Текст книги "Без заглавия"

Фрэнсис Брет Гарт
Без заглавия
По Вильки Коллинзу

Пролог

Следующее объявление появилось в «Times» 17 июня 1845 г.

«Требуются. – Несколько молодых людей для легкой, хорошей работы. Адресоваться в Ж. В. П. О.»

В той же газете от того же числа, только на другом столбце стояло:

«Отдается в наймы удобный и изящный семейный дом под № 27, Лимгоуз-Род, в Польтнейвилле; дешево отдадут респектабельному наемщику, если таковой найдется немедленно, так как семейство уезжает на Континент».

Еще на другом столбце, в числе местных известий:

«Пропажа. Неизвестный, пожилой джентльмен неделю тому назад вышел из своей квартиры, на Кент-Роде, и с тех пор о нем ничего не слышно. Он не оставил ничего, что бы могло дат понятие о его личности, кроме чемодана с двумя рубашками, помеченными: 209, Ворд».

Отыскать связь между таинственным исчезновением пожилого господина и анонимным сообщением, связь этих двух случаев с отдачею в наймы удобного дома для семейства, и глубокою тайною, которою окружены эти три приключения, будет задачею для пишущего эту повесть.

Болезненный молодой человек, в очках, в шляпе с большими полями, штиблетах коричневого сукна и записною книжкою в руках, сидел поздно вечером в кофейной «Blue Dragon», держа перед глазами номер «Times» и нервно жуя карандаш, который держал в зубах.

I. рассказ Мери Джонс.

Я – старшая горничная в семействе, живущем в доме под № 27, Лимгоуз-род, Польтнейвили. Меня просил м-р Вильки Коллинз, о котором я осмеливаюсь упомянуть здесь, как о джентльмене воспитанном и хорошего происхождения, уважающем чувства служанок и награждающем их услуги, – более этого нечего сказать о том, кто предлагает вопросы и получает достаточно краткие ответы, чтобы объяснить в них то, о чем меня спрашивают. Он просил меня рассказать мою историю своими словами, хотя я и не ученая и не могу всего обдумать. Я считаю своего господина животным. Я не слыхала, чтобы он намеревался отравить мою госпожу, – она слишком хороша для него, и как она могла выйти за него замуж, уж право не знаю, – но я считаю его способным на всякое зверство. Слышала, как он страшно ругался, если ровно в девять часов ему не подавали воду для бритья. Не знаю, подделывал ли он завещание или старался забрать имение моей госпожи, но не имея никакой к нему доверенности, не удивлюсь, если он так поступил. Думаю, что в его поведении было всегда что-то неискреннее. Помню отлично, как все семейство уехало за границу. Я причесывала себе голову в последнее воскресенье утром, когда услыхала звонок. Кухарка говорит мне: «это звонок барыни, смотрите, торопитесь, а то барыня задаст». Я говорю: «покорнейше вас благодарю, но принимая совет от того, кто его дает, я еще поспею». Я пошла, барыня еще одевалась, а барин по обыкновению ругался. Барыня говорит мне совершенно спокойно и свободно: «Мери, сегодня мы начнем укладываться». «Зачем сударыня?» спрашиваю я, очень удивленная. «Что это за допросы?» говорит барин из-под одеяла, имея вид сущего дикаря. «Мы едем на континент – в Италию, – говорит барыня:– можете ли вы ехать с нами, Мери?» Голос её был такой добрый, точно у святой, но я знала, чего ей это стоит, и сказала: «С вами, сударыня, в жаркий климат Индии готова следовать, если нужно, но с африканскими гориллами, – продолжаю я, глядя в сторону постели, – никогда». «Убирайтесь из этой комнаты», кричит барин, вскакивая и бросая в меня машинкою для снимания сапог. «Что такое, Чарльс! как ты обращаешься!» сказала барыня, делая удивленный вид. «Поедемте, Мери», продолжает она и сует мне в руку пол-кроны. Я вышла из комнаты, не обратив никакого внимания на подлое поведение этого негодяя.

Не могу сказать, благословляли ли законным образом брак моих господ. Что касается ужасного положения нравственности и книг, получаемых из летучих библиотек, то невинные девушки не знают, в каком обществе им придется поступить на место. Никогда не видала брачного свидетельства моей госпожи, хотя я совершенно случайно заглянула в её бюро, когда оно было открыто, и конечно увидала бы его. Не слыхала, чтобы у моей барыни были любовники. Мне кажется, она любила Джона Томаса, лакея; она всегда сердилась, бедная барыня, когда заставала нас вместе, хотя между нами ничего не было; это отлично знает кухарка и не может отрицать – барыне не было повода ревновать. Никогда не видала в ящиках мышьяку или синильной кислоты, но попадались усыпляющие средства и камфора. Один из приятелей моего господина был граф Москов, русский папист – я его ненавидела.

