Текст книги "Мессия"

118

Входная дверь внизу открывается и закрывается.

Ред прислоняется к стене и пытается сообразить, что делать.

Ему нужно уехать. Побросать вещи в чемодан и убраться отсюда к чертовой матери.

Входная дверь Мехмета Шали открывается и захлопывается.

"Думай. Думай быстро".

В голове у него пусто.

Ред идет в ванную, набирает холодной воды в руки и брызгает на лицо.

Музыка в квартире Шали звучит невыносимо громко.

Черт побери. Как назло, именно сейчас.

Ред прижимает руки к ушам и пытается заглушить какофонию, чтобы пораскинуть мозгами.

Басы бьют и бьют по мозгам.

Думать при таком шуме невозможно.

Что ж. Придется пойти сказать Шали пару слов.

Он подходит к двери и распахивает ее.

За дверью стоит фигура в хлопчатобумажных брюках и джинсовой рубашке, застегнутой на пуговицы до шеи.

Джез.

119

В руке у Джеза белая тряпица.

Ред пытается заговорить, но звуки не выходят.

Джез делает к нему шаг. Белая тряпица мгновенно взлетает к лицу Реда.

Резкий, едкий запах хлороформа – Джез зажимает тряпицей нос и рот Реда.

А потом только непроглядная темнота.

120

– Я никогда не думал, что меня могут поймать, – кроме разве что того случая, на кухне в доме Томаса Фэрвезера, с Камиллой и маленьким Тимом. Когда я зашел с Лабецким и он был весь в крови. Помнишь? Помнишь, как закричал Тим? Не потому что он увидел Лабецкого, покрытого кровью. Потому что он увидел меня. Он пришел по коридору, когда я творил мученика из Томаса. Я взял его за руку и отвел в спальню. А потом он увидел меня снова, на следующий день, когда уже знал, что случилось с его дядей.

Может быть, ты думаешь, будто мне повезло, что Тим до сих пор молчит о той ночи. Я же склонен считать это Господней волей. По той же причине – благоволения Господа – я зашел так далеко и никто не смог меня остановить. Есть три причины, убеждающие меня в том, что я есть истинный новый Мессия. Две из них очевидны, их мог бы заметить каждый, с самого начала этой истории.

Во-первых, мое имя. Мои инициалы. Джез Клифтон. Джезус Крайст. Иисус Христос.

И если ты заглянешь в мое личное дело в Скотланд-Ярде, то увидишь дату моего рождения: 25 декабря 1966 года. Рождество. Таким образом, сейчас мне тридцать два года. Примерно столько же было Христу, когда он умер на кресте.

Обе эти причины и слепой мог бы заметить. Однако, как уже говорилось, это лишь указания. Третья причина гораздо, несравненно важнее. Это полное, окончательное доказательство.

Но доверить его я могу лишь своему Иуде.

121

Когда Ред приходит в себя, он оказывается на кухне, прислоненный к стене. Единственный свет исходит от свечей, которые мерцают на столе, так что требуется некоторое время, чтобы зрение приспособилось к полумраку.

Он смотрит на часы на стене. Чуть больше одиннадцати. Он был без сознания более двух часов.

Кухонный стол накрыт на тринадцать человек. По шесть приборов расставлены по обе стороны стола, и один в дальнем конце. Один конец свободен.

Каждое место отмечено стеклянным сосудом – кроме двух: того, что во главе стола, и находящегося непосредственно справа от него. Там стоят тарелки с мясом.

В каждом из стеклянных сосудов что-то заключено.

Ред поднимается на ноги, пристально вглядывается в ближайший к нему сосуд и видит, что находится внутри.

Язык.

Одиннадцать сосудов с одиннадцатью языками.

Неожиданно в дверях появляется Джез.

В отношениях некоторых людей порой наступает момент, когда они достигают пика эмоций настолько неожиданно, что ваше представление о них бесповоротно меняется. Когда впервые видишь в высшей степени спокойного человека, впадающего в ярость или, напротив, в слезливую истерику, ты уже больше не можешь относиться к нему как раньше. Что-то изменилось, и безвозвратно.

