Текст книги "Справочник городских рассветов"

Борис Михин
Справочник городских рассветов

© Михин Б, 2016

© Московская городская организация Союза писателей России

© НП «Литературная Республика»

* * *

 
Существование – не ноша,
а два – не факт, что только два.
Так что?
Слоны на тонких ножках
имеют право не бывать.
 

Это

 
Это не ноябрь, а хватит.
Деликатный, словно тумба,
безвремением в обхвате,
всё забуду, всё забуду.
 
 
Это не пора, а вера,
краеуглой и посконной,
и, ударившись о ветер,
никогда уже не вспомню.
 
 
Это не хочу, а плохо,
и светимость силой тэта;
равноудалённым охал:
«Что же это? Что же это?»
 

Последний в последнем

 
Гулял по вагону сквозняк,
и было отчаянно пусто,
как будто за поезд казнят,
как будто маршрут чёрт запутал.
 
 
В последнем вечернем метро
в последнем вагоне последний
сидел пассажир, словно с лета
забытое в поле ведро.
 
 
Он был бы не против совсем
и не выходить на конечной,
увы, иногда это легче,
чем…
Поезд, немного просев,
встал возле перрона.
Скажи,
читатель, так что пассажир мой?
Ушёл?
А я знаю (за ширмой
реальности рядом кружил).
 

та-ДА-дам, та-ДА-дам

 
Шуршали колёса…
Прощаются после попыток повтора. Попы так гуторят,
нас разубеждая, чтоб сразу не ждали прощений, сажая по
шею нас в жалость. Итак, о дороге: поддакивал строгий
попутчик, июльский злой лучик баюкал огромность
России… Нескромно спросил я: «За что?» и «Доколе?»,
ведь тошно на койке… Ответ был не взрослый от ветра:
«Колёса не просто шуршали – бороться…»
 

Я и есть

 
Не обманутый – просто плевать,
не проигрывающий, не сирый,
не богатый, не из подпевал,
я и есть – Россия.
 
 
Собирающийся на войну
после плена,
живущий, как в коме,
с верой в Бога и верой в вину,
я и есть – совковый.
 
 
Вижу интеллигентские сны,
лишний Родине незамужней
(ей все смерти вокруг – красны),
я и есть – ненужный.
 

Тюльпаны

 
А что – тюльпаны?
Разве не
победа смерти над прекрасным?
И можно состояться разным, —
так не останешься вдвойне.
 
 
Вопрос на самом деле – вот:
раз только то, что есть, теряют,
зачем оно?
Нет за дверями,
чем больше есть, тем ничего.
 

Лишнее

 
Не пугает наличие лишнего,
а пугает нелишних отсутствие,
я за всех – если б можно – наличными,
да за правое дело нал сузили.
 
 
Это просто – лихим в поле посвистом,
это глупо – когда не раздумывать;
не одно понимание совести
доморощенными заратустрами,
 
 
хоть убейся, одно будет следствие:
по субботам творожные блинчики
и в твой адрес намёки нелестные.
Не хватает нелишнего.
 

Незадача

 
Обращением погибельным
стать на сторону иную,
и пути усталым грифелем
леший грустно разлинует,
 
 
и устанут враз сны вещие
в невозможностях окрестных.
Нынешнее – только внешнее,
внутреннее интересней.
 
 
Обобщающее в поисках
идеального заплачет, —
это внутреннего происки.
Где – быть?
Вот ведь незадача.
 

Решение

 
Непререкаемо пусты
наполненные «современным»,
каким-то гадски карамельным.
И, чем проспект, милей кусты.
 
 
Но, так как стороны другой
не хочется, но рок держаться,
то, наблюдатели, не сжальтесь
от мелких нас на фоне гор.
 
 
…
 
 
Мой друг решил стать не живым,
решение Бог весть какое,
но нынче – каменно спокоен,
не современен.
 
