Текст книги "Сафо с Зеленых Ключей"

Фрэнсис Брет Гарт
Сафо с Зеленых Ключей

Глава I

– Войдите! – сказал редактор.

Дверь редакционного кабинета тоскливо заскрипела под неловким и непривычным напором нерешительной руки. Это продолжалось до тех пор, пока разгневанный редактор сборника «Эксцельсиор», с юношеским проворством перекинув ногу через ручку своего кресла, повернулся лицом к двери. Ухватившись одной рукой за спинку кресла, не выпуская из другой корректурного листка и стиснув в зубах карандаш, он сурово взглянул на вошедшего.

Гость, не взирая на свое робкое появление, по-видимому не был ни мало смущен. Это был человек высокого роста и казался еще выше благодаря длинной, бесформенной накидке, надеваемой для защиты от пыли, и длинной прямой бороде, которую он расчесывал двумя пальцами, задумчиво рассматривая редактора. Мелкая красная пыль, слоями лежавшая в складках его платья и на мягкой войлочной шляпе, покрывала также густо и обувь, так что ступая по полу он оставлял следы своих подошв, как бы окруженных красным сиянием; это обстоятельство изобличало в нем или местного обывателя, или новоприезжого из окрестностей.

– Заняты? – спросил он низким и приятным голосом. – Я могу подождать. Продолжайте. Обо мне не заботьтесь.

Редактор свободной рукой указал ему на стул и снова погрузился в корректуры. Незнакомец с серьезным любопытством обозрел скудную меблировку и прочие принадлежности редакторского кабинета, потом сел на стул и устремил внимательный взор на лицо редактора, сидевшего к нему в профиль. Редактор почувствовал на себе его взгляд и, не оглядываясь, сказал:

– Вам что угодно?

– Да вы заняты. Я подожду.

– Я все утро буду так же занят. Вы говорите, я слушаю.

– Мне нужно узнать имя одной особы, которая сотрудничает в вашем журнале.

Редактор мельком взглянул на выдвижной ящик правой колонки своего письменного стола. Имен сотрудников там не было, но зато был револьвер, что по традициям конторы «Эксцельсиор» было пожалуй нужнее. До сих пор ему еще не приходилось прибегать к таким справкам ни для кого из подписчиков, однако, его юная физиономия слегка омрачилась, он не без досады отодвинул корректурные листки и спросил: – Вам это зачем собственно нужно?

Гость так мало ожидал этого вопроса, что слегка покраснел и замялся. Тем временем редактор, не сводя с него глаз, мысленно перебирал содержание последнего нумера «Сборника». Вся книжка носила самый мирный характер: не было, казалось, ни единой статейки, могущей побудить к кровопролитию. Однако – кто ж его знает! Несмотря на идиллическую внешность, очень может быть, что этот господин замышляет драку. Существовало-же сказание, что предшественник настоящего редактора безвинно погиб от руки какого-то разгневанного профессора, явившегося в контору с объяснениями научного характера и с геологическим молотком в кармане.

– Так как мы берем на себя ответственность за содержание журнала, – продолжал юный редактор с подобающей солидностью, – то у нас нет обычая разоблачать имена наших сотрудников. Если вам не нравится которая нибудь из статей…

– Напротив, нравится, – перебил гость все также спокойно: – мне потому и захотелось узнать, кто автор стихотворения «Подлесок», напечатанного в последнем нумере за подписью «Белая Фиалка». Прелестные стихи.

Редактор покраснел и невольно оглянулся, чтобы убедиться, что не было посторонних свидетелей его постыдного заблуждения. Насмешек он боялся пуще всего на свете, а потому ему не так страшно было первоначальное предположение как то, что кто нибудь об этом догадается.

– Да, стихи хорошенькие, – сказал он успокаиваясь и принимая критический тон, – очень рад, что они вам понравились. Но даже и при этом условии, знаете ли, не имею права открывать вам имя этой дамы без её дозволения. Если хотите, я напишу к ней, спрошу.

Говоря по правде, стихотворение было прислано в редакцию без имени автора, из какого-то дальнего селения Побережных Гор, адрес был дан просто «в почтовую контору до востребования» и подписан двумя буквами.

