Текст книги "Политическая критика Вадима Цымбурского"

Девяностые – как принять новую Россию?

Последние строки «Острова Россия» поражают неестественным оптимизмом: «для России сейчас очень хорошее время, дело только за политиками, которые это поймут». Автор сам признает, что для многих экспертов эти слова прозвучат страшным кощунством. И тем не менее Цымбурский был убежден: новая Россия, отделившаяся от территорий-проливов, которые связывают ее с цивилизациями Запада и Востока, гораздо менее уязвима с точки зрения безопасности, чем Советский Союз и ранее империя Романовых, рвавшиеся в Европу, чтобы окончательно слиться с ней. России теперь следует, пересмотрев наследие трех «европоцентристских» столетий, принять как неизбежную реальность факт своего «цивилизационного сиротства». В силу этой причины новой, но вернувшейся к своим старым границам стране, остро требуется перефокусировка активности Центра на «те края, которыми обновится место страны в мире и ее национальная судьба». А более конкретно: сосредоточение материальных, финансовых и интеллектуальных ресурсов на востоке страны с одновременном отказом от анахроничной зацикленности на отошедших от России после краха Советского Союза западных окраинах и на своей «европейской судьбе». Уже в «Острове Россия» Цымбурский размышляет о перспективах появления новой столицы России на Востоке – ближе к реальному географическому центру нашего государства.

Впоследствии, в 1995 году, он посвятит проекту переноса столицы в Новосибирск две работы – «Зауральский Петербург: альтернатива для российской цивилизации» и «А знамений времени не различаете…»[37]37
  Последнее выступление Цымбурского на тему «переноса столицы»: Цымбурский В. Л. Третий Рим и Вторая Великороссия // АПН. – 27 июня 2006 года; http://www.apn.ru/publications/article9922.htm.


[Закрыть] Вторая из названных статей будет создана после периода кратковременного сотрудничества с политиком Василием Липицким, который профинансирует поездку Цымбурского в Новосибирск, встречу с местными активистами движения за «перенос столицы» и выход в свет в том же году в Москве под редакцией Цымбурского маленького, почти ротапринтного по своему формату сборника «Россия, Москва и альтернативная столица»[38]38
  См.: Материалы дискуссии о возможности переноса российской столицы. Россия, Москва и альтернативная столица. – М., 1995.


[Закрыть], куда войдут материалы неожиданно развернувшейся в 1994–1995 годах в печати дискуссии о переносе столицы. Липицкий исчезнет из жизни Вадима Леонидовича так же быстро и неожиданно, как и появился. Одно из начинаний, которое могло дать Цымбурскому какое-то политическое поприще, снова завершится ничем. Этот провал, казалось бы, перспективного сотрудничества вместе со многими другими проблемами станет, по моему мнению, роковым моментом в жизни автора «Острова Россия», после которого он уже никогда не решится признать свое время «хорошим».

Но 1994 год еще был для Вадима Леонидовича годом самых радужных надежд. Он принял новую Россию и ожидал, что новая Россия примет его. Разумеется, не в лице ее президента, и не в лице с умилением смотрящих на Запад либералов. Цымбурский ждал возникновения новой генерации элиты – из бизнес-кругов, из среды региональной бюрократии, наконец, из патриотически ориентированной интеллигенции, которая могла бы принять и реализовать его «островную» программу.

Надо сказать, что начало 1994-го кардинально отличалось от всех последних лет, ознаменованных для людей сходного с Цымбурским образа мыслей общим ощущением безысходности и безнадеги. Декабрьские выборы 1993 года и триумф на них партии Владимира Жириновского стали моментом катарсиса для всех тех, кто с 1989 года с ужасом взирал на победную поступь торжествующего ельцинизма. Опираясь на народную поддержку, Ельцин последовательно уничтожал на территории упавшей ему в руки страны все остатки цивилизации: союзное государство, худо-бедно функционирующую парламентскую систему, научную и производственную инфраструктуру. Под лидерством малоадекватного вождя, которому не уставали петь осанну демократы и примкнувшие к новой власти бюрократы, страна медленно, но верно погружалась в разбой и хаос. Однако народ продолжал верить Ельцину, а либералы использовали его популярность для проведения в жизнь так называемых экономических реформ, в результате которых значительная часть собственности должна была быть распределена в пользу идеологически близкой реформаторам части чиновничества. Прикормленное властью и западными грантами экспертное сообщество называло этот государственный упадок «прогрессом». Отступники немедленно объявлялись «лузерами» или «реакционерами».