 
Как же вы
достали, уходящие,
ведь дураков ругать и не с кем,
пусть вряд ли аргументом веским
настоящее.
 
 
И вот теперь, как не сейчас,
мне с другом продолжаться спорить,
ведь буду мертвый, но упорен,
поскольку вижу всё, не часть.
 
 
…
 
 
мы учились вместе и вместе служили
он стал командиром корабля
мне тоже, вслед за ним, выпал этот же путь, и мы несколько лет
командовали «пароходами» и неплохо выполняли свой долг
а потом судьба предложила ему изменить жизнь
несколько спустя он погиб от рака
в год, когда это произошло, его кораблю пришло время быть
списанным
процесс подразумевал, что корабль будет порезан на металлолом
на каком-то заштатном заводишке вдалеке от места их
совместной службы
факт в том, что когда о смерти стало известно, корабль, стоявший
уже отдельно от остальных, по до сих пор не установленным
причинам затонул в затоне в стороне от основного хода,
и сколько ни пытались его поднять со дна, это не удалось
корабль до сих пор там, заиленный, как легенда, как быль и как
правда
он так решил сам
и я ему верю и благодарен за его решение, ведь это важно – где
нас помнят
…
 
 
Спор длится, словно преферанс
по тесноте кают-кампаний.
Мы партию с тобою, парень,
не завершили.
Лишних стран
нам посетить не довелось,
за исключением отчизны,
но для решения мужчины
не нужно слов.
 
 
…
 
 
Не каждому дано решать,
поскольку наследил не каждый.
И лично мне плевать, что скажут
никто, когда пора пришла.
 

Шариковая ручка

 
На пересечении двух параллельных
блуждающих улиц бывая не часто,
точней, никогда, но всегда – на «Харлее»,
немного рисуюсь, комично серчая
 
 
на аборигенов чудесных вселенных,
забавных созданий какого-то бога,
а сам раздаю им слова и соленья,
всех гоблинов Двери пытаясь задобрить;
 
 
отличные парни, но вот не пускают,
не то чтобы дальше, а даже обратно.
Фортуна пиарит, такая-сякая,
себя там – моей, но к ней не подобраться.
 
 
И есть ощущение: где-то Алиса
поблизости чай пьёт в компании мыши,
и в каждых встречаемых взглядах – больница,
как будто пора седативное в мышцу.
 
 
Вы скажете – фэнтези.
Может быть.
Может…
Но только тогда вы мне вот что скажите:
беседуем мы здесь давно, и таможня
и вас и меня не пускает, а жители
 
 
блуждающих улиц решительно держат
нас за рукава… так какого же чёрта
мешаете мне фиолетовый стержень
истратить в слова, и сменить его чёрным?!
 

Куда?

 
Не смотрите на небо,
ведь в обществе это не модно:
комбинации звёзд не влияют на виды карьер,
на старение папиков, жажду стерв всё иметь в доме…
Только если глядеть вниз, то хочется выкрикнуть: «Rien!»[1]1
  Ничего (франц.).


[Закрыть]
 
 
Не смотрите назад.
Ведь каким бы там всё ни – хорошим,
это лишь репродукция старого,
ленточка «старт».
Глядя на фотографии, можно позавтракать с прошлым.
Но потом-то куда?
Прошлым, помнится, жил Герострат[2]2
  Спалил храм Артемиды только для того, чтобы его помнили потомки. И ведь помним. А премелкий ведь человечек был.


[Закрыть].
 
 
Так куда же смотреть?
Не смогу дать вам рекомендаций.
Впереди – путь лежит в никуда[3]3
  «Любой путь ведёт в никуда» – Кастанеда.


[Закрыть].
Можно было бы – вбок,
но зачем путь по кругу? Вопрос.
Не могу помочь – вкратце.
Но смотреть всё же стоит не бросить.
 

