Текст книги "Ангел Господень"

Борис Чурин
Ангел Господень

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Часть 1. Без конца.

г. Назарет, 8 месяцев до Рождества Христова.

Даже сквозь сон Иосиф распознал голос своего петуха. Хриплый, с надрывом, его не спутаешь ни с одним петушиным криком в округе. Иосиф открыл глаза и некоторое время лежал неподвижно, устремив взгляд ввысь, наблюдая, как постепенно меркнет свет звезд на утреннем небосклоне. В последние дни в Назарете стояла изнуряющая жара и старый плотник (Иосиф уже седьмой десяток лет топтал грешную Землю) перебрался спать на плоскую крышу своего дома. Вместе с ним на крыше устроились двое его младших сына от первого брака. В доме остались две дочери, тоже от первого брака, и молодая (семнадцати лет от роду) жена, с которой Иосиф жил вот уже почти год. Были у Иосифа еще два старших сына, но они давно обзавелись собственными семьями и отделились от отца.

От созерцания звезд Иосифа отвлек голос младшего из сыновей. Мальчишка что-то бормотал во сне. Иосиф повернулся к сыну и прислушался. Мальчик, словно почувствовав внимание отца, тут же успокоился.

– Как он похож на свою мать, – подумал Иосиф, разглядывая лицо сына.

* * *

С первой женой Иосиф прожил более тридцати лет. Семь лет Бог не давал им детей. Бездетность угнетала плотника и омрачала его жизнь. Иосиф усердно молился, прося Бога подарить им детей, каждый месяц приносил в местный храм жертвенного петуха или курицу и, в конце концов, Всевышний внял его просьбам. Счастье пришло в дом Иосифа.

Родители не могли нарадоваться долгожданному потомству. Дети росли здоровыми и крепкими. Повзрослев, старшие сыновья стали помогать отцу в его ремесле. Иосиф с гордостью показывал соседям сделанную ими мебель. Благодаря сыновней помощи, Иосиф сумел расширить производство. К нему стали поступать крупные заказы. Жизнь теперь казалась чередой праздников и наслаждений. Думалось, что так будет всегда. Но праздники когда-то кончаются. Им на смену приходят будни, а вместе с ними горе и разочарование.

Четыре года тому назад заболела жена Иосифа. Болезнь подтачивала ее здоровье постепенно, в течение двух лет. В последние дни женщина тихо лежала в кровати, не открывая глаз. Также тихо она и скончалась.

Схоронив жену, Иосиф год проходил в бобылях. Искать для себя новую спутницу жизни старый плотник не хотел. Зачем? Приготовить еду, прибрать в доме – на то дочери есть. А побаловать плоть? Так какое баловство, когда тебе за шестьдесят? Нет, жениться во второй раз Иосиф не собирался. Но, как говорится, человек полагает, а Бог располагает. В один из дней к нему в дом пришел дальний родственник по материнской линии. Родственника звали Исаак и занимался он торговлей: скупал оптом товар у купцов и продавал в розницу на рынке. Доход от торговли был небольшой, но стабильный.

Иосиф встретил гостя объятиями и поцелуями. Сели во дворе под навесом. Завели неспешную беседу: о погоде, о грядущем урожае, о ценах на продукты. Потом Исаак замолчал и, глядя себе под ноги, долго и усердно теребил бороду.

– Иосиф, – начал он, наконец, вкрадчивым голосом, – ты слышал, какая со мной беда приключилась?

– Нет, – пожал плечами плотник.

– Змей-искуситель меня соблазнил, – сокрушенно покачал головой родственник, – решил я на старости лет разжиться по легкому. Предложил мне знакомый купец, за умеренную мзду, большую партию товара доставить из Финикии в течение месяца. Хорошие барыши сулил. Я на барыши эти и позарился. Занял у ростовщика денег и отдал купцу. Месяц проходит, второй – купца все нет. Еще месяц миновал. Наконец, вернулся купец. Без товара и без денег. Ограбили его лихие люди по дороге. Все отобрали, даже сандалий не оставили. А я то, по глупости своей, ни расписок, ни обязательств с купца не брал и денег теперь с него требовать не могу. А мне их отдавать надо. Ростовщик грозится: если через десять дней долг не верну, он на меня в суд подаст. А в суде, сам знаешь, долго разбираться не будут. Шесть лет рабства и разговор закончен.