1994-й не изменил вроде бы ничего, кроме одного – с этого момента Ельцин перестал быть президентом большинства своего населения. Народ отвернулся от либералов, от либеральной идеологии, от лидера, сознательно сделавшего на нее ставку. Наиболее отвязные радикал-демократы, имен которых многие сейчас и не вспомнят, быстро отошли в сторону, и либералы с этого времени стали ощущать себя партией меньшинства – впоследствии их временные электоральные успехи стали невозможными без участия профессиональных политтехнологов и чудовищного напряжения электронных СМИ. Между тем общество было напугано и неожиданной победой партии, лидер которой во время предвыборной кампании с телеэкрана призывал ввести расовую квоту в СМИ, а в своей книге «Последний бросок на Юг» ратовал за военную экспансию в сторону Индийского океана. 24 января 1994 года в Доме кино на заседании московского клуба «Свободное слово», посвященного теме «Русский фашизм – миф или реальность?», Цымбурский, во многом повторяя выводы выступления моего отца на том же мероприятии, сказал, что требование быстрого прорыва в ядро мир-системы (здесь опять же чувствовалось влияние любимого Цымбурским Валлерстайна) открывает дорогу фашизму, то есть фашизоидному сплочению общества против внешнего мира с опорой на автохтонные «ценности» против универсальных «норм». Фашизм – обратная сторона либерального компрадорства, и чем дальше общество будет заходить по пути последнего, тем в большей степени реальной окажется угроза первого. «Ворюга мне милей, чем кровопийца», – писал Бродский, однако, замечал Цымбурский, народы часто выбирают не по Бродскому. Поэтому, чтобы избежать этого выбора, нужно попытаться обнаружить третий путь, путь некоего отстранения от «ядра» мир-системы, мирный доступ в который России заказан, а насильственный – чреват возвращением в тоталитаризм[39]39
  «Все, о чем сейчас надо думать, так это о способах предотвратить подобный выбор, уклониться от него. Есть ли по существу такая возможность? В последние годы мы слушали столько насмешек над “третьими путями”, что даже неловко высказывать напрашивающуюся мысль: пока не входить в мировое цивилизованное, не садиться на трехногий стул, который нам там приготовлен, продумать, не осталось ли в запасе для такого вхождения неких возможностей, скрывающихся имплицитно в нынешнем, еще сильно внесистемном положении России. Нельзя ли еще использовать эту внесистемность для реорганизации и внутренних сил, и внешнего потенциала страны? Все ли варианты нашего отношения к мир-системе рассмотрены, не остались ли пропущены такие, которые давали бы шанс фрустрировать вызов неприемлемого выбора?» См.: Свободное слово. Интеллектуальная хроника десятилетия: 1985–1995. – М.: ШКП, 1996. – С. 399–402.


[Закрыть].

Только начиная с 1994 года эксперты стали всерьез размышлять о той стране, в которой они живут, и суверенитета которой они так настойчиво и упорно добивались. Цымбурскому справедливо казалось, что именно его концепция «Острова Россия» будет в наибольшей степени отражать потребности национально-государственного становления новой России. Более того, в начале 1994 года он не закрывал для себя и политические перспективы развития собственной концепции, полагая, что «удаление от Европы» может стать программой не только национально мыслящих технократов, заинтересованных в обновлении России, но и тех либералов, кто был бы готов признать, что стремление во чтобы то ни стало слиться с Европой чревато для России имперским реваншизмом.

