Текст книги "Рецепт счастливой жизни"

Бренда Яновиц
Рецепт счастливой жизни

Brenda Janowitz

RECIPE FOR A HAPPY LIFE

Copyright © 2013 by Brenda Janowitz

© Фокина Ю., перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Глава 1

Своего седьмого мужа – того, который с титулом, – бабушка вспоминает особенно тепло. Собственно, это мы так говорим – «с титулом»; седьмой бабулин муж был по совместительству королем матрасной индустрии района Канарси. Впрочем, по твердому бабулиному убеждению, любой титул считается, даже когда человек сам себе его присвоил.

Именно седьмой муж оставил бабуле виллу в Хэмптонс[1]1
  Хэмптонс – собирательное название нескольких городков в штате Нью-Йорк. Популярный курорт, место отдыха кинозвезд и успешных бизнесменов. – Здесь и далее примечания переводчика.


[Закрыть] (здесь мы проводим нынешнее лето), но, конечно, не из-за виллы тюфячный король ходит у бабули в фаворитах. А из-за того, что был он истинным джентльменом, а не плебеем, как нынешние мужчины. Иными словами, умел дать леди почувствовать, что она – леди. Открывал дверь, отвешивал комплименты. Вставал навстречу. Всегда платил сам. Всегда провожал с вечеринки до дома. Эти мелочи кружили бабуле голову – в то время как я далеко не уверена в их важности.

Врачи сказали, тюфячный король умер от старости. Безнадежный случай. И не надо, уважаемые родственники, терзаться чувством вины – предотвратить вы ничего не могли по определению. Ясно – пытались нас утешить. А потом самый молодой из консилиума отвел меня в сторонку и предупредил: в большинстве случаев «спутник жизни» покойного очень скоро следует за ним/ней в лучший мир, ибо поддается скорби. Готовьтесь, продолжал доктор, сжимая мне запястье; готовьтесь морально к неизбежному. Я рассмеялась ему в лицо. Впрочем, что удивляться – просто эти врачи не наслышаны о моей бабушке.

Ее шестой муж в семидесятые был кумиром тинейджеров. Не скажу, как его звали, но вы его определенно знаете. Он умер через три недели после страшного диагноза – рак гортани. Всю жизнь курил сигары и продолжал это занятие до последнего своего дня. По мнению бабули, он умер лучшим способом из возможных – если таковой существует. То есть вы узнаёте о собственной обреченности, прощаетесь с близкими, приводите дела в порядок – и все, привет. Быстро и легко.

Бабуле можно доверять, она у меня эксперт по способам ухода в лучший мир. Семерых мужей схоронила – а ведь ей всего семьдесят шесть. Уйма времени, чтобы найти нового кандидата, сочетаться с ним браком – и стать свидетельницей его кончины. Не подумайте, я бабулю не сватаю – у нее от поклонников отбою нет, утрата очередного мужа едва ли внесла существенные перемены в ее стиль жизни.

Пятый муж был князем французского городка к западу от Монако. Разбился, когда летал на дельтаплане, во время отдыха с бабулей на Майорке. Пятого мы называли «тот, который с титулом», пока на сцену не вышел тюфячный король. Сейчас мы называем пятого просто князем, а сама бабуля придумала формулировку «человек, известный как мой пятый супруг». Она его не любила. По крайней мере, не так, как остальных. Уверяет, что просто «поддалась поветрию». Дело было в шестидесятые, под «поветрием» имеется в виду свадьба Грейс Келли.

Когда стало известно о смерти князя, бабуля находилась в ювелирном магазине. Французская пресса впоследствии слишком раздула тот факт, что бабуля, услыхав о своем вдовстве, укомплектовала только что выбранный гарнитур двойной жемчужной нитью в шестнадцать дюймов, которую как раз примеряла. («Он умер, – позднее парировала Ба. – А мне что теперь – без жемчугов ходить?») До сих пор в определенных кругах на юге Франции бабуля считается персоной нон грата.