Когда Ред поворачивается и смотрит на Джеза, ему кажется, что он видит совершенно незнакомого человека. Человека, похожего на Джеза, как две капли воды, но не являющегося Джезом, которого он знает. Ред видел Джеза и в гневе, и в радости, и в боли, но он никогда не видел его лицо... таким пустым. Выражение, которое и выражением-то не назовешь. Пустота.

Нет, это не Дункан. Совсем не Дункан. Джез.

На Джезе его гидрокостюм. Реду требуется секунда, чтобы сообразить почему, потом он мысленно снимает шляпу перед Джезом. Кровь на черном незаметна, к резине не пристают волокна. Это идеальный костюм, чтобы убивать людей.

Джез шагает вперед.

– Я сяду во главе стола. Ты по правую руку от меня. Входная дверь заперта, и я гораздо сильнее тебя. Думаю, ты сам понимаешь, что рыпаться не стоит.

Ред обходит стол и с ощущением тошноты опускается на стул, на который только что указал Джез.

"Сохраняй спокойствие, – твердит он себе. – Пусть продолжает говорить".

Языки в банках насмехаются над Редом – пародия на накрытый по-домашнему стол.

Не смотреть на языки! Сосредоточиться на Джезе!

Черная цилиндрическая сумка Джеза стоит на полу у его стула.

Большая сумка. В такую сумку могла поместиться вся эта еда и сосуды. Да и все остальное, что потребуется ему сегодня ночью.

Джез наклоняется и вынимает что-то из сумки. Пурпурная ткань, сложенная вчетверо. Он расправляет ее и надевает через голову.

Пурпурное одеяние, точно такое же, какое было на Христе по пути на Голгофу.

На столе перед ними стоят две бутылки с красным вином, откупоренные. Джез садится и наливает им по бокалу.

– Первый из четырех, – говорит он.

Ритуал Пасхи требует, чтобы все, даже беднейшие из бедных, выпили по четыре чаши вина.

Ред отпивает маленький глоток. Терпкое тепло пробегает по его зубам и языку.

Его языку. Господи, нет.

В середине стола стоят четыре маленькие миски с травами. Джез тянется к ним.

– Горькие травы, приправа к ягненку, – говорит он. – Истолченные лавровые листья, майоран, базилик и хрен. Их едят в память о прошлом евреев в бытность их рабами в Египте. – Он сдабривает травами мясо в тарелке Реда, а потом в своей. – Давай. Ешь.

Они едят в молчании. Барашек сухой, глотать его трудно, так что Реду приходиться запивать его вином.

В этом молчании Ред ощущает лишь пустоту, никакого логически связного плана действий не образуется в его голове. Поначалу он пытается успокоиться, в надежде на то, что план сам придет к нему, потом напрягается и пытается заставить его появиться. Ни тот, ни другой метод не срабатывают. Все без толку. Его сознание замкнулось на самозащите, потому что совершенно не может смириться с невероятностью того, что с ним происходит, и рискует не выдержать.

Ломтики хлеба разложены на тарелке за чашками с травами. Джез берет один из кусочков, разламывает его надвое и предлагает половинку Реду.

– И когда они сели за стол, Иисус взял хлеб, благословил его, преломил и раздал его им со словами: "Берите, ешьте, ибо сие есть тело Мое".

Ред смотрит на хлеб в своей руке и поднимает глаза на Джеза.

Это всего лишь кусочек хлеба.

Джез неподвижно смотрит на него.

"Проглоти свою гордость, Ред. Проглоти этот хлеб".

Ред кладет хлеб в рот и начинает жевать. Он кислый на вкус. Пресный, не дрожжевой. Он запивает этот вкус вином. Джез наполняет его чашу.

"И взял чашу и, благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все; ибо сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая..."

Он смотрит на Реда.

– Выпей ее.

– Это не твоя...

– Пей.

Ред подносит чашу к губам, смачивая вином губы.

Джез дожевывает мясо. Ред не спешит закончить свою порцию. Джез смотрит за тем, как он ест. Судя по всему, он тоже не спешит. Когда Ред наконец нехотя кладет нож и вилку, Джез говорит:

– Сними туфли.

– Что?

– Сними обувь.

Ред отодвигает стул, так что его ноги оказываются на виду, и снимает туфли.

– А теперь носки.

Ред снимает носки и кладет их поверх туфель. Один носок падает на пол.