II. История болезненного молодого человека.

По профессии, я – корреспондент и пишу для газет. Живу я в Польтнейвилле. У меня всегда была страсть в чудесному и я отличался той легкостью, с которою выслеживал тайны и раскрывал загадочные происшествия. Вечером 17 июня 1845 года, я вышел из своей редакции и шел домой. Ночь была светлая, звездная. Я обдумывал в голове смысл странной статьи, только-что прочитанной мною в «Times'е». Я достиг того места моего пути, где было всего темнее, и заметил, что машинально повторяю: «Пожилой джентльмен неделю тому назад вышел из своей квартиры на Кент-Роде», как вдруг услыхал шаги за собою.

Быстро обернувшись с выражением ужаса на лице и при свете только-что взошедшего молодого месяца, я увидал пожилого джентльмена с зеленым бумажным зонтиком; он приближался во мне. Его седые, белоснежные волосы были разделены пробором на высоком, открытом челе. Выражение его лица, слегка раскрасневшегося, было приторно любезно до глупости. Глаза его, широко открытые, странно вопросительно смотрели, – взгляд имел полоумное или идиотское выражение. Проходя мимо меня, он остановился и слегка повернулся лицом ко мне, делая вопросительный жест. Я все еще как будто вижу его; белые локоны его волос слегка колеблется от ночного ветерка, шляпа надета немного назад, а лицо рельефно выступает на фоне темно-голубого неба.

Вдруг он прямо взглянул на меня своими кроткими главами. Легкая улыбка заиграла вокруг его тонких губ. Голосом, немного дрожащим от лет, и с полу-довольным тоном дурака он спросил, указывая на вставший месяц: «зачем? – Шш!»

Он спрятался за меня и боязливо глядел на дорогу. Он положил свои худые руки мне на плечи и я чувствовал, как дрожало от страха его старческое тело, указывая мне по направлению предполагаемой опасности.

– Шш! разве вы не слышите, они идут? – Я прислушивался; ничего не было слышно, кроме шелеста дерев, по сторонам дороги, качаемых ночным ветром. Я старался успокоить его, и отчасти успел в этом: через несколько минуть прежняя слабая улыбка показалась на его добродушном лице.

– Зачем? – За вопросительным взглядом последовало безнадежное, безумное выражение.

– Зачем! – повторил я успокоительным тоном.

– Зачем, – сказал он и луч разума блеснул у него в лице: – вон этот месяц, когда он плывет в голубом эфире, бросая потоки света на холмы и долины, подобно – зачем, – повторил он, слабо улыбаясь, – вон этот месяц, когда он плывет в голубом эфире… Он остановился в нерешимости. заикнулся – и безнадежно глядел на меня, слезы капали из его влажных, широко раскрытых глав.

Я ласково взял его руку в свою. – Бросая тень на холмы и долины, – спокойно повторил я, наводя его на тот же предмет, – подобно… Пойдемте.

– А! – сказал он, пожимая мне руку дрожащею рукою, – вы знаете?

– Знаю. Не похоже ли это на… на… удобное помещение в Лимгоуз-Род?

Последовал бессмысленный, удивленный взгляд. Он грустно покачал головою. «Похоже на молодых людей нужных для легкой, хорошей работы»?

Он лукаво покачал своею старческою дряхлою головою.

– Или, м-р Ворд, – сказал я смело и уверенно, – похоже на таинственное исчезновение на Кент-Роде?

Минута была полна ожидания. Он, казалось, меня не расслышал. Вдруг он повернулся.

– Ха!

Я бросился вперед. Но он уже исчез во мраке.

III. Дом № 27, Лимгоуз-Род.

Стоял жаркий летний вечер. Никого не было на Лимгоуз-Роде, кроме массы пыли, шума колес от телег мясников, да звонков продавцов пуффингов и лепешек. Удобный для жилья дом, находившийся по правую сторону дороги, когда вы входите в Польтнейвилль, окруженный высокими тополями и высокою оградою, усыпанною осколками битого стекла, для проходившего и утомленного путника имел вид запущенный. У звонка при дверях для прислуги висело в обычных выражениях объявление об отдаче дома в наймы.

Когда наступили сумерки и длинные тени тополей легли вдоль дороги, человек, несший маленький котелок, остановился и посмотрел сперва на объявление, затем на дом. Достигнув угла ограды, он снова остановился и осторожно оглядел путь. Вероятно удовлетворившись результатом осмотра, он спокойно уселся под покровом ограды, и сейчас же взялся за дело, но так тщательно скрывал свое занятия, что проходившие не могли приметить, что он именно делает. Через час он осторожно удалился. Но его приметили. Болезненный молодой человек в очках и с записною книжкою вышел из-за дерева, в то время, как фигура удалявшегося незнакомца исчезала в полу-мраке, и с ограды переписал в свою записную книжку только-что начертанную надпись: «С-Т-1860-X».

