Текст книги "Закон негодяев"

Глава 16

К зданию прокуратуры республики в Баку подъехала еще одна черная «Волга». Сегодня в три часа прокурор республики проводил коллегию прокуратуры, и по традиции на ней присутствовали все районные прокуроры, прокуроры городов и начальники управлений. И хотя в черных машинах летом бывало очень жарко, прокуроры любили именно этот цвет. За солидность и традиции. Черная «Волга» была символом власти, и хотя в Баку давно появились «Мерседесы», «БМВ», «Вольво», «Крайслеры» последних моделей, машины Горьковского, или как теперь называли этот город, Нижегородского автомобильного завода, пользовались большим успехом. И хотя многие из приехавших в этот день на совещание вполне могли купить даже «Роллс-Ройс» последней модели, традиции соблюдались свято. Нужно жить в Баку, чтобы понять, что такое власть прокурора. Это безграничная и никем не контролируемая прихоть, это власть в ее чистом, наиболее рафинированном виде, это могущество и, наконец, это большие деньги. Студенты юридических факультетов, поступающие в университет, уже видели себя прокурорами. Только прокурорами и никем иным. Выше прокурора мог быть первый секретарь райкома, но он, в отличие от прокурора, имел очень много начальников над собой и, самое неприятное, должен был работать с утра до вечера. После того как райкомов не осталось, власть прокурора должна была достигнуть небывалой величины. Но этого, к обиде всех азербайджанских прокуроров, не произошло.

Оказалось, что экономическая самостоятельность делает людей вполне независимыми быстрее самых прекрасных законов, любых лозунгов «демократов». Люди научились зарабатывать деньги, получили возможность разъезжать по миру, а значит, просто могли уехать от не понравившегося им прокурора. Или быть избранными в депутаты и, получив неприкосновенность, просто не обращать внимания на прокурора. Справедливости ради стоит отметить, что последнее было больше характерно для России, когда очень многие преступники избегали встречи с законом после получения депутатского мандата.

После развала Советского Союза все начали решать автоматы. Прокуроры, не имеющие автоматов, даже смотрели как-то сиротливо. На них просто перестали обращать внимание. Ключевыми фигурами стали министр обороны и министр внутренних дел, имеющие наибольшее количество автоматов. И если раньше прокуроры считались более высокой инстанцией, чем работники милиции, то в постперестроечную эпоху акценты несколько сместились. Законов перестали бояться, перестали уважать и перестали исполнять. И прокуроры вместе с судьями стали просто обыкновенными судебными и прокурорскими чиновниками. А вот автоматы стали уважать все, и Министерство внутренних дел стало главным министерством во многих развивающихся по суверенному пути республиках.

А так как в среднем прокуроры республики менялись после каждого переворота, вместе с правительством и Президентом, то всем стало ясно – прокуроров бояться не следует. И это очень подорвало материальную базу работавших в прокуратуре людей. Но традиции в сельских районах еще жили, и многие прокуроры пока неплохо существовали на дивиденды прежних дней.

Среди тех, кто сидел в этот день в президиуме, был заместитель прокурора республики Анвер Велиев. Настроение у него было отвратительное. Почти не слушая доклад прокурора республики, он думал о событиях последних дней. После того как начальник следственного отдела Кязимов рассказал ему об убийстве чабана у южной границы, почти рядом с захваченным противником Физулинским районом, он потерял нормальный сон. Ведь его уверяли, что ничего не случится. Возможно, он и ошибался, но уж слишком все совпадало, в мельчайших деталях.

Две недели назад ему позвонил руководитель концерна, с которым они давно дружили. Асиф Пашаев был известным человеком в республике, одним из самых богатых людей в Закавказье. Они подружились, еще когда Велиев работал во втором по величине городе Азербайджана – Гяндже, возглавляя одну из районных прокуратур. Пашаев был тогда заместителем министра местной промышленности.

