Электронная библиотека » Деннис Лихэйн » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Остров Проклятых"


  • Текст добавлен: 18 апреля 2015, 16:39


Автор книги: Деннис Лихэйн


Жанр: Триллеры, Боевики


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Деннис Лихэйн
Остров Проклятых

Крис Глисон и Майку Эйгену.

Которые слушали. И слышали.

И порой взваливали на себя



…Нам мало видеть сны, мы еще должны с ними жить?

Элизабет Бишоп. Вопросы путешественника

SHUTTER ISLAND

by Dennis Lehane

Copyright © Dennis Lehane, 2003

All rights reserved

© С. Таск, перевод, 2014

© В. Пожидаев, оформление серии, 2012

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014

Издательство АЗБУКА®

Пролог

Из дневников доктора Лестера Шина
3 мая 1993 года

Я не видел остров несколько лет. Последний раз – с яхты моего приятеля, вышедшей из бухты в залив. Остров был виден вдали, за внутренней грядой, в саване из летней дымки, случайный мазок краски на фоне неба.

Больше двух десятилетий на него не ступала моя нога, но Эмили говорит (иногда шутя, иногда нет), что ей сдается, будто я оттуда и не уезжал. Как-то она сказала, что для меня время – это серия закладок, с помощью которых я гуляю вперед-назад по тексту моей жизни, снова и снова возвращаясь к событиям, которые, с точки зрения моих проницательных коллег, показывают меня классическим меланхоликом.

Возможно, Эмили права. Она так часто бывает права.

Скоро я и ее потеряю. Вопрос нескольких месяцев, как сказал нам в четверг доктор Аксельрод. Совершите это путешествие, посоветовал он. То, о котором вы постоянно говорите. Флоренция, Рим, Венеция весной. Вы, Лестер, тоже в неважной форме, добавил он.

Пожалуй. В последнее время я стал частенько класть вещи не на свое место, особенно очки. И ключи от машины. Я вхожу в магазин и не помню, зачем пришел. Выхожу из театра и тут же забываю, о чем был спектакль. Если время для меня и вправду серия закладок, то ощущение такое, будто кто-то сначала так тряхнул мою книжку, что из нее посыпались пожелтевшие полоски бумаги, оторванные спичечные этикетки и пластиковые палочки для размешивания кофе, а потом распрямил загнутые уголки.

Поэтому я хочу все записать. Не отредактировать текст, чтобы выставить себя в более выгодном свете. Нет, нет. Он бы этого не позволил. Ведь он по-своему ненавидел ложь, как никто другой. Просто хочется сохранить текст, перенести его из нынешнего хранилища (в котором, откровенно говоря, стало влажно и начались протечки) на эти страницы.

Больница «Эшклиф» располагалась на центральной равнине в северо-западной части острова. И вид, добавлю, имела самый благопристойный. Меньше всего она была похожа на больницу для невменяемых преступников и тем паче на военные казармы, каковыми являлись изначально ее корпуса. Если на то пошло, она нам напоминала школу-интернат. В викторианской мансарде по соседству с главным зданием жил смотритель, а в красивом замке эпохи Тюдоров, где когда-то квартировал командующий северо-восточным прибрежным отрядом армии северян, проживал наш кадровик. За стеной располагались жилые дома сотрудников – причудливые коттеджи из дранки для клинических врачей, три приземистых общежития из шлакоблоков для санитаров, надзирателей и медсестер. Основную территорию больницы украшали лужайки и подстриженные живые изгороди, огромные тенистые дубы, шотландские сосны, аккуратные клены и яблони, плоды с которых поздней осенью бомбардировали крепостные стены и рассыпались по траве. А по бокам больницы, величественного здания из добротного гранита и темно-серых плит, стояли краснокирпичные близнецы в колониальном стиле. Дальше просматривались отвесные скалы и образованные приливами болота и полоса долины, где некогда возникла общественная ферма, захиревшая вскоре после американской революции. Посаженные еще тогда деревья – персиковые, грушевые, арония – выжили, но давно не плодоносили, и ночные ветра, налетавшие на долину, порой завывали, как бродячие коты.

