Текст книги "Паломино"

Даниэла Стил
Паломино

Тадеушу с любовью

Скакать по холмам на прекрасном коне, мечтать о любви, любоваться закатом – вот жизненный смысл. А если удастся любовь обрести, то это блаженство почти неземное.

© Шишова Т., перевод на русский язык, 2015

© ООО «Издательство «Э», 2015

1

Поднимаясь на порог своего дома на Восточной 63-й улице, Саманта прищурилась от резкого порыва ветра с дождем, который прямо на ходу превращался в снег. Ветер и дождь хлестали ее по щекам, ее лицо горело от обжигающих прикосновений, глаза слезились. Саманта тихонько сопела, как бы понукая себя, принуждая идти дальше, а когда остановилась перед дверью, то у нее вдруг перехватило дыхание: ключ упорно не желал поворачиваться в замке. Наконец дверь поддалась, и Саманта буквально ввалилась в теплый вестибюль. Она долго стояла там, стряхивая капли дождя со своих длинных пепельно-золотистых волос. Такой цвет встречается редко: казалось, серебряные нити перекрутили вместе с золотой канителью. В детстве Саманту звали Одуванчиком. Боже, как она ненавидела это прозвище! Но, повзрослев, оценила свои волосы по достоинству. И теперь, к тридцати годам, Саманта даже гордилась своими волосами, поэтому, когда Джон сказал ей, что она похожа на сказочную принцессу, она лукаво рассмеялась, и в ее голубых глазах заплясали задорные огоньки. Тонкие линии красивого лица изящными чертами контрастировали с полной грудью Саманты и мягкими округлостями бедер. Стройные длинные ноги росли, как говорится, «от шеи».

Саманта была женщиной тысячи контрастов: огромные искрометные глаза, такие проницательные, подмечающие все вокруг, и – крупный, чувственный рот, узкие плечи, пышный бюст и длинные, грациозные руки. Она всегда очень точно подбирала слова, но говорила всегда мягким, тихим голосом. Тейлор почему-то часто представлял себе Саманту медлительной южанкой, томно развалившейся в шезлонге, в пеньюаре, отделанном перьями марабу. Однако она обожала джинсы и ходила вовсе не томно, а энергично, размашисто. Вообще жизнь, энергия били в ней ключом… но не сегодня вечером и не в предыдущие сто вечеров.

И вот теперь она выжидательно замерла – это уже столько раз случалось с конца августа! – и стояла, не шевелясь… дождевая вода стекала с волос Саманты, а она молча прислушивалась… Но к чему? Здесь больше никого не было. Она была в старом доме одна. Супруги, которым принадлежал этот дом, уехали на полгода в Лондон, оставив свою двухэтажную квартиру родственнику, а он в нее почти не заглядывал. Родственник был репортером «Пари-Матч» и проводил больше времени в Новом Орлеане, Лос-Анджелесе и Чикаго. Еще в доме имелась квартира на верхнем этаже. То были владения Саманты… Саманты… Да, теперь это только ее квартира, хотя когда-то она обитала здесь с Джоном, и они с такой любовью и заботой обставляли свое жилище. Здесь каждый дюйм дышит элегантностью, черт побери!.. Оставляя зонтик в прихожей, Саманта снова подумала о квартире, нахмурилась и медленно пошла вверх по лестнице. В последнее время она возненавидела возвращение домой и каждый день старалась приходить все позже и позже. Сегодня Сэм вернулась почти в девять вечера. Позднее, чем вчера… И при этом совершенно не проголодалась! С того дня, как она узнала печальную новость, у нее пропал аппетит…

– Что-что?.. – Саманта в ужасе уставилась на Джона в тот знойный августовский вечер.

Кондиционер сломался, и воздух в комнате был тяжелый, неподвижный. Саманта встретила мужа на пороге в белых кружевных трусиках и открытом сиреневом лифчике.

– Да ты с ума сошел?

– Нет. – Он глядел на нее, и лицо у него было напряженным, деревянным.

Только сегодня утром они сплетались в любовных объятьях… И вдруг этот красавец блондин, похожий на викинга, стал таким… недосягаемым! Словно перед ней совершенно незнакомый человек…

– Я больше не могу лгать тебе, Сэм. Нельзя больше тянуть с признанием. Я ухожу.