Менялись времена, приходили и уходили президенты, перевороты шли своим чередом, а Асиф Пашаев по-прежнему сидел на своем месте. Словно его не касались происходящие в республике события. Он был непотопляем. Может, оттого, что, предвидя эти события, щедро давал деньги и правым, и левым, отчего каждое приходившее правительство считало себя немного должником Пашаева, выполняя его прихоти. Настоящие хозяева республики были такие люди, как Пашаев. Их не интересовали мелкие страсти, кипевшие в парламенте и кулуарах Дома правительства. Они мыслили шире, глобальнее, по существу, контролируя всю экономику республики. После развала СССР в каждой республике, в том числе и в России, были свои Пашаевы, свои нувориши, сумевшие сделать немыслимые деньги на государственной службе, продавая все возможное и невозможное. Состояния делались в течение месяца-двух. От приватизации выгадывали только те, кто должен был выиграть. Все остальные проигрывали бесповоротно.

Именно по поручению Пашаева, позвонившего Велиеву, к нему приехал заместитель министра местной промышленности Садыхов. Он и попросил помочь Анвера Мамедовича в получении пяти пропусков на границу якобы для нужных людей. Если звонил Пашаев, вопросы задавать было не принято, и Велиев, сделав через МВД пять чистых бланков, передал их Садыхову.

И когда Кязимов стал рассказывать о банде, двигавшейся к границе, об их направлении на иранский городок Асландуз, он вспомнил, что Садыхов тоже упоминал этот город. С трудом дождавшись ухода Кязимова, он бросился к трубке, набрал номер правительственного телефона Садыхова и с ходу выругал его:

– Сука ты!

– Что случилось, Анвер-муэллим? – Садыхов был лет на десять моложе.

– Кому ты дал пропуска на границу? Банде убийц? Предатель, подлец! На кого ты работаешь?!

– Что вы такое говорите? – испугался Садыхов. – Я ни на кого не работаю. Ваши чистые бланки я передал самому Пашаеву, лично в руки. Больше я ничего не знаю.

– Ладно, – внезапно все поняв, успокоился Велиев, – извини меня. Я, кажется, был не прав.

Положив трубку, он долго сидел, закусив губу. До него и раньше доходили слухи о нечистоплотных связях Пашаева, о его криминальных друзьях в соседних республиках, контролирующих многие доходные промыслы. Наркотики были в их числе. Раньше, когда была советская граница, они просачивались на Кавказ тоненькими ручейками. После развала границы они хлынули сюда страшным, все затопляющим потоком. Поверить в то, что Пашаев был замешан в этих операциях, было невозможно. Не верить было нельзя. Но самому становиться против Асифа Пашаева было нельзя.

Это означало верную гибель. Раздавить заместителя прокурора республики Пашаев мог даже не выходя из своего дома. Для этого достаточно было снять трубку и позвонить кому надо. Велиев был далеко не ангелом. Он курировал следствие, а значит, у него была самая прибыльная часть «левых» денег. С его согласия закрывались уголовные дела, менялись статьи уголовного кодекса, переквалифицируя более тяжкое преступление на тяжкое, а то, в свою очередь, на менее тяжкое. Деньги при этом он получал неплохие. Но одно дело – такие деньги, а совсем другое – банда на границе у Физулинского района. И какая банда! Объединенная банда, состоящая из мерзавцев – армян и азербайджанцев. Во время войны. Нет, на такую подлость Велиев пойти не мог. Да вдобавок ко всему там переправлялись наркотики. Это уже чистая уголовщина.

Ничего необычного в его размышлениях не было. Советская власть приучила людей к лицемерию, и многие считали, что подарок за исполнение своих служебных обязанностей – всего лишь проявление благодарности. В азербайджанском языке слово «взятка» было заменено словом «хормет» – «уважение», когда уважение высказывали всем без разбора – от начальника жэка до премьер-министра. Подобное происходило и в других Закавказских и Среднеазиатских республиках.