Мужчина тяжело перевел дыхание.

– Иосиф, я пришел к тебе за помощью.

– Но чем я смогу помочь? – развел руки в стороны хозяин дома, – ты же знаешь, хоть я из царского рода, но лишних денег у меня отродясь не водилось.

– Знаю! – замахал руками гость, – знаю! Не денег я пришел просить. Я тебе обмен предлагаю.

Плотник от удивления открыл рот.

– Обмен!? Какой обмен!?

– У тебя есть скот, – перешел на шепот родственник, – две коровы, бычок, овцы. Ты отдашь мне бычка и пять овец, а я тебе взамен свою младшую дочь Марию. Я скот продам и с долгом рассчитаюсь, а у тебя молодая жена будет.

На некоторое время Иосиф потерял дар речи, таращась на гостя изумленными глазами.

Тот с жаром продолжал:

– Ты же знаешь мою Марию. Красавица, каких сыскать трудно! Щечки – персики зрелые! Губки – словно вишня в соку. Грудь – что дыни медовые, сами в рот просятся. А остальное…

– Спору нет, хороша девица, – перебил родственника Иосиф, к которому, наконец, вернулась речь, – но уж больно молода она для меня. Что я буду с ней делать?

– Да то же, что с первой женой делал! – вскинул руки Исаак.

Хозяин дома в ответ крякнул и смущенно потупил взор.

– Не сомневайся! – родственник похлопал его по колену, – ты как увидишь ее тело, так твой боец вскочит не хуже чем у жеребца годовалого! Кувшин с водой на нем сможешь носить!

Теперь настала очередь Иосифа теребить бороду.

– А что, если прав родственник? – думал старый плотник, – что, если женитьба на молодой девушке вернет мою мужскую силу?

Иосиф стал вспоминать, когда в последний раз видел дочь Исаака. Кажется, это было на пасху у храма. Мария шла тогда под руку с матерью и на лице ее блуждала задумчивая улыбка.

– Действительно, хороша девица, – продолжал размышлять плотник, – вот только цену за нее родственник заломил непомерную.

– Ладно! Беру твою дочь в жены! – вслух произнес он, – давай теперь цену обговорим.

О цене спорили долго, до хрипоты. В конце концов, ударили по рукам. Тут же составили ктубу, брачный договор. Выкуп за невесту, могар, в окончательном варианте включал в себя бычка, двух овец, мешок риса и отрез льняной ткани. По взаимной договоренности, свадьбу и обручение совершили в один день (вместо обычного промежутка в двенадцать месяцев). Свадьбу справили скромно. Во дворе дома Иосифа за столом, кроме жениха с невестой, сидели дети Иосифа, дети родственника и он сам с супругой. Разговаривали мало, больше ели и пили. Мать Марии то и дело украдкой вытирала слезы с глаз. Лишь солнце стало клониться к горизонту, начали расходиться. Дети Иосифа ушли вместе с гостями, оставив молодых в доме одних.

Проводив родню, Мария тут же принялась убирать грязную посуду со стола. Потом нагрела воду, стала эту посуду мыть. Иосиф молча сидел в стороне, сложив руки на коленях, и наблюдал за молодой женой. Когда с посудой было покончено, Мария взялась за веник.

– Завтра подметешь, – тихим, но властным голосом распорядился хозяин дома.

Мария распрямила спину и вопросительно посмотрела на мужа. Тот медленно поднялся, подошел к жене и взял ее за руку.

– Пойдем, я покажу твою комнату.

Пройдя через переднюю, мужскую часть дома, они зашли на женскую половину, состоящую из двух комнат. В одну из них Иосиф завел молодую женщину.

– Раздевайся и ложись, – указал он на широкую, низкую кровать, служившую ранее ночлегом для первой жены плотника.