Вне схем

 
Нужно всё: и день, и счастье,
ночь, усталость, караоке,
и просроченные сроки,
даже беды (но немного
пусть бывают и не часто),
равнодушно, летом душно,
непослушный пёсик-хаски,
сказки, осень, боль и ласки,
в кабаке шашлык по-хански, —
нужно всё.
И всё – не нужно,
если есть куда и с кем, и
для чего, и есть возможность,
есть – когда друзья в таможне.
И – тогда совсем не сложно
жить, не вписываясь в схемы.
 

Кружева

 
А будет нужно ничего
и невсамделишные страсти,
тебе никто не скажет «здрасссте»,
спуская выученных гончих.
 
 
Однако же не свирепей, —
мы – конформисты и паттерны[4]4
  Паттерны – повторяющиеся шаблоны (образцы, регулярности). Элементы паттерна повторяются предсказуемо, имеют математически описываемую структуру.


[Закрыть]
(не хочется не быть, наверно),
так прицепившийся репей
 
 
стремится выжить, то есть стать
не кем-то, а самоподобным.
Мой разум как-то так подобран,
что хочет – с чистого листа,
 
 
так что к чему переживать,
когда опоры поломали?
И стало так, как было мало,
а всё, что было, – кружева.
 

Тюль

 
Заскочили купить новый тюль,
по пути был отличнейший кофе, —
за совместную жизнь полностью
нам проставлен серебряный профиль,
 
 
и уже без кавычек, заметь,
двадцать пять лет вдвоём много так как.
Вместе – это готовы к зиме,
и к весенним готовы атакам.
 
 
Пробки.
Сочность московских огней.
Я тебе, а ты мне точно в пору.
Тюль повесился в спальне в окне
после немногочисленных споров.
 

Чёрт побери

 
Сетовать, ныть и скучать,
вечером знать – день прошёл,
помнить о зле и врачах…
чёрт побери, хорошо!
 
 
Часто болеть, получать
больно от жизни веслом,
и посылать всё – сплеча!..
чёрт побери, повезло!
 
 
Даже когда смысл исчез,
даже себя раздарив,
не понимая зачем,
стоит жить, чёрт побери!
 

Аве

 
Замолк сверчок,
наверно, неисправен.
Замком, свечой,
вселенной не доволен,
всё ж говорю людскому поголовью:
– Аве!..
 
 
Я видел чёрное
и в рощах белоствольных,
и души белые, измазанные в красном,
и думаю, что это – не напрасно.
Вольно!..
 
 
Когда-то защищали честь на шпагах,
верней, своё понятие о чести.
Теперь другая честь.
К плечу «винчестер»,
Шагом!
 
 
Мораль надрессирована, как пудель.
Но, тем не менее, живём не хлебом,
и пусть – не все.
И пусть – Бог в нас и не был, —
будет!
 
 
От сингулярности процесс не быстрый,
но тащит в будущее, как канатом.
А вот от пустоты спасёт команда:
– Выстрел!
 
 
Важнее точка после всех заглавий.
Сверчок сломался, видимо, просрочен.
И в полной тишине я ставлю точку.
Аве.
 

Вообще-то

 
Вообще-то, всё было не так.
Вдоль дороги любили жить лисы,
километры летели стремглав.
Вдаль, вдаль, вдаль сумасшедшим Улиссом.
 
 
Вообще-то, улитки ползли
в камышах после возле залива,
треск сорок по кустам полузлил,
полурадовал май несолидный.
 
 
Вообще-то, сложив жизнь в «потом»,
позабыл, где оставил котомку.
Тишины слушая шепоток,
наблюдал временные потоки,
 
 
вообще-то, не зная ведь, как
соотносятся вечность и время.
Там, где нет нас, всего – на века,
там, где мы, время слаще варенья,
 
 
потому что всегда его нет.
И молчание громче крещендо.
Всё не так было…
Осатанев,
не смогу сказать – как, вообще-то.
 