Посетитель казался озадаченным. – Значит, она не живет где нибудь тут по близости? – спросил он, неопределенно поводя рукою: – она не принадлежит к вашей конторе?

Юный редактор просиял сознанием своего превосходства.

– К сожалению, нет! – отвечал он снисходительно.

– Хотелось-бы мне как нибудь увидать ее, да порасспросить кое о чем, – продолжал гость все также серьезно и раздумчиво.

– Видите ли, меня поразили собственно не то чтобы сами стихи, хотя они какие-то певучие и вот точно сами в душу лезут… Правда? И не то чтобы слова были особенные, хотя каждое слово там у места и как раз попадает в цель;– и не мысли, и не нравоучение, которое она там выводит под конец… Но самая-то эта вещь мне нравится, правда-то эта.

– Правда? – повторил редактор.

– Ну да. Я ведь там бывал. Сам видал то, что она видит в этом подлеске: все эти искры света и теневые пятна в серой мгле, так что не можешь понять, откуда проникают эти блестки сквозь лесную гущину, и только думаешь ухватить этот луч, как он ускользает точно змейка или ящерица. И все, что ей там слышится, как что-то ползет, вздыхает, шепчется в кустах, в траве, в папоротнике, – и я тоже это слыхал.

– Да вы, как я вижу, сами поэт! – воскликнул редактор с покровительственной улыбкой.

– Я? Нет, я торгую лесом, – отвечал незнакомец простодушно: – у меня в Мендосино лесопильная мельница. Ездишь, знаете, по лесам-то, присматриваешься к деревьям на корню, и так, и этак пробуешь свойства их узнать, ну и привыкаешь замечать. – Он помолчал и потом грустно прибавил: – Так вы не знаете, кто она такая?

– Нет, – отвечал редактор с расстановкой, – не знаю даже и того, точно ли это женщина писала.

– Что-о?

– Да видите ли, Белая фиалка – ведь это псевдоним одинаково возможный и для мужчины и для женщины, особенно если иметь в виду сбить с толку публику. Почерк, помнится, скорее мальчишеский, чем женский.

– Нет! – упрямо возразил гость, – это не мужчина писал. Там есть мысли такие и словечки, которые только женщине могут придти в голову: с птицами там заговаривает, опасается козявок, боится червяков и ползунов всяких. Все это, согласитесь, не вяжется с мыслью о брюках и высоких сапогах… И следовательно, – прибавил он вдруг с прежним оттенком терпеливого разочарования, – вы не имеете ни малейшего понятия о том, какая она из себя?

– Нет, – отвечал редактор ободрительно и подумав: какая однако ж странная смесь чувствительности с деловитостью! – прибавил: – По всей вероятности она совсем не похожа на то, что вы воображаете: это может быть мать троих или четверых ребят; или старая девица, содержательница меблированных комнат; или высохшая школьная учительница, или наконец какой нибудь подросток с школьной скамьи. У меня есть, знаете, очень миленькие стихи от четырнадцатилетней девочки: рыжеволосая такая, здесь в пансионе учится, – заключил редактор с профессиональным хладнокровием.

Посетитель посмотрел на него с наивным удивлением неопытного человека; но заплатив эту дань высшему знанию, он снова впал в свое серьезное, раздумчивое настроение, и сказал: – Ну, нет, она не из таких. Однако я вас задерживаю, прощайте. Меня зовут Боуэрс, Джим Боуэрс, из Мендосино. Коли будете в наших краях, заверните ко мне. А если станете писать к этой… Белой фиалке, и она согласится, так вы уж пожалуйста пришлите мне её адрес.

Он схватил редактора за руку и с такой необыкновенной горячностью пожал ее, что у редактора рука стала тоже горячая. Затем он ушел и, по мере того, как отголосок его шагов замирал в коридоре, редактор чуть ли не успел начисто позабыть о его существовании, с жаром уткнувшись в свои корректуры.

Вскоре однако же до слуха его достигли из сеней звуки тихо напеваемой мелодии и неспешные шаги человека, спускавшегося по лестнице из верхнего этажа. То и другое было нашему редактору приятно и знакомо: это шел из своей квартиры только что вставший с постели мистер Джек Гэмлин, ремеслом картежник, а от природы музыкант: отправляясь в ресторан завтракать, он каждое утро заходил в деловой кабинет своего приятеля и просматривал биржевую хронику.

