Текст книги "Мессия"

58

Не исключено, что в других обстоятельствах родители Реда одобрили бы его решение поступить на работу в полицию. Пусть он не стал ни бухгалтером, ни банковским служащим, ни юристом, на что рассчитывал отец, но тем не менее такая работа могла считаться серьезной и вполне подходящей. Для другого человека, в других условиях.

Однако на фоне всего случившегося ранее его выбор был воспринят ими как оскорбление, как еще один болезненный удар, в дополнение к тем многим, которые он уже нанес своим близким. Однажды отец явился к нему без предупреждения и заявил, что раз он избрал такой способ успокоить свою совесть, они с матерью, со своей стороны, не желают иметь с ним ничего общего.

Попытки урезонить старика ни к чему не привели, и Ред, выйдя из себя, попытался его ударить. То, что это было ошибкой, он понял, едва успев занести кулак, и единственным утешением в этой неприятной ситуации явилось то, что он промахнулся.

Отец вышел из его комнаты и, как говорится, навсегда ушел из его жизни.

Во время обучения, стажировки и на первых этапах работы в полиции Ред проявлял исключительное рвение, добровольно вызываясь на сверхурочные дежурства. Это не способствовало расширению круга общения и практически не оставляло времени для личной жизни, так что Ред уже совсем было смирился с постоянным одиночеством, но тут случай подарил ему встречу со Сьюзен. Она была медсестрой в больнице Адденбрук, в Кембридже, куда он явился, чтобы допросить раненого. На следующий вечер они встретились, чтобы вместе выпить, а по прошествии менее чем трех месяцев уже поженились. Быстро, может быть, слишком быстро. Углядев в свадьбе возможность для примирения, Ред поступился своей гордостью и отправил приглашение родителям – но они не только не явились, но даже не сочли нужным ответить. С того момента, со дня своего бракосочетания, Ред считал, что его семья состоит только из них двоих, из него и Сьюзен, ставшей во всех смыслах его половинкой. Человеком, с которым он намеревался строить будущее и который должен был помочь ему забыть о прошлом.

Начало было многообещающим, но потом все пошло наперекосяк. Даже теперь, по прошествии семи лет, Ред не знает на самом деле, как и почему не заладилась его семейная жизнь. Первые пару лет, пока брак и их чувства были свежи, все казалось прекрасным. Потом новизна истерлась, блеск потускнел, пламя угасло. Возможно, будь у них дети, это, с одной стороны, отвлекало бы их друг от друга, а с другой – цементировало брак. Ну а так Ред все более отдалялся от жены, углубляясь в работу. Чему способствовал и постоянно возраставший интерес к его персоне со стороны средств массовой информации.

"А ведь большинству людей было бы лестно состоять в браке и с менее известным человеком, – думает Ред. – Лучи славы одного из супругов неизбежно греют и другого, приятно ведь видеть лицо близкого человека в газетах или на экране". При этом Ред не поп-звезда и не футболист, чтобы его подъезд заполоняли поклонницы, а репортеры таблоидов рылись в мусоропроводе в поисках чего-нибудь, позволяющего уличить знаменитость в наличии любовниц или в пристрастии к кокаину.

Но Сьюзен известность мужа не радует. Порой Реду кажется, что внимание прессы к мужу обижает ее, что она завидует его успеху. Ну и конечно – тут он может ее понять, – ей не нравится, что он сутками пропадает на службе и что его в любой момент могут выдернуть из дома. Понятно, что ей хочется внимания, хочется занимать в его жизни первое, а не второе после работы место, хотя... в последнее время Сьюзен не выказывает к нему особого интереса, даже когда он поблизости. Она хочет от него внимания к себе без необходимости отвечать тем же. Во всяком случае, такое впечатление у него складывается.

Так оно пошло, так и продолжается. Он не рассказывает ей о своей работе, потому что не чувствует с ее стороны никакого интереса. Однако стоит ему указать ей на это, Сьюзен обращает его слова против него самого, заявляя, что не спрашивает, потому что у него нет привычки с ней делиться. Она неискренна, но ведь и он тоже. Порой Ред задерживается на работе дольше необходимого, потому что домой его просто не тянет. Потому что бессонные ночи и невыразимые ужасы для него предпочтительнее необходимости биться о глухую стену равнодушия.