Какое-то время – Саманте показалось, что это длилось несколько часов, – она молча смотрела на Джона. Не может быть, чтобы он говорил серьезно! Нет, он, наверное, шутит… Но Джон не шутил. Самое ужасное было, что он не шутил! Джон говорил абсолютно серьезно. Саманта поняла это по выражению муки на его лице. Она медленно шагнула к мужу, но он покачал головой и отвернулся.

– Не надо… пожалуйста, не надо! – Его плечи дрогнули, и впервые с той минуты, как он завел этот разговор, Саманта прониклась к нему жалостью… Жалость была пронзительной, словно боль… Но с какой стати его жалеть? Почему? Как она может испытывать жалость к нему после того, как он сказал такое?

– Ты ее любишь?

Плечи, которыми она всегда любовалась, снова дрогнули. Джон ничего не ответил. Однако с каждым шагом Саманты по направлению к мужу жалость все больше отступала на задний план. Вместо нее в душе закипал гнев.

– Отвечай же, черт побери!

Она изо всей силы дернула его за руку, он обернулся и посмотрел ей в глаза.

– Наверное, да… Не знаю, Сэм. Я знаю только одно: мне надо на время уйти отсюда, чтобы я мог во всем разобраться.

Саманта отшатнулась и пошла в дальний конец комнаты, остановившись у самого края изысканного французского ковра; вытканные цветы, по которым ступали ее босые ноги, казались настоящими. Там были крошечные фиалки, и маленькие грязновато-красные розы, и множество более мелких цветочков, которые можно было рассмотреть только нагнувшись. Ковер производил впечатление картины, нарисованной пастелью и выдержанной в теплых розовато-красноватых и лиловых тонах; он служил как бы цветовым мостиком, соединявшим нежно-розовые, малиновые и глубокие грязно-зеленые тона мебельной обивки в большой гостиной, стены которой были обшиты деревянными досками. Верхний этаж этого старинного дома находился в их распоряжении, и Саманта целых два года любовно обставляла квартиру прекрасной мебелью эпохи короля Людовика XV, которую они с Джоном вместе покупали в антикварных лавках и на аукционах Сотбис. Все вещи были французскими, в вазах постоянно стояли свежие цветы, картины Саманта выбирала исключительно кисти импрессионистов, и квартира производила впечатление элегантного европейского жилища. В то же время в ней, как считала Сэм, было уютно. Однако сейчас, когда Саманта стояла, повернувшись спиной к мужу, и с горечью думала, смогут ли они когда-нибудь стать такими же, как прежде, ей было не до красот интерьера. Ей казалось, что Джон внезапно умер… или все вдруг разбилось вдребезги и склеить обломки уже не удастся… И все это – из-за нескольких точно подобранных слов!

– Почему ты мне раньше не сказал? – Она повернулась к Джону, и ее лицо приняло обвиняющее выражение.

– Я… – начал было Джон, но продолжить не смог.

Он ничего не мог сказать, чтобы исправить положение и причинить как можно меньше боли женщине, которую когда-то так сильно любил. Но семь лет – большой срок. За это время они могли бы сродниться навсегда, однако этого не произошло, и год назад, когда по телевизору широко освещалась предвыборная кампания, он… он оступился. Сначала, когда они вернулись из Вашингтона, он искренне хотел покончить с этой историей! Честное слово, хотел! Но Лиз не отпустила его, и все продолжалось и здесь, в Нью-Йорке. Тянулось, тянулось и дотянулось до того, что теперь она заставила его таки плясать под свою дудку! Самым ужасным было то, что Лиз забеременела и не желала избавляться от ребенка.

– Я не знал, как сказать тебе это, Сэм, – пробормотал Джон. – Не знал… я думал…

– Плевать мне на то, что ты думал! – Она кричала на человека, которого знала и любила уже одиннадцать лет.

Они стали любовниками, когда ей было девятнадцать. Он был ее первым мужчиной, это случилось во время их учебы в Йельском университете. Джон был таким рослым, таким красивым блондином… звезда футбола, университетская знаменитость, баловень публики. Его все любили, в том числе и Сэм, она боготворила Джона с первого дня их встречи.