Ну и конечно форт стоял здесь задолго до появления больничного персонала и по-прежнему стоит, возвышаясь над южным мысом. И чуть поодаль маяк, потухший еще до Гражданской войны и ставший анахронизмом из-за действующего бостонского собрата.

Со стороны моря вроде бы ничего особенного. Но посмотрите глазами Тедди Дэниелса, увидевшего все это тихим сентябрьским утром 1954 года. Поросший кустарником пятачок посреди бухты. Не столько даже остров, сколько идея острова. Какое у него может быть предназначение, вероятно, подумал он. Вот именно, какое.

Самой большой популяцией у нас были крысы. Они шебуршали в кустах, по ночам выстраивались боевыми порядками вдоль берега, взбирались на мокрые скалы. Некоторые размером с камбалу. После тех четырех странных дней летом пятьдесят четвертого я не один год изучал поведение крыс из ложбины в холме с видом на северное побережье. К своему удивлению, я обнаружил, что отдельные крысы пытались доплыть до острова Паддок, в сущности, скалы в песочнице, двадцать два часа из двадцати четырех остававшейся под водой. Всякий раз, когда во время отлива островок появлялся над водой на час-полтора, они предпринимали заплыв, эти крысы, десяток, не больше, и всегда новый прилив заставлял их вернуться восвояси.

Я сказал «всегда», но это не так. Я видел, как одна доплыла-таки. Всего один раз. В полнолуние перед осенним равноденствием, в октябре пятьдесят шестого. Я явственно разглядел черную тушку водяного щитомордника, прошмыгнувшего по отмели.

Или так мне показалось. Эмили, с которой я познакомился на острове, сказала мне: «Лестер, ты не мог ее разглядеть с такого расстояния».

Она права.

И тем не менее я видел своими глазами. Толстый щитомордник шмыгнул по жемчужно-серому песку, уходящему снова под воду с возвращением прилива, готового проглотить остров Паддок вместе с этой крысой, ибо назад она уже не приплыла.

И в ту минуту, когда она бежала по отмели (и все-таки я ее видел, видел, разрази меня гром), я подумал о Тедди. О Тедди и его несчастной покойной жене Долорес Шаналь и их клонах, Рейчел Соландо и Эндрю Лэддисе, этой жуткой парочке, устроившей у нас форменный погром. Если бы Тедди тогда сидел рядом со мной, подумал я, он бы тоже увидел эту крысу. Наверняка.

Скажу вам больше.

Тедди…

Он бы ей поаплодировал.

День первый
Рейчел

1

Отец Тедди Дэниелса был рыбак. Его моторку за долги забрал банк в тридцать первом, когда Тедди было одиннадцать лет, и в дальнейшем он нанимался на чужие, когда была работа, а когда не было, что-то разгружал в доках, а чаще, уже вернувшись домой к десяти утра, сидел в кресле, тупо разглядывал свои руки диковатыми мутными глазами и что-то шептал себе под нос.

Дэниелс-старший брал с собой Тедди рыбачить у островов еще ребенком, когда проку от него было не много. Все, что он умел, – это распутывать леску и отвязывать крючки. Случалось, он ранился, кровь выступала на пальцах, размазывалась на ладонях.

Они выходили в море затемно, и вот над окоемом появлялось солнце, словно вырезанное из холодной слоновой кости, и тогда из отступающей темноты выплывали острова, сбившись в кучу, как будто их поймали за чем-то предосудительным.

Взору Тедди открывался ряд приземистых светловатых лачуг на одном из островов, полуразрушенная усадьба из известняка на другом. Отец показывал пальцем: вон тюрьма на Диэре, а это мощный форт на Джордже. На острове Томпсон в кронах высоких деревьев гнездились птицы, и их гомон походил на удары градин по стеклу.

Дальше за ними лежал остров Проклятых, словно брошенный в море с проплывающего испанского галеона. Весной далекого двадцать восьмого его оставили один на один с собственной буйной растительностью, и расположенный на самой верхотуре форт был удушен вьющимися побегами и покрыт целыми шапками мха.

– Почему Проклятых? – поинтересовался Тедди.

Отец повел плечами:

– Вопросы. Вечно ты со своими вопросами.

– Нет, ну правда?

– Да просто так назвали, и слово прижилось. Может, пираты.

