это выдал, ее колени рефлекторно сжались. Они были нежно-розовые, как у малышки, слишком долго пробывшей на игровой площадке, но, не считая коленок, ничего детского в ее ногах не было. Они заканчивались парой дорогих черных туфель на шпильках, с ремешками. На носке каждой туфли был вырезан полумесяц, и оттуда выглядывали покрытые алым лаком холеные ногти.

Потом я вдруг поймал себя на том, что говорю о себе. Я рассказывал ей о своей автоматофобии. О страхе перед чревовещательскими куклами. Мне показалось, что мои слова не произвели на нее впечатления, и тогда я признал, что этот страх осложняет повседневную жизнь меньше, чем пальцефобия. Ясное дело, в быту куда чаще натыкаешься на всевозможные пальцы, чем на этих куклищ. Но симптомы те же, сказал я – паника, страх, черная ледяная жуть, приступы тошноты. Несколько лет назад, продолжал я, я забрел ненароком в магазин Оксфордского центра помощи голодающим купить кофе и вдруг увидел старую деревянную куклу, уставившуюся на меня с полки за кассой. В былые времена я застыл бы от страха. Но к тому времени я уже настолько преодолел свою фобию, что купил игрушку и принес домой. С тех пор мы, я и Дино, работаем в паре, по крайней мере, на медицинском поприще. Кэйт, конечно, преподнесла бы это иначе, но Кэйт с нами не было. Она обхаживала своего адвокатишку, а со мной была холодней, чем жратва из микроволновки из «Маркс и Спенсер». Очень может быть, заверил я пациентку, что примерно то же самое может произойти в ее случае с пальцами.

– Я вовсе не любые пальцы не выношу, – ответила она. – А только пальцы моего мужа.

Ее мужа? Мы, кажется, до чего-то добрались. Если бы я заранее знал, до чего именно, выбежал бы стремглав из двери приемной, домчался бы что есть духу до станции Кентиш-таун и вскочил в первый поезд, куда бы тот ни шел.

Моя дражайшая половина сука. Об этом уже шла речь? Прошу прощения. Я слишком перегрелся в последнее время, снова и снова проглядывая эти записи. Шел третий сеанс, тот самый, во время которого я поглядел через стол на пациентку и почувствовал, что нелепо и безнадежно влюблен. В тот день лило как из ведра. Типичный темный и грязный лондонский денек. Хотя, когда я в семь тридцать вышел из дому, светило солнце, иначе я воспользовался бы машиной. Но нет, я зашагал себе по улице, и тут внезапно сменился климат. Вы, наверно, считаете, что мне пора бы привыкнуть. Такую шутку Бог шутит с англичанами едва ли не каждый день. С утра светит солнышко, вы радостно просыпаетесь и спешите на работу, и тут небеса начинают извергать на вас потоки помоев. Признаюсь, я тупой ученик.

От дома до моей приемной недалеко, но прогулка эта не из приятных. И чем ближе к Кентиш-таун-роуд, тем гаже. Убогие, безликие, как-то странно покосившиеся старые домишки, того гляди, рухнут, а никому, похоже, и дела нет. А еще – вывески, назойливые вывески. Улица выглядит как старая шлюха, страдающая остеопорозом. В Лондоне предостаточно убогих старых зданий, но многие из них можно разглядывать, представляя себе, какими прекрасными они были когда-то. А на Кентиш-таун-роуд дома выглядят так, как будто их сразу построили жалкими и убогими. Обитатели улицы тоже мало-помалу приобрели вид под стать зданиям, подобно тому, как иногда хозяева становятся похожи на своих собак. Неудивительно, что половина Кэмдена сидит на таблетках, а другая половина просто-напросто слишком подавлена, чтобы дойти до аптеки с рецептом.

В тот день моя пациентка явились в три; снаружи по-прежнему лил дождь. Ее голые ноги, забрызганные грязной водой, выглядели как тесты Роршаха. Коротенькая юбочка намокла, хоть выжимай, и так тесно облепила тело, что стало заметно отсутствие нижнего белья. Садясь, она попыталась одернуть тонкую ткань на бедрах, но поняла, что это безнадежно. Тогда она прикрыла коленки сумочкой, одарила меня нежнейшей, печальнейшей улыбкой и нахмурила лоб. В этот раз мне не понадобилось ничего говорить. Ее как прорвало.

– Док, – начала она, – я вам это говорю, потому что думаю, что вы единственный, кто меня поймет. Я чувствую себя чужой в собственной жизни.