– А ты знаешь, что думала я, сукин сын? – закричала Саманта. – Я думала, ты мне верен, вот что! Я думала, что небезразлична тебе… А еще… – ее голос впервые дрогнул с тех пор, как Джон произнес роковые слова, – еще я думала, что ты меня любишь.

– Я тебя действительно люблю. – По щекам Джона медленно заструились слезы.

– Ах вот как? – Саманта уже плакала, не таясь; ей казалось, будто Джон вырвал сердце у нее из груди и швырнул его на пол. – Но тогда почему ты уходишь? Зачем ведешь себя как сумасшедший? Черт возьми, зачем ты сказал, когда я спросила, как у тебя дела: «У меня роман с Лиз Джонс, и я от тебя ухожу»?! – Саманта сделала несколько шагов по направлению к мужу, и в ее голосе зазвучали истерические нотки. – Ты можешь мне это объяснить? Кстати, давно ты с ней связался? Будь ты проклят, Джон Тейлор… Будь ты проклят…

Саманта не сдержалась и бросилась на Джона с кулаками, вцепилась ему в волосы, пыталась расцарапать лицо, но Джон легко справился с женой, завел ей руки за спину и повалил на пол, а потом сгреб в охапку и принялся укачивать, утешая, как ребенка.

– Мне так жалко, малыш…

– Жалко? – то ли усмехнулась, то ли всхлипнула Саманта, высвобождаясь из его объятий. – Ты меня бросаешь и при этом говоришь, что тебе «жалко»? О господи! – Саманта глубоко вздохнула и оттолкнула руки Джона. – Отпусти меня, черт побери!

Во взгляде Саманты сквозила жгучая боль, и Джон, увидев, что она немного успокоилась, не стал ее удерживать. Саманта все еще не могла отдышаться после недавней вспышки гнева, но бросаться больше на мужа не стала, а медленно подошла к темно-зеленой бархатной кушетке и села на нее. Саманта вдруг как-то съежилась и казалась совсем юной… густые светлые волосы свесились вниз, когда она уткнулась лицом в ладони… когда же Сэм наконец подняла голову, в ее глазах стояли слезы.

– Ты ее действительно любишь?

В это невозможно было поверить!

– Наверное, да, – медленно выговорил он. – Самое ужасное то, что я люблю вас обеих.

– Но почему? – Саманта глядела в пространство, почти ничего вокруг не замечая и совсем ничего не понимая. – Что мы с тобой сделали не так?

Джон сел на диван. Придется ей все-таки рассказать. Она должна знать. Зря он так долго скрывал от нее правду.

– Это началось в прошлом году, во время предвыборной кампании.

– И уже тянется столько времени? – Саманта широко раскрыла глаза, смахивая новые слезинки. – Целых десять месяцев, а я ничего не знала?

Джон кивнул, не произнося ни слова.

– Боже мой… – Саманта помолчала, потом с подозрением поглядела на мужа. – Но тогда почему ты признался сейчас? Почему тебе приспичило сказать мне об этом именно сегодня? Почему ты с ней не расстался? Не попытался сохранить семью? Ведь мы живем вместе уже восьмой год! Какого черта ты говоришь: «У меня роман, я ухожу»? Так-то ты ко всему этому относишься, да?

Она снова сорвалась на крик. Джон Тейлор ненавидел сцены, было ужасно, что приходится так поступать с Самантой, однако он понимал, что ничего не поделаешь. Ему придется уйти. У Лиз было то, чего ему так отчаянно хотелось, она обладала нужными ему качествами, именно такая женщина была ему необходима. Джон считал, что Саманта в чем-то очень похожа на него: они оба слишком открыты, порывисты и красивы. Ему нравились в Лиз рассудочность и обыкновенность, нравилось то, что у нее не такой блестящий ум, как у Саманты, нравились ее спокойствие и готовность оставаться на заднем плане, в тени, помогая ему достичь вершин славы. Лиз служила для него прекрасным фоном, и поэтому они так прекрасно сработались. Когда они выступали по телевидению в программе новостей, то Джон был бесспорной звездой, и Лиз всячески способствовала этому. Джону это нравилось. Лиз была гораздо спокойней Саманты, да, конечно, она была не такой яркой и куда менее волнующей, но… в конце концов Джон пришел к выводу, что ему именно такая женщина и нужна! Рядом с ней он не нервничал, ему не надо было с ней состязаться. Он и так чувствовал себя лидером.