Дверь отворилась без скрипа. Распространился нежный запах душистого мыла, на редактора пахнуло чем-то свежим и чистеньким, мягкая, почти женственная рука на секунду опустилась на его плечо, легкая и стройная тень промелькнула мимо и через минуту Джек Гэмлин, скомкав в руке газету, брезгливо обтирал ею пыльное сиденье.

– Пора-бы тебе хорошенько турнуть своего конторщика, чтобы он держал комнату почище, – сказал он, переставая петь и с отвращением глядя на красную пыль, которою мистер Боуэрс обильно усыпал свой путь.

Редактор не оглядывался, покуда не сладил с каким-то затруднительным параграфом. Мистер Гэмлин тем временем уселся поудобнее на камышовый диванчик, заменил нежный романс еще более нежным и трогательным свистом и развернул газету. Безукоризненно опрятный, изящный с головы до ног, этот человек имел дар, восстав от сна в два часа пополудни, казаться таким физически чистым и нравственно возвышенным, как будто он встал с зарей и умылся росой, по народному поверью.

– Жаль, что полчаса назад тебя здесь не было, Джек, – сказал редактор.

– А что, свалка была? – отозвался Джек с некоторым интересом.

– Нет! – сказал редактор рассмеявшись и рассказал про только что ушедшего посетителя, несколько преувеличивая юмористическую сторону происшествия, по своему обыкновению. Но Джек даже не улыбнулся.

– Его следовало сразу вытолкать в шею, – сказал он. – Какое он имеет право являться сюда выведывать дамские секреты, раз что он сам предполагает, что это дама? Положим, вероятнее всего это старая ведьма с красным носом и взбитыми волосами, которая помощью своих стишков надеется подцепить какого нибудь молокососа, – заключил Джек, с одинаковым цинизмом относившийся и к женщинам, и к литературе.

– Я ему так и сказал, – заметил редактор.

– Вот именно этого-то и не следовало ему говорить! – возразил Джек. – Ты должен был стоять за эту женщину, как за мать родную. Господи! Как это вы не умеете порядочно издавать журнал. Вот кабы я засел в твое кресло, я бы тебе показал, как нужно обходиться с публикой.

– А ты как-бы поступил, Джек? – спросил редактор, с радостным удивлением видя, что его «герой непобедимый» поддался общечеловеческой слабости и тоже не прочь подавать советы на счет издательского дела.

– Как бы я поступил? – начал Джек с расстановкой: – во первых, дитя мое, я бы не держал револьвера в закрытом ящике, в который за ним еще лазить нужно.

– Ну, а что-бы ты сказал?

– Да спросил бы, например, почем нынче бревна в Мендосино, и когда он ответит, сказал бы, что нам теперь ни бревен, ни дубин не требуется, – объяснял Джек с ласковой кротостью. – В таких вопросах, видишь ли, нельзя допускать ни малейшего легкомыслия. Писать-то ты, дружок мой, мастер, что и говорить, но положительно не умеешь поддерживать свое редакторское достоинство. Пожалуйста продолжай свою работу, я не буду мешать.

Выслушав наставление, редактор снова взялся за корректуру, а его приятель опять вполголоса затянул прерванный романс, но не выдержал и через несколько минут спросил: – Где у тебя это стихотворение, черт бы его драл?

Редактор, не отрываясь от работы, помахал карандашом в ту сторону стола, где лежала не разрезанная книжка сборника «Эксцельсиор».

– Что ж ты думаешь, я читать стану, что ли? – сказал Джек обиженным тоном: – расскажи просто, о чем там писано. Ты редактор, я думаю это твое дело.

Но юный литератор, серьезно озадаченный какими-то сложными опечатками, в которых не мог доискаться смысла, сморщил брови и нетерпеливо отмахнулся тем же карандашом. Джек вздохнул и взял со стола книжку сборника.

Наступило продолжительное молчание, прерываемое лишь шуршанием бумаги и скрипением кресла, на котором по временам с досадой поворачивался редактор. Солнце зашло в комнату и протянуло пыльный луч от окна через письменный стол. Джек давно перестал и петь, и свистать. Наконец редактор с удовольствием крякнул, отложил последний корректурный лист и оглянулся.

