Текст книги "Маркс. Инструкция по применению"

Критика готской программы

Немецкая социал-демократия, чье влияние во Втором Интернационале оказалось решающим, родилась в 1875 году на Готском конгрессе из слияния марксистского направления, лидерами которого выступали Август Бебель и Вильгельм Либкнехт, и лассальянского течения. Объединенная партия насчитывает 24 тысячи членов на момент конгресса, а через два года их будет 40 тысяч.

Маркс взбешен уступками «лассальянцам», на которые пошли его товарищи. В результате была создана программа с четкими этатистскими обертонами, отцом которой Бакунин счел Маркса. В своих примечаниях на полях программы Маркс возмущенно пишет: «Каждый шаг действительного движения важнее дюжины программ. Поэтому, если нельзя было – а обстоятельства этого не допускали – пойти дальше эйзенахской программы, то следовало бы просто заключить соглашение о действиях против общего врага. Составляя же принципиальные программы (вместо того чтобы отложить это дело до того момента, когда оно будет подготовлено более длительной совместной работой), воздвигают тем самым перед лицом всего мира вехи, по которым люди судят об уровне партийного движения. Вожди лассальянцев пришли к нам потому, что их вынудили к этому обстоятельства. Если бы им заявили с самого начала, что ни на какое торгашество принципами не пойдут, то они должны были бы удовлетвориться программой действия или организационным планом в целях совместного действия. Вместо этого им разрешают являться во всеоружии мандатов и, со своей стороны, признают эти мандаты обязательными, т. е. сдаются на милость или немилость тех, кто сам нуждается в помощи. К довершению всего они созывают съезд еще до согласительного съезда, между тем как собственная партия созывает свой съезд только post festum[66]66
  Буквально: после праздника, т. е. с опозданием (лат.). – Прим, перевод.


[Закрыть]. Здесь явно стремились сорвать всякую критику и не дать опомниться собственной партии».

Энгельс стремится сбить накал страстей, несколько обесценивая значимость текстов и обращая особое внимание на динамику начатого процесса: рабочие, говорит он, прочитали то, что должно было оказаться в программе, а не то, что там действительно было написано. Но два старых заговорщика согласны в том, что надо сохранить автономию теоретической работы и их собственной свободы мысли и выражения, защитив ее от всякого вмешательства руководящих органов партии: «для научных работ не существует демократического форума», а «быть редакторами партийного журнала – это совершенно бесплодное занятие», – повторяют они.

Партийная форма

И только после смерти Маркса и даже Энгельса политические партии в результате парламентской институционализации приобрели ту устойчивую организационную форму, которая нам известна. Неслучайно, что первые социологические работы о политических партиях – такие, как классические книги Острогорского и Роберта Михельса, – появились в начале XX века; как и то, что к тому же периоду относятся наиболее значительные споры о бюрократизации рабочего движения, особенно в текстах Жоржа Сореля и Розы Люксембург. «Организация образует именно тот источник, откуда консервативные течения распространяются по равнине демократии», – написал тогда Михельс. «В своем наиболее кратком выражении фундаментальный социологический закон, неумолимо управляющий политическими партиями, может быть сформулирован так: организация является источником, из которого рождается господство избранных над избирателями, обладателей мандатов над теми, кто их выдают, делегатов над теми, кто делегирует… Неизменный социальный закон состоит в том, что в любом организме сообщества, возникшем из разделения труда, возникает по мере его консолидации собственный интерес, существующий сам по себе и для себя. Более того, различные социальные слои, выполняющие разные социальные функции, стремятся изолироваться и приобрести органы, способные защищать их частные интересы, так что в итоге такие слои превращаются в обособленные классы». Из этого он выводит пророческое заключение: «в день, когда германское правительство захочет предложить себе роскошь в виде просто либерального министерства (поскольку социалистов на деле достаточно легко удовлетворить), реформистская инфекция получит в Германии уже весьма обширное распространение». Вместе с парламентской институционализацией и сложным разделением труда в современных обществах рабочее движение открывает для себя опасность бюрократии и профессиональные риски власти, неизвестные Марксу и Энгельсу.