А теперь все еще больше усложнилось. Лиз забеременела, и Джон знал, что это его ребенок. А ребенка ему хотелось страстно. Джон мечтал о сыне, с которым можно будет играть, которого он будет любить, научит играть в футбол… Он всегда хотел детей, а Саманта не могла ему этого дать. Врачи три года пытались определить, в чем же все-таки причина, а затем уверенно заявили, что Саманта бесплодна. У нее никогда не будет детей.

– Почему именно сейчас, Джон? – Голос Саманты вернул Джона в реальность.

Джон покачал головой.

– Какая разница? Это не имеет значения. Все равно мне пришлось бы так поступить. Я должен был тебе признаться. А подобные признания всегда бывают некстати.

– Ты и правда хочешь, чтобы все это закончилось? – Саманта вела себя настырно и прекрасно это осознавала, но была не в силах сдержаться: она чувствовала, что должна расспросить его, ведь случившееся не укладывалось у нее в голове. Почему именно сегодня, в этот изматывающе знойный день, муж, вернувшись домой с телевидения, где он выступал с ежевечерним выпуском новостей, вдруг заявил, что он уходит от нее к другой? – Может, ты больше не будешь с ней встречаться, Джон?

Он покачал головой.

– Нет, Сэм, я не могу.

– Но почему? – Голос Саманты по-детски сорвался, и к глазам снова подступили слезы. – Что в ней такого особенного? Она же обыкновенная, скучная… ты всегда говорил, что она тебе не нравится… и что тебе противно с ней работать, и… – Саманта не могла больше продолжать.

Джон смотрел на нее и почти физически ощущал ее боль, словно его самого сейчас терзали.

– Я должен уйти, Сэм.

– Почему? – Увидев, что он направляется в спальню, намереваясь собрать вещи, Саманта совсем обезумела.

– Потому что должен, вот и все. Понимаешь, мне лучше сразу уйти, не мучить тебя.

– Пожалуйста, останься… – Страх, словно грозный хищник, закрался в ее душу. – Все уладится, мы с тобой договоримся… по-честному… пожалуйста… Джон…

По лицу Саманты струились слезы, и Джон, продолжавший укладывать свои пожитки, вдруг посуровел и стал держаться отчужденно. Казалось, он торопится уйти, пока силы не покинули его.

А потом он неожиданно обрушился на Саманту.

– Да прекрати же, черт побери! Прекрати! Саманта, пожалуйста…

– Что «пожалуйста»? Пожалуйста, не плачь, хотя от тебя уходит муж, с которым ты прожила семь лет… а если вспомнить наш роман в Йельском университете, когда мы еще не были женаты, то и все одиннадцать?!. Или, пожалуйста, не заставляй меня мучиться угрызениями совести, хотя я бросаю тебя ради какой-то шлюхи? Ты это хочешь сказать, Джон? Хочешь, чтобы я пожелала тебе счастья и помогла собрать вещи? Боже, да ты всю мою жизнь разрушил! Чего тебе еще от меня надо? Понимания? Ну так ты этого не дождешься! Ты ничего не дождешься от меня, кроме слез. А если нужно, я тебя буду умолять… Да-да, умолять, слышишь?..

С этими словами Саманта рухнула в кресло и снова разразилась рыданиями. Джон решительно захлопнул чемодан, в который наспех побросал полдюжины рубашек, пару трусов, две пары обуви и летний костюм. Вещи торчали из щелей, в руке Джон держал несколько галстуков. У него голова шла кругом. Он даже рассуждать здраво не мог, не то чтобы как следует уложить свое барахло!

– Я вернусь в понедельник, когда ты будешь на работе.

– Я не пойду на работу.

– Почему?