Джек Гэмлин уже не читал. Закинув одну руку за спинку дивана, а другой держа закрытую книгу, он придерживал в ней своим тонким указательным пальцем страницу, чтобы не смешать. Его изящный профиль и темные ресницы были подняты и обращены к окну.

Видя столь необычную задумчивость, редактор улыбнулся и преспокойно спросил:

– Ну, как они тебе понравились?

Джек встал, обдернул обеими руками свой белый жилет и подошел к столу. Его дерзкие глаза сияли, но были полузакрыты. Он облокотился на стол и, глядя на приятеля сверху вниз, сказал тихо:

– Они проникают в душу, точно поют, – и помолчав прибавил: – А ты не знаешь, какая она из себя?

– Точь в точь как мистер Боуэрс у меня спрашивал! – заметил редактор.

– А ну его к черту, этого Боуэрса!

– Вероятно, и ты желаешь, чтобы я к ней написал и попросил позволения дать тебе её адрес? – спросил редактор с удвоенной серьезностью.

– Нет, – сказал Джек хладнокровно, – через неделю я сам тебе сообщу её адрес, а ты за это угости меня завтраком. Мне было-бы приятно сознавать, что и я могу иметь заработок по литературной части. Если-же я не дам тебе адреса, то обязуюсь угостить тебя обедом. Хорошо?

– Идет! – сказал редактор. – А ты пока ничего о ней не знаешь!

– Ровно ничего. А ты?

– Да только то, что я тебе говорил.

– Ладно. До свидания.

И Джек, надев набекрень свою шелковую шляпу, так что она едва держалась на его кудрях, легкою поступью вышел из комнаты.

Глядя на его удаляющуюся красивую фигуру и прислушиваясь в мелодическому свисту, раздавшемуся тотчас за дверью, редактор подумал, что обещанный обед едва ли состоится.

Тем не менее он с новым усердием принялся за свои однообразные занятия. Но с уходом Джека прошла как будто и вся поэзия дела. Приходил фактор типографии, потом издатель; они вели разговоры чисто практического характера. Наконец пришла почта. Перебирая письма, редактор увидел на одном из конвертов тот самый некрасивый и мальчишеский почерк, которым было написано анонимное стихотворение. Он с большим интересом разорвал обложку: она заключала в себе еще одно стихотворение и кроме того на отдельном лоскутке бумаги письмо, гораздо длиннее предыдущего, но за тою же подписью. Редактор развернул сначала письмо и вот что он прочел с возрастающим удивлением:

«Господин редактор! Я вижу, что вы поместили мои стихи, но не вижу того, что должно бы за этим следовать. Может быть, вы не знаете куда посылать? Так я вам сообщу. Присылайте деньги через курьерский дилижанс Уэльса и Фарго в почтовую контору „Зеленых Ключей“, под № 47; там я и получу, потому что не хочу, чтобы мои родные знали. У нас дома чопорны и пожалуй найдут унизительным писать для журналов за деньги. Пришлите по расчету, сколько обыкновенно платится за стихи. Не думаете ли вы, что я вам даром стану стихи писать? Очень ошибаетесь.

Преданная вам Белая Фиалка».

«P.S. Если у вас за стихи платы не полагается, прошу возвратить мне прилагаемую поэму. Она ничуть не хуже предыдущей, а написать ее было не легче той. Понимаете? Ну то-то-же, знайте наших.

Белая Фиалка».

Редактор подумал, что присланная поэма должна быть какой-нибудь фарс и поспешил развернуть рукопись. Но нет! С первых же строк на него опять пахнуло тем умственным спокойствием, изяществом образов и чистотой воображения, которыми отличалась первая рукопись. И однако почерк везде был один и тот-же: им были написаны и оба прелестные стихотворения, и странное письмо.