Флуктуации и смысл

 
Потрачу об не на, а вместо,
не извинюсь
это за но.
Звонок.
А подложив свинью
углам и карачун невестам,
 
 
жужжали вечным синева
и следствие первопричиной.
Что если связь их нарочито
разрушить, взяв нас не, не вас?
 
 
Во флуктуационном мире
порядку быть
возможно не.
Странней
углов живут кубы;
там, знаю я, – бывал с промилле.
 

Незаменимый

 
Весна началась за вокзалом, на дальних путях,
там стрелка ломалась морозом ещё аккурат,
картавый смотритель держал на щетинистостях
улыбку и ждал, как откроется старенький тракт.
 
 
Егда же открыша одесную марта пути,
прииде великыя радостия, что теперь
пора, стоит только пора за весну потереть.
Смотритель вкушал лишь возможность – уйти не тот тип.
 
 
Масштаб посмеявся над ним, ни во что же вменив,
огромный дух весь уместивши в железность дорог,
вне дальнего, вне невозможных и вне времени,
он был только здесь, словно там – лепый лес за горой.
 
 
Он мнити, бо так, будет незаменимым зато
отныне и присно, стараясь весну заманить.
Весна-то пришла.
А смотритель вдруг стал заменим.
И залито небом окрест по апрель золотой.
 

В спичечном коробке

 
Не спастись весной от сердцесжатия.
Люди, чтобы (будет нелегко)
вспомнить, как там, в детстве, повышайте
в мае собираемость жуков.
 
 
Новенькая зелень в цвет салатовый,
сумерки и стайки детворы,
«чёрная дыра» в груди – расплата
за возможность вырасти.
 
 
Дворы
суетой и визгом насыщаются,
увеличивая пустоту
собственного нынешнего счастья.
В коробке́ жук.
Кухня. Скрипнул стул.
 

Не так

 
Не те, так эти.
И – никто.
И в вожаках артист эстрады.
Испытывается не радость,
а несвобода, что «не то».
 
 
Порабощённый, в темноте
квартиры, верил, что – не будет,
под кофе подрезая пудинг.
Нет, кажется, опять – не те.
 
 
Не с ними и не с теми.
Но
не сменим голову, снимая
повязку с глаз, не понимая,
что не вокруг – в тебе темно.
 

Диванчик

 
Кепку в карман, лезь-ка на броневик,
броневики – символ универсальный.
Если понравилось, сверху кивни.
 
 
Только не солоно чаще слезали,
чаще записываются в вожди,
не понимая, что это ошейник.
Это жестокий и сладкий престиж —
лёгкость принятия важных решений.
 
 
И, насмотревшись на мелких чинуш
в рангах великих спасителей, смехом
мы ничего не решим…
Покачнувшись,
слово, как пулю, лови грудью.
 
 
Эхо —
это последствие. А броневик,
так как блестит, быдлу в кепках заманчив.
Так что за эхо себя и вини.
И свой любимый кургузый диванчик.
 

Сигарет

 
Закурите его, полубоги,
ведь иначе никак не начать,
ведь неначатое – только боком
целиком, а даже не часть.
 
 
Не бросайте его в пепельнице,
он потухнет под пеплом себя.
Приблизительно так по больницам
у каталок колёса скрипят.
 
 
Доведите его до победы
и того, что нельзя отрицать,
хуже брошенным, чем недопетым;
у неначатого нет конца.
 

Имея право

 
Не бойся, Родина, я знаю,
ты бросишь, даже не шурша,
но не тобою – не дышать,
а без тебя – никем не занят.
 
 
Тебя ругать имею право
и не позволю никому.
Тебя любить – не крест – хомут,
и даже – капельку – бараном.
 
 
На старом кресле из ротанга
интеллигентить острякам —
такая русская строка
в отаре.
 