Саманта подняла на Джона глаза, увидела, какой он взъерошенный, с блуждающим взглядом, и тихонько рассмеялась сквозь слезы.

– Потому что от меня только что ушел муж, тупица, и я вряд ли найду в себе силы выйти в понедельник на работу. А ты что, возражаешь?

Джон даже не улыбнулся, выражение его лица нисколько не смягчилось. Он лишь виновато посмотрел на Саманту, кивнул и торопливо шагнул через порог. По дороге Джон выронил два галстука. Когда он ушел, Саманта подняла их и долго сжимала в руке, упав с рыданиями на диван.

С того августовского вечера она часто рыдала, повалившись на диван, однако Джон так и не вернулся. В октябре он устроил себе небольшие каникулы, уехал в Доминиканскую Республику, получил развод и через пять дней женился на Лиз. Теперь-то Саманте уже давно было известно, что Лиз беременна, но, когда она впервые услышала это известие, оно было для нее как острый нож в сердце. Однажды вечером Лиз объявила по телевизору на всю страну о том, что ждет ребенка, и Сэм была совершенно потрясена и шокирована. Так вот почему Джон ее оставил! Из-за ребенка… из-за младенца… из-за сына, которого она, Сэм, ему подарить не могла. Однако потом, постепенно Саманта поняла не только это.

В их отношениях было много такого, чего Саманта не замечала, не желала замечать, поскольку очень сильно любила Джона. Он с ней внутренне соперничал, болезненно реагировал на профессиональные успехи Сэм. Хотя Джон был одним из самых популярных телекомментаторов в стране и всюду, где бы он ни появился, за ним ходили толпы людей, умоляя дать им автограф, Джона, похоже, никогда не покидало чувство, что его успех эфемерен и в любой момент все это может кончиться. Он боялся, что его заменят кем-нибудь другим, что колебания рейтинга способны круто изменить его жизнь. У Сэм все было иначе. Она работала заместителем директора второго по величине рекламного агентства Америки; нельзя сказать, что Саманта чувствовала себя так уж уверенно, однако ее положение было более прочным, чем положение Джона. Профессия Саманты не гарантировала надежного заработка, и все же за ее плечами было столько успешно проведенных рекламных кампаний, что ветер перемен страшил ее гораздо меньше, чем Джона. Этой осенью, сидя дома в одиночестве, Саманта припоминала обрывки разговоров, припоминала то, что когда-то говорил ей Джон…

«О господи, Сэм, да ты в тридцать лет достигла таких высот! Черт возьми, у тебя с премиями выходит больше денег, чем у меня!»

Теперь Саманта понимала, что Джона уязвляло еще и это. Но что ей нужно было сделать? Уйти с работы? Но почему? А чем ей заниматься в такой ситуации? Детей у них не было, а усыновить кого-нибудь Джон отказывался наотрез.

«Это совсем не то, что собственный ребенок».

«Но он же станет твоим! Послушай, мы могли бы усыновить новорожденного, мы с тобой еще молоды и можем взять самого лучшего малыша. А дети так много значат для семьи, любимый, подумай об этом…»

Во время таких обсуждений ее глаза всегда сияли, а его блестели как лед, и он отрицательно качал головой. На все ее уговоры усыновить ребенка Джон неизменно отвечал отказом. Что ж, теперь ему не о чем беспокоиться. Через три месяца, так, кажется, он сказал, у него родится первенец. Его собственный ребенок. При мысли об этом Саманта вздрагивала, будто от удара.