И порой, как сейчас, Ред стремится добиться успеха хотя бы для того, чтобы доказать – это ему под силу. Конечно, признавать это ему неприятно, но по большому счету женщина-психотерапевт права. Конечно, ему следует поменьше пропадать на работе и почаще проводить с женой выходные. Что он сейчас и пытается делать. Возможно, это всего лишь попытка замести накопившийся мусор под ковер, вместо того чтобы толком расчистить и проветрить помещение, но ведь и это лучше, чем ничего.

Впрочем, так ли? И стоит ли утруждаться, если его потуги все равно пойдут прахом, как только в игру снова вступит Серебряный Язык? Когда невидимый кукловод начнет дергать Реда за веревочки и велит танцевать.

59

Суббота, 17 октября 1998 года

– О, бэби! – восклицает Сьюзен с нарочитым, для смеха, американским акцентом. – Я чувствую, что у меня от одного вида всего этого закупориваются артерии.

Ухмыльнувшись в ответ, Ред опускает глаза в свою тарелку. Время ленча, но он заказал полный английский завтрак – сосиски, бекон, запеченные бобы, поджаренный хлеб, яйца, грибы и кровяную колбасу. Кусочек последней он подцепляет на вилку и отправляет себе в рот. Сьюзен морщится.

– Как ты можешь есть такую гадость? Это ведь не что иное, как свиная кровь. Мне-то казалось, что за последние несколько месяцев кровь успела тебе надоесть.

Ред набивает рот кровяной колбасой и отпивает маленький глоток из своей кружки. Сьюзен смотрит куда-то ему через плечо, вилка с подцепленным салатом "Цезарь" замерла на полпути к ее рту.

– И почему этот тип выглядит таким знакомым? – спрашивает она.

Ред поворачивается, чтобы проследить за ее взглядом.

– Что за тип?

– Вон тот, у бара. В черной футболке и замшевой куртке. Его сейчас как раз обслуживают.

– Это Ник Беккет. Я учился вместе с ним в университете. Он был на нашей свадьбе.

– Ник! – орет Ред через весь паб.

Ник оборачивается на оклик Реда, и на его лице отражаются удивление и узнавание. Забрав сдачу у женщины за стойкой, он подходит к ним, держа в одной руке пинту пива и протягивая другую в приветствии.

– Ред и Сьюзен Меткаф! Вот так встреча!

Он обменивается рукопожатием с Редом, целует Сьюзен в обе щеки и садится за их столик.

– Сколько лет, сколько зим, а? Года три-четыре не виделись, не меньше.

– Скорее шесть или семь, так мне кажется. По-моему, мы не встречались с самой нашей женитьбы.

– Ни черта себе! Да, вот ведь как время бежит. Хотя, конечно, я то и дело вижу мистера Меткафа по телевизору. Ну и как поживает великий детектив?

Ред смеется.

– Ну, сам знаешь. Все еще пытаюсь сделать мир более безопасным местом. А как ты? Все еще рисуешь?

– Не так много в последнее время. Я открыл галерею. Теперь больше времени трачу не на свою мазню, а на чужую.

– Галерею? Где?

– А вон там. – Ник указывает в окно. – Буквально на соседней улице. Как раз заскочил сюда по-быстрому во время ленча.

– Так выходит, это твое "придворное" заведение? "Белая Лошадь?"

– Да. Паб славный, только стыдно за клиентуру.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Сьюзен.

Ник смотрит на нее.

– Сюда ходят почти исключительно тупые снобы и дешевые пижоны. Это единственный известный мне паб, в который можно явиться в пол-одиннадцатого вечера, прямо со свадьбы, залив глаза шампанским, в самом гнусном виде, хоть во фраке – и никто даже глазом не моргнет. В большинстве нормальных заведений из такого хлыща выбили бы все дерьмо, только посмей он сунуться. Когда я прихожу сюда с ребятами из галереи, мы играем в "Невероятного пижона". Такая ролевая игра, тренинг для укрепления командного духа. Красные джинсы или желтые штаны в рубчик стоят десять баллов, рубашка для регби – пятнадцать, а то и другое, да еще с блейзером – аж целых пятьдесят.

– А девушки?