Извращенная мораль делала взяточников уважаемыми людьми, получающими необходимое «уважение» за свой труд на государственной службе. Никто не видел в этом ничего оскорбительного или позорного. Другое дело торговля наркотиками, убийство чабана, незаконный переход через границу, сговор с противником во время войны – вот это были деяния позорные, заслуживающие всяческого осуждения и, более того, уголовного наказания. Специфика взяточников в Азербайджане была только в том, что они никогда не делали ничего незаконного, получая деньги только за абсолютно законные дела. Судья давал справедливый приговор, получая мзду, прокурор определял верную статью, сотрудник милиции не задерживал человека там, где его не нужно было задерживать, а представитель таможенного комитета выпускал только те грузы, которые были дозволены нормативными актами. И за все это следовало платить.

Но, узнав о событиях на границе, Велиев был неприятно поражен. Ему по-прежнему не хотелось верить в причастность Пашаева к этой грязной истории с убийством старого чабана. К счастью, на трупах убитых не было найдено никаких документов. Поэтому он с нетерпением смотрел на часы, ожидая, когда закончится коллегия. Кязимов должен ему доложить, чем закончилась поездка следователя в Бейлаган.

Прокурор республики говорил долго. В зале, кроме членов коллегии, сидел спикер парламента, и прокурору хотелось произвести как можно лучшее впечатление. Это ему плохо удавалось, спикер тоже куда-то торопился и нервно поглядывал на часы, ожидая прекращения доклада.

Общие слова, нравоучения, требования усилить надзорные функции – они слышали подобное десятки, сотни раз. Многие прокуроры откровенно зевали, двое стариков в заднем ряду уже храпели, не обращая внимания на окружающих. Но прокурор республики продолжал говорить.

Сидевший рядом с Велиевым в президиуме министр внутренних дел раздраженно посмотрел на часы и затем, наклонившись к Велиеву, спросил:

– Как вы можете терпеть такого мудака?

Велиев не ответил, только улыбнулся. Чем больше падали акции прокурора республики, тем стремительнее росли его собственные шансы занять это престижное кресло, о котором мечтает каждый стажер прокуратуры.

Прокурор республики наконец закончил доклад, и все дружно захлопали. По предложению заместителя прокурора по кадрам, ведущего коллегию, пока прокурор был на трибуне, выступающим в прениях давалось не больше пяти минут. Выступающих было много – всем хотелось отличиться, показать себя при начальстве. Министр внутренних дел недовольно сопел каждый раз, когда произносили очередную фамилию.

«Господи, – подумал Велиев, – и когда все это кончится?» Он поискал глазами Кязимова. Тот сидел в зале, отчаянно зевая и прикрывая рот своей огромной ладонью. Тучному Кязимову приходилось довольно непросто на жестких стульях в зале заседаний.

«Интересно, о чем они говорили с этими иностранцами, – подумал Велиев, – вообще-то Кязимов умница, знает, что можно говорить, а чего нельзя». Поэтому он его так ценит. Кязимов, кроме того, обладает блестящими аналитическими способностями, а это очень помогает в работе.

Выступал прокурор Рагимов из Бейлагана. Он был маленького роста, и его голова едва виднелась над трибуной для выступающих. Но оттого апломба и высокомерия только прибавлялось. Он говорил так, словно по-прежнему был инструктором Центрального Комитета партии. Такие, как Рагимов, не умели мыслить новыми категориями. Все знали, что единственная задача маленького прокурора – пробиться в Баку любыми способами, используя при этом таранную мощь своего родственника-премьера. Об этом знал и прокурор республики, уже обдумывающий, на какую именно должность он может взять этого никчемного Рагимова со столь прекрасными родственными связями.

Заседание коллегии закончилось в девятом часу. Уставший Велиев подозвал к себе Кязимова.

– Ну как у вас дела с этими иностранцами, – добродушно спросил он, – встретились, поговорили?