Эта связка «западничества» с имперским экспансионизмом в сторону Запада – основная тема статей Цымбурского 1994–1995 годов, когда он еще надеялся на признание концепции «Острова Россия» какой-то частью мыслящих либералов. Цымбурский был очень воодушевлен публикацией в московской либеральной газете «Сегодня» (владельцем которой был магнат Владимир Гусинский, а ведущими публицистами – Максим Соколов, Михаил Леонтьев и Модест Колеров) 9 апреля 1994 года сокращенного изложения своего доклада «Метаморфоза России: новые вызовы и старые искушения», который он произнес на совместном заседании семинаров М. С. Горбачева и Н. Н. Моисеева в Горбачев-фонде. Публикуя полную версию доклада в журнале «Вестник МГУ. Серия 12. Социально-политические исследования», Цымбурский снабдил текст постскриптумом, в котором он, не возражая против этой не согласованной с ним и вдобавок сильно сокращенной публикации, высказывал предположение, что

«устранив из доклада антизападнические мотивы, газета как бы дала адаптацию моей модели для людей, не разделяющих некоторых из моих идеологем»[40]40
  Цымбурский В. Л. Остров Россия… М., 2007. – С. 42.


[Закрыть].

За этим предположением скрывалась надежда на то, что «концепция “острова Россия”, в отличие от западнической и евразийской доктрин с их ясными идеологическими импликациями, представляет тип геополитической модели, открытой либеральной “самоорганизации” русского общества». Более того, ученый допускал, что его модель

«могла бы обозначить почву для негласного сближения сторонников российской цивилизационной “особости” с теми нашими либералами, которые находят доминат “мирового цивилизованного”, как этот клуб выглядит к концу XX века, не очень-то благоприятным для подъема российского национального капитала».

Цымбурский даже не отвергал и такую столь не близкую ему лично интерпретацию своей концепции, согласно которой «Остров Россия» представлялся бы «доктриной предохранения Запада от “русских претензий”». В целом в тот момент он был убежден, что умные либералы не просто поймут и примут его теорию, но и возьмут ее на вооружение просто потому, что только эта теория, при всем лично критическом отношении ее создателя как к либерализму, так и «мировому цивилизованному», объективно не враждебна ни тому, ни другому. Позднее, в 2006 году, Цымбурский вынужден будет признать, что этот кратковременный «опыт искания общего языка с российским либерализмом» «окажется малоуспешен»[41]41
  Там же. – С. 29.


[Закрыть].

И тем не менее, на мой взгляд, очень важно, что в первом изложении концепция «Острова Россия» еще не была переосмыслена автором в духе идеи «цивилизационного эгоизма»: как позднее, в явно кризисные свои годы, выражался Цымбурский, «мы есть Основное Человечество, а весь остальной мир – источник наших проблем». Уход России из мира, из истории, из Европы, сосредоточение на внутреннем развитии, на освоении «трудных пространств», на созидании национального государства и национального рынка – все это высказывалось поначалу без холодного и презрительного равнодушия к другим народам и цивилизациям. Сам Цымбурский в 1994 и начале 1995 года отдавал предпочтение более широкой трактовке своего «островитянства». Надо сказать, что он был большим поклонником доперестроечного Зиновьева, особенно его романа «Пара беллум», в котором сатирически обыгрываются надежды Запада на Андропова: якобы как поклонник джаза и абстракционизма, западник по своим культурным вкусам Андропов должен быть более покладистым по отношению к США и Западной Европе. Зиновьев же считал, что советское западничество всегда содержит в себе стремление к примитивному захвату, присвоению Запада, причем не имеет значения, под какими лозунгами и каким способом происходит этот захват – в виде стратегических планов проникновения и контроля или в виде массового бегства на Запад тысяч и тысяч «гомо советикус». Любопытно обратить внимание на явное заимствование Цымбурским зиновьевского образа «руки Москвы», гигантской электрифицированной карты советского проникновения в Западную Европу, имеющей форму вытянутой ладони:

«Десятки тысяч разноцветных электрических лампочек разместились на этой гигантской Карте так, что на самом деле четко вырисовывается мощная рука. Большой палец ее лег на Скандинавские страны, указательный лег на Англию, Бельгию и Голландию, средний вытянулся через Францию в Испанию, безымянный протянулся в Италию через Германию, Австрию и Швейцарию, мизинец проник через Югославию и Румынию в Грецию. Ладонь руки плотно прикрывает Западную Германию и Францию. Страны советского блока рука покрывает лишь постольку, поскольку она не может протянуться в не нашу Европу, минуя нашу ее часть. Действительно рука, в прямом, а не метафорическом смысле. Только взглянуть на эту руку не так-то просто: она является одним из величайших секретов государства».