– Пираты? – Звучало красиво. Тедди сразу увидел рослых мужчин с повязкой на глазу, в высоких сапогах, с блестящими саблями.

Отец пояснил:

– В старые времена они тут прятались. – Его рука обвела горизонт. – На этих островах. Сами прятались, золото прятали.

Тедди представил себе кованые сундуки и как из-под крышки высыпаются монеты.

Через какое-то время его начало выворачивать наизнанку, снова и снова, черные потоки полились за борт.

Отец смотрел озадаченно, ведь прошло уже несколько часов, и океанская гладь безмятежно поблескивала. Он сказал:

– Все нормально. Твой первый выход в море. Так что нечего стыдиться.

Тедди кивнул и обтер рот тряпицей, которую ему протянул отец. А тот продолжал:

– Иной раз качку и не почувствуешь, пока она не заберется к тебе в кишки.

Тедди снова кивнул от невозможности сказать отцу, что качка тут ни при чем.

Это все вода, простиравшаяся вокруг, кроме нее, больше ничего в мире не осталось. Ему казалось, что сейчас она и небо проглотит. До этой минуты он и не думал, что они на свете так одиноки.

Он глядел слезящимися красными глазами на отца, повторявшего, что все будет нормально, и пытался выдавить из себя улыбку.

Летом тридцать восьмого его отец вышел из Бостона на китобойце и не вернулся. Лишь следующей весной на отмель Нантакета возле города Халл, где Тедди вырос, выбросило обломки корабля. Часть киля, нагревательная плитка с выгравированным на донце именем капитана, банки с консервированными помидорами и картофельным супом, пара ловушек для лобстеров, продырявленных и бесформенных.

Траурная церемония по четырем погибшим рыбакам состоялась в церкви Святой Терезы, задней своей стеной почти упиравшейся в море, унесшее стольких ее прихожан. Тедди стоял рядом с матерью и слушал слова про капитана, и первого помощника, и третьего рыбака, старого морского волка по имени Джил Рестак, терроризировавшего бары города Халла с тех пор, как он вернулся с большой войны с раздробленной пяткой и ворохом страшных картин в башке. Но смерть, как сказал один из пострадавших от него барменов, ему все простила.

Владелец китобойца Никос Коста заявил, что почти не знал отца Тедди и взял его в последний момент, когда один из членов команды сломал ногу, упав с грузовика. Капитан тогда дал высокую оценку новичку, мол, любой в городе вам скажет, что свою работу он делает на ять. Разве может быть похвала выше этой?

Стоя в церкви, Тедди вспомнил тот день на отцовской моторке, после которого вместе в море они уже не выходили. Отец повторял, что они обязательно выйдут, но Тедди понимал, с какой целью это говорится: чтобы помочь ему сохранить остатки гордости. Отец никогда не вспоминал о том злополучном дне, но когда они возвращались через архипелаг – остров Проклятых остался сзади, Томпсон впереди, а до их родного города рукой подать, и весь он был виден так отчетливо, что, кажется, можно ратушу поднять вверх за шпиль, – что-то такое промелькнуло в его взгляде.

– Это море, – сказал отец, легонько потирая сыну спину, пока они стояли, прислонившись к корме. – Одни здесь себя находят. Других оно себе подчиняет.

И при этом он так посмотрел на Тедди, что не трудно было догадаться, в какую категорию тот, скорее всего, попадет.


Чтобы добраться сюда в пятьдесят четвертом, им пришлось сесть на городской паром и миновать череду богом забытых островков – Томпсон и Спектэкл, Грейп и Бампкин, Рэйнфорд и Лонг, – лепившихся на морском скальпе песчаными заплатками, пучками цепких деревцев и скалистыми грядами, выбеленными, как кости. Если не считать планового завоза продовольствия по четвергам и субботам, паром ходил от случая к случаю, и в такие дни вельбот был совершенно гол – лишь обшитое металлическим листом днище да две железные скамьи по бортам под иллюминаторами. Скамьи были прикручены болтами к днищу и дополнительно к массивным черным боковым стойкам, с которых этакими вермишелинами свисали ручные кандалы на цепях.

Но нынче паром вез не душевнобольных, а только Тедди и его нового партнера Чака Ауле, а также мешки с почтой и ящики с медикаментами.