– Нет, – ответил Кязимов, – с ними беседовал следователь Мирза Джафаров. Он как раз вернулся утром из Бейлагана.

Велиев помрачнел. Это никак не входило в его планы.

– Вы успели побеседовать с ним? – сухо поинтересовался он, выходя в коридор. Кязимов шел следом.

– Да, конечно. Мы правильно сделали, что послали его туда. Он нашел подтверждение этой банды. Пять человек шли в сторону границы.

– Сколько человек? – переспросил Велиев, чуть замедляя ход.

– Пятеро. Двое погибших как раз из этой банды. Один азербайджанец, другой армянин. Я прикажу ему дать подробный рапорт.

– Да, да, конечно. – У Велиева началась одышка, он даже дотронулся рукой до стены.

– Вам плохо? – удивился Кязимов. Велиев всегда вызывал у него чувство доброй зависти своей подтянутой спортивной фигурой.

– Ничего, это сейчас пройдет, – Велиев вздохнул, – мне нужно будет самому взять на себя руководство этой операцией. У Джафарова есть какие-нибудь результаты?

– Судя по всему, есть, и неплохие. – Кязимов никак не мог понять, почему Велиев так интересуется поездкой Джафарова. «Может, из-за Рагимова? – внезапно подумал он. – Этого стервеца, наверное, хотят перевести в город, и нужно собрать побольше положительных моментов. Хотя на Велиева это не похоже, он, видимо, недолюбливает Рагимова».

В этот момент они увидели Ахмедова, спешно поднимавшегося по лестнице. Что-то такое в его поведении заставило Кязимова насторожиться.

– У нас неприятность. – Ахмедов, похоже, никогда не волновался. Он вообще не любил своей работы, брезгливо относился к сослуживцам и равнодушно – к просителям, попадавшим к нему на прием.

– Что произошло? – спросил Велиев.

– Только что звонили из МВД. Убит следователь Мирза Джафаров. Попал в засаду на восьмом километре, – Ахмедов произнес все это своим спокойным, бесцветным голосом.

Глава 17

Вечер у Автандила затянулся почти до рассвета. Хозяин действительно умел принимать гостей. Здесь были такие блюда, о существовании которых Дронго даже не подозревал.

Кроме них троих, за столом оказалось еще человек десять, и тосты не прекращались ни на минуту. А когда все гости вместе с хозяином запели и каждый знал свою ноту в этом слаженном хоре, Дронго стало немного грустно. «И такой народ, – думал он, – натравили друг на друга, заставили убивать своих соотечественников. Какая кара может быть хуже этой?»

Когда обед наконец закончился и аккуратные ребята стали накрывать столики в саду, под деревьями, чтобы гости могли выпить там чаю, батоно Автандил увел гостя на веранду дома.

– Посмотри, как красиво, – сказал он, показывая вниз, на лежавший у моря город. Зрелище действительно было незабываемым. Несмотря на тяжелое экономическое положение, на явную нехватку электроэнергии, в городе весело мелькали огоньки. Словно перекликающиеся друг с другом, они придавали всему Батуми какое-то странное очарование. Огоньков было немного, но они были рассыпаны по всему городу и тянулись дальше по побережью.

– Действительно красиво, – согласился Дронго. Он даже не хотел притворяться, что плохо знает русский язык. Ночью, после такого застолья, это было как-то неприлично.

– Австралийский журналист, – с издевкой сказал Автандил, – если ты из Австралии, то я из Новой Зеландии.

Дронго весело рассмеялся. На душе было спокойно и хорошо.

– Будем считать, что вы меня раскрыли, – сказал он старику.

– Какая разница, – махнул рукой Автандил, – если ты шпион, то на здоровье. Хотя, что у нас можно разведать, какую такую тайну, не знаю. Если из госбезопасности – тоже хорошо. Делай что хочешь, это меня не касается. Главное, чтобы ты наших людей не обижал.