Она постаралась не думать на эту тему, поднявшись на верхний этаж и отперев дверь своей квартиры. В последнее время здесь стоял затхлый запах. Окна были постоянно закрыты, в комнатах царила жара, растения в горшках засыхали, а Саманта даже не пыталась их спасти. И выбрасывать не выбрасывала. Все, все здесь было пронизано нелюбовью, квартира приобрела нежилой вид, словно сюда заходили только переодеться – и больше ничем тут не занимались. И так оно и было. Саманта с сентября перестала себе готовить, она лишь делала себе кофе. Завтраком Саманта пренебрегала, обедала обычно вместе с клиентами или с другими служащими компании «Крейн, Харпер и Лауб», а про ужин, как правило, забывала. Если же ее вдруг одолевал голод, то она покупала по дороге домой сандвич и ела его прямо из вощеной бумаги, положив на колени и уставившись в телевизор, по которому показывали новости. Саманта с лета не доставала из буфета тарелок, и ее это нисколько не волновало. В последние месяцы она вообще не жила, а существовала, и порой ей казалось, что так будет продолжаться вечно. Мысли Саманты были только о том, что произошло: она вспоминала, как Джон сказал ей, что он уходит, думала, почему он ушел, и страдала из-за того, что он больше не принадлежит ей. Боль сменилась яростью, за яростью пришла тоска, за ней – снова негодование, и наконец к Дню благодарения Саманту настолько истерзали противоречивые чувства, что душа ее онемела. Саманта чуть было не завалила самую крупную рекламную кампанию, порученную ей за все время работы в агентстве, а за две недели до этого она зашла в кабинет, закрылась на ключ и упала ничком на диван. На мгновение ей показалось, что она сейчас забьется в истерике или потеряет сознание, а может… может, кинется к первому попавшемуся человеку и начнет плакаться в жилетку. Ведь она никому, абсолютно никому не нужна, никого у нее нет! Отец Саманты умер, когда она еще училась в колледже, мать жила в Атланте с мужчиной, которого она считала очаровательным (с чем Сэм, правда, не соглашалась). Он работал врачом и был напыщенным и жутко самодовольным типом. Но ничего, мама счастлива – и ладно!.. Все равно Саманта не была настолько близка со своей матерью, чтобы обратиться к ней в трудную минуту. Она даже о своем разводе сказала ей только в ноябре, когда мать позвонила Сэм по телефону и застала ее в слезах. Мать поговорила с Самантой ласково, но отношения их не стали от этого теплее. Слишком поздно… Теперь Саманте нужна была не мать, а муж, человек, с которым она в последние одиннадцать лет лежала по ночам рядом, делила радость и смех… человек, которого она любила и знала лучше, чем свое собственное тело… человек, рядом с которым она по утрам чувствовала себя счастливой, а по ночам – спокойной. И вот его с ней нет… При мысли об этом к глазам Саманты всегда подступали слезы и она впадала в отчаяние.

Но сегодня вечером усталая и замерзшая Саманта впервые почувствовала, что ей все равно. Она сняла пальто и повесила его в ванную сушиться, стянула с ног сапоги и провела щеткой по золотисто-серебряным волосам. Машинально посмотрелась в зеркало, толком не разглядев своего лица. С недавних пор она ничего не видела, глядя на себя в зеркало… ничего, кроме обтянутого кожей овала, двух тусклых глаз и копны длинных белокурых волос. Саманта принялась раздеваться и наконец скинула черную шерстяную юбку и черно-белую шелковую блузку, в которых она ходила на работу.

Сапоги, что Саманта сняла и бросила на пол, были куплены в парижском магазине «Селин», а шейный платок с черно-белым геометрическим рисунком – в «Гермесе». В ушах болтались массивные жемчужно-ониксовые серьги, волосы Саманта собрала в строгий пучок на затылке. Промокшее пальто, повешенное в ванной, было ярко-красного цвета. Саманта Тейлор, даже убитая горем, была поразительно красивой женщиной или, как называл ее творческий директор агентства, «сногсшибательной красоткой». Она повернула кран, и в глубокую зеленую ванну хлынула горячая вода. Когда-то в ванной стояло столько горшков с комнатными растениями, все пестрело цветами… Летом Саманте нравилось держать здесь анютины глазки, фиалки и герань. На моющихся обоях были нарисованы крошечные фиалочки, а французская сантехника изумляла своим изумрудно-зеленым цветом. Однако теперь вся эта красота потускнела. Как и убранство комнат. Домработница, приходившая к Саманте три раза в неделю, старалась поддерживать в квартире чистоту, но не могла вдохнуть в ее жилище любовь. Увы, любовь покинула этот дом, как она покинула саму Саманту, а вещи в квартире приобретают лоск только тогда, когда их касаются теплые, заботливые руки, когда на всех предметах лежит налет любви, которую женщины способны проявлять в множестве разных мелочей.