Отдать

 
Мир выглядел стеклянным донельзя,
пока ещё прозрачным, не разбитым,
и были направления развиты,
гирляндами на путнике вися.
 
 
И спутники, сведённые в ГЛОНАСС,
ему куда-то рекомендовали,
но там, где будет всё, не будет нас,
а следовательно, дороги врали.
 
 
И он решил: какая ерунда,
раз не останется потом того, что
захочется другим назначить прошлым, —
отдать.
 

Братишка

 
Это похмелье, братишка, похмелье,
каменный, тусклый, суровый мешок,
здесь улучшение если, то мельком,
и никогда хорошо.
 
 
Это наутро, братишка, наутро,
а до утра можно и не дожить;
это – реальность, братишка, – не утка,
и не считаются вниз этажи.
 
 
Это не горе, братишка, не горе —
русская и для не русских болезнь;
деньги и удаль уходят рекою,
и не приходят платить за билет.
 

Разные ритмы одного

 
Чуть больше поменьше
навраться в три горла,
тетешкать, понежить
негордую гордость…
 
 
Не помню точно, а пришлась мне в пору
прошедшая весна (?). Другое помню:
как мурманским таксистом объяпонен,
как недоделал «самых важных» прорву…
 
 
А катится валом
история, угол
последний – вон, справа,
за ним камень, луг и…
 
 
С утра в моем любимом парке зябко
и дворники не убирают листья,
и выглядит жизнь неспешаще длительной,
скрипит забор какой-то железякой…
 
 
По вотчине бега —
дороге – дорожишь
машинно, но мелко,
и – неосторожно…
 
 
И верится, что дело не в помаде,
а в смене темпа и ответных чувствах;
ногою – шарк по листьям, и – лечу и
хочу не быть живущим автоматом.
 

Категории и Ничьё

 
Настало.
Всегда настаёт.
А дальше сдаётся наставшее;
уставший шеллак на наташах
и прочее всё – не твоё.
 
 
А то, что твоё, это где?
В анфас обращается к ворону
задумчивая Категория —
а вдруг он споёт, вдруг – стратег?
 
 
Ушло.
Ведь уходит всегда.
Останется Игг.
Даже Один, но
всё время куда-то уходит,
Слейпнира сменив на седан.
 
 
Причём тут ничто ни при чём.
Парчой Категория стелется
вневременная – что ей сделается,
когда рассердилось Ничьё?
 

Предопределённость

 
Надо бы: три метра потолок,
паркинг, на столицу вид из зала,
загородный дом в штук шесть колонн, —
надо.
Но совсем не обязательно.
 
 
Хочется: догнать и преуспеть,
колоколом по небу трезвонить
и официантам тыкать перст.
Хочется всего, а не чего-нибудь.
 
 
Можно бы: альфонсом ли, козлом —
тратить жизнь на сотни женщин ажно
или алкогольный мозговзлом, —
можно всё.
Но это всё не важное.
 
 
Будет всё равно, как не просил,
и замшелый, треснувший крест-надолб,
и способность злобно не простить
всех подряд за собственное «надо бы».
 

Новое небо

 
в две сотых карата обломок таланта
по сопкам горбатым вёз глобус атлантам
топтались могучие выкрутив плечи
сталь туч погремучих на грудь обилечив
обломок убого и как-то так боком
сменил небо им как не поняли толком
но стало легко хоть танцуй хабанеру
вам странно
зато утро новое небо
 

Флажолеты

 
Обожгло снежинкой веко
не на миг, а на века,
жизнь кому-то исковеркав.
К главному не привыкать.
 
 
К мелочам теплее жаться, —
в них уютнее лежать,
не подсчитывая шансы,
каплям не слетать с ножа.
 
 
Но перчаткой – «что же это?» —
неприятное смахнуть;
тонкое, как флажолеты,
не свершится, упорхнув.
 