Цымбурский переносит ту же метафору на описание имперского проекта Петра Великого, царя, который

«последовательно утвердил Россию в статусе именно варварской периферии Европы и дал русским импульс тем более волюнтаристский, что он в течение веков не поддерживался сколько-нибудь серьезно мирохозяйственными императивами. Петр – российский кулак, выставленный в Европу, застрявший в ней, и, неустанно разгибающийся в кисть, загребающий попавшиеся европейские технологии»[42]42
  Опубликовано в качестве фрагментов рукописи датированного 1993 годом доклада «Петр Первый». См.: Кара-Мурза А. А., Поляков Л. В. Реформатор. Русские о Петре I. Опыт аналитической антологии. – Иваново: «Фора», 1994. – С. 124.


[Закрыть].

Цымбурский в 1994–1995 годах доказывал, что изживание в себе «европеизма» есть в первую очередь самоочищение от этого варварского примитивизма, в котором стремление к захвату чужого неотделимо от неспособности благоустроить свой собственный дом. За всем нашим «европеизмом», полагал он, стоит варварский экспансионизм, равно как и за вдохновенным имперством – что гениального поэта и провидца Тютчева[43]43
  См.: Цымбурский В. Л. Тютчев как геополитик // Цымбурский В. Л. Остров Россия… М., 2007. – С. 369–387. Первая публикация: Общественные науки и современность. – 1995. – № 6. – С. 86–98.


[Закрыть], что талантливого публициста Дугина[44]44
  См.: Цымбурский В. Л. «Новые правые» в России: национальные предпосылки заимствованной идеологии // Куда идет Россия? Альтернативы общественного развития. – М., 1995. – С. 472–481.


[Закрыть] – почти всегда проглядывает отчужденность от собственных домашних дел при страстном желании участвовать в европейской истории. Тем же «неистовым европеизмом», неизбежно оборачивающимся попытками устранить лимитрофную зону между Россией и Европой, Цымбурский объяснял и все авторитарные особенности российской политической культуры, от петровского «закрепощения сословий» до большевистского принудительного равенства.

Концепция «Острова Россия» подкупала в первую очередь множеством альтернативных интерпретаций – действительно, и либерал, и славянофил могли найти в этой идее что-то свое. Просто потому, что сама концепция «островитянства» была в некотором смысле первым теоретическим осмыслением новой России, принятием России после 1991 года, а жить в этой новой России, не допуская ее развала, но и не помышляя о ее расширении за счет отпавших территорий, теперь приходилось всем – как либералам, так и консерваторам. И всем им нужно было находить общий язык, общее пространство для политического диалога, и Цымбурский имел основание надеяться, что именно его концепция создает условия не только для геополитического позиционирования России, но и для идеологической консолидации здоровых сил общества в противовес крайностям фашизоидной мобилизации или компрадорского разложения.

В 1994 году Цымбурский жадно ловил признаки сочувствия к его теории как со стороны вменяемых либералов, так и умных консерваторов: он был воодушевлен интересом Горбачева к его докладу, сотрудничеством с Сергеем Чернышевым в рамках подготовки хрестоматии «Иное», в которой был переиздан «Остров Россия» с добавлением «Циклов похищения Европы» – работой, задавшей для Цымбурского теоретическую рамку анализа геополитической мысли России трех имперских столетий[45]45
  В этой работе Цымбурский подчеркивает обусловленность продуктов геополитической мысли России временем их возникновения. Иначе говоря, принципиальной зависимостью от «образа России», определяемого по-разному в каждом из циклов. Этот вывод ляжет в основу многих последующих «интеллектуальных расследований» Цымбурского в области русской общественной мысли и, в частности, определит тематику и содержание его докторской диссертации «Метаморфозы российской геополитики», которая так никогда и не выйдет в свет. Черновые материалы к этой диссертации, которые сами по себе имеют серьезное теоретическое значение, переданы мне А. Т. Цымбурской и подлежат расшифровке. Публикация этих материалов должна стать очередным шагом в освоении творческого наследия выдающегося ученого и мыслителя.