– Непременно комплект-двойка, кардиган и джемпер, еще жемчуг. Туфли типа мокасин с розовыми носками весьма приветствуются.

– Ладно. А что происходит, если ты зарабатываешь высший балл – пятьдесят очков?

– О, сплошной кайф. Сценарий следующий: в пятницу или субботу вечером все собираются во внутреннем дворе и ведут "светские" разговоры. "Хренни" сделал так-то, а "Фигни" сказала то-то. А потом тебе предстоит выбрать один из трех способов убийства всех завсегдатаев паба.

– И что за способы?

– Во-первых, бомба, начиненная гвоздями. Стекло вдребезги, масса истерзанных тел. Несколько обезличенно, но, бесспорно, эффективно. Во-вторых, расстрел забегаловки из мчащегося на полной скорости автомобиля. Скашиваешь всех придурков из пулемета, а? Настоящая коза ностра. И наконец – мой самый любимый: ты снимаешь комнату на верхнем этаже, через дорогу напротив, и начинаешь охотиться на них со снайперской винтовкой. Выбиваешь гадов по одному. Как в "Смертельном оружии", когда они Мела Гибсона уже похоронили, а он жив, лежит в пустыне и отстреливает их одного за другим. Максимальная паника, максимальное удовлетворение. Кайф, да и только.

– Беккет, да ты настоящий маньяк.

– Еще бы. Есть у тебя лишняя работенка? Я бы мог здорово помочь тебе ловить тех чудиков, с которыми ты имеешь дело.

Они смеются. Ник допивает свою пинту.

– Мне пора. Нет грешнику покоя.

– Обратно в галерею?

– Ага. Хотите пойти со мной?

Ред смотрит на Сьюзен, та кивает.

– Почему бы и нет?

Ник ждет, пока Ред и Сьюзен закончат есть, а потом ведет их через дорогу и по боковой улочке.

– Видите, – говорит он, – здесь все больше гаражи. Там, – он указывает на зеленое угловое здание, – одна мозаичная компания, а дальше, впереди, мой лабаз. Вон то синее строение. Место, скажем прямо, не самое оживленное и архитектурными изысками не поражает, но зато и арендная плата не слишком высока.

Они проходят через пару вращающихся стеклянных дверей и оказываются в огромном складском помещении.

– Боже ты мой, Ник! – восклицает Ред. – Вот так галерея. Больше похоже на самолетный ангар.

Ник ухмыляется.

– Ага. Мы называем его "художественный пакгауз", но ты, наверное, сочтешь это претенциозностью в духе Беккета.

– Ник, все, что ты делаешь, это и есть претенциозность в духе Беккета.

Ник уходит, чтобы обслужить посетителя, в то время как Ред и Сьюзен бродят по просторному помещению. Ряды полотен размещены на подвесных держателях, свисающих с потолка, как сталактиты. Рядом с каждой картиной находится кусок картона с авторской аннотацией – художники написали о своих работах, что сочли нужным. Качество работ весьма разнится – есть хорошие, есть так себе, некоторые трогают своей непосредственностью.

Сьюзен считает нужным помедлить перед полотном, Ред же полагается на первое впечатление – если картина не трогает за душу сразу, то хоть прогляди ее насквозь, ничего в ней уже не высмотришь. Ну а пояснения – это и вовсе чушь. Если художнику приходится добавлять к картине письменное пояснение, значит, сама она ни к черту не годится. Можете вы представить себе, чтобы Ван Гог поместил рядом с "Подсолнухами" бумажку с надписью: "Вот нечто пробудившее меня"?

Бродить молча между рядами свисающих полотен Реду надоедает довольно скоро, и он возвращается к входу, где имеется кофеварка и табличка с надписью: "УГОЩАЙТЕСЬ". Он угощается и несет дымящуюся чашку к диванчику из искусственной кожи, рядом с которым, на низеньком столике, лежит стопка книг и альбомов по искусству. Ред садится, берет верхнюю книгу, переворачивает ее и видит заголовок: "Микеланджело. Сикстинская капелла".

Ред праздно листает страницы. От этого, во всяком случае, больше толку. Не какие-то сомнительные холсты, а творения признанного гения.