Говорят, своего четвертого мужа, сенатора, она убила; впрочем, доказательств нет. Сенатор скончался в окружении четырех сотен республиканцев, и заметьте, ни один из них ничем не смог подтвердить обвинение. Правда, бабуля-то знала, что тем вечером случилось, и мне сказала. Сенатора уложили в гроб несколько удачно подобранных слов; на нем прекратилась сенаторская династия, начало которой положил сенаторский дед. Все трое – дед, отец и сам сенатор – заняли этот пост к сорока годам. Все трое были несгибаемыми республиканцами. Согласитесь, чтобы войти в такую семью, от женщины требуется изрядная ловкость. Особенно от женщины, что посещает избирательные участки только в самых крайних случаях.

У сенатора был сын – прохлаждался в Йельском университете, ждал, когда настанет время требовать причитающееся по праву рождения место в Сенате Соединенных Штатов. Джуниор Третий подошел к вопросу со знанием дела – заводил правильных приятелей, окучивал правильных женщин, голосовал за правильных кандидатов как в школе, так и в университете. Добыл вожделенное членство в Ордене «Череп и кости» – тайной организации Йельского университета, воспитавшей минимум десятерых сенаторов и троих президентов США. Впечатления не умаляет даже то обстоятельство, что два из них – это Джордж Буш-старший и Джордж Буш-младший.

Пройдохе Джуниору Третьему не удалось привлечь бабулю к суду. Лично я думаю, это из-за бабулиных глаз. Ее взгляд усыпляет судейскую бдительность. Глаза у бабули невинные, голубые, а при определенном освещении – фиалковые. Заподозрить ее в чем бы то ни было просто невозможно. Лицо сияет нездешним, ангельским светом. В то время как бабуля – кто угодно, только не ангел. Видели бы они ее, когда она появилась перед сенатором в роковой вечер – веки подведены черным, ресницы мерцают от двух слоев туши. Но они ее не видели. Бабуля шагнула к сенатору, он просиял. А через пять минут скончался.

Возможно, бабуля пригрозила обнародовать тот факт, что сенатор, хотя и ратовал за семейные ценности и упирал на статус Штатов как этакого нравственного компаса, – был геем. От угрозы сенатор и схватился за сердце и хлопнулся на пол, чтобы уже не подняться. Однако поймите: бабулю не огорчало, что сенаторский брак с ней был показухой. «Нельзя рассчитывать на полную откровенность со стороны мужа», – утверждает с тех пор бабуля. Впрочем, она изрядно рассердилась, обнаружив, что ей на неделю выделялось меньше, чем прежней сенаторской пассии, – и это за годы верности! Чего-чего, а деловой хватки у Ба не отнимешь.

Третий муж, итальянский автогонщик, был самым горячим из семерых. Все у них с бабулей выходило за рамки: если ссора – то с «расставанием навек», если примирение – то с телячьими нежностями. Автогонщик научил бабулю слушаться только своего сердца. Брак с ним оказался самым коротким бабулиным браком – всего четыре месяца, день в день. По иронии судьбы, автогонщик погиб, поскользнувшись в ванной на куске мыла – упал и ударился головой о смеситель. Правильно говорят – подавляющее большинство несчастных случаев происходит дома.

Второй муж был моим дедушкой, отцом моей матери, адвокатом из хорошей семьи. Специализировался на делах с недвижимостью. Такого, как он, бабуля хотела бы видеть моим мужем.

Мой дедушка погиб в автокатастрофе по вине пьяного водителя. Маме было всего двенадцать лет. Тогда-то, по мнению бабули, и началась в ее жизни черная полоса. В случившемся бабуля всегда винила себя и только себя.

Пробило десять вечера, когда ей вдруг нестерпимо захотелось шоколадно-ванильного эбингеровского торта. Они с дедушкой готовились ко сну, а моя мама уже спала. Дедушке не было никакого резона выходить на улицу в столь неподходящий час. Никакого резона возникать на перекрестке Фронт-стрит и Бродвея, куда на красный свет вылетел, точно пуля, злосчастный автомобиль. С другой стороны, как романтично – любящий муж уходит в ночь, всегда готовый потакать слабостям жены. Это бабуля так говорит. Еще она говорит, едва они с дедушкой съели на двоих свой первый кусок эбингеровского торта, как она поняла: перед ней – тот самый мужчина. Дедушка хотел ванильную часть, а бабуля – шоколадную. Тут-то все и решилось. Браки совершаются на небесах. До сих пор бабуля не может без слез смотреть на кондитерские изделия.