Повернувшись к мужу спиной, Мария сняла с себя одежду и юркнула под одеяло. Иосиф шагнул к малюсенькому оконцу, единственному в комнате, и закрыл его куском материи. Теперь комната освещалась лишь одинокой свечой, стоявшей на невысоком столике в углу помещения. Иосиф скинул с себя одежду и, осторожно ступая, подошел к кровати. Опустившись на колени, он медленно стянул одеяло с тела молодой женщины. Мария закрыла глаза и отвернула лицо к стене. Ее грудь то судорожно вздымалась вверх, то резко оседала. Мышцы на животе нервно подрагивали. Иосиф наклонился и осторожно коснулся губами соска одной груди, потом другой. Затем пустил в ход язык. С надеждой и одновременно страхом прислушивался старый плотник к своим ощущениям. Горечь и разочарование постепенно закипали у него в груди. Нет! Обманул его родственник! Не под стать он годовалому жеребцу! Дряхлый мерин он, а не жеребец!

Заскрежетав зубами от досады, Иосиф вскочил на кровать и уселся верхом на жену. Зажав пенис между женской грудью, он принялся двигать тазом взад и вперед, но убедившись вскоре, что таким способом не добьется желаемого результата, сдвинулся вверх и, обхватив руками голову жены, придвинул к себе…

Через четверть часа тщетных усилий, потный и обессиленный, старый плотник сполз с кровати, сгреб с пола свою одежду и вышел из комнаты. На следующую ночь Иосиф вновь решил попытать счастья, и вновь его постигла неудача. Так продолжалось несколько ночей к ряду, пока, наконец, Иосиф не понял, что время его безвозвратно ушло и теперь ему остается на этом свете лишь состариться и достойно умереть.

* * *

Иосиф откинул одеяло, встал и, держась за перила, спустился с крыши во двор. Вчера он получил заказ. Его старинный приятель, живший в соседней деревни, купил вола и теперь ему требовались новые, большие ясли для корма. Работа несложная. Много времени не займет. Больше уйдет на дорогу до деревни и обратно. А потому Иосиф встал сегодня рано, рассчитывая по холодку добраться до места. Он сходил в уборную, умылся и быстро совершил шахарит, утреннюю молитву. Положив в кожаный мешок с инструментами пшеничную лепешку, старый плотник покинул дом.

* * *

Мария проснулась, когда сквозь оконце в ее комнату проникли первые лучи солнца. Она по-кошачьи потянулась всем телом и перевернулась на бок с намерением еще понежиться в кровати. Однако в следующее мгновение скинула с себя одеяло и резко встала на ноги. Движения молодой женщины были четкими, размеренными, словно просчитанными наперед. Она сходила во двор, умылась, затем вернулась в комнату и остановилась в самом ее центре. Повернувшись лицом в сторону Иерусалима и плотно сдвинув ступни ног, она приготовилась к шахариту. Брови женщины сошлись у переносицы, губы сжались в узкую полоску, напряженный взгляд сосредоточился на одной точке.

Мария понимала и каждой клеткой своего тела чувствовала, что сегодня решается ее судьба. Чувствовала и понимала, что за утренней молитвой непременно последует небесный суд, который определит, как ей жить дальше и жить ли вообще. Сегодня в шомеа тефила, в пятнадцатое благословление, Мария, наконец, решила включить просьбу к Богу, которую откладывала со дня на день в течение последней недели. Дальше откладывать не имело смысла. Вышли все сроки, а месячных по-прежнему нет и нет никаких признаков, что они появятся.

– Господи! Отверзи уста мои и уста мои возвестят хвалу Твою, – начала Мария молитву со стиха из псалма и почувствовала, как дрожит ее голос.

Глубоко вздохнув и переждав, когда успокоится дыхание, она продолжила:

– Благословен Ты, Господи…

По мере приближения к пятнадцатому благословлению, голос женщины становился все тише и тише, в коленях появилась дрожь, а на лбу выступил холодный пот. Вот и пятнадцатое благословление. Перед тем, как приступить к изложению своей просьбы, Мария сделала небольшую паузу.

– Господи, прошу тебя, сделай так…, – начала молодая женщина, но тут ее голос треснул, надломился и затем пропал вовсе. Теперь лишь слабое движение губ свидетельствовало о том, что общение женщины с Богом продолжается.