В ту же эпоху Ленин подвергает революционному преобразованию само понятие партии, выступая в работе «Шаг вперед, два шага назад» против «смешения партии и класса», каковое смешение представляется «дезорганизующей идеей». Слишком редко отмечали, что такое отграничение партии от класса логически влекло возможность наличия множества партий, по-разному интерпретирующих классовые интересы. Точно также слишком редко подчеркивалось, что для Ленина политика – не просто отражение социальных отношений, а их перемещение в специфическое поле. Вот почему революционер-активист для него – не только хороший активист профсоюза, а «народный трибун, умеющий откликаться на все и всяческие проявления гнета и произвола, где бы они ни происходили, какого бы слоя или класса они ни касались» и способный схватывать все противоречия этого общества.

И в этом же причина того, почему он понимает революционный кризис как общий кризис «взаимоотношений между всеми классами современного общества». И, наконец, именно поэтому партия для него – уже не временная форма, то складывающаяся, то исчезающая в зависимости от приливов и отливов классовой борьбы, а постоянная необходимость: «И самое революцию надо представлять себе отнюдь не в форме единичного акта… а в форме нескольких быстрых смен более или менее сильного взрыва и более или менее сильного затишья. Поэтому основным содержанием деятельности нашей партийной организации, фокусом этой деятельности должна быть такая работа, которая и возможна и нужна, как в период самого сильного взрыва, так и в период полнейшего затишья, именно: работа политической агитации, объединенной по всей России, освещающей все стороны жизни и направленной в самые широкие массы».

И если у Маркса и Энгельса преобладает концепция спорадической партии, выступающей в качестве светоча для исторического и педагогического развития пролетариата, то у Ленина появляется новое понятие стратегической партии.

Избранная библиография

Draper, Hal. Karl Marx’s Theory of Revolution, 4 vol., New York, Monthly Review Press, 1990.

Ленин В.И. Шаг вперед, два шага назад // ПСС, издание 5-е, М.: Издательство политической литературы, 1967, Т. 8.

Ленин В.И. Что делать? // ПСС, издание 5-е, М.: Издательство политической литературы, 1963, Т. 6.

Меринг, Франц. Карл Маркс. История его жизни. М.: Государственное издательство политической литературы, 1957.

Michels, Robert. Les Partis politiques, Paris, Flammarion, «Champs», 1971.

Marx, Karl. Critique du programme de Gotha, édition présentée par Sonia Dayan Herzbrun et Jean-Numa Ducange, Paris, Éditions sociales/Geme, 2008.

Острогорский M. Демократия и политические партии: В 2 т. М., 1930.

Texier, Jacques. Révolution et démocratie chez Marx et Engels, Paris, PUF, «Actuel Marx», 1998.

8. Кто украл прибавочную стоимость? Роман-нуар капитала

У «Капитала» репутация трудной книги. Сам Маркс говорил, однако, что написал ее для рабочих. Истина где-то посередине: книга непроста, но осилить ее можно. Она должна нравится всем любителям детективов. Ведь это именно детектив, даже прообраз романа-нуар, написанный в те времена, когда, вобрав в себя «Темное дело» Бальзака, героев Конан-Дойля, По, Диккенса и Уилки Коллинза, как раз формировался этот жанр вместе с развитием современных городов, в которых след виновных всегда теряется, а преступник растворяется в безвестной толпе. И в те же времена Скотланд-Ярд доверял гражданским сыщикам расследование сложных дел, а агентство Пинкертона процветало.

В любой хорошо завязанной интриге решающее значение имеет вхождение в суть дела. Библия начинается со Слова, Гегель начинает с Бытия, а Пруст – с пирожного «мадлен». С чего начать в мире замкнутом и составляющем единое целое, в мире, где все части плотно подогнаны друг к другу? Маркс непрестанно задавался этим вопросом, поэтому свой план в период сентября 1857 года – апреля 1868 года он переделывал четырнадцать раз. Первоначальный план делился на шесть книг: 1. Капитал; 2. Земельная собственность; 3. Наемный труд; 4. Государство; 5. Внешняя торговля; 6. Мировой рынок. В преобразованном плане осталось только три книги: 1. Процесс производства капитала; 2. Процесс оборота капитала; 3. Процесс капиталистического производства, взятый в целом (или совокупное воспроизводство). Вопросы конкуренции, прибыли и кредита были логично перенесены в третью книгу, посвященную совокупному процессу. Вопросы государства и мирового рынка из плана исчезли.

