Текст книги "Дополнение к портретам"

Александр Шубин
Дополнение к портретам

Скорбный лист, или история болезни Александра Пушкина
Издание 2-е

А. С. Пушкин. С портрета О. А. Кипренского

Предисловие к первому изданию

Мне доставляет большое удовольствие написать несколько вводных строк и представить читателям книгу Б. М. Шубина «История одной болезни», посвященную А. С. Пушкину.

История ранения и гибели великого поэта всегда глубоко интересовала наш народ, и немало врачей изучало все материалы, которые могут помочь получить ответы на вопросы, возникающие в этой связи. Неизменно поднимаются вопросы о том, мог ли Пушкин быть спасен и было ли сделано наблюдавшими его врачами все возможное для его спасения. При этом некоторые врачи, писавшие о болезни и смерти Пушкина, были склонны обвинить лечивших его врачей, и особенно лейб-медика Н. Арендта, в бездействии, а может быть, даже в содействии его гибели. Эти обвинения в действительности были связаны с недостаточным знанием истории медицины и возможностей хирургии первой половины прошлого века.

Врачи, лечившие Пушкина, ничем не уронили достоинства своей профессии, и не их вина, что медицина, и в частности хирургия, того времени не располагала теми большими возможностями, которые мы имеем в наши дни.

Книга Б. М. Шубина дает объективную оценку деятельности врачей, лечивших Пушкина. Она написана высококвалифицированным врачом, изучившим все доступные материалы.

Особенностью этой книги является также восторженное отношение автора к личности великого поэта и его творчеству, которое позволило ему сделать книгу весьма интересной. Это не просто «история болезни», а литературное произведение о Пушкине, объективно и честно знакомящее читателя с медицинскими сведениями о жизни, болезни и смерти великого поэта.

Академик Н. БЛОХИН

Скорбный лист, или История болезни Александра Пушкина

«Скорбный лист» – так в эпоху А. С. Пушкина назывался тот медицинский документ, который сегодня именуется историей болезни. Новое название соответствует прогрессу медицины, поскольку болезнь в наше время чаще всего краткий, порой – неприятный, но только эпизод в долгой человеческой жизни. Кроме того, слово «история» подразумевает объективность и беспристрастность заметок врача о развитии заболевания, результатах обследования пациента, его лечении и прогнозе.

Именно поэтому, когда речь заходит об истории болезни А. С. Пушкина, хочется вернуться к старинному названию – «Скорбный лист», памятуя, что скорбь – это крайнее выражение печали.

Известно: никто из врачей, лечивших смертельно раненного поэта, не вел его истории болезни. При жизни Александра Сергеевича о его ранении был написан лишь один, скорее полицейский, чем медицинский документ – донесение старшего врача полиции Иоделича («Полициею узнано, что вчера в 5-м часу пополудни, за чертой? города позади комендантской дачи, происходила дуэль между камер-юнкером Александром Пушкиным и поручиком кавалергардского ее величества полка бароном Геккереном» первый из них ранен пулею в нижнюю часть брюха… – Г-н Пушкин при всех пособиях, оказываемых ему его превосходительством г-м лейб-медиком Арендтом, находится в опасности жизни. – О чем вашему превосходительству имею честь донесть») и несколько коротких бюллетеней, написанных В. А. Жуковским и вывешиваемых в вестибюле дома на Мойке. Последний бюллетень, всего в пять слов («Больной находится в весьма опасном положении»), был обнародован за несколько часов до печального финала.

Все, что нам известно о 46 предсмертных часах его физических и душевных мучений, написано по горячим следам свидетелями-очевидцами, среди которых были и врачи В. Б. Шольц, В. И. Даль, И. Т. Спасский.

Уже в те дни передовые деятели русской культуры понимали – о Пушкине позднейшие поколения захотят узнать как можно больше: «Собираем теперь, что каждый из нас видел и слышал, чтобы составить полное описание, засвидетельствованное нами и докторами…» – сообщал 5 февраля 1837 года П. А. Вяземский А. Я. Булгакову.

Начало трагической Пушкиниане положено известным письмом В. А. Жуковского к отцу поэта; продолжили ее многие его биографы, и в первую очередь П. Е. Щеголев.