Джез наклоняется и достает пластиковый тазик для омовения, полный мыльной воды. Он опускается на колени перед Редом и ставит тазик у его ног. Вода в тазике колышется из стороны в сторону, но не переливается через край.

Джез тянется позади себя и достает маленькое ручное полотенце, которое накидывает себе на левое плечо. Потом он опускает обе руки в воду и тянется к правой ноге Реда.

– Попытаешься что-нибудь выкинуть, и я сломаю тебе ноги. Понятно?

Ред кивает.

Джез берет ступню Реда руками и начинает мыть ее. Он моет верхнюю часть ступни, там, где выступают и тянутся к пальцам сухожилия, затем омывает стопу и промывает между пальцами. Закончив с правой ногой, он берется за левую и повторяет процедуру. Джез моет мягко, чуть ли не с нежностью, тихо, монотонно приговаривая:

– После трапезы же Он поднялся, отложил в сторону Свои одеяния и опоясался полотенцем. После же налил воды в лохань и стал омывать ноги ученикам Своим и вытирать полотенцем, коим был опоясан... Иисус сказал: "Тому, кто совершил омовение, нет нужды мыться, кроме ног, ибо он весь чист, и вы чисты, но не каждый из вас". Ибо Он знал, кто предаст его, вот почему Он сказал: "Не все вы чисты".

Джез вытирает ноги Реда полотенцем. Закончив, он рывком встает на ноги и снова садится на свой стул.

– Почему? – спрашивает Ред.

Один вопрос. Целая жизнь вопросов.

– Что почему?

– Почему ты решил, что являешься Мессией? С чего ты это взял?

Джез улыбается, и Ред понимает, что Джез ожидал от него этого вопроса.

– Я умер, а потом родился снова.

– Что?!

– Я пережил Воскресение.

– Джез, о чем ты толкуешь?

– Я умер в Страстную пятницу, а на третий день восстал из мертвых.

– Страстная пятница завтра. – Ред смотрит на часы. Без двадцати двенадцать. – Фактически сегодня.

– Я имею в виду не ту пятницу, что наступит завтра, а Страстную пятницу, которая была давным-давно. Точнее, Страстную пятницу тысяча девятьсот восемьдесят второго года.

Джез поднимает брови, как будто эта дата должна что-то значить для Реда.

– Ты не помнишь, – говорит Джез.

– Что я должен помнить?

Джез не отвечает прямо. Он смотрит во внутреннее голубое пламя ближайшей свечи.

– В Страстную пятницу произошел несчастный случай. Я находился в коме три дня. На аппарате жизнеобеспечения. Все это время я не мог самостоятельно дышать, не мог есть, не мог видеть, не мог слышать. Я оказался загнан под поверхность жизни. Доктора решили, что смерть моя – всего лишь вопрос времени. Они собирались посоветовать моим родителям отключить аппараты.

Он снова поднимает глаза.

– Они хотели поставить на мне крест, Ред.

Ред молчит.

– Но потом, в Пасхальное воскресенье, я пришел в себя. Всего лишь. Только что я был в коме, а в следующий момент снова ожил, как будто ничего и не было. Первый доктор, который увидел меня, подумал, что я призрак. У него чуть не случился сердечный приступ.

– Так ты что, пришел в норму?

– Да, со мной все было в порядке. И более чем. В клинике долго не могли поверить, что все обошлось вообще без каких-либо последствий. По их мнению, у меня, по крайней мере, должен был серьезно пострадать головной мозг, но и этого не произошло. Совершенно. Они подвергли меня всевозможным тестам, какие только могли придумать, и я прошел каждый блестяще. Мой мозг не был поврежден ни в малейшей степени.

"Я бы не был так уверен", – думает Ред.

– Доктора сказали, что это похоже на чудо. Они сказали, что это чудо.

До Реда начинает доходить.

Джез молчит несколько секунд, а потом заговаривает снова:

– Ты не хочешь узнать, что это был за несчастный случай?

– О да. Конечно.

– Меня сбила машина.

Что-то ворочается в памяти Реда, пытаясь выбраться наружу.

Джез продолжает:

– Меня сбила машина, но водитель не остановился. Он просто проехал мимо.

Что-то быстро всплывает к поверхности памяти Реда.

– Он просто проехал мимо, Ред. Сбил меня и скрылся. В Страстную пятницу. В Кембридже.