Мне и прежде доводилось выслушивать тысячи вариаций на подобные темы, но, когда это выдала она, меня точно электрическим током ударило. Она сказала мне, что замужем восемь лет, и от этого известия я ощутил новый удар тока – ревность, зависть, утрата. Эти чувства вызывал во мне ее брак с известным рок-музыкантом. Известным настолько, насколько это возможно для бас-гитариста, ведь они не слишком заметны в рок-группах. Несколько таких сидели в свое время на этом самом стуле напротив, жалуясь, что им недостает внимания и любви. И вообще все в мире слишком плоско и мелко.

Она спросила:

– Вы когда-нибудь смотрели на руки бас-гитариста?

Я не мог ответить утвердительно. Она меж тем воззрилась на мои руки, да так пристально, что ее взгляд ощущался как прикосновение.

– У вас элегантные пальцы. Артистические. Уверена, многие вам об этом говорили. Пальцы бас-гитариста отвратительны. И суставы у них ненормальные. Они выгибаются у костяшки, вот так. Играя, они набрасываются на струны и делают взмах: бжжяммпш! Точно свиные сосиски на гриле. Точно свиньи кидаются на ограду под током. – Она изобразила соло бас-гитары. Я невольно улыбнулся, а она вновь нахмурилась. И опять повторила: – Не выношу его пальцы.

В остальном он, очевидно, устраивал мою пациентку. На десять лет старше нее, это вполне нормально. У него водились деньги, и он с удовольствием позволял ей их тратить. Почти все свое время он проводил в собственной студии у Кингс-Кросс. Проблем, связанных с половой жизнью, у них тоже не было. То есть раньше не было. В последние полгода секс мало-помалу сошел на нет. Она думала, дело в том, что она заговорила о детях, хотя на самом деле не слишком мечтала о них.

Кэйт не хотела детей – детей от меня, во всяком случае. По своим каналам я ознакомился с ее медицинскими картами и выяснил, что ее нет уже четыре месяца. Или она и ее бесстыжий адвокатишка думают, будто я достаточно туп, чтобы отписать им все не глядя? Какое-то время моя пациентка подозревала, что беременна. В этом и заключалась единственная причина, по которой она заикнулась о детях. Каждое утро она опасалась выкидыша, особенно в те моменты, когда он пытался к ней прикоснуться. Дошло до того, что она могла думать только о свиньях. Даже его пальцы, казалось, пахли свининой и вызывали в ней такое отвращение, что она не могла ни есть, ни спать в тревоге, что утром опять появятся эти пальцы. Вот почему ей требовался темазепам. Ей полегчает, если она примет таблетку-другую.

Раздался звон настольных часов. Вот уж не думал, что пятнадцать минут могут пролететь так быстро. Не хотелось отпускать ее под дождь, в уродливый Кентиш-таун. Я хотел привести ее жизнь в порядок. Мне почему-то казалось, что это мой последний шанс что-нибудь привести в порядок, хоть для других, хоть для себя. В ту ночь я сообщил Дино, что слышу внутри некий голос, явно чужой, который повторяет: «Брось. Пошли ее обратно к терапевту. Дай ей номер адвоката по разводам. Еще не поздно. Остановись». Я ожидал от Дино какого-нибудь саркастического замечания о том, что и ему знаком этот «чужой голос внутри», но он понял, насколько у меня все серьезно, и не произнес ни слова.

Знаете, на что это было похоже? На сон, повторявшийся так часто, что я перестал отличать его от реальности. Все стало сюрреалистичным, особенно после нашего пятого сеанса. Но я забегаю вперед.

Четвертый сеанс начался с того, что она вошла и поставила свой стул по другую сторону стола, рядом со мной. А потом уселась так близко, что запах ее плеча вскружил мне голову, открыла большую школьную сумку и сказала:

– Я кое-что хочу показать вам.

Это была папка с несколькими листами формата А4, распечатанными на принтере. На первом листке было фото ее мужа. Она взглянула на меня, ожидая, узнаю ли я его. Я не узнал. Как я и говорил, бас-гитарист. На вид, впрочем, ничего. Рослый, худой, угловатый, артистично растрепанный хорошим парикмахером. Много волос для мужика сорока с чем-то. Очень английское лицо, высший класс. Взгляд рассеянный, как бы погруженный в себя. Мужик стоял у парадной двери дома – их дома, как я решил, – сунув руки в карманы и улыбаясь. На второй картинке он был на сцене. Третья – тот же снимок, сфокусированный на пальцах, играющих на бас-гитаре. Женушка права. Отвратительные пальцы. Толстые, розовые и тугие, как у перчаточной куклы. Последняя картинка самая тревожащая. Еще один снимок крупным планом, но настолько сумбурный, с таким сильным приближением, что почти ничего не разглядеть. Кажется, снова его пальцы или только их нижняя часть. Верхняя часть скрыта одновременно чем-то темным и мясистым и чем-то белым и пестрым, похожим на сыр с плесенью.