Уж не вздумал ли кто-нибудь подшутить над ним, не присылают ли ему чужих стихов, прежде напечатанных? Да нет, сейчас видно, что это стихотворения не только оригинальные, но так сказать туземные и притом новые, хотя в них встречаются некоторые старо-английские слова, употребляемые теперь только в юго-западных штатах северной Америки. Ему и прежде казалось, что почерк очень не гармонирует с текстом и что ради полной анонимности автор вероятно прибегает в помощи переписчика. Но как же согласить это нелепое, грубоватое и корыстное письмо с тем духовным изяществом, которым пропитаны обе поэмы. Возможно ли, чтобы одно и тоже лицо было их автором? Редактор криво усмехнулся и подумал о посетивших его в то утро Боуэрсе и Джеке. Его поразило между прочим то, как он сам верно угадал, расписывая сильно заинтересованному Боуэрсу вероятное несоответствие внешних качеств поэтессы с её талантом.

Однако, хорошо ли будет скрыть это обстоятельство от Джека? Принимая во внимание предложенное им пари, это пожалуй нечестно. Впрочем, едва ли одно рыцарское благородство понудило редактора позвонить слугу и послать справиться, дома ли мистер Гэмлин; гораздо проще предположить, что в нем шевельнулась довольно обыкновенная мысль; посмотрим, какую-то рожу вытянет Джек, прочтя такое письмецо!

Когда слуга ушел наверх, редактор сел к столу и поспешно написал следующее:

«Милостивая государыня! Вы столь-же правы как и великодушны, предположив, что только незнание вашего адреса причиною, что издатель еще не доставил вам гонорара за ваши превосходные стихи. С этою-же почтой вы получите что следует указанным вами способом. Так как ваше стихотворение пользуется заслуженным успехом, ко мне обращались с просьбою сообщить ваш адрес. Если бы вам угодно было доставить его мне, я бы счел за большую для себя честь такое доказательство вашего доверия. Впрочем, решение этого вопроса всецело зависит от вашей доброй воли и личных соображений. С величайшим удовольствием принимаю вторичное произведение „Белой Фиалки“ и пользуюсь случаем засвидетельствовать вам, милостивая государыня, свое совершенное уважение.

Редактор».

В ту минуту, как он складывал письмо, слуга возвратился и доложил, что мистера Гэмлина нет дома и даже, по уверению Пэта (старого негра, слуги мистера Гэмлина), с час тому назад его барин отправился на несколько дней «за город».

– Не сказал, куда уехал? – осведомился редактор.

– Нет, сэр; Пэт ничего не знает.

– Ну, хорошо. Ступай, снеси вот это издателю.

Редактор написал адрес на письме, нацарапал несколько иероглифических знаков на памятном листве, вырвал его из книжки и все вместе передал слуге.

Спустя час времени он сам пришел к издателю и сказал ему довольно небрежно:

– Следующая книжка у меня почти готова. Мне бы хотелось отдохнуть, уехать дня на два.

– И отлично, – сказал издатель, – отдыхайте на здоровье. Куда думаете съездить?

– Да еще сам не знаю. Не решил.

Глава II

– Ого! – крикнул Джек Гэмлин.

Он осадил свою лошадь на краю крутого обрыва. То было тесное горное ущелье, шириной не больше пятидесяти футов, но глубиной не меньше двухсот, служившее руслом горной речке, которая то тихо скользя, то быстро перебегая, то звучно падая, достигала самого дна расселины и там терялась в однообразном, неумолкаемом рокоте. Две высокие сосны, росшие на противоположном краю обрыва, вывороченные с корнями, повалились поперек ущелья: одна из них, прямая и стройная как стрела, зацепилась верхними ветвями за верхушку клена, росшего по эту сторону ущелья, и образовала нечто в роде воздушного моста, по которому в эту самую минуту бестрепетно перебирался мальчик лет четырнадцати. К нему и относилось восклицание мистера Гэмлина.

Мальчик остановился на полдороге через пропасть и взглянув сверху вниз на всадника, хладнокровно отозвался: – Ну так что-же, что ого?

– Разве нет другой дороги через эту чертову дыру, или вы ее всем другим предпочитаете? – продолжал Гэмлин очень серьезно.

Мальчик присел верхом на ветку и, болтая босыми ногами над бездной, вперил критический взгляд на собеседника. Джек для этого случая изменил несколько свою внешность: вместо обычного щегольского костюма, предписанного современною модой, он оделся на подобие испанского вакэро, т. е. надел широчайшие белые штаны с мелкими сборками, пунцовый широкий кушак, куртку и сомбреро (широкополую черную испанскую шляпу), что было чрезвычайно живописно и сидело на нем гораздо красивее, чем на настоящем вакэро. Мальчик не отвечал. Это удивило и даже обидело мистера Гемлина, который всегда гордился своим уменьем ладить с женщинами, ребятами, лошадьми и всякими вообще неразумными существами. Однако, он улыбнулся и промолвил спокойно:

– Подите-ка сюда, Джордж Вашингтон; мне нужно с вами потолковать.