Для Тедди путешествие началось в обнимку с унитазом, а мотор тарахтел и пыхтел, и у него в ноздрях маслянистый запах бензина смешивался с запахом августовского моря. Хотя из Тедди не выходило ничего, кроме жалких водянистых струек, горло продолжали душить спазмы, желудок ощущался где-то в самом низу, а перед носом крутились и помаргивали воздушные пылинки.

В качестве заключительного аккорда вместе с застрявшим в нем кислородным пузырем из него с грохотом разорвавшейся бомбы, похоже, вылетел кусок грудной клетки, после чего он уселся на железный пол и, вытирая лицо носовым платком, подумал, что это не самый лучший способ начинать партнерские отношения.

Он представил себе, как Чак, вернувшись домой, говорит жене, если она у него, конечно, есть – в сущности, они еще ничего друг о друге не знали, – вспоминая о первом знакомстве с легендарным Тедди Дэниелсом: «Я ему, милая, так понравился, что его вывернуло наизнанку».

С той памятной рыбалки в детстве Тедди никогда не испытывал радости от нахождения на воде, от этого тотального отсутствия земли, которая ему всюду грезилась, от невозможности потрогать нечто твердое, чтобы при этом твоя рука не растворилась в текучей субстанции. Ты говорил себе «все нормально» – без этих слов как преодолевать водные пространства? – но как бы не так. Даже в разгар войны больше всего его страшило не боевое десантирование, а последние метры от плавсредства до берега, когда ботинки вязнут в иле и непонятные существа юркают между ног.

И сейчас он бы предпочел находиться на палубе, встретить вызов на свежем ветру, а не здесь, скрюченный, в липком поту.

Убедившись, что приступ миновал, что желудок больше не пучит и голова не кружится, он вымыл лицо и руки и придирчиво осмотрел себя в зеркальце над раковиной, изъеденном морской солью, так что в середке осталось лишь крохотное пятно, в котором отражался еще довольно молодой человек с казенной короткой стрижкой правительственного чиновника. Лицо же его несло на себе печать военных и последующих лет, а глаза, которые Долорес однажды назвала «тоскливыми, как у собаки», выдавали его двойную склонность – к погоням и насилию.

Откуда столько суровости в мои-то годы, подумал про себя Тедди.

Он поправил ремень так, чтобы кобура оказалась на боку. Взял шляпу со сливного бачка, нахлобучил на голову и сдвинул немного набекрень. Затянул потуже узел на галстуке. Цветастый яркий галстук из тех, что уже год как вышли из моды, но он по-прежнему его носил, так как это был ее подарок: в день своего рождения он сидел в гостиной, когда она подошла сзади и закрыла ему глаза этим галстуком. Прижалась губами к его кадыку. Положила ему на щеку теплую ладонь. Ее язычок пахнул апельсином. Она оседлала его и только тогда убрала галстук, но Тедди продолжал держать глаза закрытыми. Чтобы чувствовать ее запах. Рисовать ее в своем воображении. Создавать и удерживать в своих мыслях.

Он до сих пор не утратил этой способности: закрыть глаза и ясно увидеть ее перед собой. Правда, в последнее время то мочка уха, то ресницы, то контуры волос стали покрываться белыми пятнами. Пока это не мешало ее восприятию в целом, но уже закрадывался страх, что время хочет ее украсть у него и мало-помалу обгладывает, разъедает эти картинки у него в голове.

– Я по тебе скучаю, – сказал он вслух и отправился на бак.

Хотя здесь было тепло и ясно, в воде просматривалось что-то темное, тронутое ржавчиной, что-то зловеще серело, намекая на придонные буйные заросли.

Чак отхлебнул из фляжки и повернул лицо с вопросительно вздернутой бровью в сторону приближающегося напарника. Тедди отрицательно покачал головой, и Чак сунул фляжку обратно в карман пиджака, запахнул полы плаща и посмотрел на море.

– Ты как? – спросил он. – Малость сбледнул.

Тедди пожал плечами:

– Я в порядке.

– Уверен?

Тедди кивнул:

– Еще не обвык.

Они молча постояли, вокруг них покачивались волны, и отдельные темные сегменты казались гладкими, как бархат.