Первая иллюстрация представляет собой общий вид капеллы, в темно-красном свете позднего солнца, с фигурками, карабкающимися по стенам и потолку, словно они наколоты безумным татуировщиком.

Ред переворачивает страницы, рассматривая эпизоды Творения. Рука Адама, протянутая к Богу, вялая, несмотря на мускулистое телосложение. Сотворение Солнца и Луны – сосредоточенный лик Господа, широко, что твой дирижер, раскинувшего руки. Снова Всевышний, созидающий Порядок из Хаоса, здесь он тянется назад и вверх, на манер голкипера. Плащ Давида, попирающего поверженного Голиафа, вьется у его талии. Проклятая душа, увлекаемая демонами в ад, тщетно цепляется за свое тело.

Образы переходят со страниц в сознание Реда.

Что-то им упущено. Он быстро пролистывает назад несколько страниц и смотрит снова.

Сцена Страшного суда. Христос на кресте у подножия стены и снова на ее вершине. Его десница воздета, Пресвятая Дева смиренно потупила очи. Творец изображен здесь не просто как бородатая фигура из фольклора, но как подлинное воплощение неодолимой, первозданной силы космоса. Розовая плоть великолепно прописанных тел выделяется на фоне глубокого голубого неба. Так много происходит, и вместе с тем ничего не случается. Причудливая комбинация поразительного драматического напряжения и безмятежного умиротворения.

Быстрое пролистывание страниц. Вот.

Образ, который он упустил. Как раз под Христом, слева.

Несколькими страницами дальше этот образ дан крупным планом. Это Реду запомнилось. Крупный план.

Он листает страницы с таким лихорадочным нетерпением, что его пальцы чуть ли не рвут бумагу. Нашел.

Деталь жития святого Варфоломея. Безумный взор, обращенный к Мессии. У святого окладистая вьющаяся борода и совершенно лысая, как ягодицы, башка, массивные бедра плотно обхватывают камень, на котором он сидит верхом.

Варфоломей размахивает ножом, зажатым в правой руке, а в левой... в левой держит собственную кожу.

Точно так же, как Барт Миллер.

Время застывает.

Что ему открылось, Ред понимает, но отмотать мысли достаточно далеко, чтобы обернуть ими значимость своего открытия, он не в состоянии.

Сенсорная перегрузка.

Глаза не отрываются от картины, пока она не заполняет собой все зрительное пространство. Ничего, кроме нее, он уже не видит.

В ушах грохот, как будто он несется на поезде сквозь туннель.

Пальцы вцепились в твердый глянцевый переплет книги с такой силой, что побелели.

На его неожиданно высохшем языке резкий вкус яйца.

Запах кофе, поднимающийся со струйкой пара от стоящей рядом чашки.

Взгляд Реда скользит вниз, от иллюстрации, к черным паукам написанного под ней текста.

"Лист 26. Св. Варфоломей. Согласно легенде, с апостола Варфоломея заживо сняли кожу. Эта фигура – известное изображение страданий Варфоломея – вскрывает глубины отчаяния Микеланджело. Лицо на содранной коже, которую святой держит в руке, – это лицо самого Микеланджело".

Ред снова смотрит на картину и в первый раз видит на лоскуте кожи, зажатом в руке святого, лицо, безобразно смятое и искаженное, с темными дырами там, где должны находиться глаза и рот.

Святой Варфоломей. Барт Миллер. Варфоломей Миллер. Барт, Бартоломью – это английская форма имени Варфоломей.

Что-то в них есть, в этих именах.

Джез заметил это по пути в Рединг, когда они ехали, чтобы допросить Элисон Берд. Тогда он говорил об имени Джеймс, то есть Иаков, но уже был близок к тому, чтобы выйти на верный путь. Они фактически вышли на него, однако вместо того, чтобы двинуться по нему дальше, свернули в тупик. Тогда, по дороге в Рединг они вплотную приблизились к решению, но проморгали его и потратили впустую столько часов и недель. До нынешнего момента, когда, описав круг, вернулись к исходной точке.

Ред снова читает текст, и слово, которое он ищет, соскакивает на него со страницы.

Апостол.

Что-то в именах.

Филипп Род. Джеймс Каннингэм. Джеймс Бакстон. Барт Миллер. Мэтью Фокс.