[Закрыть] – и, наконец, тесным сотрудничеством с политологическим журналом «Полис», где в эти годы существовал едва ли не культ Цымбурского, во всяком случае, безусловное признание его автором номер один в российской политической науке.

В журнале «Полис» в феврале 1994 года с Цымбурским познакомился и автор этих строк. Я попал в журнал ровно в тот самый момент, когда редакция готовила к выходу в свет октябрьский номер журнала за 1993 год со статьей «Остров Россия». Эта статья стала для меня важнейшим интеллектуальным событием десятилетия, она надолго определила мои политические воззрения и последующие опыты в области политологии и истории русской мысли. В конце 1980-х – начале 1990-х я прошел через ту же идейную метаморфозу, что и Вадим Леонидович – от сторонника имперского либерализма до умеренного национал-либерала. Тем не менее эта эволюция требовала внутреннего примирения с фактом распада СССР и сохранения критического отношения к ответственной за этот распад власти. «Остров Россия» решал и ту и другую задачу: эта статья способствовала и выходу из ощущения бессмысленности нового исторического существования России, и критическому переосмыслению ее наличного, далеко не завидного состояния.

Личное знакомство с Цымбурским, которое затем перешло в тесную дружбу вплоть до конца его жизни, с самого начала было отмечено некоторым вежливым отчуждением. Мы никогда не переходили на «ты» и всегда называли друг друга по имени-отчеству, в конце это превратилось уже в чистую формальность, но мы придерживались ее очень жестко. В первый год нашего знакомства я все время колебался в выборе между принятием «Острова Россия» и сохранением верности своим прежним – проевропейским, с одной стороны, и проимперским – с другой – убеждениям, в утверждении коих центральное место для меня занимало творчество Владимира Соловьева, которым я профессионально занимался еще с университетской скамьи и в подготовке собрания сочинений которого я тогда активно участвовал. Интересно, что я окончательно принял «Остров Россия» только в тот момент, когда автор этой концепции сделал первый шаг в сторону от идей, высказанных в первой своей «изоляционистской» работе. Впоследствии я говорил Цымбурскому, что сохраняю верность его теории, до ее радикального переосмысления, произошедшего где-то в середине 1995 года, когда Вадим Леонидович приступил к разработке своей «цивилизационной геополитики». И хотя многие выводы переосмысленной концепции мне представляются бесспорными, для меня очевидно, что в новой версии концепция «Острова Россия» многое потеряла.

Об этом переломе следует рассказать подробнее. В 1994 – начале 1995 года Цымбурский мыслит себя не просто отвлеченным теоретиком, но и потенциальным политическим игроком. Не случайно он оставляет свою концепцию открытой для множества интерпретаций – каждый может увидеть в ней что-то свое, на этой общей платформе могут сойтись умный либерал и трезвый консерватор. Поэтому какие-то теоретические неувязки Цымбурского не смущают – и правильно, поскольку попытки устранить их немедленно приводят к радикальному оскудению самой идеи. Однако по мере осознания того факта, что в любом случае его «островная» теория не будет политически востребована ни правящим классом, ни оппозицией, Цымбурский все более сдвигается в чистую теорию, в которой каждый пункт должен получать определенное разъяснение. В том числе и такой: что представляют собой Россия и Европа и чем они совместно отличаются от неких разделяющих их «территорий-проливов», тех самых земель, которых в результате распада империи в 1991 году лишилась Россия.

Относительно чего Россия является «островом»? По всей видимости, относительно именно этих самых «проливных территорий». Что же представляют собой эти территории? Некие промежуточные земли, населяемые столь же «промежуточными» народами. Народами, которые, будучи не способными окончательно примкнуть ни к России, ни к Европе, обречены вечно решать вопрос, к кому они ближе – к той или другой[46]46
  Цымбурский В. Л. Народы между цивилизациями // Цымбурский В. Л. Остров Россия… М., 2007. – С. 212–238. Первая публикация: Pro et contra. – 1997. – Т. 2. – № 3. – С. 154–184.