– Знаешь, когда-то там был лагерь для военнопленных, – сказал Тедди.

– На острове? – уточнил Чак.

Тедди кивнул:

– В Гражданскую. Там возвели форт, построили казармы.

– А как они его используют сейчас?

Тедди пожал плечами:

– Понятия не имею. Тут были форты на разных островах. Во время войны артиллеристы пристреливали по ним орудия. Так что не многие уцелели.

– А больница?

– Насколько я понимаю, она помещается в бывших казармах.

– Вроде как возвращение в учебку? – сказал Чак.

– Лучше не надо. – Тедди, опираясь на поручень, повернул к нему лицо. – Расскажи про себя.

Чак улыбнулся. Он был коренастее и приземистее своего напарника, где-то сто семьдесят пять, вьющиеся черные волосы, оливковая кожа, изящные маленькие руки, которые как-то не вязались с его фактурой, как будто он одолжил их на время, пока из мастерской не пришлют настоящие. На левой щеке у него был косой шрам, который он сейчас потыкал указательным пальцем.

– Я всегда начинаю со шрама, – сказал он. – Все рано или поздно спрашивают.

– Ну и?

– Это не война, – продолжал он. – Моя подружка говорит: «Скажи, война, – и закрой тему», но… – Он передернул плечами. – На самом деле, игра в войну. Мальчишки. В лесу палили друг в друга из рогаток. Приятель стрельнул в меня и не попал, значит, я в порядке, правильно? – Тут он помотал головой. – Камень попал в ствол, и отлетевший кусок коры полоснул по щеке. Отсюда шрам.

– Войнушка, значит.

– Вот-вот.

– Ты сюда перевелся из Орегона?

– Из Сиэтла. На той неделе.

Тедди ждал пояснения, но оно не последовало.

– А в судебных приставах давно?

– Четвертый год.

– Тогда ты в курсе, какой это узкий круг.

– Ну да. Ты хочешь услышать, почему я перевелся. – Чак покивал, что-то для себя решая. – А если я скажу, что меня достали дожди?

Тедди развел ладони в стороны примирительным жестом:

– Как скажешь…

– Но ты прав, это узкий круг. Все друг друга знают. Так что рано или поздно – как это говорится? – сорока принесет на хвосте.

– Точно.

– Это ведь ты поймал Брека?

Тедди кивнул.

– Как ты догадался, где его искать? Полсотни следаков отправились в Кливленд, и только ты один в Мэн.

– Однажды мальчишкой он там отдыхал с семьей. Помнишь, что он проделывал со своими жертвами? Обычно это проделывают с жеребцами. Я поговорил с его теткой. Она мне рассказала: в детстве он был по-настоящему счастлив один раз – на ферме, где выращивали племенных жеребцов, неподалеку от коттеджа, который снимала его семья в штате Мэн. Поэтому я отправился туда.

– Пять пуль в него всадил, – сказал Чак, разглядывая пену внизу.

– И еще столько же всадил бы, – сказал Тедди. – Но больше не понадобилось.

Чак понимающе кивнул и сплюнул через перила.

– Подружка у меня японка. То есть родилась здесь, но… Выросла в лагере для интернированных. В тех краях – Портленд, Сиэтл, Такома – до сих пор сохраняется напряжение. Людям не нравится, что я с ней.

– Поэтому тебя перевели.

Еще кивок, еще плевок. Чак проследил, как тот упал в бурлящую пену.

– Говорят, это будет нечто, – сказал он.

Тедди снял локти с перил и выпрямился во весь рост. Лицо его было мокрым, на губах соль. Удивительно, что море его все-таки достало, хотя он не помнил, чтобы брызги до него долетали. В поисках пачки «Честерфилда» он похлопал себя по карманам дождевика.

– Кто говорит? И о чем?

– Газеты, – ответил Чак. – Про будущий шторм. Обещают что-то особенное. Грандиозное. – Он махнул рукой в сторону неба, белого, как кипящая пена под носовой частью. Там, вдоль южной кромки, выстроились шеренгой пунцовые барашки, расползавшиеся чернильными пятнами.

Тедди потянул носом воздух.

– Ты ведь помнишь войну, Чак?