Почти полтора века, прошедших с того рокового 1837 года, не прекращается обсуждение причин гибели поэта. Наряду с писателями и историками в нем приняли участие такие видные представители отечественной медицины, как Н. Н. Бурденко, С. С. Юдин, А. М. Заблудовский, И. А. Кассирский. При этом нередко высказывались самые несовместимые мнения о возможности спасения А. С. Пушкина. И если хирурги чаще всего осторожны в своих заключениях, то литераторы словно забывают, в каком веке это случилось. Как здесь не вспомнить высказывание врача и писателя А. П. Чехова: «…Странно читать, что рана князя (Андрея Болконского. – Б. Ш.), богатого человека, проводившего дни и ночи с доктором, пользовавшегося уходом Наташи и Сони, издавала трупный запах. Какая паршивая была тогда медицина!»

Одна из последних и удачных попыток воссоздать на научной основе историю болезни А. С. Пушкина была предпринята врачом Ш. И. Удерманом. Работа его, опубликованная в Ленинграде издательством «Медицина» в 1970 году мизерным тиражом (всего 2000 экземпляров), сразу же стала библиографической редкостью.

В некоторых художественных произведениях, посвященных драматическим событиям дуэли и гибели А. С. Пушкина, порой тоже затрагиваются вопросы правильности лечения, добросовестности и компетенции врачей, которым была доверена жизнь поэта.

Так, в одном из самых значительных произведений на эту тему – пьесе М. А. Булгакова «Последние дни» есть, например, такая реплика Натальи Николаевны, обращенная к В. И. Далю: «Вы не доктор, вы сказочник, вы пишете сказки…» В другом случае тайный агент Третьего отделения докладывает Дубельту:

«…двое каких-то закричали, что иностранные лекаря нарочно залечили господина Пушкина».

Приступая к этой работе, я не ставлю целью выдвинуть новые концепции причины смерти А. С. Пушкина. Перебираю этот терзающий душу материал больше для себя – чтобы еще раз соприкоснуться с тем, что имеет отношение к любимому поэту. Наивные «если бы» мешают следить за действиями Даля и Спасского, Арендта и Андреевского. Но ничего нельзя уже изменить. И мне только остается вместе с врачами, склонившимися над телом Александра Сергеевича, горько сожалеть, что мало жил, что рано умер.

1

В шесть часов вечера карета с Данзасом и Пушкиным подъехала к дому князя Волконского на Мойке, где жил Пушкин. У подъезда Пушкин попросил Данзаса выйти вперед, послать за людьми вынести его из кареты и предупредить жену, если она дома, сказав ей, что рана не опасна.

Сбежались люди, вынесли своего барина из кареты. Камердинер взял его в охапку.

«Грустно тебе нести меня?» – спросил его Пушкин.

Внесли в кабинет, он сам велел подать себе чистое белье; разделся и лег на диван…

Пушкин был на своем смертном одре.

П. Е. ЩЕГОЛЕВ. Дуэль и смерть Пушкина

Историю болезни принято начинать с жалоб больного в момент первичного осмотра врачом. Если бы А. С. Пушкин сегодня поступил в приемное отделение какой-нибудь больницы «скорой помощи», врачи записали бы, что он жалуется на боли внизу живота, отдающие в поясницу, кровотечение из раны, слабость, головокружение, жажду и тошноту. Примерно то же самое отметил доктор В. Б. Шольц, который вместе с доктором К. К. Задлером в числе первых врачей навестил раненого.

Однако, если быть скрупулезно точным, в записке Шольца отсутствуют жалобы А. С. Пушкина на боли и слабость. Даже наоборот, он подчеркивает, что особой слабости не было. Александр Сергеевич громко и ясно спрашивал об опасности ранения.

Можно допустить, что боль к этому времени поутихла и не шла ни в какое сравнение с тем, что Пушкин испытывал в момент ранения («…сильный удар в бок и горячо стрельнуло в поясницу») и особенно по дороге к дому, сидя в тряской карете рядом со своим секундантом К. К. Данзасом.

Следующим разделом традиционной истории болезни является anamnesis vitae, что в буквальном переводе с латинского означает воспоминание о жизни. Разумеется, «воспоминания» с медицинских позиций существенно отличаются от обычных воспоминаний. Врача интересуют главным образом моменты, которые могут отрицательно сказаться на физическом состоянии и психике пациента: перенесенные заболевания, патология наследственности, вредные привычки и т. п. Конечно, внимание врача привлекают также и те факторы, которые идут с положительным знаком и способствуют повышению устойчивости больного к различным вредным воздействиям.