[Закрыть]. Цымбурский заметил, что такое «межеумочное состояние» есть удел не только Восточной Европы, но и Кавказа, Средней Азии, Синьцзяна, Монголии и Маньчжурии. Если склеить все эти «проливные территории» воедино, то воображению геополитика явится некий один гигантский пролив – Великий Лимитроф. Россия своим возникновением в качестве самостоятельной цивилизации в XV–XVI веках как бы взрывает Евразию, остатки которой и создают зону Лимитрофа, отделяющую новую цивилизацию от Европы, мусульманского мира и Китая. Но что такое в данном случае «цивилизации»? Это народы, уверенные в своем исключительном призвании созидать на земле сакральный порядок, в том, что именно их власть, их гегемония является подлинно божественной (Цымбурский использовал для обозначения этой уверенности термин «сакральная вертикаль»). Кто проживает на территориях Лимитрофа? Народы, не уверенные в том, что они – носители высшей власти и высшей справедливости.

Логическим следствием этого разделения шло уже чисто ницшеанское: есть народы, призванные править, и есть народы, призванные терпеть чужое иго. В конце концов получалось, что и сама цивилизация есть не что иное, как некая уверившая себя в собственной исключительности общность, презрительно и равнодушно относящаяся ко всему остальному человечеству. Цымбурский в своей переломной статье 1995 года «Россия – Земля за Великим Лимитрофом» фактически так это и формулировал:

«Отношение каждой цивилизации – будь то древнеегипетская, китайская, исламская, античная или евро-атлантическая – к остальному миру может быть выражено формулой: “Мы – человечество, а они – источник наших проблем”»[47]47
  См.: Цымбурский В. Л. Остров Россия… М., 2007. – С. 184.


[Закрыть].

Этому равнодушию и презрению к миру по другую сторону Лимитрофа не нужно было искать дополнительных оснований, кроме наличия самих этих чувств и некоторого силового их подкрепления: «цивилизация», согласно одной из формул Цымбурского, отличается от своего лимитрофного «фона» не какими-либо особыми, в том числе религиозными, качествами, но просто «особостью» как таковой.

«Важна не та или иная маркировка как таковая, – писал он в одной из статей 1996 года, – но сама авторитетная маркированность народа или группы народов, поддержанная долгосрочным геополитическим строительством, за ареальной “оградой” которого тип духовности и социальности выявляет свой потенциал спонтанной эволюции, не прекращая, однако, “облучать” своим меняющимся воздействием соседние, духовно, социально и геополитически менее “специализированные” группы народов»[48]48
  Цымбурский В. Л. Цивилизация – кто будет ей фоном // Цымбурский В. Л. Остров Россия… М., 2007. – С. 246. Первая публикация: Восток. – 1996. – № 2. – С. 152–170. (Выступление в рамках круглого стола, посвященного двум выпускам альманаха «Цивилизации и культуры. Россия и Восток: цивилизационные отношения»).


[Закрыть].

Таким образом, по существу единственным подтверждением «цивилизационного» статуса России являлась власть над лимитрофными территориями. И отсюда следовал закономерный вывод, который Цымбурский уже никак не мог сделать – раз Россия эту власть утратила, она тем самым утратила право считаться «цивилизацией».

Цымбурский сам чувствовал, что попал в какой-то концептуальный тупик, как будто на теоретическом поле его обыграл его старый любимец граф Дракула, который для Цымбурского являлся воплощением жизненной силы и мощи, силы, неподконтрольной нравственному суду. (Появление «Дракулы» знаменует собой конец истории ценностей и убеждений и начало истории «пульсирующих энергий и воль» – так будущий автор «Острова Россия» писал в своем послесловии к роману Брэма Стокера.) Да и сама Россия из «обретаемой страны» превращалась в белое пятно за Великим Лимитрофом, выделяющееся на его фоне только своим мало чем оправданным шовинизмом. Надо сказать, что чисто геополитически эта схема и в самом деле была правильной и практичной: Цымбурский очень точно оценил, что безопасность России зависит от проникновения на Лимитроф внешних сил, от степени самостоятельности «территорий-проливов» и контроля этих пространств цивилизациями, отделенными друг от друга Лимитрофом. Но приобретая в общем мировоззрении Цымбурского некий онтологический и вневременной статус, модель «острова России» как «земли за Великим Лимитрофом» сразу же бросала странный отсвет на всю русскую культуру в целом – последней надлежало теперь совершить немыслимое харакири, чтобы соответствовать чуждой ей философии «цивилизационной гегемонии».