Мальчик не стал оспаривать столь лестного, хотя и невозможного титула, но, подобрав ноги, встал на сосновый ствол и перебравшись до его вершины, перелез на клен. Тут он с ловкостью настоящей белки стал спускаться вниз, то перескакивая с одной ветки на другую, то хватаясь за них руками и перемахиваясь на лету, и вскоре совершенно легко и свободно очутился на земле. При близком рассмотрении оказалось, что он красивый мальчик, впрочем, настолько загорелый и покрытый веснушками, что его овальное лицо напоминало какое-то птичье яичко. Джек Гэмлин тотчас подумал, что этот мальчик вполне кстати в такой обстановке и составляет столь же необходимую черту этой лесной чащи, как и журчанье невидимого ручья, и бархатные тени, трепетавшие на лоснящейся шкуре его белой лошади, и этот жаркий воздух, напоенный запахом лаврового дерева. Если бы мистер Гэмлин имел более определенные понятия насчет лесных фавнов и дриад, он вероятно не усомнился бы в возможности встретить их именно тут.

– Я не расслышал, что вы там говорили, генерал? – заметил он с утонченной любезностью, – но ваша установившаяся репутация мне порукой, что вы не изволили соврать. Из этого я могу заключить, что другой переход через эту пропасть существует?

Мальчик улыбнулся: от этого его верхняя губа, очень короткая, совсем исчезла, выказав ряд белейших зубов, а совершенно черные глаза так и запрыгали от удовольствия.

– А вы не сумеете его отыскать! – сказал он лукаво.

– Да ведь и вы не нашли-бы вот этого доллара, кабы я вам не помог.

С этими словами мистер Гэмлин нагнулся к своему левому стремени и указал на землю, где в траве так и заблестел новенький доллар. Это был один из его фокусов, который всегда удавался, доставляя притом великое удовольствие и выгоду ребятишкам, а иногда немалый конфуз и даже проигрыш старшим.

Мальчик подхватил монету и сказал, указывая вдаль:

– Вон там, повыше, будет спуск и можно переехать на ровное место; это отсюда почти за милю, но дорога все лесом, чрез трущобу и кустарник, там вот какой высокий, да частый!

– Кустарник?

– Ну да, чаща такая. Вот это! – и мальчик указал на группу папоротника, разросшегося в тени кленов.

– О, подлесок?

– А я говорю чаща, – проговорил мальчик упрямо. – Вы-то еще могли-бы пройти, кабы захотели; а лошадь – ни за что. Вам куда нужно?

– Можете себе представить, Джордж,-сказал мистер Гэмлин, лениво перекидывая правую ногу и садясь боком на седле, чтобы удобнее было разговаривать: – как это ни странно, а ведь я и сам не знаю куда мне нужно. Что-бы вы мне присоветовали на этот счет, скажите пожалуйста. У вас должны быть на все такие широкие взгляды, ну, так вот, с вашей обще-государственной точки зрения, как мне быть?

Думая, что собеседник его не в своем уме, мальчик еще раз подозрительно взглянул на доллар, но убедившись, что он не поддельный, спрятал его в карман и повернулся, чтобы уйти.

– Куда-же вы! – вскричал Гэмлин, перекидывая правую ногу обратно в стремя с проворством записного наездника и давая шпоры коню.

– Я иду в Зеленые Ключи, вон туда, за ту гору, за две мили отсюда. Я там живу.

– А-а! – сказал Джэк с задумчивой серьезностью. – Ну, прощайте, пожалуйста кланяйтесь от меня вашей сестре!

– У Джорджа Вашингтона сестер-то не было! – возразил мальчик, хитро улыбаясь.

– Неужели я так ошибся? – сказал Гэмлин, горестно потирая лоб рукою: – Но у вас по крайней мере есть сестра. Так вот, кланяйтесь ей от меня.