Закончив молитву, Мария тяжело вздохнула и, на ослабевших ногах, с трудом добралась до кровати и опустилась на ее край. Несколько минут она сидела с закрытыми глазами, склонив голову на грудь. Неожиданно за куском плотной материи, прикрывающей вход в комнату, раздался голос младшей дочери Иосифа:

– Мария, ты сходишь за водой?

Молодая женщина вздрогнула и поднялась с кровати.

– Да, сейчас схожу.

Взяв два больших кувшина, Мария вышла со двора. Дорога к источнику петляла меж приземистых домов, повернутых к ней (дороге) глухими, без окон, стенами, сложенными из высушенного кирпича. Босые ноги молодой женщины оставляли в пыли ровную цепочку следов.

За очередным поворотом Мария едва не столкнулась с нищим, который сидел, поджав под себя ноги и прислонившись спиной к стене дома. Ветхая одежда чуть прикрывала грязное тело мужчины неопределенного возраста. Мария ахнула от неожиданности и шагнула в сторону, стараясь обойти нищего.

– Мария, – вдруг заговорил мужчина хриплым, низким голосом, – подожди, Мария. Мне необходимо сказать тебе нечто, очень важное.

Молодая женщина испуганно попятилась от незнакомца.

– Кто ты? Откуда тебе известно мое имя?

– Не бойся меня, Мария, – лицо нищего осветилось доброй улыбкой, – я принес тебе благую весть: Бог услышал твою просьбу и внял ей.

Сердце Марии бешено заколотилось в груди. Спазм в горле перехватил дыхание. Некоторое время молодая женщина молча вглядывалась в лицо нищего.

– Кто ты? – наконец, смогла выдавить она из себя слова.

– Я – Ангел Господень Гавриил, – лицо мужчины сделалось серьезным, – я пришел на Землю, чтобы передать тебе слово Божие. Поставь свои кувшины и выслушай меня внимательно.

Не сводя глаз с Ангела, Мария выполнила его просьбу и опустила кувшины. Теперь она вся обратилась в слух.

– Ты совершила тяжкий грех, Мария, – начал Гавриил тихим голосом, медленно поглаживая при этом свою бороду, – ты вступила в порочную связь с горшочником Пандерой и зачла от него ребенка. Сие прелюбодеяние карается смертью в вашей стране. Но Бог милостив и он прощает тебе этот грех. Господу ведомо, что в связь с горшочником Пандерой ты вступила по великой любви и что муж твой Иосиф не в силах удовлетворить твоих естественных желаний. Бог все это видит и понимает. Тем не менее, ты никогда не была бы прощена, если на твоего будущего ребенка не пал Божий выбор. Твоему мальчику, Мария, а у тебя родится именно мальчик, предстоит стать машиахом, мессией.

Крик отчаяния чуть было не вырвался из груди женщины, но она успела вовремя зажать рот руками.

– Ты, кажется, не рада этой новости, Мария? – удивился Ангел.

– Нет…, почему же…, – забормотала растерянно молодая женщина, – просто…, просто я бы предпочла, чтобы у меня был самый обыкновенный ребенок, который ничем не отличался от своих сверстников. Который рос возле меня, любил меня, нарожал мне внуков, а когда я состарюсь, ухаживал за мной. Если мой мальчик станет машиахом, он будет принадлежать людям, а не мне. Я потеряю его.

– Понимаю тебя, Мария, – закивал головой Гавриил, – как любой матери, тебе хочется, чтобы твой ребенок всегда оставался с тобой. Понимаю, но помочь тебе не смогу. Выбор сделан. Тебе придется смириться с тем, что твой сын станет машиахом, что ему уготовлена в этом мире великая миссия, что он поведет народ Израилев, а за ним и все человечество светлой дорогой к царству любви и справедливости.

Ангел Господень замолчал, внимательно вглядываясь в лицо молодой женщины и ожидая ее ответа.

– Почему я, блудница, – заговорила та нерешительно, – выбрана в матери будущего машиаха? Разве мало других, более достойных женщин?