Наполнив ванну горячей дымящейся водой, Саманта медленно залезла в нее и легла, закрыв глаза. На миг ей показалось, будто она плавает в пустоте, где нет ни прошлого, ни будущего, ни страхов, ни забот… но затем настоящее понемногу вновь овладело ее мыслями. Работа, которой она была сейчас занята, безумно ее тяготила. Агентство лет десять мечтало заняться рекламой автомобилей, и вот теперь Саманте предстояло разработать эту тему. Она выступила с целой серией предложений: сказала, что можно оттолкнуться от изображения лошадей, снимать рекламные ролики за городом или на ранчо и привлечь к съемкам сельских жителей, это привнесет в рекламу свежую струю. Но сердце ее оставалось равнодушным, и, понимая правду, Саманта спросила себя, как долго это может продолжаться. Сколько еще времени у нее будет ощущение какой-то внутренней поломки, нехватки чего-то важного… будто мотор работает, но машина никак не может переключиться с первой передачи на вторую? Она чувствовала страшную тяжесть, еле ползала, словно ее волосы, руки и ноги были налиты свинцом. Наконец Саманта вылезла из ванны, небрежно завязала длинные серебристые волосы узлом на затылке, аккуратно завернулась в большое сиреневое полотенце и, шлепая по полу босыми ногами, пошла в свою комнату. Ее спальня тоже производила впечатление сада: просторная старомодная кровать скрывалась за вышитым пологом, а на покрывале ярко желтели вытканные цветы. Вся комната была нарядной, желтенькой, все драпировки украшены оборочками. Когда Саманта обставляла квартиру, эта спальня пользовалась ее особой любовью, но теперь, лежа в ней ночь за ночью одна, Сэм ее возненавидела.

Нельзя сказать, чтобы никто из мужчин не пытался за ней приударить. Кое-кто пытался, но Саманта оставалась безучастной, чувство онемелости никак не покидало ее. Никто ей был не нужен, все безразличны. Казалось, доступ к ее сердцу перекрыт навсегда. Присев на краешек кровати, Саманта тихонько зевнула, вспомнила, что за весь день съела только сандвич с яйцом и зеленым салатом, а завтрак и ужин пропустила… и вдруг подпрыгнула от неожиданности, услышав, что кто-то позвонил во входную дверь внизу. Сперва Саманта решила не открывать, но, услышав второй звонок, отбросила полотенце и, поспешно схватив бледно-голубой стеганый атласный халат, побежала к домофону.

– Кто там?

– Джек-потрошитель. Можно войти?

На какую-то долю секунды голос показался Саманте незнакомым – в переговорном устройстве раздавались помехи, искажавшие его звучание, – но внезапно она рассмеялась и стала похожа на себя прежнюю. Глаза вспыхнули, после принятой горячей ванны на щеках все еще играл здоровый румянец. Так молодо она давно не выглядела.

– Что ты там делаешь, Чарли? – крикнула Саманта в домофон, висевший на стене.

– Отмораживаю себе задницу. Так ты меня впустишь или нет?

Саманта снова рассмеялась и поспешила нажать кнопку. В следующее мгновение на лестнице раздались шаги. Появившийся на пороге Чарльз Петерсон напоминал скорее лесоруба, нежели художественного руководителя агентства «Крейн, Харпер и Лауб». Да и тридцати семи лет на вид ему никак нельзя было дать, он выглядел года на двадцать два. У Чарльза были смеющиеся карие глаза, круглое мальчишеское лицо, всклокоченные темные волосы и густая борода, в которой сейчас блестели капли дождя.

– У тебя есть полотенце? – спросил он, запыхавшись не столько от быстрого подъема по лестнице, сколько от холода и от дождя.

Саманта торопливо принесла ему толстое лиловое полотенце из ванной; он снял плащ и вытер лицо и бороду. На голове Чарльза была большая кожаная ковбойская шляпа, с которой стекали на французский ковер ручейки воды.

– Ты опять решил сделать лужу на моем ковре, Чарли?

– Ну, если уж на то пошло… ты меня угостишь кофе?

– Конечно!