Подобно «Миллениуму» Стига Ларссона, «Капитал» – тоже трилогия. Маркс вдохновляется логикой Гегеля. Три книги достаточно точно соответствуют трем моментам природы в «Энциклопедии фило-софских наук»: механике (отношение эксплуатации в производстве), химизму (цикл различных форм капитала), органической химии или жизни (совокупное воспроизводство). В этой трилогии наконец разрешается сложный вопрос начала (с чего начинается тотальность?), обнаруживается та точка, двигаясь от которой, можно пробиться через обманчивые иллюзии.

В начале был товар. За своей внешней заурядностью самый обыкновенный стол, самые простецкие часы, самая скромная тарелка скрывают – подобно ореху из знаменитой песни Шарля Трене – как и любой товар, целый мир. Достаточно открыть его, и оттуда, как кролики и платки из шляпы фокусника, посыплются цепочки парных категорий: потребительная стоимость и меновая стоимость, конкретный труд и абстрактный, постоянный капитал и переменный, основной капитал и оборотный. Целый шизофренический мир, постоянно раздваивающийся на качество и количество, частное и публичное, на человека и гражданина.

Первоначально определив богатство как «огромное скопление товаров», Маркс получает возможность проникнуть в самую большую современную тайну, разоблачить чудеса денег, которые, как считается, сами делают деньги: у истоков богатство лежало преступление, заключающееся в извлечении прибавочной стоимости, то есть в краже у рабочего неоплаченного времени принудительного труда! Едва познакомившись в 22 года с условиями эксплуатации, трущобами и болезнями английского рабочего класса, Энгельс уже тогда понял, что речь идет именно

об «убийстве», которое является таковым «в такой же мере, как убийство, совершённое отдельным лицом, но только убийство скрытое, коварное». И от этого убийства «никто не может себя оградить, которое не похоже на убийство, потому что никто не видит убийцу, потому что убийца – это все и никто, потому что смерть жертвы носит характер естественной смерти»[67]67
  Энгельс Ф. Положение рабочего класса в Англии // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 2. С. 330.


[Закрыть]. «Тем не менее это остаётся убийством.» Именно на распутывание этого анонимного убийства Шерлок-Маркс со своим помощником Уотсоном-Энгельсом потратят большую часть своей жизни.

Место преступления: процесс производства капитала (книга I)

Пока мы остаемся на шумном рынке, где заключают сделки продавцы и их клиенты, где товары обмениваются на деньги, проникнуть в тайну накопления богатств невозможно. Если обмен справедлив, рынок должен быть игрой с нулевой суммой. В таком случае каждый получал бы точный эквивалент того, что он отдает. Даже если предположить, что есть игроки, которые в силу своей ловкости получают больше, чем отдают, все равно это была бы игра с нулевой суммой, поскольку одни теряют именно столько, сколько приобретают другие. Однако гигантское скопление товаров все нарастает и нарастает. Капитал накапливается. Откуда же берется этот прирост? Просто какая-то загадка. По крайней мере, до тех пор, пока тебя оглушает лихорадочная суета рынка или, если обратиться к современным реалиям, невротическая живость биржевых трейдеров и брокеров.