– Твой муж Иосиф из рода царя Давида. А в Священном Писании сказано, что машиахом станет потомок Давида. Это одна из причин Господнего выбора. Другие же причины своего решения, – Ангел развел руки в стороны, – Всевышний мне не поведал.

– Скоро мой муж узнает о моей беременности и тогда…

– Об этом не беспокойся, Мария, – прервал женщину Гавриил, – я поговорю с Иосифом. Он будет убежден, что ты зачла ребенка от Святого Духа. И ты, Мария, не должна его в этом разубеждать.

– А как же Пандера…?

– С горшочником я тоже поговорю.

г. Свердловск, 1968 год.

Мочевой пузырь раздулся до размеров волейбольного мяча.

Казалось, еще минута и он лопнет, не выдержав распирающего его внутреннего давления.

– Надо пойти, поссать, – эта мысль оказалась первой в пробуждающемся сознании Юрия Николаевича Колотова в ненастное августовское утро 1968 года.

– Как же мне хреново!

Сформировалась вторая по счету мысль, свидетельствовавшая о том, что ее хозяин смог произвести анализ своего самочувствия.

Действительно, состояние Юрия Николаевича на тот момент оставляло желать много лучшего. В голове гудело так, словно там разместился оркестр духовых инструментов, исполнители которого решили поиздеваться над публикой. В животе что-то клокотало, а во рту ощущался мерзкий, кислый запах.

– Надо встать и пойти в туалет, – решил Юрий Николаевич.

Он медленно, чтобы не растревожить, продолжавший клокотать живот, перевернулся на бок и открыл глаза. Взгляд уперся в расплывшееся на подушке светло-коричневое пятно, обильно сдобренное остатками исторгнутого желудком вчерашнего ужина. Несколько секунд Колотов внимательно рассматривал представшую его взору картину.

– Разве я вчера ел помидоры?

Попытался напрячь память Юрий Николаевич, заприметив красные кусочки в месиве не переваренной пищи.

Мочевой пузырь напомнил о себе резкими покалываниями в нижней части живота. Колотов осторожно перелез через блевотину, спустил ноги с кровати и, пошатываясь из стороны в сторону, пошлепал в туалет.

– Да, прилично я вчера нализался, – тяжело вздохнул Юрий Николаевич, – и все же далеко не так, как с Генрихом Валуа герцогом Анжуйским. Мы тогда отмечали его избрание на польский престол. Я после той попойки три дня с постели встать не мог. Самого Генриха на следующее утро нашли на конюшне, в куче навоза.

Новые колики в животе заставили Колотова ускорить шаг. Когда струйка желтой жидкости весело ударилась о дно унитаза, из груди Юрия Николаевича вырвалось долгое “Ууууу…”. От удовольствия он зажмурил глаза и… в следующую секунду, теряя равновесие, стал заваливаться на бок. Озорная струя запрыгала по кромке ночного горшка, соскочила на пол и образовала там изрядной величины лужу. Юрий Николаевич открыл глаза и одновременно уперся рукой в стену. С трудом приведя тело в вертикальное положение, он вновь направил струю в нужном направлении.

Облегчившись, Колотов взял тряпку с намерением подтереть пол. Но, как только его голова оказалась на уровне живота, тошнота резко подступила к горлу, и Юрий Николаевич поспешил выпрямиться. Он бросил тряпку в центр лужи и ногой слегка повозюкал ею по полу. Часть жидкости впиталась в тряпку, однако, в углу, за унитазом, еще сохранялись ее значительные разливы.

Не в силах продолжать работу, Юрий Николаевич направился на кухню. Здесь он открыл кран холодной воды и подставил под струю стакан. Рука со стаканом дрожала так, словно ее дергал из стороны в сторону злой насмешник, поставивший перед собой цель не дать хозяину дома утолить жажду. С трудом наполнив стакан на две трети его объема, Юрий Николаевич поставил его на край стола и сел рядом на табурет. Обхватив стакан двумя руками и склонив к нему голову, Юрий Николаевич стал осторожно наклонять сосуд. Вода медленно потекла в раскаленное жаждой горло.

Опорожнив стакан, Колотов вновь наполнил его водой и повторил операцию. На этот раз тряска была не столь сильной и третий стакан Юрий Николаевич смог выпить, уже не садясь за стол.