Сэм подозрительно покосилась на Чарльза. Уж не случилось ли чего плохого? За время их знакомства он пару раз заходил к ней домой, но лишь по какому-нибудь важному делу.

– Ты хотел мне что-то сказать по поводу новой рекламы? – Саманта озабоченно выглянула из кухни, но Чарльз ухмыльнулся и, покачав головой, подошел к ней.

– Нет. С этим все в порядке. Ты уже целую неделю идешь по верному следу. Реклама получится потрясающей, Сэм.

Саманта ласково улыбнулась ему и принялась варить кофе.

– Я тоже так думаю.

Они обменялись теплыми улыбками. Сэм и Чарльз дружили вот уже пять лет: они провели бесчисленное множество рекламных кампаний, завоевывали призы, подшучивали друг над другом и засиживались на работе до четырех часов утра, готовясь на следующий день представить выполненную работу заказчику. Сэм и Чарльз считались подчиненными Харви Максвелла, номинального художественного руководителя фирмы. На самом деле Харви давно устранился от дел. Он переманил Чарльза к себе из одного агентства, а Саманту – из другого. Найдя себе замену, Харви познакомил их с хорошими людьми. Поставив во главе творческой группы Чарли и Саманту, Харви с радостью отошел в тень и наблюдал за их работой издали. Через год он должен был уйти на пенсию, и все вокруг, включая и саму Саманту, не сомневались, что она займет его место. Что ж, стать творческим директором в тридцать один год вовсе не плохо!

– Так что у нас новенького, дружок? Я тебя с утра не видела. Что там с рекламой Вертсмейера?

– Да ничего, – отмахнулся Чарли. – Что можно сделать для владельца крупнейшего универмага Сент-Луиса, если у него полно денег, но совершенно нет вкуса?

– А если разработать тему лебедя? Помнишь, мы говорили об этом на прошлой неделе?

– Нет, они приняли эту идею в штыки. Им нужно что-нибудь эдакое. А в лебедях ничего особенного нет.

Сэм присела к большому разделочному столу, а долговязый Чарли уселся напротив нее на стул. Саманта никогда не испытывала влечения к Чарли Петерсону, хотя за прошедшие годы они и работали вместе, и ездили в командировки, и спали рядом в самолетах, и часами болтали. Он был ей братом, задушевным другом, товарищем. У Чарли была жена, которую Саманта очень любила. Мелинда идеально подходила ему. Она завесила стены их большой гостеприимной квартиры на Восточной 81-й улице коврами и поставила в комнатах плетеные корзинки. Мягкая мебель была обтянута тканью темно-бордового цвета, и повсюду, куда ни брось взгляд, стояли прелестные вещицы, скромные сокровища Мелинды, которые она сама находила и приносила домой. Чего тут только не было – от экзотических морских раковин, которые они с Чарльзом вместе собирали на Таити, до идеально гладкого шарика, позаимствованного Мелиндой у сыновей. Сыновей у Мелинды и Чарльза было трое, и все они пошли в отца. Еще в хозяйстве имелся громадный невоспитанный пес по кличке Дикарь и большой желтый джип, на котором Чарли ездил вот уже десять лет подряд. Мелинда тоже занималась искусством, но на службу не ходила, деловому миру не удалось «совратить» ее. Она работала в мастерской и за последние годы дважды устраивала выставки, которые прошли с успехом. Мелинда во многом отличалась от Саманты, и все же в них было и нечто общее: под внешней бравадой скрывалось мягкое обаяние, которое так нравилось Чарли. По-своему он тоже любил Саманту, и его до глубины души возмутило, что Джон так поступил с ней. Вообще-то Чарльз всегда недолюбливал Джона, считая его эгоцентричным болваном. Поспешный разрыв Джона с Самантой и его женитьба на Лиз Джонс лишний раз доказывали правоту Чарльза: во всяком случае, он воспринял это именно так. Мелинда пыталась понять обе стороны, но Чарли даже слышать о Джоне не желал. Он слишком волновался за Сэм. За последние четыре месяца она совсем расклеилась, это было очевидно. Работа шла вкривь и вкось. Глаза помертвели. Лицо стало изможденным.