В конце концов она их всех пережила. Всех своих мужей. Кроме самого первого – он единственный не оставил ее вдовой. Он был похож на Ретта Батлера. Они с шестнадцатилетней бабулей сбежали из дому и тайно поженились. Подробности расплывчаты, одно известно – тот, первый, единственный из всех, разбил бабулино сердце.

Кто-то назовет ее жизнь несчастливой. Кто-то скажет, над ней тяготеет проклятие. А для меня она просто любимая бабушка.

* * *

Бабуля всегда была рядом, во всем меня поддерживала. Она с гордостью слушала, как я присягаю Ассоциации адвокатов штата Нью-Йорк; она нянчилась со мной в период первой неудачной влюбленности. Она помогала выбрать платье для первого школьного дня.

Мать, наоборот, на подобную чепуху не разменивалась. Она у меня фотокорреспондент с мировым именем, поэтому ее жизнь – вечное движение. Усилия оправдались – доказательством служит Пулитцеровская премия, – но, по-моему, работа для моей матери – способ манкировать неприятными обязанностями.

Я говорю с такой уверенностью, потому что и сама не без греха. Еще на первом курсе, когда нагрузка была – не продохнуть, я заметила: никто не сердится, если я нарушаю обязательства из-за учебы. Всем известно: на юрфаке каждая поблажка может быть и будет использована против студента. Поэтому родные и друзья спокойно кушали мое «не приду, работы много».

И я научилась извлекать из нагрузки выгоду. Слишком устала, неохота тусоваться? Сошлись на учебный судебный процесс. Не улыбается торчать в кино с назойливой одноклассницей? Упомяни талмуд, который нужно одолеть к завтрашнему уроку криминалистики, аж к восьми утра.

Вспоминая свое детство, я задаюсь вопросом: как часто мама пользовалась моей невинной уловкой? Третьеклашкой я играла в школьном спектакле. Между прочим, вторую по важности роль. Сияющая от гордости бабуля сидела в первом ряду, а мать «срочно заслали» в Советский Союз. Или взять выпускной, когда на нее «свалился» отбор фотографий для ретроспективного репортажа об эпохе Рональда Рейгана. «Эй-би-си» использовала более двадцати снимков, которые Грэй Гудман нащелкала в ходе дела Иран-контрас[2]2
  Крупный политический скандал в США (другое название – Ирангейт) разгорелся в конце 1986 г., когда стало известно, что отдельные члены Администрации США организовали тайные поставки вооружения в Иран.


[Закрыть]; условия контракта предполагали ее участие во всех стадиях процесса. Позднее мама утверждала: дескать, снимки нельзя было никому доверить. Я же под ее оправдания сняла квадратную академическую шапочку, аккуратно сложила мантию и молча поместила то и другое себе на колени.

В глубине души я понимала: она всю жизнь этим занимается – использует работу как предлог. А что – надежный способ избегать реальности, впору запатентовывать! Я сама такая, поэтому и мать свою как облупленную знаю. Странное дело – не хочу походить на нее, а сделать ничего нельзя.

А вот с бабулей мы совсем не похожи – наверно, поэтому так близки. У нас и системы ценностей разные, и умения; мне нравится думать, что мы многому друг у друга учимся. Бабуля находит очаровательным мое серьезное отношение к работе и умиляется моему перфекционизму. Сама она не считает мою работу такой уж важной. Ба у меня из категории женщин, которые приравнивают писание писем к высокому искусству и считают это умение обязательным для настоящей леди. (Стоит ли говорить, что бабуля владеет им в совершенстве?) Что еще важнее (и актуальнее) – бабуля никогда в жизни толком не работала.

Она полагается на свои женские штучки. И уверена, что аналогичный арсенал необходим и единственной внучке.