Александр Сергеевич родился 26 мая (6 июня) 1799 года в Москве. Он был вторым ребенком в семье отставного гвардии майора двадцатидевятилетнего Сергея Львовича Пушкина, имевшего репутацию известного острослова, и двадцатичетырехлетней «красавицы-креолки» Надежды Осиповны, урожденной Ганнибал.

Если верно, что продолжительность жизни в известной степени запрограммирована в генах, то Александру Сергеевичу досталась неплохая наследственность: его знаменитый прадед Абрам Петрович Ганнибал умер на 92 году жизни, оба его деда, бабушка по линии отца и мать прожили более 60 лет,[1]1
  Лев Александрович Пушкин родился в 1723 году, умер в 1790 году.
  Осип Абрамович Ганнибал родился в 1744 году, умер в 1806 году.
  Ольга Васильевна Чичерина, мать отца поэта, родилась в 1737 году, умерла в 1812 году.
  Надежда Осиповна Пушкина родилась 21/VI 1775 года, умерла 29/III 1836 года. О причине ее смерти судить трудно. Известно только, что она болела долго (более 10 месяцев), и уже за несколько месяцев до ее смерти, несмотря на некоторое улучшение в самочувствии, лечившие ее врачи и близкие не сомневались в печальном исходе.


[Закрыть] а бабушка Мария Алексеевна Ганнибал и отец – по 73 года. Сестра Ольга, родившаяся на полтора года раньше Александра Сергеевича, пережила его на 30 с лишним лет. И только младший брат Лев умер относительно рано – на сорок восьмом году жизни, хотя по тем временам и этот возраст считался достаточно почтенным. (Здесь в скобках заметим: пятеро детей Надежды Осиповны и Сергея Львовича Пушкиных – Михаил, Павел, Николай, Платон и Софья – умерли в младенчестве. Но эти преждевременные смерти никак не компрометируют наследственность А. С. Пушкина, так как обусловлены детскими болезнями, бороться с которыми в те годы было практически невозможно. В. Андросов в «Статистических записках о Москве», изданных в 1882 году, писал: «Не доживши года, умирает из родившихся целая половина и даже несколько более».)

Хорошая наследственность, воспринятая Александром Сергеевичем, была передана его детям: старшая дочь Мария Александровна (в замужестве Гартунг) прожила 87 лет, старший сын Александр Александрович, особенно напоминавший внешностью отца, успел отметить 81-ю годовщину, младшая дочь Наталья Александровна (во втором браке графиня Меренберг) прожила 76 лет, и Григорий Александрович – 70 лет.

Таким образом, мы можем предположить, что дантесовская пуля настигла поэта на середине его естественного жизненного пути.

В раннем детстве Александр Сергеевич был толстым, неуклюжим и малоподвижным ребенком. Это противоречит нашему представлению о нем, как о чрезвычайно эмоциональном человеке с тонким стремительным профилем. Внешний облик трехлетнего Пушкина запечатлен на единственном портрете.

Не вызывает сомнений, что с миниатюры неизвестного художника на нас смотрит будущий поэт, хотя у ребенка мягкий, женственный овал лица, пухлые щечки и гладкие, расчесанные на пробор волосы.

История этого портрета представляет для нас интерес, и поэтому мы на некоторое время прервем изучение анамнеза жизни А. С. Пушкина.

2

Миниатюра с изображением маленького Пушкина была подарена матерью поэта дочери выдающегося русского терапевта М. Я. Мудрова в год ее свадьбы с поэтом И. Е. Великопольским. Подарок пришелся как нельзя более к случаю: с одной стороны, это был знак памяти и благодарности семейства Пушкиных родственникам безвременно умершего профессора, у которого они лечились, а с другой – портрет должен был способствовать примирению Александра Сергеевича со старым знакомым Иваном Ефимовичем Великопольским, с которым произошла размолвка. Они в свое время выпустили друг в друга по целой обойме едких эпиграмм; последняя пушкинская была особенно резкой и обидной:

 
Поэт-игрок, о Беверлей-Гораций,
Проигрывал ты кучки ассигнаций,
И серебро, наследие отцов,
И лошадей, и даже кучеров —
И с радостью на карту, на злодейку,
Поставил бы тетрадь своих стихов,
Когда б твой стих ходил хотя в копейку.
 

Александр Сергеевич через Надежду Осиповну как бы протягивал руку Великопольскому. Впоследствии они неоднократно встречались и поддерживали «дружество» (словечко это употребил Александр Сергеевич в одном из писем к Великопольскому).