Споря с разворотом Цымбурского в сторону некоей онтологизированной цивилизационной геополитики, в небольшой рецензии на его сборник 1999 года «Россия – Земля за Великим Лимитрофом: цивилизация и ее геополитика» я пытался вскрыть недостаточную обоснованность поздней версии его «островной» концепции и предложить свой вариант русской «цивилизационной геополитики»:

«Я ни в коем случае не хочу оспорить основной тезис Цымбурского. Разумеется, существуют образующие некие устойчивые группы народы, обладающие фиксированным набором этнокультурных признаков, и есть народы, сочетающие в себе признаки различных групп и оттого не вполне интегрированные в каждую из них. Однако я не вижу необходимости подкреплять эту эмпирическую констатацию априорной теоретической схемой, в которой первенствующее положение занимает столь сложная, почти неуловимая для анализа, категория “сакральной вертикали”. Конечно, к определенным центрам мировой политики и культуры люди и народы зачастую испытывают сильное тяготение, и соотнесение с ними придает жизни смысл, а истории органическую цельность и внутреннюю связность. Но я полагаю, что причастность различных этносов к данным – как правило, религиозным, – центрам не может быть подтверждена объективным, то есть независимым от представлений самих этих народов, критерием. Принимая критерий “сакральной вертикали” как основной, мы всегда будем вынуждены объяснять, почему португальцы или французы более совершенные католики, чем поляки, а таджики правовернее, чем тюрки-узбеки. Для того чтобы разрешить эту дилемму, нам нужно будет вновь обращаться к этническим показателям, а затем корректировать их произвольно выбранной “сакральной вертикалью”. Чтобы выйти из неожиданного логического круга, остановимся на немного тавтологичной, но все-таки единственно допустимой дефиниции цивилизации как совокупности культурно или этнически близких друг другу народов, которые… сознают себя отдельной – притом исключительной по своему месту в истории – цивилизацией (по Цымбурскому, “Основным Человечеством”).

Кстати, я не совсем уверен и в том, что Россия когда-либо рассматривала себя “особым человечеством на особой земле” и, следовательно, по формулировке Цымбурского, представляла собой цивилизацию. И дело не только в отмечаемом многими мыслителями отсутствии у русских уверенности в своей исключительности. Русскому человеку не свойственна идея, что Центр мира или ось истории находится на территории его государства. Не случайно основные российские империалистические проекты почти всегда были связаны с попытками пересмотра культурной идентичности страны – это значит, что у самих русских задающего таковую идентичность центра не оказывалось. Вспомним греческий проект Екатерины II, двухвековые попытки овладения Царьградом (без которого идеологи конца прошлого столетия – от Данилевского до Тютчева – не мыслили себе возможное российское цивилизационное строительство), затем поиски Рерихом и Блюмкиным Шамбалы на далеком Тибете. Имперские искания России имеют один и тот же смысловой код – оторвавшаяся от своего центра земля стремится вернуть его, чтобы обрести саму себя. Как ни странно, это чувство утраты русскими центра и желание вновь его достичь лучше всего понял именно автор разбираемого нами сборника в первой своей геополитической статье “Остров Россия. Перспективы российской геополитики”. <…> Центростремительный характер нашего имперского движения Цымбурский объяснял в той прежней работе комплексом “похищения Европы”, желанием России стать законным участником европейской истории. Сжатие России, по его мнению, знаменовало собой отказ от этой европоцентристской перспективы. Какими бы причинами, исторически весомыми или конъюнктурными, ни объяснялся этот откат от Европы, он позволил России увидеть себя иными глазами, чем в предшествующие три столетия, когда “особенности геополитического строения русского мира и сопредельных земель <…> были затемняемы то пафосом европейской причастности нашей Империи, русским духом «похищения Европы», то накручиванием на Россию иноприродных и инокультурных массивов под именем Евразии”. К сожалению, в той же самой ранней и наиболее известной своей геополитической работе ученый вслед за О. Шпенглером оценил “европопохитительский” комплекс России как простое “извращение” ее культурно-политической изначальности. Я думаю, даже оставаясь в рамках собственной цивилизационной теории, он смог бы найти тому же феномену гораздо более изящное объяснение. Скажем, если бы он увидел в России не “маркированную” непонятно чем цивилизацию “за Великим Лимитрофом”, а лимес (по Цымбурскому, “неустойчивую окраину имперской или цивилизационной платформы” восточно-православной цивилизации), в XV веке потерявший свою духовную метрополию и вынужденный либо самостоятельно обустраиваться в изначально враждебном ему пространстве, либо искать “новый Центр” в “других мирах”, “среди чужих богов”.