Детектив Маркс предлагает нам поискать разгадку в другом месте. Выяснить, что происходит за кулисами или, скорее, в подвале, где тайна проясняется: «Оставим поэтому эту шумную сферу, где все происходит на поверхности и на глазах у всех людей, и вместе с владельцем денег и владельцем рабочей силы спустимся в сокровенные недра производства, у входа в которые начертано: No admittance except on business [Посторонним вход воспрещается]… Тайна добывания прибыли должна, наконец, раскрыться перед нами… Покидая эту сферу простого обращения, или обмена товаров, из которой фритредер vulgaris черпает все свои взгляды, понятия, масштаб всех своих суждений об обществе капитала и наемного труда, – покидая эту сферу, мы замечаем, что начинают несколько изменяться физиономии наших dramatis personae [действующих лиц]. Бывший владелец денег шествует впереди как капиталист, владелец рабочей силы следует за ним как его рабочий; один многозначительно посмеивается и горит желанием приступить к делу; другой бредет понуро, упирается как человек, который продал на рынке свою собственную шкуру и потому не видит в будущем никакой перспективы, кроме одной: что эту шкуру будут дубить». Какая восхитительная сцена сошествия в ад! Герои его словно стоят перед нашими глазами. Владелец денег (в наши дни – евро!) – довольный, наглый, властный – и рабочий – покорный, униженный, стыдящийся того, что он себя продал, и того, что его ждет.

Итак, за поверхностным оживлением рынка скрывается место дубильни, место преступления – мастерская или завод, где у рабочего отнимают прибавочную стоимость и где наконец раскрывается тайна накопления богатства. Среди товаров есть один особенный товар – рабочая сила. Она обладает сказочной способностью – в процессе потребления она создает стоимость, поскольку может функционировать дольше того времени, которое требуется для ее собственного воспроизводства. Именно эту способность и забирает себе человек с евро. У рабочего, который продать может только свою рабочую силу, выбора нет. Но как только он подписывает договор и соглашается следовать за своим покупателем, он себе уже не принадлежит: «Потребительная стоимость рабочей силы, самый труд, так же не принадлежит ее продавцу, как потребительная стоимость проданного масла – торговцу маслом». Контракт о покупке и продаже рабочей силы, хотя внешне он и кажется справедливым, «взаимовыгодным», как сказали бы наши политики, на самом деле оказывается разводкой. Как только договор заключен, рабочий сводится к «персонифицированному рабочему времени», к «остову времени», который, как утверждает Маркс, работодатель имеет право заставлять функционировать максимально долго.

Разделение времени труда, необходимого для воспроизводства рабочей силы трудящегося и его семьи, и «прибавочного труда», который изымается безвозмездно и навязывается начальником, – вот первейшая ставка классовой борьбы. Ставка той непрерывной борьбы, в которой трудящийся пытается увеличить свою долю в дележе необходимого труда и прибавочного, заработной платы и прибавочной стоимости, тогда как начальник, напротив, тянет в противоположном направлении – за счет интенсификации труда, увеличения длительности рабочего времени или сокращения числа потребностей рабочей силы.

Теперь мы понимаем, что идея «справедливой цены» за «нормальный рабочий день» – это просто ерунда. Не бывает ни нормального рабочего дня, ни справедливой цены. Поскольку рабочая сила отличается от остальных товаров тем, что она включает в себя «исторический и моральный элемент». Маркс имеет в виду, что социальные потребности несводимы к элементарным физическим потребностям в питании и сне. Они исторически развиваются. Они обогащаются, становятся более разнообразными, и их признание обществом – результат соотношения сил. Рабочий, когда тянет канат в свою сторону, постоянно борется за то, чтобы через рабочее время, признанное «социально необходимым» для воспроизводства его рабочей силы, были узаконены новые потребности (культурные, потребности в досуге, в определенном качестве жизни, в здоровье, в образовании). Иными словами, за то, чтобы склонить весы в свою сторону и, тем самым, уменьшить «дополнительное рабочее время», прибавочную стоимость, присваиваемую его работодателем. И наоборот, работодатель постоянно стремится сократить социально признанные потребности трудящегося, чтобы увеличить норму эксплуатации или прибавочной стоимости. Уменьшая заработные платы, выступая за сокращение собственных обязательств, взимая налоговые отчисления и переводя расходы на медицинское обеспечение и образование в разряд частных трат. Либо удлиняя рабочее время (увеличивая его еженедельную длительность, повышая возраст выхода на пенсию), либо интенсифицируя сам труд (за счет увеличения ритма, «управления стрессом», преследованием за «простои» и т. д.), – но, как правило, применяя два этих метода сразу. В первом случае Маркс говорит об увеличении абсолютной прибавочной стоимости, а во втором – об увеличении относительной прибавочной стоимости.