Что-то прорывается через сознание.

Ред понимает. В какую-то долю секунды, прежде чем Джез заговаривает снова, он понимает.

– Ты был за рулем той машины, Ред. Это ты сбил меня.

Джез наклоняется вперед.

– Это ты бросил меня, посчитав мертвым.

122

Ред вспоминает все, как будто это случилось вчера.

Паренек на мостовой, в спортивных штанах и мешковатой, свободной фуфайке, с мокрыми от дождя, липнущими к голове волосами. Переходил дорогу и поскользнулся о собственный футбольный мяч, упал лицом вперед на асфальтовое шоссе.

Ред ударил по тормозам, колеса заблокировались, машина закрутилась вокруг своей оси. Два удара под корпусом. Тело в зеркале заднего вида.

И Ред, убедившись, что этого никто не видел, продолжил путь, завернул за угол и поехал дальше, жить своей жизнью.

Тем пареньком был Джез.

– О господи, Джез, мне так жаль... У меня тогда все в голове перемешалось. Я как раз ехал из тюрьмы, со свидания с Эриком. Он пытался убить меня. Я не мог как следует сосредоточиться, мысли разбегались. Соображал хреново и увидел тебя слишком поздно. Ну а потом, после того как увидел на дороге тело, я поддался панике.

– Не извиняйся, Ред. Если бы ты не сбил меня, я бы не умер, а значит, не смог бы и воскреснуть. То есть так и не узнал бы, что я Мессия.

– Но я даже не остановился, чтобы помочь тебе, когда ты лежал на дороге. Это было непростительно. Я мог бы остановиться. Я должен был остановиться.

Джез пожимает плечами.

– Пути Господни неисповедимы.

– Откуда ты узнал, что это я был за рулем той машины?

Джез не отвечает прямо.

– Как я и говорил, те три дня, которые я пробыл в коме, то есть фактически был мертв, и стали неопровержимым свидетельством, которое и привело к пониманию того, что я Мессия. Всякий раз, когда я пытался отказаться от своей истинной личности – а я пытался, – мне это не удавалось. Все возвращалось на круги своя. В те три дня, со Страстной пятницы до Пасхального воскресенья, я был мертв, а потом вернулся к жизни. И объяснить это событие, мое чудесное воскрешение, можно было лишь единственным образом: жизнь дарована мне снова, дабы я исполнил некую возложенную на меня задачу. Это был знак. Понимаешь?

Ред кивает. Джез продолжает:

– То был знак Божественной воли, из коего следовало, что должен быть агент, которому и предначертано стать проводником названной Божественной воли. Я рассудил, что если этот случай имеет значение, значит, имеет значение и все остальное, все, что с ним связано, включая и людей, причастных к этому. Человек, находившийся за рулем сбившей меня машины, был проводником Божественной воли. За рулем той машины не мог оказаться кто попало, какая-то случайная личность. Это был некто. Этот человек был избран, точно так же, как и я. Я должен был узнать, кто этот человек. Причина, по которой ты не остановился, чтобы помочь мне, состояла в том, что ты пытался избежать предначертанного. Ты боялся своей судьбы.

– Я боялся угодить в тюрьму. Вот и все, чего я боялся.

– Нет, Ред. Ты неправильно понял. Земные последствия были несущественны. Под судьбой я имею в виду твою роль в Божественном плане. Ты испугался и потому сбежал и скрылся в надежде на то, что таким образом твоя роль будет взята кем-нибудь другим. Но точно так же, как и я, ты не мог уклониться от своей судьбы. Я вынужден был заняться твоими поисками. Так, вскоре после того, как поступил на службу в полицию, я подверг себя гипнозу, чтобы вернуть воспоминания из того места в моем сознании, где они были погребены.

– И что произошло?

– Под гипнозом я вспомнил подробности происшествия. Вспышки отрывочных воспоминаний случались и раньше, но большая их часть была утрачена, пока я пребывал в коме. То есть считалась утраченной, пока меня не подвергли гипнозу. Под гипнозом я увидел твое лицо, когда ко мне приближалась машина. Твое лицо показалось мне знакомым – конечно, ведь ты и твой брат не один месяц мелькали во всех газетах, – но определиться окончательно мне удалось не сразу. Это было все равно что иметь в голове пленку, которую можно прокручивать, когда мне угодно. Так вот, остановив пленку, я получил ясное изображение номера машины. Я сообщил этот номер гипнотизеру, который и записал его. А позднее я провел проверку через Бюро регистрации транспортных средств в Свонси.