Очевидное неочевидное

 
Не сделать очевидное судьбой,
откладывая, – самое надёжное;
и отвечается «само собой»,
поскольку – дёшево.
Поскольку – выход, пусть с частичкой «не»
с невыраженностью артикуляции.
 
 
Что если бы не сдерживать коней,
стреляться, непременнейше стреляться?!
Что если не вписаться в поворот,
не сделав из него хоть раз привычное?
 
 
Отстреливая на крестах ворон,
Шопена сторож кладбища мурлычил,
он знал, как всё пройдёт собой само,
мог привести практичные примеры.
 
 
Но неизменность встреч стены со лбом
квадратными не верно мерить метрами.
 

В сухом остатке

 
Имеет смысл считать, что будет лучше,
когда-нибудь. Потом. Совсем иначе.
И если так, то, стало быть, получишь
не пулю, а весенние чинары,
 
 
какой-нибудь рассвет оптимистичный
и некоторую несоразмерность
огромности в груди и, что мистично,
секунды жизни, выданной с разменом.
 
 
Имеет смысл считать не результаты,
а остающееся без последствий.
Я видел, как снесло потоком талым
немало кажущихся в вечность лестниц.
 
 
А пессимизм – вопрос соотношений
удач и неудач в сухом остатке
бессмысленности.
Лучшие решения —
идти, искать и знать, где отоспаться.
 

В центр

 
Кривоулком.
Погода сырая.
Уронил в лужу то, что не ценно:
большинство хат, конечно же, с краю,
потому как нет места им в центре.
 
 
Но центральные ведь потому что —
если вдруг – первыми расползутся,
то кому, как не нам?
Мокро.
Скушшшно
наблюдать без зубов кремлезубцев.
 
 
А ведь и непогода мне шепчет
про жестокую правду ловушки
мерзкой совести.
Следую пешим
в центр в безлюдной тиши кривоулков.
 

Неуправляемое

 
«Изменилась жизнь…» Как же, не врите
мне про эту пургу ежевеково
на латыни, фортране, иврите,
нереальность в реальность коверкая,
 
 
ведь какие бы ни инстаграмы,
в якобы современной реальности, —
мы такие же. Не эмигранты.
Жизнь течёт, это не управляется.
 

Китель

 
Напялю свой парадный китель
с висюльками аж до пупа,
и рожа в зеркале глупа.
А мне налей-ка, Аналитик,
чего-нибудь, чтобы упасть,
и никуда не волоките.
 
 
Позвякивают медно цацки,
поблёскивает мой обшлаг,
и чувствуется – по-дурацки,
отвоевался, стал быть, – шланг.
Очередная – в масть – пошла…
В шкаф китель.
Скучный праздник «аццкий».
 

Точно?

 
Только кажется, что – помню;
ничего не остаётся.
Солнце, словно зад ньюйоркца,
не разводит антимоний
и на западе садится,
фактом сим напоминая —
памяти, как СМИ внимая,
не придумай детство, лица,
 
 
На правдивость не надейся.
Время – не сверхпроводимость,
а скорее – проходимец
«тута» «тама» «нету» «здеся».
 
 
Карусель, жонглёров, пони —
помню прочую дешёвку,
но вопрос неразрешённый, —
точно ли, что сталось, помню?
 

Неявная причина

 
Поставь хоть в угол на горох,
непослушание – программа;
не стать одной из точек-гранул,
а – вдруг – сподобиться горой.
 
 
Присвоено – кому решать.
Но, Боже мой, не в этом право,
а – левым оказаться правым,
когда и если не на шару.
 
 
А угол – пусть. Хоть стул поставь.
И можно даже сесть напротив;
горох – ещё дешёвый фортель,
быть левым – вот что неспроста.
 

Без света

 
Обожаемая тишина —
это если в наушниках музыка.
И свобода-то чаще нужна
в виде камеры, в камере – узника.
 
 
И глаза выключая – вот да,
лучше видно.
А формы округлые
пусть подсветит святая вода
влажно-разнообразными группами.
 