Все апостолы: Филипп, двое Иаковов, Варфоломей, Матфей.

Серебряный Язык не охотится за педерастами. И не пылает ненавистью к богатеям.

Ред наконец понимает, с чем они столкнулись, и знание это пугает его больше, гораздо больше, чем до сих пор пугала неопределенность. Правда, теперь связь между преступлениями обнаружена, и его силы удесятерились.

Он медленно кладет книгу обратно на кушетку рядом с собой и закрывает глаза.

Цитата приходит ему в голову. Цитата из "Молчания ягнят"[9]9
  Роман Томаса Харриса (р. 1940), вышедший в 1988 г. Снятый по нему режиссером Джонатаном Демме фильм собрал в 1991 г. пять премий Американской киноакадемии, в том числе: «Лучший фильм», «Лучшая режиссура», «Лучшая мужская роль» (Энтони Хопкинс) и «Лучшая женская роль» (Джоди Фостер). Цитата в переводе И. М. Бессмертновой.


[Закрыть], которую он держит в маленькой рамке на своем письменном столе в Скотланд-Ярде.

"Поиск решения – та же охота. Это радость дикаря, и мы наделены ею с самого рождения".

Часть вторая

Живу в грехе, погибелью живу я,

И правит жизнью грех мой, а не я.

Микеланджело (Перевод А. М. Эфроса)

60

Они вчетвером сидят за кухонным столом. Сьюзен ушла в гости, на вечеринку, прихватив с собой бутылку вина и извинения Реда. Кому, как не ей, знать, что бесполезно уговаривать его отвлечься от работы, особенно сейчас, когда он, впервые после того, как все это началось, похож на живого человека.

Кейт приготовила еду, ворча при этом насчет свинского мужского шовинизма, но закончив на той ноте, что оно и к лучшему, потому как, вздумай они стряпать сами, это все равно было бы несъедобным. Она подает на стол отбивные, слегка сдобренные горчичным соусом, и здоровенную миску с салатом из огурцов, сладкой кукурузы, латука и авокадо. Все едят быстро и жадно, словно тот факт, что Ред разгадал модель поведения Серебряного Языка, не только привел их в возбуждение, но и добавил им аппетита.

Ред находит в Библии нужное место. Вот. Евангелие от Матфея, глава 10.

"Двенадцати же Апостолов имена суть сии: первый Симон, называемый Петром, и Андрей, брат его, Иаков Зеведеев, и Иоанн, брат его, Филипп и Варфоломей, Фома и Матфей мытарь. Иаков Алфеев и Леввей, прозванный Фаддеем, Симон Кананит и Иуда Искариот, который и предал Его. Сих двенадцать послал Иисус..."[10]10
  Мф. 10, 2-5.


[Закрыть]

Его глаза блестят от воодушевления.

– Так вот, я сверил этот список с другими Евангелиями и выяснил, что существуют разночтения. Сразу замечу, что имена тех, кто уже убит, присутствуют во всех вариантах, различия касаются лишь других.

Он сверяется с листком бумаги возле своей тарелки.

– Полного списка у Марка я не нашел, но вот у Луки вместо Фаддея присутствует некий Иуда, брат Иакова.

– А что у него с Иудой Искариотом? – спрашивает Джез.

– Этот никуда не делся. У Луки есть два Иуды. А у Иоанна есть еще и некий Нафанаил, хотя в его Евангелии полного списка тоже нет. Но третий список, лучший из всех, я нашел здесь.

Ред показывает всем толстую книгу в темной, с золотом, суперобложке.

– Что это? – спрашивает Дункан.

Ред поворачивает книгу кругом так, чтобы остальные могли прочитать обложку.

"Брюеровский словарь. Легенды, мифы, крылатые слова и выражения".

– Это очень старое издание, – говорит Ред. – Я наткнулся на него на полке, когда искал какие-нибудь справочники. Откуда оно здесь, понятия не имею, я эту книгу точно не покупал. Может, она принадлежит Сьюзен, а может, осталась от моих родителей. В любом случае важно не это, а то, что тут написано.

Он открывает словарь на странице, уже помеченной желтым, и кладет в раскрытом виде так, чтобы все видели текст.