Глава 2

«Эх, зря приехала!» – эта мысль возникает ровно в ту секунду, как я высаживаюсь из микроавтобуса. Огромные бесподобные деревья и прочие прелести пейзажа вызывают в памяти предыдущий раз в Саутгемптоне. Тогда я была, как все местные, что прогуливаются по Мейн-стрит, – то есть счастливой и беззаботной; на моих губах играла сугубо саутгемптонская улыбка. С тех пор много воды утекло, и уже давно в летние месяцы я не нахожу в себе сил вернуться в Саутгемптон. Мы с бабулей видимся где угодно, только не здесь. Обычно бабуля на недельку останавливается в манхэттенском отеле «Пьер», и мы уютненько вместе ужинаем и ходим в театр. Или мы с ней летим в Париж, или проводим выходные в «Каньон Ранч», или бронируем круиз по Средиземному морю.

Не думала, что вернусь в Хэмптонс. Увы, сейчас мне больше некуда податься. Мою манхэттенскую квартиру оккупировали полицейские, так что, если я хочу от них отдохнуть, оставаясь (как велено детективом Моретти) в пределах штата Нью-Йорк, мне одна дорога – в Хэмптонс.

Бабуля разоделась по случаю моего прибытия; впечатление, будто я схожу по трапу с «Квин Мэри», а не вылезаю из помеси автобуса с минивэном-переростком. Да, на бабулю приятно посмотреть – впрочем, как всегда. На ней белые брюки-капри (накрахмаленные для пущего ослепления окружающих) и бирюзовая туника. На шее массивное колье с крупными белыми камнями; кажется, что надето небрежно, на самом деле подчеркивает грациозность шеи.

Ба поднимает руку, и несколько дюжин браслетов звенят. Нет, она не машет – скорее, сигнализирует, передает внятный посыл: «Я здесь. Иди ко мне, потому что я к тебе не пойду».

Бросаюсь бабуле на шею. Она отвечает крепким объятием, и я не выдерживаю – глаза увлажняются. Ба пытается высвободиться, но я вцепилась намертво. Не хочу, чтобы она видела мои слезы, даром что именно бабуля осушала их с самого моего рождения. Хочу за нее держаться – как долго, не знаю.

Наконец бабуля похлопывает меня по спине. Это намек: пора забирать вещи. Не может ведь ее шофер Рауль ждать до скончания времен. Видите ли, вдовам, особенно шестикратным, свойственно цепляться за старое. В данном случае – за Рауля.

Сегодня нас везет синий «Майбах». Кроме него, бабуля располагает целым автопарком. Впрочем, не припомню, когда в последний раз видела ее за рулем.

Мы движемся по городу к вилле тюфячного короля. В голову лезут воспоминания о первом приезде в Хэмптонс. Они слишком мучительны, задвигаю их в дальний ящик памяти. В чем в чем, а в этом я поднаторела.

На Мейн-стрит жизнь бьет ключом, как всегда летом после полудня. Веселая, нарядная публика вызывает желание забраться в постель и укрыться одеялом с головой. Все меняется, когда мы съезжаем с хайвея, минуем отель «Парк Агауэм» и продолжаем путь по улицам, застроенным особняками. Кругом зелень – гигантские деревья, безупречные живые изгороди, свежеподстриженные газоны. Попадаются только родители с детьми – все на велосипедах. Чем ближе к океану, тем малолюднее, и вот уже чувствуется свежий, прохладный, йодистый запах.

На улице, где находится бабулина вилла, вообще ни души. Чирикают всевозможные пичуги, океанские волны накатывают на песок. Я вдруг понимаю, зачем приехала – как раз за этим. При стуке открываемых ворот вздрагиваю, сердце самую чуточку сжимается – последний раз я входила в эти ворота с ним. При мысли о масштабах потери меня охватывает паника. Делаю глубокий вдох, закрываю глаза, сосредоточиваюсь на настоящем моменте. Запах соленой воды, приглушенный шум мотора, шорох гравия… Открываю глаза, озираюсь в удивлении. Лужайка перед домом обогатилась розовыми кустами и внушительной плакучей ивой (позже выясняется, что иве больше ста лет). В общем, это не лужайка, а целый дендрарий. И все же моими любимицами остаются гортензии.