Я согласен с большинством практических выводов автора. Признаю, что России, пересмотрев наследие трех “европоцентристских” столетий, следует принять как неизбежную реальность факт своего “цивилизационного сиротства”, что ей остро требуется перефокусировка активности Центра на “те края, которыми обновится место страны в мире и ее национальная судьба” <…> Но что бы ни говорил автор, ни научная добросовестность, ни верность отечественной культурной традиции и никакие иные соображения не обязывают нас, русских, считать себя представителями некоего ублюдочного “особого человечества”, относящегося к остальному миру только как к “источнику своих проблем”. Допускаю, что подобные “человечества” и в самом деле существовали (и существуют) на белом свете, но я рад, что Бог избавил Россию от незавидной привилегии быть одним из них».

Моя рецензия на сборник Цымбурского увидела свет в журнале Московского Центра Карнеги Pro et Contra осенью 2000 года. Думаю, что высказанные в ней критические аргументы в адрес теории Цымбурского повлияли на стремление ее автора переосмыслить свою концепцию – во всяком случае окончательно освободившись от ее онтологизированной трактовки, подойти к пониманию «цивилизации» как осуществленной решимости определенного народа или сообщества считать себя «цивилизацией», Основным человечеством на Основной земле. Из этой решимости и рождается «великая культура», по терминологии Шпенглера, с ее завышенными геополитическими претензиями и религиозным размахом, с ее всегда многообещающим началом и почти всегда одним и тем же скорбным концом. Цивилизации по Шпенглеру со своей особой судьбой и внутренними ритмами по истечении определенного срока превращаются в ходячие бихевиористские автоматы или же в цивилизации, по Тойнби, лишенные внутренней динамики и совершающие изменения исключительно в качестве реакции на внешние вызовы[49]49
  См. об этом подробно: Цымбурский В. Л. Сколько цивилизаций? (С Ламанским, Шпенглером и Тойнби над глобусом XXI века) // Цымбурский В. Л. Остров Россия… М., 2007. – С. 133–155. Первая публикация: Pro et contra. – 2000. – Т. 5. – №. 3. – С. 173–197.


[Закрыть].

Цымбурский находит выход из явно тупикового геополитического реализма, обнаруживая зависимость любого политического проектирования в пространстве от конкретных характеристик своего времени. Здесь ему опять на помощь приходит вскрытый им анализ циклов российского похищения Европы. Выясняется, что каждая геополитическая модель практически всегда отражает положение России относительно Европы. Например, экспансионистская стадия цикла – период после победы над Наполеоном, когда Александр Благословенный проектировал создание Священного Союза, а Николай I всерьез задумывался о наказании революционного Парижа за свержение Бурбонов в 1830 году, – неизбежно порождала геополитическое моделирование в духе Тютчева или Герцена, согласно которому Россия представлялась особой частью Европы, призванной в конечном счете стать ее целым. Период умеренного вовлечения в европейские игры на одной из сторон континентального баланса сил – то ли австрийской, то ли французской – был временем сосредоточения внимания русских геостратегов на меридиональном поясе, соединяющем Балтийское и Черное моря[50]50
  См.: Цымбурский В. Л. Как живут и умирают международные конфликтные системы (Судьба балтийско-черноморской системы в XVI–XX веках) // Цымбурский В. Л. Остров Россия… М., 2007. – С. 250–277. Первая публикация: Полис. – 1998. – № 4. – С. 52–73.


[Закрыть].