– Когда это было?

– Вскоре после того, как я поступил на службу в полицию. Кажется, в девяностом году.

– Но к тому времени я уже продал ту машину.

– Конечно, продал. Вот почему я попросил Бюро предоставить мне полную историю о владельцах машины за тот период – о тебе, человеке, у которого ты ее купил, и человеке, которому ее продал. Но на время того происшествия в качестве владельца был зарегистрирован именно ты. Я увидел твое имя и вспомнил, где видел твое лицо раньше, и все оказалось безупречно логичным.

– Что ты этим хочешь сказать? В каком смысле логичным?

– В Евангелии Иуда Искариот был проводником Божественной воли. Своими действиями, пусть и казавшимися достойными осуждения с точки зрения христиан на протяжении веков, он обеспечил спасение человечества. И спустя две тысячи лет ты был избран сделать то же самое. Именно твои действия заставили меня понять, что я Мессия. Ты здорово смахиваешь на Иуду, Ред. Неужели сам не видишь? Сдал своего брата в полицию и получил вознаграждение. Тридцать штук, верно? Тридцать. Даже это было символично. Все сошлось точка в точку. Идеально. Это было последнее доказательство того, что ты, как и я, избран – я как Спаситель человечества, ты же как проводник моего преображения.

– Но я не предавал тебя, Джез. Если что-то и...

– Нет. Ты не предавал меня. Пока. Но предашь.

– С чего ты взял?

– Потому что ты можешь. Ты предал своего брата. Тем самым продемонстрировав, что способен и готов совершить это снова.

– Я не предавал Эрика. Он совершил преступление. Он должен был понести наказание.

– Ты предал его. Ты выслушал признание собственной плоти и крови и с этим признанием за его спиной отправился в полицию.

– Я оказался в безвыходной ситуации.

– Именно. Именно. Как и Иуда Искариот. Ты знаешь прошлую историю Иуды, Ред, мне известно, что знаешь. Ты читал о нем, когда жил в полицейском убежище, в Келведоне. И сам рассказывал мне об этом. По существу ты прав, ибо оказался в безвыходной ситуации. Как бы ты ни поступил, в каком-то смысле это все равно было бы скверно. Ты поступил так, как счел наилучшим, сделал то, что счел наименьшим из зол. Ведь выбор перед тобой и впрямь стоял тяжкий: сохранить тайну брата и отказать Шарлотте Логан в правосудии, полагавшемся ей по праву, или предать его – предать собственную кровь. Я сочувствую тебе, Ред, правда сочувствую. Мне бы очень не хотелось оказаться перед таким выбором. Но эта не та роль, которую уготовил для меня Бог.

Ред открывает рот, чтобы высказаться, но Джез обрывает его.

– Ты упустил еще кое-что, Ред. Фактически два обстоятельства. Во-первых, ты взял деньги. Ты взял то вознаграждение, которое предложил отец Шарлотты Логан. Как Иуда, ты забрал деньги. Это было совсем по-человечески. Ты сдал брата и взял деньги; ты сделал это точно так же, как делаешь все остальное – по сочетанию причин, одновременно достойных уважения и низменных. Ты отдал эти деньги отцу, точно так же как Иуда пытался вернуть свою награду Каиафе. Однако главное, что ты все-таки взял их.

Ну а второе, я уверен, ты сам знаешь. Когда ты сдал Эрика, то предал не только его, но себя. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Ред понимает. Слишком хорошо.

– Я знаю тебя, Ред. Я знаю, что ты показываешь и что скрываешь. И я знаю, что в тюрьме находится не тот брат. Эрик не плохой человек. Он совершил ошибку. С ним произошел несчастный случай. С тобой, однако, дело обстоит по-другому. Этот призрак все еще находится внутри тебя, Ред. С одной стороны, именно благодаря этому ты так хорош во всем, что делаешь. Но с другой – как раз это делает тебя таким уязвимым. Я видел тебя на местах убийств, когда ты мысленно представлял себе то, что случилось. Бывало, что, занимаясь своей работой с апостолами, даже будучи полностью поглощенным ею, я на долю секунды ставил тебя на мое место. О, как бы тебе понравилось делать то, что делал я!