 
Исключив, словно Будда, пять чувств,
понимаю, что дело не зряшное:
несвободным, но вольным лечу
неволнующимся потеряшкою.
 

Долг

 
Нахлебавшись лаптём
лыковым
щей, с отрыжкой сбрехнул
луковой:
«Всё в России путём,
выкинул
бы я только луну —
гукает».
 
 
А похоже, им всё —
ярмарка,
гулким эхо стоит
в головах,
чёс о том и о сём
брякает
неналичием их
голоса.
 
 
Неужели опять
русские —
как синоним тупой
гордости?
Журналюги корпят —
грустные:
скажешь правду – пот
лей в остроге.
 
 
Упадеши в снега
в рыхлые,
очень хочется от
спрятаться
«нашараша», наград,
косорыловки.
Но ведь пулю в висок
состряпают,
 
 
а потом над тобой
радостно
быдло спляшет, споёт.
Хрен бы вам, —
любишь родину – в бой,
в гадостный,
с дураками и со
«скрепами».
 

Наше

 
Малахольная баба в час пик материлась
в никуда по традиции русских юродивых,
и не то чтоб она просто так истерила,
и не то чтобы осточертевшая родина.
 
 
А толпа, словно камень, её обтекала,
и глаза люди в пол по-совдеповски прятали.
Это, видимо, наше – жить под одеялом,
прятать совесть.
И пусть дураки машут тряпками.
 

Простая алгебра

 
И любого когда-нибудь вычеркнут,
без остатка, надежно да столбиком.
У тебя были рюши и выточки,
у меня была ты и только.
 
 
Не сложилось стать суммой нам.
Разности
не осталось, какой бы там ни было.
У меня солнце выползло грязное,
у тебя уходить выпало.
 
 
Вот всегда бы – по-математически,
баш на баш.
Правда, не удивительно —
у тебя новый бренд в косметичке,
у меня только ты и «живите».
 

Тишина

 
Так кто сегодня медиатор?
Как будто за стеной бубнят —
не слышно,
и на вышках
всегда предохранитель снят,
и вертухаи матом
на тех, кто попытался в голос,
пусть глупости несли они.
Судимость
за светимость,
а всё равно народ ленив
и – сонной – волость.
 

Пусть спят

 
…вид вокруг безобразно уныл
словно необходимость зайти за
угловатая как экспертиза
тень луны
 
 
вы давай тут паясничать не
у сначала кончалась техничность
чем-нибудь тяжким и постраничным
так что самое – окоченеть
 
 
время вырезать профиль себя
выдать вверх пару верных проклятий
в содержательность даже не глядя
и пусть спят
 
 
ты не хапайте мокрой рукой
то что вас раза в три авантажней
даже общее нас бросит даже
за поганый покрой
 
 
неизбежность не негоциант
да и вы не веселье расстриги
так зачем цельность с миром кастрировать?
одному гарцевать?
 

Бейсболка

 
Старался способ бытия
найти себя в структуре хаоса
и встречным девушкам сиять
бейсболкой с логотипом накосо,
 
 
увы, объекты все так как
обычно без запасов времени,
тонка удача – потакать,
а неудача – фишка древняя.
 
 
Реальность любит вслед орать
упущенному что-то колкое,
так может быть всегда пора
единым целым стать с бейсболкою.
 

Горькое

 
Чувство, вздохнув, распрощалось со ссадиной,
множество кликало блистером,
дабы лечить от искусства глиссаду
триангуляцией истины,
 
 
блистер при этом в картузе кургузеньком
кхекал, как ограничение
набережной, отчего-то вдруг Фрунзенской;
каждый знал, что был ничейным
 
 
и – ни о чём.
Ниочё-то гигантское,
странной, пустой категории.
Каждый не каждый по факту знал: настлано
сложное лишнее горькое.