– Он изменяет мне, – сказала она, а затем завопила во всю глотку, как резаная.

На крик прибежала одна из медсестер и обняла мою пациентку за плечи. Остаток сеанса я беспомощно наблюдал, как она всхлипывает. Дома Дино спросил меня, заметил ли я конверт под дверным ковриком. Нет, я не заметил, хотя наверняка наступил на него, входя. Действительно, конверт был там, я поднял его и сразу же вскрыл. Внутри лежал DVD. Пока лэптоп загружался, я налил себе винца. Всю ночь мы с Дино провели, снова и снова прокручивая на экране компьютера фильм с диска. И опять ни одного саркастического замечания. Даже о сигаретах.

На пятый сеанс она явилась в черных джинсах и большой, не по размеру футболке «Red Hot Chili Peppers». В моей футболке. Я узнал кровавое пятнышко спереди, ну да это другая история. А в нынешней речь о пальцах. Забавно, моя пациентка выглядела очень по-мальчишечьи и при этом умудрялась оставаться прекрасной. Особенно хороша она становилась, покраснев, как, например, когда я сообщил ей, что Дино смотрел со мной то самое видео. Сегодня Дино сидел тут же, в приемной. Она сказала мне, что хочет с ним познакомиться. Я спросил, не в студии ли ее мужа снимался сюжет. Наверно, ответила она; ей там бывать не доводилось. Муж всегда отправляется в студию часа в два дня, если только он не в отъезде или не занят в рок-группе, а обратно домой возвращается часов в восемь. Жене он сказал, что работает над сольным проектом и не хочет, чтобы его беспокоили.

Действие фильма начиналось в недурно оборудованной конторе. Деревянная обшивка стен была увешана золотыми и платиновыми альбомами. Большой стол с кожаной столешницей, одна простая бас-гитара и три или четыре электрических баса на стендах. На широченном столе громоздилось всякое компьютерное и звукозаписывающее барахло. Похоже, повсюду размещались веб-камеры: просматривался почти каждый уголок помещения. Басист выбрал одну из электрогитар, взял большую сумку и направился по коридору в дальнюю комнату.

Это помещение оказалось еще больше. Почти целиком его занимал невероятных размеров матрас, уложенный то ли на два, то ли на три дивана. Высоковато для постели. На матрасе возлежала старуха. Лет семидесяти как минимум, страшно уродливая, толстая – самая толстая из всех виденных мною толстух – и при этом абсолютно голая.

Музыкант сел рядом со старухой на постель, поставил сумку и извлек из нее картонную коробку, набитую булочками. Такую выпечку продают в самых дешевых булочных. Она желтая, как губка, и покрыта ярко-розовой глазурью. Он с нежностью опускал целые булочки старухе в пасть. Как только старуха приканчивала одну, он скармливал ей другую, пока коробка не опустела. Всякий раз, когда с губ старухи падали кусочки, музыкант возвращал их в рот одним из своих широких пальцев. Когда булочки закончились, басист поцеловал толстуху в губы – в пухлые, пурпурные, болезненного вида губы. Затем с трудом, но очень бережно начал сдвигать старуху к краю постели. Сто девяносто килограммов человеческой плоти медленно одолевали сантиметр за сантиметром. Каким-то образом бас-гитарист приподнял ее и подпер грудой подушек. Она выглядела точно Будда из тающего бланманже. Он целовал ее лицо, груди, складки на теле, из-за которых казалось, что груди у нее повсюду, затем развел ее бедра. Нацелил пульт управления в дверной проем. Щелкнув, включилось записывающее оборудование. Музыкант заговорил, обратив лицо к камере. Нет, я ошибся, сочтя его англичанином высшего класса. Американец.