"Апостолы. Четырнадцати апостолам (то есть двенадцати изначальным, а также Павлу и Матфию) соответствуют следующие эмблемы или символы.

Андрей – косой крест, ибо на таком он был распят.

Варфоломей – нож, потому что с него ножом была снята кожа.

Иаков Старший – створчатая раковина, посох или дорожная бутыль, так как он считается покровителем паломников.

Иаков Младший – шест сукновала, потому что он был убит ударом по голове шестом, нанесенным ему Симеоном – суконщиком.

Иоанн – чаша, из которой выскальзывает змея, ссылка на легенду о том, как Иоанну была поднесена чаша с ядом. Иоанн сотворил крестное знамение, Сатана в образе змея покинул чашу, и апостол осушил ее без вреда для себя.

Иуда Искариот – мешочек с деньгами или ящик, потому что "имел при себе денежный ящик и носил то, что туда опускали" (Иоанн 12:6).

Иуда – булава, потому что он был забит булавами.

Матфей – топор палача или секира, потому что он принял в Хадабаре смерть от секиры.

Матфий – боевой топор, потому что его сперва забили камнями, а потом обезглавили боевым топором.

Павел – сабля, потому что его голова была отсечена саблей.

Петр – связка ключей, потому что Христос дал ему "ключи от Царства Небесного". А также петух, потому что он вышел и горько плакал, когда услышал крик петуха (Матфей 26:75).

Филипп – Т-образный крест, потому что он претерпел смерть, будучи повешенным за шею на высоком столбе.

Симон – пила, в соответствии с преданием его распилили.

Фома – копье, так как он был пронзен насквозь копьем в Мелиапоре".

Ред захлопывает книгу.

– Боже мой, – шепчет Кейт. – Боже мой. Он вообразил себя Иисусом Христом, верно? Он действительно считает себя Мессией. Он собирает апостолов. И убивает их в соответствии с их символами.

Ред кивает.

– Точно. Я проверил и сопоставил с нашими случаями. Вот что получается. Послушайте.

Он читает вслух:

– Филипп претерпел смерть, будучи повешенным за шею на высоком столбе. Иаков Младший был убит ударом шеста по голове. Символами Иакова Старшего служат раковина и посох паломника или дорожная бутыль, с Варфоломея сняли кожу ножом, а знаком Матфея является секира, поскольку она послужила орудием его смерти. Поняли? Все сходится, кроме одного. Если мы предположим, что епископ – это Иаков Младший, тот, которого забили шестом, то Джеймс Бакстон должен быть Иаковом Старшим. Но Джеймс Бакстон был обезглавлен. Я снова проверил данные осмотра места преступления. В доме, где его убили, не было ничего похожего на раковину, посох паломника или дорожную бутыль.

Кейт берет словарь со стола и просматривает список.

– И как же он их выбирает? – Дункан выглядит озадаченным. – Просто по именам?

– Похоже на то, – говорит Ред.

– Во всяком случае пока это выглядит так.

– И как мы будем его искать? – ворчит Дункан. – Предупреждать всех лондонцев по имени Эндрю, Саймон, Джон и так далее, что им грозит опасность со стороны свихнувшегося, вообразившего себя Мессией? Черт побери, версия с голубыми и та была перспективнее – их, наверное, все же меньше, чем людей с апостольскими именами.

– Да, – говорит Джез, – мне помнится, что, когда мы искали маньяка среди геев, как раз ты уверял, что мы лезем не на то дерево. И, похоже, оказался прав.

Дункан молчит. Ему хватает великодушия не злорадствовать и не надуваться от самодовольства. Кейт переворачивает несколько страниц словаря и, уставившись на текст перед собой, ахает.

– Что, Кейт? Что там такое? – требовательно спрашивает Ред.

– Вы только гляньте вот на эту статью. Вот!

Она указывает на текст и начинает читать:

– "Апостольские ложки. Серебряные ложки, с изображением на вершине ручки одного из апостолов. Прежде, по традиции, дарились при крещении". Если не считать того, что ложки у него обыкновенные, все совпадает.

– Верно, – соглашается Джез.