– Обещаю, – очень серьезно сказал Дронго.

– А с Давидом давно знаком? – спросил его Автандил.

– Недавно. Я искал в прошлом году его сына, пропавшего в Москве.

– Так это ты был, – повернулся к нему Автандил, – дай я на тебя еще раз посмотрю. Хорошее ты дело сделал, дорогой, очень хорошее. Вернуть отцу сына – это самое лучшее дело на свете. Так вот какая у тебя профессия, – догадался он. Потом, помолчав, сказал:

– Знаешь, про Давида много гадостей всяких говорят. А ты не верь. Он богатый человек, это правда. Но и трудолюбивый. Когда в семидесятые годы Шеварднадзе свирепствовал в Грузии, у Давида пять подпольных цехов было, он на них такую продукцию делал, в Англии завидовали. Тогда за это сажали. А сейчас хвалят, говорят, предпринимательство нужно развивать. И сам Шеварднадзе призывает к тому. Вот так у нас все поменялось. А мы с ним дружим очень давно, почти пятьдесят лет.

Он помолчал и продолжал:

– Отцы наши вместе погибли в Польше. Его и мой – при взятии Варшавы. И похоронки мы в один день получили. С тех пор и подружились. Соседи мы с ним были, в одном квартале в Тифлисе жили. Когда ему плохо было, он ко мне приходил, когда мне становилось трудно, шел к нему. С тех пор и дружим. Я все о нем знаю, о его связях, о его брате Арчиле, о его делах. Но все равно люблю его, как брата.

Дронго молчал. Внизу сверкал редкими огнями город, в который завтра ему нужно было возвращаться.

– Не знаю, зачем ты здесь, – продолжал старик, – но раз приехал, значит, нужно. А с Тамарой будь осторожнее. Она человек Шалвы Руруа. Ты думаешь, я не знаю, чем занимается в порту Руруа? Очень хорошо знаю. И в момент могу его прихлопнуть, как муху. А что будет потом? На его место сразу придут другие – еще более жадные и жестокие. Этот хоть чего-то боится. А вообще-то все это такая, – он снова сказал какое-то слово на грузинском и только затем перевел, – глупость. Хорошо, если все проблемы у нас будут только с такими, как Шалва Руруа. Мы ведь с трудом удержали мир в нашем городе. Ты сам знаешь, что случилось в Абхазии, какая бойня была в Сухуми, сколько людей погибло в Осетии. А скольких мы потеряли во время гражданской войны… Так трудно было иногда…

Он закрыл глаза, протягивая руку по направлению к городу.

– Думал, сам сдохну, черт со мной, лишь бы люди были в порядке. Это так трудно – быть просто человеком. А ведь в нашем городе живут и армяне, и азербайджанцы, и грузины, и осетины, и абхазы. Представляешь, какой коктейль получается. У меня друг в Осетии работал в обкоме партии. Когда начались осетинские события, он на площадь вышел, попросил людей разойтись. Не послушались они его, продолжали идти стенка на стенку. А он понимал: еще немного, еще чуть-чуть, и начнут убивать друг друга прямо в городе. Он тогда вернулся в кабинет, взял пистолет, вышел на улицу и крикнул: разойдитесь, иначе сейчас на ваших глазах пущу себе пулю в лоб. Подействовало, начали расходиться люди.

– Он сейчас тоже в Осетии работает?

– Да нет, сняли его тогда сразу же. Говорили, нельзя так действовать – ты коммунист, а выбежал на площадь с пистолетом. Через три месяца начались осетинские события. А потом его внук – наполовину осетин, наполовину грузин – застрелился. Просто потому, что не знал, за кого ему идти воевать. За мать-осетинку или за отца-грузина. А сколько таких несчастных в Сухуми осталось!

– Мне это знакомо, – глухо ответил Дронго, – видел в Азербайджане, в Карабахе.