Ред не может сообразить, как ответить, поэтому спрашивает о другом:

– Почему в качестве козла отпущения ты выбрал Дункана?

– На самом деле ему просто не повезло. Ничего больше. Мне нужна была чужая кредитная карта, чтобы купить серебряные ложки. Он подвернулся мне первым. Однажды, когда его не было на месте, я заглянул в его кабинет, увидел пиджак и вынул карту из бумажника.

– А почему ты не воспользовался наличными?

– Слишком подозрительно. Кто заходит и покупает серебряные ложки на наличные? И кроме того, я не мог себе это позволить.

– А Дункан мог?

– Конечно, не мог. Но ему и не пришлось платить, не так ли? "Америкэн экспресс" возместила ему списанную со счета сумму. Они всегда поступают так, если покупки совершаются по украденным картам. Убыток для них невелик, зато так приобретается верность клиентов. Таким образом, ложки оплатила компания, а уж она-то может это себе позволить.

– Но ты не мог знать, что я выберу Дункана для работы в команде.

– Нет, не знал. Тут мне очень повезло. Мне было легче его подставить. Замечу, я сразу понял, что, когда он увидит свое имя в том списке, он отреагирует так, как и отреагировал. На его месте я поступил бы точно так же. Он запаниковал. Он решил, что гораздо лучше утаить это странное обстоятельство, чем попытаться с ним разобраться и все выяснить. Именно это он и говорил тебе, когда ты его допрашивал.

– А я ему не поверил.

По губам Джеза пробегает легкая улыбка.

– Теперь веришь.

– Да, теперь верю.

– В общем, после этого все остальное было совсем нетрудно. Письмо от Церкви Нового Тысячелетия – ну тут все ясно, я его подделал. Бумагу и конверт я взял со стола Израэля, когда вы с Кейт пошли к нему. Израэль спустился вниз, чтобы впустить людей, а Кейт вышла на лестничную площадку, чтобы посмотреть, кто они. Я оставался в кабинете секунд десять, максимум пятнадцать, и действовал не по заранее обдуманному намерению, а по наитию. Увидел подпись Израэля на факсе, который лежал на столе, обратил внимание на ее неразборчивость и мигом смекнул, что ее будет легко подделать. В конце концов, это всего лишь завитушка. Так оно и вышло. А тебе так отчаянно хотелось засадить Дункана, что ты даже и не подумал проверить письмо на подлинность.

– А все эти орудия убийства ты притащил в дом Дункана, когда отправился туда якобы на разведку.

– Само собой.

– Не удивительно, что ты настоял на том, чтобы поехать туда одному.

– Совершенно верно. Ведь вздумай ты поехать со мной сам или отправить Кейт, это бы все испортило. А так я заскочил домой, прихватил все причиндалы и отправился к дому Дункана. Прямые улики – это тебе не шутка. Как тебя проняло, когда ты все это увидел. Уверен, Ред, появись там в тот момент Дункан, ты бы его прикончил.

– Да, не спорю. Хорошо, что он был далеко.

Некоторое время Ред молчит, а потом спрашивает:

– Ты не ощущаешь своей вины, Джез?

– В чем?

– В том, что подставил Дункана?

– Нет. Мне этот тип никогда не нравился. Впрочем, он меня тоже не любил, это точно. Может быть, неосознанно воспринимал мою подлинную суть. И уж конечно, я не могу чувствовать себя виновным перед малым, который сдал нас "Ньюс оф зе уорлд". Что бы он ни сделал потом, это было непростительно. Два Иуды в одной команде – явный перебор.

– Значит, это не отягощает твою совесть?

– Что?

– То, что Дункан провел три месяца в тюрьме за то, чего не совершал.

– Совесть – всего лишь вежливое название предрассудка, Ред, а предрассудком деликатно называют страх. Нет, это ничуть меня не тяготит. Тем более что Дункана скоро выпустят. Как только правда выйдет наружу.

– И как ты собираешься это устроить, Джез? Как ты собираешься сделать, чтобы правда вышла наружу?

Джез глубоко заглядывает собеседнику в глаза и рассказывает.