Утолив жажду, Колотов подошел к окну и настежь распахнул его обе створки. В помещение ворвался прохладный, насыщенный влагой воздух. На улице моросил мелкий, противный дождь. Тяжелые, грязно-серые тучи закрывали все видимое между крышами соседних домов пространство. Тучи сползли с небосвода так низко, что Колотову показалось, будто он физически ощущает их давление на свою грудную клетку. Это ощущение вызвало ноющую тоску и острое желание опохмелиться.

Юрий Николаевич отступил от окна, опустился на табурет и, уткнув локоть в стол, подпер голову рукой.

– Какого черта я вчера так нажрался? – задался он риторическим вопросом, – ведь не хотел же с утра пить!

Колотов тяжело вздохнул.

– Генка-говнюк во всем виноват! Он меня расстроил! Начальник сраный!

Юрий Николаевич стал в подробностях вспоминать весь вчерашний день.

* * *

С утра его мучило похмелье, поскольку вечером предыдущего дня они с Трофимом выкушали по флакону портвейна. Рабочий день в НИИ Высоких Энергий, где Юрий Николаевич числился старшим научным сотрудником, начинался в 8:30, а пивной бар в двух кварталах от его дома открывался ровно в восемь.

– Успею пропустить кружечку.

Решил Юрий Николаевич, направляясь в противоположную от института сторону.

Однако успеть к началу рабочего дня Колотову не удалось. Во-первых, потому что бар открылся на девять минут позже положенного времени, а, во-вторых, очередь, состоящая из лиц, страждущих победить похмельный синдром, оказалась в тот день необычно большой. В результате, на работу Колотов заявился с опозданием в один час двенадцать минут. Зайдя в лабораторию, Юрий Николаевич чуть слышно поздоровался с коллегами и быстро прошел к своему столу. Серега и Люся, в ответ на его приветствие, кивнули головами. Зинаида же Матвеевна, старая калоша, демонстративно посмотрела на стенные часы и со вздохом покачала головой. После этого, она всем телом повернулась к Колотову и слащавым голоском пропела:

– Юрий Николаевич, вас Геннадий Васильевич просил зайти.

Прежде, чем отправиться в кабинет заведующего лабораторией, Колотов заскочил в туалет и принялся интенсивно поливать лицо холодной водой. Насухо обтеревшись далеко не первой свежести носовым платком, Юрий Николаевич критическим взглядом оглядел свое отражение в зеркале над умывальником. Результатом осмотра он остался недоволен. Несмотря на водные процедуры, лицо оставалось одутловатым, под глазами набрякли тяжеловесные мешки, а кожа своим цветом напоминала пережженный кирпич. Юрий Николаевич сокрушенно покачал головой и, покинув туалет, побрел к кабинету начальника.

– Войдите, – откликнулся на стук Генкин голос.

Колотов открыл дверь, огляделся и, убедившись, что в кабинете, кроме его хозяина, никого нет, с улыбкой произнес:

– Доброе утро.

Сидящий за столом лысоватый мужчина отдернул рукав пиджака и, взглянув на часы, ответил с ударением на последнем слове:

– Добрый день.

Он закрыл папку, содержимое которой внимательно изучал, и обратился к вошедшему:

– Проходи, садись.

Юрий Николаевич взял у стены стул и, чтобы не дышать на начальника смесью вчерашнего портвейна и сегодняшнего пива, поставил его у нижнего основания Т-образного стола. Усевшись, он изобразил на лице живейшее внимание.

– Как у тебя дела с экспертной оценкой “УТ-2”? – начал разговор завлаб.

– Заканчиваю, – коротко ответил Колотов.

– “Заканчиваю”! – эхом отозвался начальник, – а ты помнишь, что в понедельник ты уже должен представить пояснительную записку?

– Представлю, – Юрий Николаевич постарался придать голосу уверенность, – я же тебя никогда не подводил.