– А про них я вообще не говорю. Там столько тысяч людей пострадало. Сколько смешанных семей было. Армяно-азербайджанских. Только мы здесь приняли сотни две семей. А сколько их распалось, даже не представляю.

– Батоно Автандил, вы умный человек. Неужели это никогда не кончится? Ведь все это безумие. Неужели люди будут по-прежнему так ненавидеть друг друга?

Выпитое вино било в голову, и он говорил больше обычного.

– Вы подумайте, во что превратился наш Кавказ. – Он так и сказал «наш». – Миллионы людей мучаются, страдают, бегут из своих домов. Тысячи убитых, десятки тысяч раненых. Миллионы беженцев. Почему? За что? Кто-нибудь за это ответит? Нам говорят – виноваты Ленин и Сталин, плохо границы нарезали в двадцатые годы. Но их уже шестьдесят лет нету. Хорошо, – поправился он, – Сталина нет всего сорок лет. А он до сих пор во всем виноват. Когда же это наконец кончится? Говорят, мы дикие, поэтому убиваем друг друга. Но в цивилизованной Англии, в Северной Ирландии, католики и протестанты столько лет убивают друг друга. У них тоже Сталин виноват? В Югославии, понятно, нашли виноватого. Иосип Броз Тито был там, диктатор. Когда все это кончится?

– Не знаю, – растерянно ответил Автандил, опираясь на перила, – ничего не знаю. Знаю только одно. Если ты любишь свой дом, это не значит, что ты должен сжечь дом соседа своего. Если любишь свой народ, это не значит, что все остальные народы дрянь. Вот у меня какая философия. Пошли пить чай, а то поговорим еще немного, и я плакать начну. У меня в Кутаиси сына убили во время гражданской войны, – он вдруг всхлипнул, – ты ведь даже не знаешь, какая это боль, какая рана! Мой мальчик погиб здесь, на своей земле, от рук такого же грузина. Что может быть страшнее?

Из сада слышались веселые голоса гостей.

– Иногда ночью его во сне вижу, – продолжал Автандил, – словно приходит ко мне и, как ты, спрашивает: за что? Почему, папа, мы, грузины, убивали друг друга? И я не знаю, что ему ответить. Такие у меня сны, дорогой. Вот почему я так радовался, когда ты вернул сына Давиду. Вот почему так принимаю тебя. Ты великое дело сделал, почти как ангел. А такие вещи не забываются. Если бы мне хоть кто-нибудь вернул моего сына…

Он вдруг, не сдержавшись, заплакал.

– Прости, дорогой, прости меня, – повторял Автандил, – никогда не плакал, а сегодня вот в первый раз. В первый раз с того дня, как потерял моего мальчика. Прости меня.

Дронго отвернулся. Бывают случаи, когда нужно просто молчать. Перед лицом такого горя становились мелкими и ничтожными все его заботы, вся продуманная операция с Шалвой Руруа, все их усилия против контрабандистов. Старик был прав: смерть во время гражданской войны – самое страшное бесчестье и горе. Ибо сыны народа гибнут от рук братьев своих. То как кара небес, словно проклинающих этот народ.

Они вернулись в сад, и никто даже не заметил их отсутствия. Лишь Тамара недовольно дернула плечами. Она понимала, что разговор шел и о ней. Но, увидев глаза Автандила, словно что-то поняла и ничего больше не спрашивала.

Домой они возвращались на рассвете в автомобиле Автандила. Тамара беспрерывно курила, не пытаясь что-либо сказать.

Уже у самой гостиницы Дронго спросил ее:

– Куда вас отвезти?

Она повернула наконец голову, взглянула на него, дернулась, словно собираясь сказать какую-то гадость, открыла рот и снова закрыла его.

– Куда хотите, – безразлично сказала женщина, – мне все равно.

– Тогда ко мне. – На этот раз она посмотрела на него более внимательно, но опять ничего не сказала.