IV. рассказ графа Москова.

Я – иностранец. Приметьте! Иностранца в Англии непременно подозревают в таинственности и интригах. М.Коллинз просил меня рассказать о моем участии в известных событиях. Это – пустяки! положительно пустяки.

Я пишу легко и быстро. Почему бы мне не писать? Трала-ла! Я – то, что вы, англичане, называете толстяк. Ха, ха! я ученик Макиавеля. Я нахожу лучше ни во что не верить и достигать своей цели и желаний обходным чем прямым путем. Вы вероятно наблюдали за кошкою, этим игривым животным. Позовите ее, она прямо не придет в вам, но сперва будет тереться обо всю мебель в комнате, наконец, подойдет к вам и оцарапает вас. А, ха, оцарапает. Я – из кошачьей породы. Люди зовут меня дрянью – гм!

Я знаю семейство, живущее в доме под № 27 на Лимгоуз-Роде. Я уважаю хозяина дома, – прекрасный, дюжий образец англичанина, – а хозяйка прелестна, обворожительна, восхитительна. Когда мне стало известно, что они намеревались отдать в наймы свою восхитительную резиденцию и посетить чужие края, я тотчас же приехал к ним. Я поцеловал руку хозяйки. Я обнял рослого англичанина. Она слегка покраснела. Громадный англичанин как бульдог потряс мою руку.

Я начал своим вкрадчивым тоном, которым я действительно горжусь. Я полагал, что хозяйка дома больна. Ах, нет. Нужно было только переменит воздух. Я сел за фортепьяно и запел. Через несколько мгновений хозяйка дома удалилась. Я остался один с моим приятелем.

Схватив его руку, я начал говорить со всевозможными выражениями симпатии и дружбы. Я не повторяю того, что говорил, потому что более изъявлял свое сочувствие тоном, выразительностью жестов, чем словами. Я напомнил ему, что у него жива его другая жена. Я прибавил, что эта неверна – ха! у его жены был любовник. Что легко может статься, он хочет бежать, и поэтому он и отдает в наймы свое прелестное жилище. Что он аккуратно и систематично бьет свою жену по английскому обычаю и что она постоянно его обманывает. Я говорил ему, чтобы он надеялся, не унывал, что все пройдет. С беспечным видом я вынул из своего кармана бутылку стрихнина и скляночку с дурманом и распространился о действии этих зелий. Лицо его, постепенно подергивавшееся, вдруг замерло с ужасным выражением. Он вскочить на ноги и заорал: «вы, проклятый француз!»

Я тотчас изменил свою тактику и старался обнять его. Два раза он с силою ударил меня ногою. Я просил позволения поцеловать руку хозяйки. Он ответил мне тем, что сбросил меня с лестницы.

Я лежу в постели, голова моя обвязана, и на глаза положена сырая говядина, но все-таки я надеюсь и не падаю духом. Я не потерял веры в Макиавеля. Тра-ла-ла! как поют в операх. Целую всем руки.

V. Показания д-ра Диггса.

Имя мое – Давид Диггс. Я – врач и живу под № 9 в Тоттенгэм-корте. 15 июня меня пригласили навестить пожилого господина, живущего на Кент-Роде. Застал его в сильно возбужденном состоянии, с симптомами сильнейшей лихорадки, пульс 120 и все возвышался. Он повторял все одни и те же фразы, говорил загадками.

При более тщательном осмотре нашел острую головную водянку и оба мозговые полушария, быстро наполнявшимися водою. Посоветовавшись с знаменитым френологом, увидел, что все органы были более или менее повреждены, исключая органа сравнения. Потому больной мог только делать самые обыкновенные сравнения между предметами, но это не помогало ему в других его способностях, как, например, в способности понимать и разговаривать. Но к вечеру нашел, что силы его упали, – он не был в состоянии перенести самый простой conundrum. Я выписал «Tinct Val. Ext. Ории и Camphor.», и предписал спокойствие и мягчительные средства. 17-го, больного не нашли.

VI. Показания издателя.

18 июня м-р Вильки Коллинз оставил нам рукопись для напечатания без заглавия или какого-либо указания, и с тех пор мы о нем ничего не слыхали. Не смотря на старания корректоров и ценное литературное содействие, опасаемся, что главы этой повести были случайно перепутаны, когда она писалась, и что это лишает ее связи. Каким образом и какие главы здесь перепутаны, издатель предоставляет решить снисходительной публике.

«Вестник Европы», № 2, 1883