Видя ухмылочку своего партнера, Тедди подумал: быстро же мы настроились на одну волну и смекнули, как подначивать друг дружку.

– Смутно, – ответил Чак. – В основном помню строительный мусор. Кучи мусора. Обычно люди говорят о мусоре пренебрежительно, а по-моему, он занимает свое законное место. В нем есть своя, так сказать, эстетическая красота. Ибо все в глазах смотрящего.

– Прямо как по писаному. Тебе это никогда не говорили?

– Случалось. – Перегнувшись через перила, чтобы размять спину, Чак подарил морю очередную улыбочку.

Тедди похлопал себя по карманам брюк, порылся во внутренних карманах пиджака.

– Бывало, боевые задания зависели от прогнозов погоды, ты помнишь?

Чак потер щетину на подбородке тыльной стороной ладони.

– Как не помнить.

– И как часто эти прогнозы сбывались?

Чак нахмурил брови, давая понять своему напарнику, что он всерьез обдумывает этот вопрос. Потом почмокал губами и сказал:

– Процентов тридцать, пожалуй.

– В лучшем случае.

Чак кивнул:

– В лучшем случае.

– И теперь, когда мы вернулись на гражданку…

– Еще как вернулись, – вставил Чак. – Можно сказать, угнездились.

Тедди с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться. Этот парень нравился ему все больше. Во сказанул.

– Угнездились, – согласился он. – Так почему ты должен верить этим прогнозам сейчас больше, чем верил тогда?

Над горизонтом показалась верхушка треугольничка.

– Вообще-то, я не уверен, что моя вера измеряется в таких понятиях, как «больше» или «меньше», – сказал Чак. – Дать сигаретку?

Тедди, который уже по второму разу похлопывал себя по карманам, неожиданно замер, поймав на себе взгляд Чака. Ухмылочка отпечаталась на лице его напарника аккурат под шрамом.

– Когда мы садились на паром, пачка была в кармане, – сказал Тедди.

Чак мотнул головой в сторону берега:

– Чиновный люд. Обчистят, и не заметишь.

Он вытряхнул сигарету из пачки «Лакиз», протянул товарищу и щелкнул медной зажигалкой «Зиппо». Пахнуло бензином, который сразу забил солоноватый морской воздух и проник Тедди в самое горло. Чак защелкнул крышку зажигалки, тут же снова открыл одним движением кисти и закурил сам.

Тедди выдохнул, и треугольничек острова на мгновение исчез в сигаретном дыме. А Чак продолжал философствовать:

– На Тихоокеанском театре военных действий, когда от метеосводки зависело, отправят тебя десантироваться с парашютом или морем высадят на берег, ставки-то были повыше, а?

– Да уж.

– А тут можно без особого риска сомневаться что в одну сторону, что в другую. Так мне сдается, босс.

То, что прежде казалось верхушкой треугольничка, постепенно разрасталось, уже прорисовывалось основание, а когда морская гладь сомкнулась вокруг островка земли, они стали различать и цвета, словно кто-то поработал кистью: матовая зелень дикой растительности, коричневатая полоска отмели, охряные скалы на северной стороне. А когда они подобрались еще ближе, на возвышенности обнаружились плосковатые коробочки домов.

– Жаль, – сказал Чак.

– Ты о чем?

– О цене прогресса. – Он поставил одну ногу на буксирный канат и облокотился о перила рядом с Тедди; они оба наблюдали за попыткой острова самоопределиться. – При нынешних подвижках в области душевного здоровья – а подвижки есть, можешь не сомневаться, причем каждый день, – больница вроде этой исчезнет. Через двадцать лет люди назовут это заведение варварским. Побочным продуктом Викторианской эпохи. Исчезла, скажут они, и слава богу. Слияние и поглощение, скажут они. Таково веяние времени. Сворачивайте лавочку. Мы вас успокоим. Возродим к жизни. Мы, судебные приставы общей юрисдикции. Мы – новое общество, в котором нет места для исключений. Забудьте про Эльбу.

Хотя дома снова спрятались за деревьями, Тедди мог разглядеть пока неясные очертания конической башни, а затем и жесткие прямые углы старого форта, как ему показалось.