– Которой-же поклониться? Ведь у меня их четыре, – сказал мальчик, лукаво поглядывая на незнакомца.

– Той, которая так на вас похожа, – отвечал Гэмлин не задумываясь. – А где же та трущоба, о которой вы говорили?

– Ступайте все прямо вдоль обрыва, до того места, где бревна скатывают, тут и есть повертка в лес. Только я вам говорю, недалеко уедете. Все равно придется повернуть назад, так уж лучше поезжайте кругом, по опушке леса: тут будет тропинка, она выведет вас на большую дорогу, а там уж недалеко и почтовая контора Зеленых Ключей, и новая гостиница. Вам наверное туда и надо? – заключил мальчик раздумчиво и прибавил с уверенностью: – которые приезжают сюда с ружьями, да с удочками, всегда уж там останавливаются.

– Да? – сказал мистер Гэмлин спокойно. – Так вы говорите, что у гостиницы Зеленых Ключей и почтовая карета останавливается?

– Ну да и там, и еще у почтовой конторы, – сказал мальчик. – Она теперь скоро проедет.

– Это тот дилижанс, что идет из Санта-Крус? – сказал Гэмлин, – он уж проехал. С полчаса тому назад, я его встретил вон там, за горой.

Мальчик тревожно привскочил на месте и по лицу его мелькнуло выражение беспокойства. – Подите вы! – сказал он смущенно улыбаясь: – не может этого быть, для почты еще рано!

– Но я же вам говорю, что сам видел карету, – подтвердил Гэмлин, забавляясь произведенным впечатлением. – Вы гостей что ли поджидаете? Эй, да куда-же вы убежали? Погодите!

Но мальчик юркнул в чащу как зверек и мигом исчез из вида. Послышался легкий шелест и шорох, и затем все стихло. Журчание ручья на дне ущелья снова стало слышнее, потом в лесу раздалось постукивание птичьего клюва о древесный ствол и мистер Гэмлин снова очутился в полном одиночестве.

– Интересно бы знать, что у него, родители что ли должны воротиться с этим дилижансом? – раздумывал он лениво, – а он ушел из дому украдкой? Похоже на то, что удрал какую-то штуку, либо взялся кому-нибудь подслужиться. Будь он постарше, я-бы подумал, что он в стачке с бродягами, подстерегает для них почтовую карету. Экое право несчастье, что он улизнул в ту самую минуту, как мне удалось кое-что из него вытянуть.

Мистер Гэмлин посмотрел на часы и поправился в седле.

– Четыре часа. Попробовать разве проехать лесом?.. Надо-же посмотреть, что этот чертенок называет трущобой. А может быть по дороге попадется какой-нибудь сарай или местный обыватель.

Порешив на этом, мистер Гэмлин пустил коня по узкой тропинке вдоль обрыва, указанной ему мальчиком. Он ехал, имея в виду все ту же единственную цель, которая привела его накануне в эту местность, а именно – узнать, кто скрывается под именем Белой Фиалки. Он напал на след, и должно сознаться, что для всякого другого такой след показался бы ничтожным. Дело в том, что в напечатанном стихотворении он подметил чисто местное название одного растения и узнал, что оно водится на очень ограниченном пространстве, на южных склонах приморского хребта; самое же название было несомненно французского происхождения и следовательно принадлежало или креолам, или обитателям мексиканского побережья. Таким образом выходило, что нужно искать каких нибудь выходцев из Луизианы или из Миссисипи, поселившихся в лесах поблизости от вершины южной цепи. Благодаря тому, что все они от природы страстные игроки, Джек со многими из них был лично знаком. Впрочем, в настоящем случае он действовал чисто на удачу, твердо веря, что фортуна, будучи дамского пола и следовательно благосклонна к людям его пошиба, и на сей раз ему поблагоприятствует.

Вскоре он достиг до «катка», т. е. слегка сложенного углубления в склоне, по которому скатывают с горы бревна. Это место было очень скользко, притом во избежание пней и каменьев значительно уклонялось в сторону; спускаться и подыматься верхом по этой стремнине была задача не легкая и Гэмлин был настолько озабочен этим, что даже прекратил на время свое обычное посвистывание. Через полчаса крутой спуск и подъем кончились, местность выдалась ровная и глазам его представился крайне оригинальный вид.