Итак, первое преступление совершено. Прибавочную стоимость украли! Если жертва, то есть рабочий, не умерла (хотя иногда умирают: несчастные случаи на работе, самоубийства, депрессии, профессиональные заболевания), она все равно искалечена, физически и духовно. Поскольку на современной фабрике «не только отдельные частичные работы распределяются между различными индивидуумами, но и сам индивидуум разделяется, превращается в автоматическое орудие данной частичной работы… Духовные потенции производства расширяют свой масштаб на одной стороне потому, что на многих других сторонах они исчезают совершенно. То, что теряют частичные рабочие, сосредоточивается в противовес им в капитале». Следствием оказывается то, что Маркс квалифицирует как «промышленную патологию». С превращением наемных рабочих в акционеров эта патология доходит до шизофрении. Разорванный рабочий, раздвоившийся на наемного сотрудника и акционера, обратившись против самого себя, отныне будет заинтересован в том, чтобы, будучи акционером, еще больше эксплуатировать себя и даже уволить себя, чтобы поднять курс собственных акций!

Отмывание краденого: процесс обращения капитала (книга II)

Недостаточно совершить почти совершенное преступление и обобрать жертву. Нужно еще получить с этого прибыль, а для этого – отмыть краденое. И это предмет двух следующих книг «Капитала», где исследуется процесс обращения и совокупный процесс, в ходе которых осуществляется превращение прибавочной стоимости в прибыль. В первой книге театральной сценой выступает место производства (завод, мастерская, офис), во второй – рынок. Ее задача – прояснить не тайну происхождения прибавочной стоимости, а то, как она обращается, чтобы вернуться в руки человека с евро. Рабочий предстает тут уже не в качестве эксплуатируемого производителя прибавочного труда, а как продавец своей рабочей силы и потенциальный покупатель потребительских товаров. Первая роль в этой драме отводится капиталисту в действии – финансисту, предпринимателю, коммерсанту, которые суть последовательные воплощения капитала.

В процессе обращения капитал постоянно меняет свое обличье. На сцену он выходит в форме денег (Д), входит он с левой стороны, а потом обнаруживается уже на правой стороне сцены – в форме машин и сырья – или постоянного капитала (П), и заработных плат – или переменного капитала. Затем он снова выходит, чтобы предстать в форме продукта, товаров (Т), которые в свою очередь претерпевают превращение в акте продажи, чтобы вернуться к денежной форме. С тем небольшим отличием, что, вернувшись в этой форме (Д’), первоначальные деньги (Д) успевают дать потомство. В конце всех своих метаморфоз капитал прирастает. Он накопился.

В процессе производства (книга I) время остается линейным. Речь идет о борьбе за разделение определенного временного промежутка, то есть рабочего дня, на необходимую работу и прибавочный труд. В процессе обращения (книга II) время циклично. И речь теперь идет уже о кругообороте, в котором капитал проходит весь цикл своих трансформаций: «Капитал как самовозрастающая стоимость заключает в себе не только классовые отношения, не только определенный характер общества, покоящийся на том, что труд существует как наемный труд. Капитал есть движение, процесс кругооборота, проходящий различные стадии, процесс, который, в свою очередь, заключает в себе три различные формы процесса кругооборота. Поэтому капитал можно понять лишь как движение, а не как вещь, пребывающую в покое». Обращение в действительности устанавливает принудительную социальную связь между производством и реализацией стоимости. Капитал – это не вещь, а вечное движение. Так же, как велосипедист падает, перестав крутить педали, капитал умрет, если перестанет обращаться.

Итак, каждое из его превращений, каждый акт покупки и продажи – это опасный прыжок, поскольку нет необходимой связи между одним превращением и другим. Если товар не находит покупателя, если он остается на складе или на прилавках продавца, цикл прерывается. Капиталу грозит остановка сердца. А поскольку обладатель денежного или банковского капитала (Д’) почти всегда заранее планирует эту продажу, чтобы инвестировать полученные деньги в новый цикл с надеждой на новую прибыль (Д”>Д’>Д), кризис может нарастать как снежный ком.