В вестибюле, кроме двоих заспанных дежурных, никого не было. Они поднялись наверх в лифте, причем она все время стояла спиной к нему, словно Автандил, раскрывший ее тайну, сделал нечто неприличное. А Дронго невольно присутствовал при том.

В коридоре она шла первой, даже не оборачиваясь на идущего следом Дронго. Словно все давно было решено.

Несмотря на выпитое вино, он понимал, что в эту ночь все встало на свои места. Отар Пагава теперь будет знать, что Роберт Кроу друг самого премьера, и не посмеет больше здесь появиться. А Шалва Руруа получит информацию, что приехавший журналист действительно не имеет никакого отношения к напавшим на его катер бандитам.

Они вошли в номер, сохраняя молчание.

Ни слова не говоря, Тамара прошла в ванную комнату. Он сел в кресло, пытаясь собраться с мыслями. Чудесное появление Автандила, конечно, избавило его от целого ряда проблем, но не приблизило к решению главной задачи. Он должен был узнать, кто именно напал на людей Руруа два дня назад. И кому выгодно захватить контроль над Батумским морским портом. На эти вопросы он по-прежнему не имел ответа.

Из ванной комнаты вышла Тамара. Она была по-прежнему в брючном костюме. Сумочку она аккуратно повесила на ручку двери. Он не удивился. Ожидать чего-то большего было бы глупо.

– Хотите вина? – спросил он у женщины.

– По-моему, мы выпили достаточно, – она смотрела ему прямо в глаза.

– Да, – вынужден был согласиться он, чувствуя, как гудит голова. Грузинские вина имели одну потрясающую особенность. Их можно было пить литрами, совершенно не испытывая при этом опьянения. И лишь затем вино, словно кузнечным молотом, било сначала по ногам, затем по рукам и, наконец, по голове злоупотреблявшего этим нежным благодатным напитком несчастного.

Он уже находился в первой стадии, когда ноги фактически отказали ему. Теперь кузнечный молот должен был ударить по рукам. Тамара была в лучшем положении. Во-первых, она столько не пила, во-вторых, она четко знала свою норму. Теперь ему приходилось даже опасаться, что женщина может захотеть остаться у него в номере. В таком состоянии он был явно не в форме и в лучшем случае мог заснуть у нее на плече.

Она, видимо, это почувствовала. Как, впрочем, любая женщина чувствует, когда мужчина страстно желает обладать ею, а когда равнодушен. Словно испускающий неведомые волны, мужчина-охотник притягивает к себе женщину каким-то особым запахом, состоянием, в котором он находится, словно его безумный хаотичный порыв имеет четкую форму энергетического коридора, в который попадает женщина и из которого она уже не может выбраться. Как, впрочем, и наоборот. Но в противном случае энергетические коридоры бывают не такой интенсивности и частоты.

Очевидно, женщинам не хватает этого безумия и хаотичности, когда чисто животные порывы заглушают все позывы разума. В сексуальности любого мужчины есть что-то от животного, дикое, необузданное, разрывающее душу чувство голода. Сексуальность женщины больше напоминает позывы земли, первые ростки весной, почки, набухающие на ветвях, распускающиеся листья. Она словно исполняет свой вечный долг, он отдается безумию.

Тамара сразу почувствовала его состояние.

– Кажется, вы действительно много выпили, – с некоторым сочувствием произнесла она, – вам лучше поспать.

– Да, – вынужден был согласиться он, к своему стыду, – мне действительно лучше поспать.

Молот начал бить уже по голове.

Она, ничего больше не сказав, забрала свою сумочку и вышла, громко хлопнув дверью. Он, как был в одежде, сразу свалился на постель.

Проснулся он утром следующего дня. Даже не открывая глаз, он почувствовал, что в комнате кто-то есть.

Когда он все-таки разжал веки, то обнаружил направленное на него дуло пистолета с надетым глушителем. Сидевший в кресле незнакомый мужчина весело улыбался ему.