Тропинка привела его в лес. Вся почва на далекое пространство представляла сплошное, неподвижное море папоротников, настолько высоких, что они с обеих сторон доходили до боков его лошади. Стройные древесные стволы выступали из этой чащи подобно высоким колоннам, подножия которых терялись в папоротнике, а верхушки в свою очередь образовали такой непроницаемый лиственный шатер, что сверху ни один луч солнца не мог пробраться сквозь гущину и все освещение было лишь с боков, то есть через то пространство, которое оставалось между папоротником внизу и древесными шатрами вверху. Благодаря высоте деревьев, это пространство образовало полосу, шириною около пятидесяти футов, чрез которую в промежутках между стволами отлично виден был окружающий горизонт. Так как лес расположен был на самой вершине горного кряжа, это боковое освещение стройных стволов придавало пейзажу характер глубочайшего уединения и торжественности; это был точно храм, издревле воздвигнутый давно забытыми руками. Как ни высоки были эти деревья, но вышина их скрадывалась гущиною подлеска и обширностью занимаемого ими пространства: вдали казалось, что вершины сливаются с подножием. Согласно указаниям мальчика, тропинка вскоре прекращалась и лошадь по брюхо ушла в зеленое море папоротников. Но мистер Гэмлин этим не смутился: не взирая на препятствия ему захотелось испытать, что будет дальше и, наметив впереди особенно крупный древесный ствол, приходившийся по-видимому посредине этой рощи, он направился к нему. Тонкая листва папоротников послушно подавалась вправо и влево, задевая его колени и бока лошади тысячью нежных зеленых пластинок и тотчас снова выпрямляясь вслед за его проездом, как бы с намерением уничтожить его следы и не дать ему воротиться тем же путем. Но обычная удача и тут не покинула его. Сидя верхом на лошади, он увидел то, чего вероятно не доводилось замечать не только подростку, но и вообще пешеходам, а именно, что растительность не везде одинаково густа, что проезжая слегка зигзагами можно выбирать более открытые места, конечно не теряя из вида заранее намеченного дерева. Наконец он достиг его и остановил усталую лошадь. С самой той минуты, как он вступил под сень этого леса, им овладела странная мысль: ему казалось, что все окружающее ему уже знакомо, как будто он уже раньше видел это и поддавался тем же впечатлениям. Так и есть! Ему вспомнилось стихотворение: вот тот «подлесок», который описывала неизвестная поэтесса, тот самый сумрак вверху и снизу, тот странный свет, который вместе с ветром врывается сбоку, таинственная жизнь проникающая всю эту роскошную путаницу только ей одной известная, – все это здесь, и даже больше того: вот та самая атмосфера, которая создала жалобную мелодию её певучего стихотворения. Из этого не следует заключать, что мистер Гэмлин вполне верно угадал настроение автора и усмотрел в её стихах то именно, что представлялось её воображению. Но у него была натура отзывчивая и впечатлительная, он был тронут и по обыкновению отвел себе душу пением. Он знал одну старинную мелодию, которая казалась ему вполне подходящею к некоторым строфам этого стихотворения и ему захотелось испробовать эффект такого соединения в этой глуши. Сначала он потихоньку напевал себе под нос, потом разошелся, запел смелее, и голос его, разливаясь под сводами великолепной колоннады, наполнил ее мелодией также легко и свободно как свет, струившийся в нее с боков. Сидя верхом на своей белой лошади, которая только головой выставлялась из зеленой гущины папоротников, слегка сдвинув шляпу на затылок, с головой приподнятой вверх и обрамленной вьющимися кудрями, опоясанный красным кушаком, составлявшим единственное яркое пятно на фоне бесконечной темной зелени, Джек являлся настоящим певцом этой заповедной чащи и, вероятно, казался в ней более на месте, чем сама поэтесса. Такова была особенность Джека Гэмлина: мы уже упомянули, что заимствованный им костюм испанских вакэро шел к нему гораздо больше чем к ним; так и теперь он далеко перещеголял и даже заставил притихнуть нескольких голубых соек, которые доселе справедливо считали себя законными хозяйками этих мест: и с виду он был куда красивее их, и голос у него был несравненно слаще и приятнее.