– “Не подводил”!? – глаза хозяина кабинета едва не вылезли из орбит, – ты меня не подводил!? А то, что ты сегодня пришел на час позже, и об этом уже доложили завсектором, это ты считаешь “не подводил”!? А то, что на прошлой неделе ты два дня прогулял, это тоже “не подводил”!? За прошлый месяц ты взял пять дней “за свой счет”. В июне ты отсутствовал без уважительной причины шесть дней, в мае – четыре! Вот, – он схватил со стола папку и потряс ей в воздухе, – у меня здесь все записано!

От визгливого крика начальника Колотов почувствовал, как внутри у него начинает вскипать волна безрассудной ярости. Усилием воли он постарался подавить ее и, насколько это было возможно, миролюбиво обратился к завлабу:

– Чего ты расшумелся? Ну, прогуливаю иногда. Что из того? К качеству моей работы у тебя претензий же нет? А это главное.

– Может, для тебя это главное, – снова повысил голос хозяин кабинета, – а для меня главное – получать поменьше пинков от начальства. Вон, зам. по науке уже второй раз ко мне подкатывается: Не много ли ты Колотову позволяешь? Я уж не говорю про завсектором. Тот, вообще, на меня волком смотрит!

Долго сдерживаемая волна вышла из повиновения и ударила Юрию Николаевичу в голову. Он привстал со стула и упер в собеседника немигающий взгляд.

– Стало быть, ты начальства испугался? – прохрипел Колотов, – ну, конечно, ты, Геночка, всегда старался начальству угодить! Полгода назад, когда я сидел на этом месте, – он ткнул пальцем в кресло, которое занимал завлаб, – ты тут, передо мной ножкой шаркал, по-собачьи в глаза заглядывал. Забыл!? А я помню! Все помню! И кто тебе помог кандидатскую, а затем докторскую состряпать тоже помню! А вот ты, кажется, забыл, что своим нынешним положением, прежде всего, обязан мне!

Хозяин кабинета потупил взор.

– Да помню я это все, помню, – чуть слышно пробубнил он, – и буду помнить до гробовой доски. Но и ты пойми: не могу я тебя бесконечно прикрывать. Люди же все видят. И как ты прогуливаешь, и как опаздываешь. Видят, что ты почти каждый день с бодуна на работу приходишь. Ты посмотри на себя в зеркало. У тебя…

– Хватит!

Юрий Николаевич с силой хлопнул ладонью по столу. Его собеседник испуганно дернулся и замолчал. Колотов тяжело поднялся со стула и медленно двинулся к выходу. Взявшись за дверную ручку, он повернулся к начальнику вполоборота.

– Не переживай. Избавлю я тебя от лишних проблем. Сегодня же напишу заявление об уходе.

– Юра! – заведующий лабораторией вскочил с места, – ты меня не так понял! Я же совсем другое имел ввиду! Я хотел…

– Знаю, что ты хотел, – перебил начальника Колотов, – я тебя хорошо знаю, Гена. Прощай.

Юрий Николаевич махнул рукой и вышел из кабинета.

– Ну вот, опять уволили, – подумал он, направляясь в отдел кадров, – казалось, можно было бы уже привыкнуть к этому, а все равно на душе мерзко. Кстати, когда меня в последний раз увольняли? – Колотов на секунду задумался, – в 1918-ом. Точно, в восемнадцатом, в Сеуле, в ресторане у “Толстого Муна”.

Юрий Николаевич ухмыльнулся, вспомнив шарообразную фигуру своего бывшего хозяина.

К удивлению Колотова, собрать необходимые подписи на заявлении оказалось совсем несложным делом. Через полтора часа, получив в бухгалтерии расчет, он зашел в лабораторию, забрать личные вещи. Сев за свой стол, Юрий Николаевич потянул на себя ручку ящика и в следующий момент вдруг каждой клеткой головного мозга осознал и каждым нервом своего тела ощутил, что совершает ставшее привычным действие в последний раз. Юрий Николаевич отпустил ручку и, положив ладонь на стол, осторожно погладил его облупившуюся во многих местах полировку.

– Сколько же этому трудяге лет? – возник в голове неожиданный вопрос.