Конечно, в Саутгемптоне о фасаде мало пекутся. Потому что настоящая жизнь протекает за домом. Вилла тюфячного короля расположена на первой линии (то есть почти на пляже). Лучшее место в Хэмптонс, не только в Саутгемптоне.

Хотя бабуля обычно называет виллу «пляжным коттеджиком», не стоит понимать ее слова буквально. Доля истины в характеристике имеется: кухонные шкафы в стиле «рустик» действительно навевают мысль о коттедже – наряду с беленой древесиной и плетеной мебелью. Однако типовой «коттеджик», как правило, не располагает лифтом. А также семью ванными комнатами. Нет при «коттеджике» ни гостевого дома с тремя спальнями и четырьмя ванными, ни второго дома, за гаражом, для прислуги. «Пляжный коттеджик» едва ли занимает площадь шесть тысяч квадратных футов.

Впрочем, я давно усвоила: в Хэмптонс правила и понятия не такие, как в остальном мире.

– Хорошо, что ты снова здесь. Мы с тобой отлично проведем лето. Я распорядилась приготовить для тебя комнату рядом с моей спальней, – щебечет бабуля.

Рауль втаскивает в лифт мой багаж. Который состоит из одной сумки.

– Здорово, – реагирую я на сообщение о комнате. – Спасибо, Рауль.

Он улыбается – дескать, всегда пожалуйста. Помню, еще в детстве бабуля меня учила: всегда и со всеми будь вежлива и любезна. Одинаково вежлива и любезна с чистильщиком обуви и с Президентом Соединенных Штатов. И тому и другому должно доставаться поровну доброты и уважения.

– Тебе здесь удобно? – волнуется бабуля. – Я подумала, в гостевом доме ты была бы совсем одна.

– Очень удобно. Я буду жить через стенку от тебя. Точно королевская фрейлина.

Бабуля критически оглядывает мой прикид.

– Ты, наверно, хочешь переодеться к обеду, детка?

Улыбка совершенно невинная, но меня не проведешь: на самом деле бабуля сказала: «Ты должна переодеться к обеду».

Проясню ситуацию. Я вполне прилично одета – темные джинсы и просторная футболка навыпуск. Не икона стиля, но и не замарашка. Тем более что обедать мы будем дома. Вдвоем. Впечатлять некого. Однако бабуля считает, что нужно всегда быть супер-пупер, даже наедине с собой. В конце концов, женщина одевается для себя. Для своего удовольствия.

Не рискую пройтись на тему: «Можно выкурить француженку из Франции, но нельзя выкурить Францию из француженки» – бабуле это не понравится. По ее мнению, я злоупотребляю собственным остроумием.

– Разумеется, я переоденусь, – уверяю я, а сама делаю мысленную ревизию багажа.

Я собиралась в ужасной спешке; кажется, не взяла ни сарафана, ни белых джинсов – вообще ни одной вещи, которую бабуля хотя бы с натяжкой могла назвать приемлемой.

– По твоему лицу вижу, что мы должны немедленно заняться шопингом! – объявляет бабуля. – Сию же минуту! Сейчас позвоню Раулю.

Она разворачивается и выходит из комнаты.

Так, ясно: обед на неопределенное время откладывается.

* * *

Адвокатская практика на Манхэттене не требует гардероба, по бабулиному мнению, обязательного в летнем Хэмптонс. Вообще-то я не прочь прошвырнуться в «Сакс», даром что упоминанием об обеде бабуля успела раздразнить мой аппетит. Подумаешь, три часа тряслась в маршрутке; подумаешь, не помню, когда и что в последний раз ела.

Мать не позволяет бабуле открывать счет на мое имя и вообще давать мне деньги без повода. Аргументы? Извольте: «Нельзя по-настоящему ценить то, что досталось даром». Поэтому бабуля ходит со мной по магазинам и осыпает меня подарками – надо же избавляться от денег, которые буквально жгут ей карман. Сама я шопинг не люблю, зато люблю купаться в бабулином внимании. Таким образом, от шопинга мы обе выигрываем.