– Но должны ли мы отбросить наше прошлое, дабы обеспечить себе будущее? – Чак выкинул окурок в морскую пену. – Вот в чем вопрос. Скажи мне, Тедди, что ты теряешь, подметая пол? Правильно: пыль. Крошки, привлекающие муравьев. А как насчет серьги, которую она потеряла? Считать ее тоже мусором?

– Кто это «она»? И откуда «она» вдруг взялась, Чак?

– В каждой истории присутствует она. Разве нет?

Вой мотора сменил тональность, палуба дернулась под ногами, и, по мере того как паром стал заходить с западной стороны острова, обрисовались очертания форта на вершине южной скалы. Пушки отсутствовали, но орудийные башни хорошо просматривались. Земля простиралась до подножия холмов позади форта, и где-то там, подумал Тедди, сливаясь с пейзажем, высятся стены, а за утесами западного побережья должна находиться больница «Эшклиф».

– У тебя есть девушка, Тедди? – спросил Чак. – Или ты женат?

– Был. – Тедди увидел картинку: на него, обернувшись, смотрит Долорес во время их медового месяца, ее подбородок почти касается голого плеча, и видно, как играют плечевые мышцы. – Она умерла.

Чак отстранился от перил, шея его порозовела.

– О господи.

– Да ладно, – сказал Тедди.

– Нет-нет, – протестующе поднял перед собой ладонь Чак. – Как же… я ведь про это слышал. Не понимаю, как я мог забыть. Это случилось пару лет назад, да?

Тедди кивнул.

– Господи, Тедди. Я чувствую себя идиотом. Правда. Извини.

Новая картинка перед глазами. Долорес со спины: что-то напевая, она уходит по коридору в его старой армейской рубашке, а потом сворачивает в кухню, и на него обрушивается знакомая тяжесть. Чего бы только он сейчас не сделал – даже поплавал бы в этой воде, – только бы не говорить о Долорес, о том, как тридцать один год она жила на этой земле и вдруг – пуфф! Исчезла, словно и не существовала. Утром, когда он уходил на работу, была. А вечером, когда вернулся, уже нет.

Но это как со шрамом Чака – история, которую надо рассказать, чтобы двигаться дальше, иначе она будет постоянно между ними возникать. Как? Где? Почему?

Долорес ушла два года назад, но в его снах она неизменно оживала, а по утрам ему иной раз казалось, что она хлопочет на кухне или пьет кофе на крыльце их многоквартирного дома в Баттонвуде. Мозг играл с ним злые шутки, что правда, то правда, однако Тедди давно свыкся с этой логикой – в конце концов, пробуждение сродни появлению на свет. Ты вылезал на поверхность, не имея за спиной никакого шлейфа, и потом еще долго моргал и зевал, собирая по крупицам свое прошлое и складывая осколки в хронологическом порядке, прежде чем храбро войти в настоящее.

Куда жесточе были ассоциации с женой, которые вроде бы алогичный перечень предметов или свойств мог вызвать в его голове в одно мгновение, подобно вспыхнувшей спичке. Поди угадай, что окажется провокацией в следующий раз: солонка на столе, походка незнакомки на оживленной улице, бутылка кока-колы, след губной помады на стакане, декоративная подушка?

Но из всех спусковых механизмов ни один не выглядел менее логичным, если говорить о смысловых ассоциациях, и не разил больнее, если иметь в виду эффект воздействия, чем вода, текущая из крана, барабанящая с небес, в виде лужи на тротуаре или, как сейчас, раскинувшаяся на многие мили вокруг.

– В нашем жилом доме случился пожар, – начал Тедди. – Я был на работе. Четыре человека погибли. Включая ее. От дыма, Чак, не от огня. Так что боли перед смертью не было. Страх? Наверно. Но не боль. Это важно.

Чак еще отхлебнул из фляжки и снова предложил ее напарнику. Тедди помотал головой:

– Я завязал. После пожара. Ее это, знаешь, напрягало. Солдаты и копы слишком много пьют, говорила она. Так что… – Он почувствовал смущение Чака, как оно его тяготит, и добавил: – Со временем научаешься тянуть лямку. У тебя нет выбора. Это как со всем этим дерьмом на войне, правильно?