Юрию Николаевичу вспомнился тот день, когда он впервые сел за этот стол. Колотов хорошо помнил эту дату: 30 апреля 1960 года. Канун майских праздников. В тот день провожали на пенсию его бывшего руководителя по аспирантуре, бывшего директора института, академика Михаила Федоровича Захарова. В конце торжеств Михаил Федорович взял Колотова под локоть, подвел к новому директору и, в присутствии многих людей, громко произнес:

– А мой стол прошу передать моему лучшему ученику, товарищу Колотову, – и, повернувшись к Юрию Николаевичу, поднял вверх указательный палец, – мне его сам Лаврентий Павлович Берия подарил. Как тогда говорили, в знак особого уважения. Этот стол из карельской березы сделан. Ему сноса нет. За этим столом думается легко. Вероятно, благодаря ему, я и стал академиком.

Все громко рассмеялись, а Захаров, взяв в свою худенькую ладошку руку Юрия Николаевича, крепко сжал ее.

– Надеюсь, и вам он поможет вырасти до академика.

Юрий Николаевич тяжело вздохнул, резким движением выдвинул ящик стола и принялся поспешно складывать свои вещи в портфель.

Через четверть часа, захлопнув за собой массивную институтскую дверь, он в нерешительности остановился на крыльце, вертя головой из стороны в сторону, словно витязь на распутье. Утром, выходя из пивного бара, Колотов дал себе слово до понедельника спиртного не принимать, поскольку ему, кровь из носа, необходимо было закончить экспертную оценку прибора “УТ-2”, заказа министерства обороны. Теперь, однако, обстоятельства изменились. Необходимость в завершении экспертной оценки, в связи с увольнением, отпала, в то время как горькая обида на бывшего начальника жгла душу и это жжение требовалось по-быстрее залить.

Приняв решение, Колотов спустился с лестницы и направился в ближайший виноводочный магазин. Купив бутылку водки, он сел в троллейбус и поехал к Трофиму.

Панкратов Трофим Геннадьевич проживал в нескольких кварталах от дома Юрия Николаевича. Познакомились они около года назад в очереди в винный отдел местного гастронома. Скинувшись на бутылку, они пошли к Колотову домой. С тех пор, раз или два в неделю, друзья-собутыльники собирались то у Юрия Николаевича, то у Трофима чтобы, за неспешной беседой, влить в себя некоторое количество горячительной жидкости.

Дверной звонок в квартире Панкратовых не работал, и Юрию Николаевичу пришлось стучать в дверь кулаком. Однако на стук первой открылась дверь в соседнюю коммуналку, где жили две седенькие старушки. Соседки встали в дверном проеме и так усердно затрясли головами, что, казалось, вознамерились вытряхнуть из волос скопившуюся там за много лет перхоть.

– Э-э-эх, опять заявился! И, небось, опять с бутылкой! – начала та, что была повыше и похудее.

– А еще с портфелем! Интеллигент! – продолжила поменьше ростом и пышнее телом.

Юрий Николаевич повернулся к старушкам спиной и из всех сил принялся долбить дверь.

– Да хоть ногой пинай, все одно, не откроет, – ухмыльнулась тощая.

– Ты, как вчерась ушел, так к нему еще два алкаша с бутылками заявились. Так теперь он, наверняка, дрыхнет без задних ног, – пояснила ее подруга.

Неожиданно дверь в квартиру Трофима приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась голова владельца жилплощади. Дыбом стоящие волосы вздрагивали в такт трясущемуся в похмельной лихорадке телу. Взгляд мутных глаз уперся в Колотова.

– А-а-а, Николаич! – признал Трофим товарища, – заходи.

Хозяин квартиры шире открыл дверь, пропуская гостя внутрь помещения. В этот момент в поле его зрения попали вмиг притихшие старушки.

– А вам чего тут надо? – рявкнул на них Трофим, – ну-ка, кыш в гнездо, вороны старые!

Дверь в коммуналку захлопнулась с быстротой выпущенной из лука стрелы.

На кухонном столе, среди грязной посуды, высились три пустые водочные бутылки. Трофим указал на них рукой.

– Вчера, как ты ушел, ребята из соседнего подъезда подрулили. Как пришли, помню. Как сидели тут, тоже помню, а как они ушли, хоть убей, не помню.