Кейт продолжает читать:

"Подарочные наборы иногда состояли из двенадцати ложек, в честь двенадцати апостолов, иногда из четырех, в честь четырех Евангелистов, а бывало, дарили и по одной. Иногда формировались комплекты с "ложкой-хозяином" или "ложкой-хозяйкой". Серебряные ложки дарили детям из обеспеченных семей, отсюда и поговорка "Родился с серебряной ложкой во рту "".

– Что ж, это проясняет тайну ложек, – говорит Дункан.

– Возможно, это разрешает и еще одну проблему, – добавляет Ред.

– Какую?

– Охотится ли наш человек за всеми четырнадцатью апостолами, упомянутыми в энциклопедии, или лишь за первыми двенадцатью, то есть без Матфия и Павла. Мне кажется, что, раз он использует ложки, которых в наборе дюжина, и жертв должно быть двенадцать. Двенадцать ложек, двенадцать апостолов.

– Ну, это легковесная логика, – говорит Джез.

– Сама по себе, в отрыве от остального, может, и так, – соглашается Ред. – Но посмотрите на это в более широком контексте. Обратив внимание на языки.

– Почему языки?

– Для чего мы используем языки?

– Этот вопрос возникал у нас и раньше, – замечает Дункан.

– Да, возникал. В самую первую субботу, тогда, в мае, после первых двух убийств. И все это время мы были на правильном пути. Просто тогда еще не знали этого. Языки, имена – и то и другое упоминалось еще на первых этапах расследования. Но из мелких, разрозненных деталей общая картина не складывалась, вот нам и пришлось подождать, пока не выяснилось, что за чем стоит. Давайте вернемся к вопросу, который уже рассматривался. Для чего мы используем языки?

– Чтобы есть, – откликается первой Кейт.

– И говорить, – дополняет Дункан.

– Именно. Есть и говорить. Теперь давайте соотнесем это с тем, что мы знаем об апостолах.

– Ну, – говорит Джез, – тут можно усмотреть намек на Тайную вечерю.

– Или кормление пяти тысяч, – добавляет Кейт.

– А говорить?

Все молчат.

Ред снова открывает Библию и быстро пролистывает пару страниц.

– Вот, Матфей, глава десятая. Иисус посылает своих учеников. Зачем? Чтобы распространять Слово. "Идите наипаче к погибшим овцам дома Израилева; ходя же проповедуйте, что приблизилось Царство Небесное". Понятно? Проповедуйте. Распространяйте Слово.

Джез кивает.

– Понятно. Тайная вечеря, кормление пяти тысяч, посылка апостолов – во всем этом участвовали именно те первоначальные двенадцать, так?

– Именно. Он сохраняет языки, потому что рассматривает их как символы. Они представляют собой краеугольный камень существования апостолов – его апостолов! – как он это понимает. Ему нет нужды сохранять их тела, только эту маленькую часть, для него единственно значимую. Вся душа каждого из них воплощена в этой частице плоти. Но такой подход определенно исключает Павла и Матфия. Они не были апостолами Иисуса. Они оба стали апостолами после того, как его распяли на кресте.

Безумию Серебряного Языка присущ метод. В нем есть своя, теперь внятная Реду логика. В данном случае как апостолы трактуются лишь те, на кого возложил апостольскую миссию сам Всевышний. Так, и никак иначе.

– Это, кстати, объясняет и трусы, – говорит Ред.

– Само собой, – улыбается Джез. – Только понять бы еще, каким образом... Подозреваю, что в своей тупости я не одинок.

– Подумайте вот о чем. Кем себя воображает преступник? Иисусом Христом, верно? Замечу, он такой не один – многие серийные убийцы в разное время воображали себя Христом. Помните Ларри Джен Белла? Он убил двух девушек в Штатах еще в восьмидесятые годы, а казнили его пару лет назад. Этот тип тоже считал себя Иисусом и заявил, что предпочитает смерть на электрическом стуле летальной инъекции – на том основании, что стул сделан из "истинного голубого дуба", как и крест Иисуса Христа. Но мы уже убедились, что наш клиент, Серебряный Язык, воспринимает свое призвание весьма буквально. А какой самый стойкий образ христианства? Это распятие на кресте, не так ли? Как образ распятие запечатлелось в сознании каждого даже в большей степени, чем Рождество в Вифлееме или чудеса, прославившие Иисуса после его смерти. Подумайте о том кресте. Серебряный Язык верит, действительно верит, что в нем воплощен возродившийся Иисус. Поэтому, убивая своих жертв, он также думает о собственной смерти на кресте – а крестные муки Христос принимал в одной лишь набедренной повязке. Вот и ответ: всем его жертвам была оставлена лишь та одежда, что была на Иисусе в час его кончины.