Чтобы узнать о той доле частного труда, которая будет подтверждена в качестве труда общественного, нужно дождаться вердикта рынка. Предположим, что плотник делает стол за десять дней, а его конкурент нашел способ сделать тот же стол за один день, причем первый плотник об этом ничего не знает. Когда они представят свой товар на рынке, стол первого окажется слишком дорогим. Он не продастся. А плотник потерпит крах. Его работа окажется растраченной совершенно попусту, поскольку она не будет подтверждена на рынке в качестве общественно полезного труда. Для этого товар должен был совершить свой последний прыжок, превратиться из товара в деньги, – прыжок на батут или сальто-мортале, в зависимости от того, удается он ему или нет. Но заранее предпринимателю никто не может гарантировать, что прыжок получится.

Такое обращение не является однородным. В первой книге Маркс говорит о постоянном капитале (это заводы, машины, сырье, запасы) и переменном капитале (который тратят на покупку рабочей силы), которые выступают в качестве особых определений капитала в сфере производства. Во второй книге основной капитал (машины и помещения, которые не расходуются в процессе производства) и оборотный капитал (сырье и зарплаты) выступают как особые определения в сфере обращения. Оборотный капитал потребляется и обновляется на каждом цикле, тогда как основной капитал потребляется лишь частично, а обновляется через неравные промежутки времени. Капитал может долго сохраняться в «денежной форме», но он не сохраняется в «преходящей форме товара». Наконец, «кругообороты индивидуальных капиталов переплетаются друг с другом, предполагают и обусловливают друг друга». Именно это сцепление и образует совокупное движение общественного капитала. В его кризисах проявляется множество факторов аритмии, рассогласования, связанных как с неравномерным распределением капитала между сектором производства потребительских товаров и сектором потребления, так и со следующими друг за другом задержками в обновлении основного капитала или же с обрывом связи между производством и реализацией прибавочной стоимости. Ситуация похожа на ту, в которой скупщику краденого не удается сбывать товар, награбленный бандой, которая продолжает тащить к нему драгоценности, хотя ее трофеи так и не возвращаются к ней в денежной форме.

Книга о процессе обращения выявляет, таким образом, разрывы в способе соединения различных форм, принимаемых капиталом в ходе его метаморфоз. Дело усложняется еще и потому, что капиталистический способ производства не сводится к кругообороту, через который проходит какой-то один индивидуальный капитал. Он является обобщенным производством товаров. Денежный капитал (Д) не может довольствоваться тем, чтобы предварять другие формы проявления капитала или следовать за ними (П или Т). Он должен существовать рядом с ними. Непрерывность совокупного процесса зависит, следовательно, от прерывистости и рассогласования циклов соответственно денежного, промышленного и коммерческого капиталов, то есть от того факта, что банкир может авансировать промышленнику кредит для инвестиций до того, как его товары поступят торговцу, а коммерсант может взять кредит, чтобы обновить запас товаров еще до того, как был распродан предыдущий запас. Во второй книге «Капитала» исследуются, таким образом, взаимное переплетение, постоянное взаимопроникновение трех этих форм капитала, проявляющихся и исчезающих на пути от сферы обращения до сферы производства и обратно, пока товар наконец не будет потреблен.

В трех фигурах процесса обращения «каждый момент (деньги Д, производительный капитал П, товар Т) является исходным пунктом, переходным пунктом и пунктом возвращения». Процесс производства служит, таким образом, промежуточным пунктом для процесса обращения, и наоборот. Однако в реальности каждый промышленный капитал вовлечен во все три кругооборота одновременно: «весь кругооборот есть действительное единство трех его форм», и капитал поэтому можно понять только как их совокупный кругооборот.

Вторая книга проясняет также значение фактора времени: «оборот основной составной части капитала, а следовательно и необходимое для этого время оборота, охватывает несколько оборотов оборотных составных частей капитала». Стоимость производительного капитала «одним разом бросается» в обращение, тогда как извлекается она им из обращения лишь «постепенно», частями.