– Музыка сфер. Мы все слышали это выражение. Некоторые из нас – истинные художники – потратили жизни, пытаясь уловить таинственную ужасающую красоту этой песни сирен, но лишь разбились о скалы. Ученые открыли источник этой музыки. Этот звук рождается, когда возникает черная дыра и заглатывает звезду. – При этих словах старуха облизала губы и ухмыльнулась. Он просунул свою правую лапу меж ее ляжек. – Не бывает приобретений без утрат. Ничто не уцелеет после черной дыры, кроме этого гула, глубочайшей ноты из когда-либо записанных, си бемоль, вибрирующей к си, но на шестьсот октав ниже, чем смогла бы выдать моя бас-гитара. – Он внезапно высвободил лапу, схватил гитару и заиграл, шлепая влажными пальцами по толстым струнам. На его лице застыло выражение экстаза.

Вот так. Ее муженек – «питатель» и геронтофил – женат на похожей на ребенка худышке, чьего лица во время нашего шестого сеанса я касался собственным пальцем, ощущая тонкие кости, нежный подбородок, спускаясь по шее, по очаровательной ложбинке между грудями и шепча, что пытаюсь ей помочь. А кто поможет мне? Этот вопрос я задал Дино, когда мы уселись в машину.

– Басовый сольный альбом? И это гнусное дельце? М-да. Этот хмырь, – Дино тянул словечко добрых шесть секунд, – сделал кино, которое даже нельзя назвать грязным. Это не грязное, а несуразное кино. Назвать его грязным то же самое, что записывать сольный альбом бас-гитариста. Нонсенс. – Глаза куклы метнулись из стороны в сторону. – Что творится с американцами? Помнишь ту пару, которую Кэйт привела к обеду, помнишь, как они заявили, что не находят, что статуя на колонне Нельсона так уж похожа на Нельсона Манделу? А этот придурок? Да ведь у него принцесса дома. Карл и Камилла, умнее не придумаешь. – Он закатил глаза.

– Понадобится куда больше сеансов у психиатра, чем позволяет страховка, чтобы разобраться с этим, – ответил я. – Как там сказал Клинт Иствуд в «Непрощенном»? Что заслужил, то и получаешь. Всякая всячина насчет измены, взаимного надувательства, моя работа, моя жизнь, ее муж, моя жена…

Может, она тоже предаст меня. Спалит все дотла, как одно из тех большеглазых созданий на ребячьих рисунках, и не останется ничего, кроме горстки пепла. Но если я не собираюсь покрыться ледяной коркой, как моя морозилка, мне необходимо это пламя. Прямо сейчас. Поэтому вместо того, чтобы двигать домой после окончания приема, мы с Дино в моем автомобиле мало-помалу одолевали Лейтонскую дорогу. Я припарковался у здания женского колледжа Леди Маргарет, подхватил Дино, портфель и свернул к метро. Как обычно, на скамьях возле станции, под крышей из стекла и металла расположилась стайка выпивох, как будто Кэмденский совет затеял какой-нибудь проект для хронически безработных актеров. В мостовую была вмонтирована какая-то бредовая подсветка, освещавшая блевотину и мочу, что существенно усиливало эффект.

Когда я приблизился, один из забулдыг поднял голову.

– Я работаю как черт, – заявил он, – хотя и может показаться, что у меня вид бездельника. – Он похлопал по скамье с собой рядом. – Сбрось груз, док, как делишки?

Я узнал его. Когда-то я работал врачом общей практики за углом, а он был моим пациентом. Я присел и вытащил картинку, отпечатанную с диска. Тип с соседней скамьи с жестянкой пива «Спешл Брю» подошел и настороженно уставился на меня.

– Вы легавый?

Тут вмешался мой бывший пациент.

– Ты часто видел полицейских с чревовещательскими куклами? Я знаю его, с ним все в порядке, – сказал он, и тот, с пивом, успокоился.

– Ее я тоже знаю, – он ткнул в картинку. – Толстуха Мэри.

– О, любовь моя, – рассмеялся другой. – Так вот она, и здоровехонька. А я-то думал, померла. Она не мертва, а?

Как он мне рассказал, Мэри промышляла у Кингс-Кросс, у нее имелась дюжина постоянных клиентов, которые хаживали к ней годами. Легавые предпочитали ее не трогать. Но потом власти набрали новых блюстителей порядка, и те вывели девиц по всей Йорк-Вэй аж до самого парка у футбольного поля. Клиенты Толстухи Мэри перестали появляться, а для девиц помоложе выдалось лихое времечко. Около года назад Мэри пропала. Не иначе, именно тогда ее подобрал бас-гитарист. Пьянчуги сказали, что понятия не имеют, где ее искать, но у меня уже мелькнула мысль. Я взял Дино и направился к машине.