Рауль высаживает нас возле «Сакс на Пятой авеню», я открываю дверь, пропускаю бабулю вперед. Продавцы чуть ли из туфель не выскакивают, хором поют: «Ах, миссис Морганфельдер! Как приятно вас видеть!», и «О, миссис Морганфельдер! Чем могу служить?», и даже «Миссис Морганфельдер, неужели это ваша замечательная внучка, о которой вы столько рассказывали?» Ни у кого язык не поворачивается назвать бабулю по имени – Вивьен.

Начинаем с парфюмерии и косметики. Визажистка, золотая душа, предлагает нам чай с печеньем. Бабуля берет чашку, отказывается от печенья. Я ни от чего не отказываюсь.

Ровно через двадцать минут разработан мой новый режим красоты, согласно которому на подготовку ко сну я отныне буду тратить дополнительные полчаса. Я стала обладательницей крема для лица (стоит больше, чем среднестатистический гражданин зарабатывает в неделю), крема для век на основе икры (не уразумела, почему это круто), а также целой коллекции средств для снятия макияжа. Главное – полностью удалить макияж перед сном. Ни при каких обстоятельствах нельзя ложиться спать с косметикой на лице.

Мне делают макияж из категории «не пытайтесь это повторить». Задействован корректирующий карандаш – вот смех-то. Правда, визажистке не смешно – она, кажется, зациклилась на маскировке темных кругов под глазами. Не понимает, наивная: корректором для лица не обойдешься, нужен корректор для жизни.

Итак, после применения корректора следует применить тональный крем, а затем пудру. Хочется сказать бабуле: откуда у меня время, а тем более желание на такой трудоемкий утренний ритуал? Но бабуля сияет от счастья – еще бы, внученька избавилась от темных кругов! Возражения разбиваются об эту улыбку. Лишь когда цвет лица близок к идеалу (и ни секундой раньше!), визажистка приступает собственно к декорированию. В ход идут румяна, подводки, карандаши и целый галлон туши – все с целью придать мне естественности. Для особо одаренных делается пошаговое описание процедуры. Конечно, дома я так спрячу инструкцию, что потом не найду, – но зачем-то забираю ее.

Настает черед одежды. Выбор буквально ослепляет. Все брюки почему-то белые. Ни синих, ни черных, ни серых просто нет. Джинсы, капри, шорты-бермуды, классические брюки представлены в белом цвете. Похоже, в Хэмптонс черную одежду вообще не продают. И не носят. Зато носят ярко-розовую, жизнерадостно-зеленую, сочно-желтую. Я хватаю майку приглушенно-лавандового оттенка – хоть какое-то разнообразие по сравнению с тем, что, под ненавязчивым наблюдением бабули, принесла для меня продавщица.

С купальниками разбираемся в считаные минуты. Я оглянуться не успеваю, как становлюсь обладательницей четырех «приемлемых» купальных костюмов, корректирующих фигуру. Бабуля успокаивает: ничего, мы еще сюда заглянем, прикупим купальничек-другой. Мне смешно – неужели в Хэмптонс недостаточно четырех купальников? Похоже, здесь слово «хватит» вообще не в ходу.

Осталось выбрать туфли. Как любая женщина в Нью-Йорке, я располагаю изрядной коллекцией обуви, но все мои туфли предназначены для офиса. Все, что у меня есть, уже забраковано бабулей (странно – ведь она сама эти туфли выбирала). Выясняется, что в Хэмптонс не обойтись без плетеных босоножек на платформе высотой в три дюйма, без сексуальных узконосых шпилек и без очаровательных сандалий на плоской подошве. Век живи – век учись.

Я чувствую себя Одри Хэпберн, бабуля представляется профессором Хиггинсом. С маленькой поправкой: гипнотический взгляд и мальчиковая фигурка – у бабули, не у меня. Очередь доходит до аксессуаров. Лишь после того, как мой гардероб пополняет такое количество колье, кашне и сумочек, что я просто не представляю, куда их девать, мы отправляемся домой. Наконец-то поедим! Увы – обед очень легкий, потому что сегодня вечером у нас двойное свидание.