Кейт указывает на оставшиеся бифштексы.

– Давайте, ешьте. Еда стынет. Обсуждение можно продолжить и потом. Столько религии в один присест для меня перебор.

Пока они едят, тишина нарушается лишь звяканьем ножей о фарфор. "Поиск решения – та же охота. Это радость дикаря, и мы наделены ею с самого рождения".

Ред ест, набивая себе полный рот. Насаживает на вилку здоровенные куски мяса, щедро сдабривая их салатом. Закончив раньше всех и еще дожевывая остатки, он встает, чтобы взять воды. Остальные жуют за столом.

Найдя в кухонном шкафчике стеклянный кувшин, Ред наполняет его водой из-под крана. Во рту остается непрожеванное мясо. Поставив кувшин на столик, Ред глотает, и кусочек мяса застревает в дыхательном горле. Он снова делает глотательное движение. Ничего не происходит.

Ред разевает рот, силясь набрать воздуха, но чертов кусок застрял крепко. Из горла слышатся свист, хрип, но воздух не проходит. Ред пытается сглотнуть в третий раз, но по-прежнему ничего не выходит.

Нарастает паника.

Он пытается крикнуть. Но поскольку не может набрать воздуха, не может и произвести никакого звука.

Ред закрывает глаза, а когда открывает их снова, окружающий мир становится монохромным. Он смотрит на маленькие горшочки с травами, выстроившиеся бок о бок на полке перед ним. Помнится, они всегда были красными, зелеными и бурыми. А тут вдруг все стали серыми и различаются только по оттенку. Забавно, однако, ведь не далее как сегодня днем ему подумалось о том, насколько лучше выглядит Сикстинская капелла на цветных иллюстрациях. И – вот тебе на! – весь мир сделался для него черно-белым.

Кстати, исчезли и звуки. Ножи не скребут по тарелкам, стаканы не звякают. Не слышно даже тихого грохота уличного движения, которое образует постоянный звуковой фон городского существования.

Полная тишина.

И тут вдруг им овладевает полное безразличие.

Он чувствует, как разворачивается лицом к остальным, но происходит это так, будто им движет кто-то другой. Ред ощущает нелепое чувство свободы. Кислород, питающий мозг, иссякает, но ему плевать. Это похоже на самое лучшее из сновидений, сон, которому лучше бы не кончаться.

Теперь Ред видит остальных. Они движутся, как при замедленной съемке. Челюсть Дункана медленно отвисает, так что разинутый рот образует идеальное "О". Глаза Кейт широко открываются, и кажется, что они занимают пол-лица.

Джез отталкивает стул, который падает позади него, в два огромных шага преодолевает расстояние до Реда, заполняя поле его зрения, и исчезает снова.

Ред видит перед собой раковину и ощущает тупой толчок между лопатками.

И тут неожиданно в уши его возвращаются звуки, в слезящиеся глаза врываются цвета, движение вокруг возвращается к нормальной скорости, а сам он склоняется над раковиной, выкашливая свои внутренности. Натужный хрип, и серый, наполовину прожеванный кусок мяса вылетает изо рта и приземляется на дно раковины.

Прокашлявшись и сумев наконец набрать воздуху, Ред поднимает глаза.

– Спасибо, – бормочет он со слабой улыбкой.

Джез выглядит так, точно увидел привидение.

– Черт побери, Ред, – выдыхает он. – Я было подумал, что тебе каюк.

– Похоже, ты испугался больше меня.

– Пожалуй. – Джез не улыбается. – Серьезно, приятель, ты изрядно нагнал на меня страху.

Джез кладет руку Реду на поясницу, и они возвращаются к столу. Кейт вскакивает и порывисто, от души, целует Джеза в губы.

– Я даже не поняла, что происходит, – говорит она Реду. – Только что ты набирал воду, а в следующее мгновение Джез уже сует тебя физиономией в раковину и молотит по спине, как в карате.