Пушкин-ребенок. С миниатюры неизвестного художника

Надежда Осиповна Пушкина, мать поэта. С миниатюры Ксавье де Мэстра

Сергей Львович Пушкин, отец поэта. С рисунка К. Гампельна

Потомки Мудрова бережно хранили эту реликвию, и уже в наше время портрет был преподнесен артисту Всеволоду Семеновичу Якуту, исполнившему на сцене роль Пушкина, а тот, в свою очередь, передал его Музею А. С. Пушкина в Москве.

Я хочу начать рассказ о врачах пушкинской эпохи с Матвея Яковлевича Мудрова, хотя у нас нет прямых доказательств, что он когда-нибудь лечил или консультировал Александра Сергеевича.

Мудров был старшим современником Пушкина; большую часть жизни он провел в Москве, и, возможно, когда Пушкин жил там или бывал наездами, пути их пересекались. Предположение это основано на том, что у них было много общих знакомых: Муравьевы, Тургеневы, Чеботаревы, Чаадаев. Не исключено, что Мудров лечил Александра Сергеевича в младенчестве (ведь первые 12 лет Пушкин жил в Москве), и, может быть, поэтому Надежда Осиповна и выбрала в подарок именно детский портрет.

М. Я. Мудров родился в те годы, когда в русском искусстве господствовал классицизм. По канонам этого стиля имя героя литературного или драматического произведения должно соответствовать его характеру. Читая воспоминания современников о М. Я. Мудрове, можно подумать, что он шагнул в жизнь с подмостков театра классицизма: все биографы в один голос подчеркивают его ясный ум, прозорливость и здравый смысл в подходах к лечению.

Впрочем, чтобы убедиться в гармоничном совпадении его фамилии и взглядов на медицину, не обязательно ссылаться на свидетелей. Достаточно познакомиться с научным наследием М. Я. Мудрова. Любопытно одно перечисление названий: «Слово о благочестии и нравственных качествах Гиппократова врача», «Слово о способе учить и учиться медицине практической или деятельному врачебному искусству при постелях больных», «Слово о пользе и предметах военной гигиены, или науке охранять здоровье военнослужащих» и др. Каждое такое «слово» по сути дела – актовая речь, приуроченная к тому или иному торжественному событию.

Круг выступлений Мудрова прежде всего свидетельствует о широте его интересов: от вопросов должного поведения врача у постели больного (сегодня эти проблемы – компетенция особой науки, получившей название деонтологии) до основ военной гигиены. Кстати, заметим, что ряд современных исследователей доказывает текстуальное совпадение документа декабристов об организации народного здравоохранения с работой М. Я. Мудрова «Слово о пользе и предметах военной гигиены…».

Уровень врачебных знаний о сущности многих болезней в первой четверти XIX века был весьма ограничен. Как заметил один из современников Мудрова, все достоверные сведения о них могли уместиться на ногте мизинца. В этих условиях особенно логичны и оправданны проповедуемые Мудровым принципы симптоматической терапии: «Не должно лечить и самой болезни, для которой часто названия не находим, не должно лечить и причины болезни, которые часто ни нам, ни больному, ни окружающим его неизвестны, а должно лечить самого больного – его состав, его орган, его силы».

Свои мысли он выражал ярко и лаконично, и многие его высказывания быстро становились поговорками: «Легче предохранять от болезней, нежели их лечить»; «Посредственный врач скорее вреден, чем полезен» (это Мудров понимал даже в то время, когда общее число врачей в России не превышало 8 тысяч); «И душевные лекарства врачуют тело»; «Твоя аптека – вся природа»…

Он считал, что нет двух одинаковых больных. При лечении, по его мнению, следует учитывать особенности пациента, и не только связанные с возрастом, полом, но и социальным положением: «…Бедным покой, добрая пища и средства крепительные, богатым – труд, воздерживание, средства очищающие».

Если вспоминать заслуги М. Я. Мудрова перед отечественной медициной, то нельзя не сказать, что он один из первых в России стал применять перкуссию (выстукивание) и аускультацию (выслушивание) сердца и легких.

Приоритет использования этих физических методов диагностики в медицине принадлежит венскому врачу Леопольду Ауенбруггеру. Еще в 1761 г., наблюдая, как трактирщики выстукивают бочки и по высоте звука узнают, сколько в них вина, он решил таким же образом определять, имеется ли скопление жидкости в грудной полости. Однако предложение его быстро было забыто и только в начале XIX века благодаря трудам выдающихся французских терапевтов Лаэннека и Ж. Корвизара получило распространение. Лаэннек же считается изобретателем стетоскопа.