Чак кивнул с отрешенным лицом и легким прищуром – ушел в воспоминания.

– Так уж повелось, – выдохнул Тедди.

– Ну да, – не сразу отозвался Чак. Он был все еще красный от смущения.

Причал возник, словно в результате светового трюка, издали такая полоска жевательной резинки, крошечная, серенькая.

После объятий с унитазом Тедди ощущал обезвоженность организма, а еще некоторую усталость от разговора. Он хоть и научился тянуть лямку, а все же нет-нет да и выбивался из сил. За левым глазом поселилась тупая боль, как будто к веку кто-то приложил ложку. Пока трудно было сказать, побочный ли это эффект от обезвоживания, первые признаки обычной головной боли или намек на кое-что похуже – одну из тех мигреней, которые терзали его с юношеских лет и порой достигали такой силы, что он переставал видеть левым глазом и свет превращался в градопад раскаленных гвоздей, а однажды (слава богу, лишь однажды) на полтора дня он оказался частично парализован. Эти мигрени, по крайней мере в его случае, никогда не приходили в разгар напряжения или работы, только потом, в минуты покоя, после падения снарядов, после окончания погони. Пика же достигали в базовом лагере или казармах, ну а в мирное время – в мотелях или в машине по дороге домой. Как Тедди уже давно успел усвоить, хитрость заключалась в том, чтобы не сбавлять обороты и сохранять концентрацию. Пока ты бежишь, они тебя не настигнут.

– Что-нибудь слышал про это место? – поинтересовался он у Чака.

– Психбольница. Вот все, что я знаю.

– Для невменяемых преступников, – уточнил Тедди.

– Иначе нас бы сюда не направили, – сказал Чак.

Опять эта сухая ухмылочка.

– Как знать, Чак. Ты не производишь впечатление стопроцентно уравновешенного человека.

– Может, пока мы здесь, я забронирую себе кроватку на будущее. Пусть подержат.

– Неплохая мысль.

Мотор ненадолго заглох, пока паром разворачивался вправо вместе с течением, а затем снова затарахтел. Перед ними теперь было открытое море, а паром кормой подплывал к причалу.

– Насколько мне известно, они применяют радикальные подходы, – сказал Тедди.

– Красная зона?

– Нет. Просто радикальные. Есть разница.

– В последние годы она стирается.

– Бывает, – согласился Тедди.

– А эта сбежавшая пациентка?

– Про нее я мало что знаю, – сказал Тедди. – Прошлой ночью она слиняла. Ее имя записано у меня в блокноте. Остальное, надеюсь, они нам расскажут.

Чак оглядел бескрайнее водное пространство:

– Куда ей деваться? Поплыла домой?

Тедди пожал плечами:

– Наверняка их пациенты находятся в плену разных иллюзий.

– Шизофреники?

– Почему нет. Сомневаюсь, что ты здесь увидишь обычных монголоидов. Или какого-нибудь типа, которого пугают трещины в асфальте, или беспробудную соню. Насколько я мог понять из дела, тут настоящие психи.

– И сколько из них, по-твоему, придуриваются? – спросил Чак. – Меня это давно занимает. Помнишь «восьмерок»[1]1
  «Восьмерка» – солдат, комиссованный из американской армии по восьмой статье: «Серьезное умственное расстройство». (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть]
на войне? Сколько из них, как ты думаешь, были действительно психами?

– Был у нас, в Арденнах, один тип…

– Ты был в Арденнах?

Тедди кивнул.

– Однажды он проснулся и заговорил задом наперед.

– Слова?

– Предложения. Например: «Крови следы тут, глядите, сержант». А вечером, сидя в окопе, он охаживал себя по голове камнем. Методично так стучал. Мы офонарели и даже не сразу поняли, что он выцарапал себе глаза.

– Иди ты.

Тедди покачал головой, словно сам себе не веря.

– Через несколько лет мне рассказал один парень, что в госпитале для ветеранов в Сан-Диего вместе с ним был слепой, который говорил задом наперед. Его разбил паралич, и врачи не могли установить причину. Парень сидел у окна в инвалидном кресле и весь день разглагольствовал про свой урожай зерновых. А вырос он, между прочим, в Бруклине.


Страницы книги >> 1 2 3 4 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации