Текст книги "Вниз по великой реке"

Диана Уинн Джонс
Вниз по великой реке

Diana Wynne Jones

THE SPELLCOATS

Text copyright © Diana Wynne Jones 1979

All rights reserved.

This edition is published by arrangement with Laura Cecil and The Van Lear Agency LLC

© О. Степашкина, перевод, 2015

© А. Ломаев, иллюстрация на обложке, 2015

© А. Ларионова, иллюстрации, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015

Издательство АЗБУКА®

* * *

Часть первая

1

Я хочу рассказать про наше путешествие вниз по Реке. Нас пятеро. Старшая из всех – сестра Робин. Потом идут мой брат Гулл, потом Хэрн. Я – четвертая. Мое имя Танакви – так называется растущий вдоль Реки тростник.

Я одна выбиваюсь из общего ряда, поскольку самого младшего брата зовут Маллард[1]1
  Все эти имена – значимые. Робин означает «малиновка», Гулл – «чайка», Хэрн – «цапля», Маллард – «дикая утка». (Примеч. перев.)


[Закрыть], хотя мы все зовем его просто Утенком. Мы – дети Клости Улитки. Мы всю жизнь прожили в селении Шеллинг, у ручья, что впадает в Реку. Тут отличная рыбалка и хорошие пастбища.

Если вам по этому описанию показалось, что Шеллинг – славное местечко, то это зря. Деревушка маленькая, да и стоит на отшибе. А люди здесь угрюмые и противные – все, кроме нашей тети, Зары. Все поклоняются Реке как богу. А мы знаем, что это неправильно. Единственные настоящие боги – Бессмертные.

В прошлом году, как раз перед весенним половодьем, в Шеллинг с холмов пришли чужаки с котомками. Они сказали, что в нашу землю вторглись какие-то свирепые варвары из дальних земель и гонят всех прочь. Мы с Хэрном и Утенком отправились посмотреть на незнакомцев. Мы и не знали, что на свете есть еще какая-то земля, кроме Шеллинга. Но Гулл заявил, что земля очень большая, а Речной край занимает лишь ее середину. Иногда даже Гуллу случается сказать что-нибудь умное.

Чужаки оказались не очень интересными: точно такие же, как и жители Шеллинга, только перепуганные. Они наняли моего отца перевезти их через Реку – в наших краях она очень широкая – и ушли куда-то прочь, в сторону старой мельницы и еще дальше.

А потом, неделю спустя, появились другие люди – суровые и важные, в алых накидках, а под накидками – кольчуги. Они приехали верхом и сказали, что их послал король. В доказательство они привезли изображение золотого аиста в короне. Когда наш папа увидел этого аиста, то сказал, что они и вправду вестники короля.

На этих чужаков мы смотрели куда дольше, чем на тех, первых. Даже Робин, которая очень робкая и застенчивая, оставила стряпню, вышла и встала рядом с нами. Руки у нее были в муке. Храбрые незнакомцы улыбались ей, когда проезжали мимо, а один даже подмигнул и сказал: «Привет, красавица». Робин покраснела, но не убежала, как убегала от местных ребят, если те говорили что-нибудь такое.

Эти посланцы вроде как явились затем, чтобы собрать людей для войны с варварами. Они остановились у нас на ночь, и за вечер осмотрели всех наших парней и мужчин, и тем, которые оказались подходящими, велели собираться. Вроде как у них было право приказывать. То есть оно было у короля. Я тогда очень удивилась, потому что знать не знала, что над нами есть еще какой-то там король. Все засмеялись. И Робин, и Гулл, и папа, и даже Хэрн. Хотя Хэрн потом потихоньку признался, что думал, будто король – это один из Бессмертных, а вовсе не человек. Мы все согласились, что иметь над собой короля куда лучше, чем Звитта. Звитт – голова Шеллинга, старый зануда. У него рот широкий, как у лягушки, – наверное, потому, что Звитт только и говорит, что «не-ет!».

Вестники короля сообщили Звитту, что он тоже должен идти на войну, и он впервые не ответил «не-ет!». Сказали они это и Кестрелу Пустельге, мужу тети Зары. А Кестрел – он старый. Папа заметил, что раз так, видно, дела короля совсем плохи. А Хэрна это здорово обнадежило: если уж Кестрела берут, то ребят его возраста точно должны взять. А Гулл вообще промолчал. Хотя тем вечером вел себя просто препаскудно.

Хэрн потихоньку ушел в дом, чтобы помолиться Бессмертным – их изображения стояли в нишах над очагом. Он попросил, чтобы его признали годным для войны, и пообещал, что, если это сбудется, он освободит нашу землю от варваров. Я знаю, о чем он просил, потому что слышала это собственными ушами. Вовсе я и не подслушивала – просто сама пошла помолиться. Честно признаться, Хэрн здорово меня удивил. Он вечно насмехался над Бессмертными, потому что они не такие приземленные и понятные, как остальная наша жизнь. Уже по одному этому ясно было, как сильно ему хотелось на войну.

Когда Хэрн ушел, я встала на колени и попросила Бессмертных, чтобы они превратили меня в мальчишку, чтоб пойти на войну с врагами. Ростом я такая же, как и Хэрн, и жилистая, хотя Хэрн меня и побивает, если мы деремся. А Робин вечно вздыхает и обзывает меня сорвиголовой – наверное, потому, что я часто хожу растрепанная. Я очень серьезно молилась Бессмертным. И тоже, как Хэрн, поклялась, что освобожу нашу землю от варваров, если Бессмертные сделают меня мальчишкой. Но они мне не ответили. И я по-прежнему девчонка.

А потом подошел черед нашего отца и Хэрна идти к людям короля. Они сразу же выбрали отца. А Хэрна отправили восвояси – он, мол, слишком молодой и тощий. А вот Гулл – высокий и крепкий. И ему сказали, что он может пойти на войну, если хочет и если отец не станет возражать, но они его заставлять не станут. Они были честные, эти посланцы. Конечно же, Гулл захотел идти на войну. Но мой отец, узнав, что у него есть выбор, не очень-то соглашался пускать его. А потом он подумал о бедном старом дяде Кестреле и сказал Гуллу, что тот может идти, если пообещает присматривать за дядей. Гулл вернулся домой счастливый и принялся хвастаться. Тогда я ему и сказала, что он паршивец. А Хэрн чуть не плакал.

Наутро гонцы отправились в следующее селение, чтобы и там тоже набрать людей, а мужчинам Шеллинга дали неделю на сборы.

И всю эту неделю мы только и делали, что ткали, пекли, ковали, штопали и чинили, собирая Гулла с папой в путь. Хэрн всю дорогу ходил задумчивый и Утенка тоже вгонял в тоску. Робин говорит, что я была не лучше, но это вовсе не так. Я, чтобы утешиться, стала играть в воинственную и свирепую Танакви Ужас Варваров. Когда посланцы короля вернулись в Шеллинг, я вообразила, будто они слыхали про такую воительницу и их специально прислали сюда, чтобы разыскать меня и позвать на битву.

Я рассказала все это нашим Бессмертным, чтобы оно стало больше похоже на правду. Теперь жалею об этом. Нельзя врать Бессмертным.

Всякий раз, как тетя Зара заходила к нам, Робин ей жаловалась, что мы совсем от рук отбиваемся. Но тетя все равно продолжала к нам заглядывать, и всякий раз благодарила папу за то, что он приставил Гулла присматривать за Кестрелом, и обещала в ответ присмотреть за нами, когда папа с Гуллом уедут. Только все это были пустые слова. Потом она к нам и близко не подошла. Но думаю, что папа ей верил, и от этих обещаний ему было легче на душе.

Через неделю вестники вернулись и привели с собой несколько сотен мужчин. Тем вечером папа и Гулл помолились перед дорогой Бессмертным, чтобы те их защитили.

– Лучше бы вы взяли кого-нибудь из них с собой, – обеспокоенно сказала Робин.

– Они принадлежат этому очагу, – ответил отец. И больше не стал об этом говорить. А вместо этого подозвал к себе Хэрна.

Хэрн сперва не хотел идти, но отец подтащил его к Бессмертным.

– А теперь, – велел он, – прикоснись к Единому и поклянись, что ты останешься с Утенком и девочками и не попытаешься удрать следом за нами.

Хэрн покраснел, и заметно было, что он здорово разозлился, но все-таки дал клятву. На том папа и успокоился. Он у нас немногословный и вроде как медлительный – за это его и прозвали Улиткой, – зато всегда знает, что у человека на сердце. После того как Хэрн поклялся, папа посмотрел на нас с Утенком:

– Нужно ли мне брать клятву еще и с вас?

Мы сказали, что не надо. Утенок честный.

С него хватило этой недели, пока он точил отцовское оружие. Он начал бояться. А я все еще продолжала воображать, как утром к Звитту приедут посланцы специально за Танакви Ужасной.

Ох уж эти фантазии! На следующее утро из Шеллинга ушли все мужчины, кого отобрали. Все, кроме Звитта. Звитт – нет, ну вы слыхали такое?! – заболел и не смог пойти. Что это, интересно, за болезнь такая, при которой утром человек лежит с лихорадкой, а вечером уже здоровехонек? Хэрн сказал, что это очень редкая и необычная болезнь, называется «трусость».

Мы вместе с остальными жителями Шеллинга вышли попрощаться с армией. Я тогда еще подумала, что не нравится мне такая армия. Там было человек пятьсот, все в поношенных накидках, кто в меховой одежде, кто в кожаной. Все оказались в разных оттенках буро-коричневого, как речная грязь. Они тащили дорожные сумки, оружие, косы, вилы – в общем, кто что. Толпа эта напоминала не то неаккуратную подушечку для иголок и булавок, не то клочок земли с засохшей травой.

Кто-то из людей короля ехал сбоку и командовал: «Построились! Левой! Правой! Левой! Правой!» Толпа его слушалась, но не так, чтоб очень охотно, и не так, чтоб очень быстро, так что армия походила на нашу Реку: такая же коричневая и такая же медлительная. И вся одинаковая. Как будто люди превратились в капельки. И как мы ни всматривались, нам не удалось разглядеть ни папу, ни Гулла. Они будто стали одним целым с толпой. Когда армия потекла прочь с глухим шумом, в воздухе повисли пыль и запах множества людей. Их было слишком много. Запах был неприятный. Мне аж дурно стало. И Робин побледнела. Утенок сказал: «Пойдем домой, а?» И мне кажется, что Хэрну тем утром окончательно расхотелось идти в армию. Да и мне тоже.

Звитт собрал всех и сказал, что война долго не протянется. Он был уверен, что король быстро разобьет варваров. Зря я поверила Звитту. Ведь знала же – он плохой человек! Но первые вести докатились до нас лишь через несколько месяцев.

Жизнь в Шеллинге потекла своим чередом. Селение осталось все таким же маленьким и сонным, только теперь еще и опустело. Осеннее половодье в этом году запоздало. Воды было меньше, чем обычно, и она почему-то воняла. Все дружно решили, что это Река сердится из-за варваров. А потом заговорили еще кое о чем, но мы об этом услышали далеко не сразу. На этот раз половодье принесло куда меньше сплавного леса, чем обычно, зато с ним пришла странная рыба, которую никто не хотел есть.

Хотя тетя Зара ничем нам не помогала, в еде недостатка мы не ощущали. У нас были овощи с огорода, а половодье добралось прямо до нашего поля. Утенок и Хэрн постоянно ловили рыбу. Утенок еще собирал улиток – у него это здорово получалось. Курицы наши всегда хорошо неслись, даже зимой. А корова давала молоко. Вот денег, чтобы купить что-нибудь еще, было маловато, потому что мы как раз перед самым появлением варваров купили у Звитта много шерсти, когда он стриг своих овец. Потому я чесала шерсть, пряла ее и красила – мама научила этому папу и Робин, а они научили меня. Еще мама научила Робин ткать. Мама умерла, когда я была совсем маленькой, потому и не довелось мне у нее самой этому обучиться. Хотя меня учила Робин, но теперь я тку лучше сестры. И сейчас я тку из этой самой шерсти нашу историю. Той зимой в Шеллинге никто особо не рвался покупать мои изделия. Многим детям нужны были зимние накидки. Но я чаще всего – и лучше всего – ткала накидки для свадеб. Семьи, где были невесты на выданье, всегда скупали самые красивые мои покрывала, на которых вытканы повести и поэмы, – в подарок жениху. Но свадеб не случалось, потому что все мужчины ушли.

А после того как мы сплавали на тот берег, у меня вообще перестали что-либо покупать.

С этого половодья нам, можно сказать, совсем не досталось дров, и потому, когда начался листопад, мы пересекли Реку, чтобы нарубить дров в лесу. В Шеллинге никто никогда не плавал через Реку. Я как-то спросила у тети Зары, почему так, и она ответила, что Река прокляла старую мельницу и лес вокруг нее и там теперь бродит проклятый дух в женском обличье. Потому-то люди и построили новую мельницу, выше по течению ручья. А когда я рассказала папе про то, что мне поведала тетя Зара, он рассмеялся и посоветовал не слушать всякую чушь. И вот теперь я сижу в этой самой проклятой мельнице, посреди этого самого проклятого леса, и тку свою историю, и ничего мне от этого не делается! Ясно вам, тетя Зара?

Мы целый день рубили дрова. Солнце светило ярко, хотя осень уже была на исходе. И вообще это напоминало праздник. Мы бегали среди деревьев, кричали, ловили падающие листья и играли в салки. И я не думаю, чтобы нами заинтересовался хоть какой-то дух, что бы там ни говорила Робин. И вообще, она сама бегала и кричала не хуже нас. В тот день сестра здорово походила на себя прежнюю, такую, какой она была, пока не выросла и не сделалась вся из себя приличная и застенчивая. Мы пообедали, сидя на траве у старой мельничной запруды, а потом опять принялись за дрова. Когда спустились сумерки, поплыли обратно. Мы загрузили в лодку столько дров, что ее края лишь самую малость поднимались над водой, и старались не шевелиться, чтоб она не черпнула воды. Волосы у меня мало того что растрепались, так из них еще и торчали веточки и листики. Но я была совершенно счастлива.

А на следующий день к нам заявился Звитт в компании с несколькими стариками, и рожи у всех них были постные. Они сказали, чтобы мы больше не пасли свою корову рядом с другими.

– Мы не можем пускать на наше пастбище скот безбожников, – заявил Звитт.

– А кто тут безбожник? – удивился Утенок.

– Река запретила людям плавать к мельнице, – сказал Звитт. – А вы вчера пробыли там целый день. Если бы вы были постарше, Река бы наказала вас куда строже.

– Но нас наказывает вовсе не Река, а вы, – возразил Утенок.

– А моего отца вы не наказали, хоть он и отвез чужаков на тот берег, до самой мельницы, – добавил Хэрн.

– А кто вам донес, что мы там были? – спросила я.

– Не донес, а… впрочем… Зара, – ответил Звитт. – А вы, раз ваш отец уехал, не смейте мне дерзить. Я не потерплю грубостей.

Когда они ушли, Робин принялась заламывать руки. Эта была одна из ее новых привычек. Сестра обзавелась ей, когда решила, что должна вести себя как леди. Но это значило, что Робин и вправду встревожена.

– Боже мой! Наверное, духи рассердились на нас! А вдруг мы оскорбили Реку?

Ничего мы ее не оскорбляли. Мы, конечно, уважаем Реку, но она не принадлежит к числу Бессмертных, и глупо верить, будто над нами носятся тучи сердитых духов. Мы ж не Звитт, чтобы верить в это! Я сказала Робин, что она становится такой же унылой, как Звитт. А Хэрн добавил, что вся эта болтовня насчет того, будто Река на что-то обиделась, – полная чушь.

– А если бы обиделась, то она бы нас и наказала, а вовсе не Звитт, – подытожил Утенок.

– Я просто имела в виду, что она могла обидеться, – пожала плечами Робин.

Когда мы перестали спорить, Хэрн задумчиво произнес:

– А ведь похоже, будто Звитт боялся папу.

– Хоть бы папа поскорее вернулся! – вздохнула я.

Но дни шли за днями, месяцы за месяцами, а никто не возвращался. Тем временем нам пришлось пасти нашу корову на берегу Реки, прямо за домом. Наверное, поэтому она и не подхватила коровью чуму, когда остальные коровы разболелись. Хэрн твердо уверен, что причина именно в этом. Той зимой с Реки часто наползал туман и накрывал пастбище. Наша корова, кстати, преспокойно паслась в этом тумане, – но люди говорили, будто туман принес с собой болезнь. Когда коровы начали умирать, а нашей все было хоть бы хны, на нас принялись косо поглядывать.

Хэрн от этого просто бесился. Он говорил, что наши односельчане – узколобые придурки. Хэрн уверен, что в мире всему на свете есть обычные, земные причины, а проклятия, невезение, духов и богов он к реальным причинам не причисляет.

– И почему, спрашивается, они винят нас в том, что их несчастные коровы дохнут? – возмущался Хэрн. – Видите ли, потому, что мы оскорбили Реку! Почему же в таком случае с нашей коровой все в порядке?

Робин попыталась утихомирить его:

– Хэрн, милый, а ты не думаешь, что с нашей коровой все может быть в порядке потому, что о нас заботятся наши Бессмертные?

– Вонь текучая! – возмутился Хэрн и с таким презрительным видом вылетел из дровяного сарая, что Робин отправилась на кухню, плакать, – она вообще часто плачет.

У меня тогда тоже мелькнула мысль поплакать. Но я плачу мало и вместо этого пошла к Утенку, поболтать. С Робин особо не поговоришь, а Хэрн чересчур рассудительный. Утенок же хоть и маленький, но с головой у него все в порядке.

– Хэрн не верит в Бессмертных, – сказал Утенок, – потому что их нельзя разложить по полочкам и объяснить.

– Тогда почему он не убежал в армию? – спросила я. – По-моему, только из-за того, что поклялся перед Бессмертными.

– Да потому, что он увидел, что такое эта армия, – усмехнулся Утенок. – И, кроме того, Бессмертных ведь и вправду не объяснишь.

– Так что, ты тоже в них не веришь?

Я была потрясена. Ну ладно – Хэрн! Но Утенок ведь младше меня! И, кроме того, мы в этот момент стояли прямо перед Бессмертными, и они должны были слышать слова Утенка.

Утенок посмотрел на меня:

– В такие вещи верят не потому, что их можно объяснить. Как бы то ни было, они мне нравятся.

И мы с любовью посмотрели на наших троих Бессмертных. Двое из них старые. Они почитались в папиной семье на протяжении многих поколений. Я помню, как глазела на них, еще когда лежала у очага в колыбели. Хэрн говорит, что я не могу этого помнить, но это он так думает. А я помню, и все. При свете очага кажется, будто Младший улыбается, – хотя днем его лицо даже не разглядишь. Его вырезали из какого-то розового камня, и камень здорово истерся. Видно только, что Младший играет на свирели, – а больше ничего и не разберешь.

А Единый еще старше. Тут вообще не поймешь, какой он из себя, – ясно только, что он выше Младшего. Сделан из темного камня с блестящими крапинками, но каждый год, побывав в огне, он изменяется.

Леди – из твердого шероховатого дерева. Когда отец только-только вырезал ее – это случилось вскоре после рождения Утенка, – она была светлой, оттенком напоминала шляпки грибов. Но с годами потемнела и стала цвета каштана. У Леди красивое и доброе лицо.

Утенок хихикнул:

– Они куда красивее, чем полено дяди Кестрела!

Я тоже рассмеялась.

У всех жителей Шеллинга до́ма стояли совершенно ужасные Бессмертные. По большей части это были изображения Реки. Ну, считалось, что это ее изображения. У дяди Кестрела это был кусок деревяшки, которая когда-то попала в сети к его отцу. Сильнее всего эта деревяшка походила на одноногого человечка с руками разной длины, – ну а чего еще требовать от полена, приплывшего по Реке? – но дядя Кестрел никогда с ней не расставался. Он даже взял ее с собой на войну.

Я очень хорошо все это помню. Год едва начался – лишь недавно миновал самый короткий день, – и в ту ночь грянул мороз. Такого мороза не было за всю зиму. Я замерзла. И даже проснулась среди ночи от холода. Мне приснился папа. Приснилось, будто он позвал меня откуда-то издалека и сказал: «Танакви, просыпайся и слушай внимательно!» А больше я ничего не услышала, потому что проснулась. А потом несколько часов не могла уснуть. В конце концов мне пришлось забраться под бок к Робин, так я окоченела.

Если верить воспоминаниям дяди Кестрела, той ночью умер папа. Конечно, трудно сказать наверняка, но мне так кажется.

А потом пришла ужасная болезнь. Почти все жители Шеллинга переболели, а кое-кто из маленьких детей умер. От Реки очень скверно пахло. Даже Хэрн признал, что эту болезнь и вправду могла принести Река. Было куда теплее, чем обычно в это время года, вода в Реке стояла низко и была какая-то затхлая, странного светло-зеленого цвета. Вонь доносилась до нашего дома, и от нее было никак не избавиться. Робин постоянно жгла в очаге чеснок, чтобы хоть как-то отбить этот запах. Мы все переболели, но не сильно. Когда немного поправились, мы с Робин пошли посмотреть, здорова ли тетя Зара. А то ее что-то давно не видно было в саду.

Оказалось, что она таки заболела. Но в дом нас не впустила.

– Убирайтесь отсюда! – крикнула тетя Зара из-за двери. – Нечего вам здесь делать!

Робин говорила с ней очень терпеливо – ведь тетя Зара была больна.

– Тетя, ну что за глупости? – сказала она. – Почему вы нас не впускаете?

– Да вы только гляньте на себя! – крикнула тетя.

Мы с Робин удивленно посмотрели друг на дружку. Робин очень тщательно оделась в гости, и меня тоже одела – отчасти потому, что воображала себя совсем взрослой, а отчасти потому, что хотела угодить тете Заре. А тетя Зара – воображала еще почище Робин. Так вот, на нас были новые зимние накидки с алыми поясами, а на поясах было вышито: «За короля!» Я выткала их в память о тех королевских гонцах. Сами накидки были затканы коричнево-голубым узором, и нам обеим этот цвет идет. Робин меня расчесала, да так, что голова болела до сих пор, и потому я точно знала, что волосы у меня не торчат обычным белым кустом, а лежат аккуратно. А у Робин волосы мягче и послушнее моих, хотя немного вьются. Робин заплела их, и косы спускались ей на плечи, словно две желтые веревки. Мы никак не могли понять, что же с нами не так.

А пока мы рассматривали друг дружку, тетя продолжала кричать:

– Я не желаю иметь с вами ничего общего! Я от вас отрекаюсь! Вы мне не родня!

– Тетя Зара, – рассудительно напомнила Робин, – но наш папа – ваш брат.

– Я и его ненавижу! – завопила тетя. – Это он вас родил! Я не желаю, чтобы все в Шеллинге говорили, что это я виновата! Убирайтесь прочь от моего дома!

Робин сперва покраснела, потом побледнела, потом вздернула голову.

– Танакви, пойдем отсюда, – велела она. – Мы возвращаемся домой.

И она зашагала, да так, что мне пришлось чуть ли не бежать, чтобы не отставать от нее.

Я думала, что она плачет, но Робин не плакала. И мы никогда больше не говорили про тетю Зару.

Вернее, я говорила, но совсем чуть-чуть – когда Хэрн спросил меня, что стряслось. Он обозвал тетю Зару старой ведьмой.

Тетя выздоровела, но больше никогда нас не навещала. Ну и мы к ней не ходили.

Зима выдалась долгая. Весеннее половодье запаздывало. Мы просто дождаться не могли, когда же оно наступит и смоет с Реки вонь. Особенно не терпелось мне. После того сна я очень беспокоилась за папу, но прятала свое беспокойство за новой выдумкой. Я воображала, что он придет домой вместе с половодьем, к тому времени, когда пора будет класть Единого в огонь, – и тогда все будет хорошо. Но половодье все не начиналось, а вместо этого в Шеллинг потянулись те, кто ушел на войну. Мне не хочется рассказывать про то время. Вернулась едва ли половина; они были худые и изможденные. Папы и Гулла среди них не было, и никто нам ничего не говорил. Все смотрели на нас мрачно, исподлобья.

Хэрн возмущался и желал знать, в чем же мы перед ними провинились на этот раз.

2

Дядя Кестрел вернулся с войны последним.

И сначала он пришел к нам – привел Гулла. Мы здорово испугались, когда увидели их. У нас не получилось притвориться, будто мы радуемся, хотя Робин и пыталась. Дядя Кестрел совсем состарился. Голова у него дрожала, и руки тоже, а лицо покрывала редкая белая щетина. Гулл здорово вытянулся. Я догадалась, что это Гулл, только по его светлым волосам да по накидке, которую сама же соткала для него прошлой осенью. Теперь эта накидка заскорузла от грязи и превратилась в лохмотья, без нее я вовсе бы не узнала Гулла.

– Будьте с ним поласковее, – посоветовал дядя Кестрел, когда Робин обняла Гулла. Тот даже не шелохнулся. – Ему здорово досталось. Это все варвары. Там, в Черных горах, мы прошли сперва через осаду, потом через бойню.

По Гуллу было не понять, слышит ли он, что говорит дядя Кестрел. Лицо у него было застывшее и какое-то пустое. Робин подвела его к стулу. Гулл сел и уставился куда-то невидящим взглядом. А мы с Утенком и Хэрном стояли рядком и пялились на него. Одна лишь Робин опомнилась и пригласила дядю Кестрела зайти в дом. Она засуетилась, стала доставать печенье и напитки и дала нам тычков, чтобы мы ей помогали. Утенок побежал за чашками. Я кое-как взяла себя в руки и достала наше лучшее сливовое варенье. Но отвести взгляд от Гулла, который все сидел и смотрел куда-то, не могла.

И от дяди Кестрела, который вдруг сделался таким старым.

А Хэрн просто уставился на Гулла, и взгляд его был таким же застывшим, как у самого Гулла.

Дядя Кестрел человек прямой.

– Ну, – сказал он, усевшись, – мне очень жаль, но отец ваш мертв. Это стряслось на равнинах, далеко отсюда.

Мы уже догадались обо всем. Никто из нас не заплакал. Хотя все побледнели и без сил опустились, чтобы послушать, что поведает дядя Кестрел. Кусок не лез в горло.

А дядя Кестрел радовался нормальной еде. Он лучезарно улыбался Робин и ел с аппетитом. Гулла война изменила до неузнаваемости, а вот дядя Кестрел, похоже, отделался относительно легко. Он непринужденно отломил кусок пирога, вложил Гуллу в руку и заставил того сжать пальцы.

– На, малый. Ешь.

Гулл послушно принялся есть, не глядя на пирог. Он вообще ни на что не смотрел.

– Вот так его теперь надо кормить, – объяснил нам дядя Кестрел. – И поить тоже. Ну а теперь о плохих вестях.

И он рассказал нам, как папа умер от ран, – это случилось в середине зимы, в чужедальних краях. По его истории мне показалось, что отец изо всех сил притворялся, будто у него все в порядке. Он старался ради Гулла, потому что к этому времени за тем уже надо было присматривать.

Война оказалась ужасна. Наши люди не привыкли к войне, и почти ни у кого из них не было настоящего оружия. А у варваров были копья и арбалеты – стрела из такого арбалета пробивала двух человек зараз.

– Кроме того, они учатся драться прямо с колыбели и бьются как черти, – сказал дядя Кестрел. – И еще они вели с собой колдунов, и те поражали нас заклинаниями. Они вытягивают силу из человека, как будто яйцо выпивают.

– Чушь какая! – не сдержался Хэрн.

– Малый, ты их не видал, – возмутился дядя Кестрел. – А вот я видал. Да и ты должен был познакомиться с их делами – по последствиям. Они заколдовали саму Реку, поскольку знали, что в ней – наша сила и наша жизнь. Если не веришь – выгляни на улицу и посмотри по сторонам. Когда-нибудь Река была такого цвета и от нее так воняло?

– Нет, – признал Хэрн.

– Так вот варвары нас и побили. И честными способами, и нечестными. Они привели с собой своих женщин и детей, а значит, собираются тут осесть. Их полным-полно – так и кишат повсюду. Наш король, благословите его боги, где-то скрывается.

– А что же нам теперь делать? – испуганно прошептал Утенок.

– Пожалуй, лучше всего – бежать в горы, – посоветовал дядя Кестрел. Похоже, эта идея давно одолевала его. – Я уже несколько месяцев бегу от них. Но вы пятеро, если хотите, можете остаться. Тут такое дело… – Он взглянул на Гулла и перешел на шепот. По-моему, Гулл все равно его не слушал, но точно не поручусь. – Варвары здорово похожи на вас. У них в точности такие же светлые волосы. Гулл, бедолага, натерпелся из-за этого: наши думали, что он варваров подменыш и накликает на нас беду, а варвары его схватили, потому что думали, что он один из них.

Мы дружно уставились на Гулла.

– Так что будьте с ним поласковее, – повторил дядя Кестрел. – Они вернули его обратно – это там и случилось, в Черных горах, – но с тех пор он не в себе. Наши поговаривали, будто варвары заколдовали парня и его могли бы даже убить, если бы не ваш отец.

– Какой ужас! – воскликнула Робин, таким голосом, будто она собралась не то вот-вот чихнуть, не то вот-вот взорваться.

– Да, верно, – согласился дядя Кестрел. – Но у нас бывали и хорошие времена.

И он принялся излагать забавные истории про каких-то людей, которых мы не знали, и рассказывать про вещи, которых просто не понимали, – они касались войны. Дядя явно старался нас развеселить.

– Я только благодаря этому и не свихнулся – что научился ценить шутку, – подытожил дядя Кестрел. – Ладно, теперь я, пожалуй, пойду к Заре.

И он захромал прочь. Судя по его виду, он не очень-то торопился к тете Заре. Я бы на его месте тоже не торопилась.

Робин вымыла и убрала посуду. Потом посмотрела на Гулла. Тот так и продолжал сидеть.

– Не знаю, что с ним делать, – призналась мне Робин.

Я вышла на улицу, не обращая внимания на вонь, доносящуюся от Реки. Хотелось найти местечко, где можно было бы поплакать. Но на берегу, в лодке, уже сидел Хэрн и тоже плакал.

– На Гулла смотреть страшно! – сказал он, заметив меня. – Уж лучше бы он умер! Надо мне было все-таки пойти в армию!

– И чего бы ты этим добился?

Хэрн вскочил на ноги:

– Как ты не понимаешь! Гуллу не с кем было поговорить. Потому он и сломался. Ну почему я такой трус?!

– Ты поклялся перед Бессмертными, – напомнила я ему.

– Ну, поклялся! – обозлился Хэрн. Он был вне себя от ярости и презрения. Лодка хлюпнула, увязая в грязи. – А еще я поклялся, что буду сражаться с варварами. Ну и какая разница? Все равно, в чем бы я ни клялся, проку с этого не будет. Я просто хотел…

– Замри! – скомандовала я.

Мне вдруг показалось, что лодка хлюпает не только из-за того, что Хэрн дергается.

Хэрн тоже это понял. Он застыл – лицо было в потеках слез – и уставился на меня. И мы почувствовали, как вдоль берегов Реки пробежала легкая дрожь. Грязь чавкнула, а вода в Реке негромко плеснула.

Вдоль берегов Реки протянулись полосы грязи. Не знаю, как это описать, но все вдруг показалось нам иным. Деревья на другом берегу зашуршали – словно чего-то ожидали.

– Половодье приближается, – заключил Хэрн.

Тот, кто вырос у Реки, такие вещи просто чувствует.

– Угу, – согласилась я. – И на этот раз оно будет очень сильным.

Но прежде чем мы успели сказать еще хоть слово, задняя дверь с треском распахнулась, и на пороге появился Гулл. Он застыл, вцепившись в дверной косяк. Похоже, он плохо понимал, где находится.

– Река! – воскликнул он. – Я чувствую Реку!

И он, спотыкаясь, заковылял к берегу. Я уже протянула руки ловить его – потому что со стороны казалось, что Гулл сейчас плюхнется прямо в воду. Но он остановился на берегу. Его шатнуло.

– Я слышу ее, – прошепал он. – Она мне снилась. Половодье приближается!

И Гулл заплакал, совершенно беззвучно, как иногда плачет Робин.

Слезы градом покатились по его лицу.

Я посмотрела на Хэрна, а Хэрн на меня. Мы не знали, что делать. Тут из избы выскочила Робин, вцепилась в Гулла. И потащила его в дом, бросив на ходу:

– Я хочу уложить его в постель. Что-то мне не по себе.

– Половодье приближается, – пояснила я.

– Знаю, – крикнула Робин через плечо. – Я его чувствую. Сейчас пригоню Утенка.

Она втолкнула Гулла внутрь и захлопнула дверь.

Мы с Хэрном потащили лодку из воды. Это было ужасно трудно – она здорово увязла в грязи. Хорошо, что Хэрн куда сильнее, чем кажется с виду. В конце концов нам удалось втянуть лодку на самый верх склона. К этому времени тошнотворно зеленый кисель уже начал подниматься, и некоторые волны были настолько высоки, что захлестывали выемку, в которой мы оставили лодку.