Первоначально выслушивание легких и сердца производилось непосредственно ухом. Но однажды, во время визита к молодой и стыдливой пациентке, чтобы не смущать ее, Лаэннек поставил между ухом и грудью больной трубочку, свернутую из тетради, и убедился, что благодаря этому более точно локализует сердечные тоны.

M. Я. Мудров

И. В. Буяльский

М. Я. Мудров сразу по достоинству оценил эти простейшие методы исследования больного, которые до сих пор, наряду с определением пульса и температуры тела, являются обязательными, а порой и важнейшими элементами при постановке диагноза.

М. Я. Мудров много сделал для подготовки национальных врачебных кадров; одно время он даже был деканом медицинского факультета Московского университета, и несколько поколений российских медиков обязаны ему высоким уровнем клинического образования. Благодаря его энергии в 1813 году был восстановлен медицинский факультет университета, пострадавший от наполеоновского нашествия. По его настоянию в систему обучения студентов были введены практические занятия у постели больного.

Однако М. Я. Мудрое был живым человеком, а не литературным персонажем эпохи классицизма. И он был дитя века – в нем соединились бескорыстие и страсть к деньгам, демократизм и барское высокомерие. По свидетельству Н. И. Пирогова, слушавшего его лекции в Московском университете, он держал себя как вельможа или важный сановник. В общении со студентами говорил им «ты», правда, смягчая вольное обращение словом «душа». Во время лекции мог отпустить патриархальную шутку сомнительного свойства, а порой вместо разговора о болезнях углубиться в воспоминания о своем путешествии по Европе, о восхождении на ледники Альпийских гор и т. п.

Будучи одним из самых популярных, умелых и удачливых московских врачей, М. Я. Мудров нажил большое состояние. Визитной карточкой материального благополучия профессора был его экипаж: он ездил по городу в своей карете, возможно даже из «кованого серебра 84-й пробы» (как писал о московских богачах в «Путешествии из Москвы в Петербург» Пушкин), запряженной четверкою лошадей с ливрейными лакеями на запятках.

Около дома Мудрова постоянно обитали толпы больных и нищих, приходивших за помощью. Свою лечебную практику Матвей Яковлевич строил таким образом, что бедных, как он признавался, лечил за счет богатых, требуя от последних чрезвычайно высокие гонорары.

У Мудрова была большая уникальная библиотека. Но когда в 1812 году разгорелся московский пожар, он бросил все свое богатство, составлявшее, по его выражению, «ученую роскошь», и спас только 40 томов «скорбных листов», написанных им «при самих постелях больных», – 40 рукописных книг, в которых сконцентрирован его огромный и неповторимый клинический опыт.

М. Я. Мудровым одним из первых в отечественной медицине была разработана особая система расспроса больного, которую впоследствии развил и усовершенствовал выдающийся русский терапевт второй половины XIX века Г. А. Захарьин.

Мудров писал: «Чтобы узнать болезнь подробно, нужно врачу расспросить больного: когда болезнь его посетила в первый раз; в каких частях тела показала первые ему утеснения; вдруг ли напала, как сильный неприятель, или приходила яко тать в нощи? Где первое показала свое насилие?…»

Несколько историй болезни Мудров собственноручно вписал в красную с золотым обрезом и украшениями сафьяновую книгу, которая долгие годы служила образцом ведения историй болезни для врачей и студентов.

До трагической гибели поэта М. Я. Мудров не дожил.

X. X. Саломон

И. Ф. Мойер

Подобно тем врачам, которые идут, как он писал, туда, где «ад источает всю лютость и искусство к убийству и мучению смертных», он сам ушел на борьбу с эпидемией холеры и погиб в расцвете творческих сил, заразившись от больного. Умерших от холеры хоронили на отдельных кладбищах. Похоронный обряд совершали ночью при свете смоляных факелов. На одном из таких заброшенных холерных кладбищ на Выборгской стороне находилась могила М. Я. Мудрова.

На памятнике замечательному доктору было написано, что он скончался в 1831 году «на подвиге подавання помощи зараженным холерою в Санкт-Петербурге и пал оной жертвою своего усердия. Полезного житья его было 55 лет».