Текст книги "Шпилевое братство"

Фрагмент 28. По астроложьему велению, по чародейскому хотению

Вокруг толкались англичане. Когда «Милан» и «Ливер» вышли на поле, они зарядили «You’ll never walk alone». Я бы лучше один остался, чем с такими уродами вместе гулять. Бедные английские девушки. Пока пели – хлоп, Мальдини им засадил. На первой же минуте. Сильно! Магу бонус. Кажется, потихоньку начался «доезд».

– У Мальдини седьмой финал в Кубке чемпионов! – сияя, точно сам забил, выкрикнул Ванечка.

– При чем тут это?

– Ни при чем. Чего ты злишься? У тебя что, «низ» стоит?

– У меня все, что нужно, стоит.

– А я ничего не ставил, – перебил нас Клипа, – хочу получить удовольствие от игры. Поставишь – и можно весь кайф обломать, если не «доедет». И вообще, хорош «доезжать» – надо брать Куликово поле.

– «Низ», похоже, не «доедет», – не унимался Ванечка.

– Ванечка, если будешь много говорить, то до отеля не доедешь.

– А что ты мне рот затыкаешь? Почему я должен молчать? Хочу и говорю.

– Говорите все, что угодно, – выступил Клипа в неожиданной роли миротворца, – только не деритесь. Нас ждут великие дела!

Вот дела – блин, Кьюэл сломался. И Рафа выпустил Шмицера – понятно теперь, откуда 0:3 после первого тайма. А Ванечку хорошо бы удавить. Впрочем, никакого удовольствия от этого все равно не получишь, потому что он станет жалостливо пищать. На него вообще нашло какое-то одурение – стал бубнить себе под нос. Заглох только, когда Шева забил! И здорово забил, только боковой подгадил. Если «матрас» так же будет себя и дальше вести, то к перерыву маг не «доедет» со своими 0:3.

Ванечка принялся за старое. Правда, потише. Маленький научный сотрудник из пронафталининной библиотеки, тырящий и продающий трухлявые книжки таким же хилякам интеллигентам, как и он сам, вместе с огромной бандой британских отморозков матюгает испанского судьишку за то, что тот не дал пеналь на Несте, – вот кайф! Эта смазливая скотина завалилась и явно подставила руку под мяч, а судила сосет свой свисток! И Шева вместо того, чтобы бить самому, выдает мяч Креспо. На пустые ворота. 0:2. Косточки чародея, наверное, зашлись самодовольной дрожью в стамбульской земле, а я потерял всякое терпение. Я проклинал время, которое отделяет меня от перерыва. У-у-у! Вот и Креспо еще разочек накрячил Дудека. На сорок четвертой. Чтобы никаких сомнений. Маг – это сила, маг – шпилевой. Насквозь. Хорошо, что я тряс его за руку. Чисто инстинктивно. Без дальних мыслей. А получилось с хорошими последствиями. Теперь на что ни плюну – все «доедет». Тут даже и париться не стоит. А я и не парюсь. А зря…

Фрагмент 29. Мегера Ангелина впрыснула адреналина

Свисток на перерыв и сирена мобильного Клипы слились в истерическом дуэте. Клипа погрустнел и ответил. Значит – Ангелина! Первую минуту разговора я улыбался, вторую хохотал, потом молчал, потом делал страшные глаза, потом тянулся к трубке, показывая, как она мне нужна, потом вырывал – как выяснилось, у Ванечки не подключен роуминг.

– А зачем брал телефон?

– Чтобы позвонить Светусеньке, как прилетим в Москву, сказать, что все в порядке.

– А зачем взял на стадион?

– Для солидности, как-то неудобно без мобильного, – сконфузился Ванечка.

Полмиллиона уплывали от меня игривым баттерфляем, а потом с небольшим снижением темпа перевернулись на спину, чтобы издалека показать язык. Я чувствовал себя так же, как подбитые англичане, голосившие «You’ll never walk alone». Если так дело пойдет, то я как раз буду гулять один. С нищим нормальные люди гулять не станут. А все из-за Клипиной мегеры. Хочет меня по миру пустить! Из реплик Клипы я понял суть проблемы… Он сказал ей, что полетел в Стамбул на футбол. Она не будь дурой включила НТВ и не обнаружила в ящике ни одной команды с русским названием. (Кстати, почему она только за полчаса до полуночи включила телик, почему она так поздно пришла домой, где и с кем шлялась?) Ангелина включила подозрение: а что делать мужу в Стамбуле, если там нет наших команд? Клипа, кажется, намеревался переорать стадион, защищая свою невиновность. Он настолько привык врать и изворачиваться, что и тут чувствовал себя загнанным в угол.

Для богатых существует более серьезное наказание, чем тюрьма, в которую их мечтают засадить бедные слои населения. В тюрьме отсидел – и вышел. И ты свободный человек. Наказание для богатых более суровое – жены. Они похуже прокурора с надзирателями. Можно, конечно, развестись, но моментально рядом возникнет такая же. Не отвертишься! А я-то здесь при чем? Я не хочу разоряться только потому, что она занимала телефон фигней и не давала мне сделать ставку. Поэтому я прервал супружескую сцену, грубым жестом обрубил их базар и проорал в трубку:

– Слушай ты, Отелло с сумочкой от Prada, ты что, не слышишь, что тут стадион орет? Мы что тут, по-твоему, со всем стадионом амуры крутим? Сиди и вяжи мужу носки!

Клипа молитвенно воздевал пухлые ручонки вверх – к осветительным мачтам.

– Мне смерть! – шептал он. – Мне смерть. Зачем ты это сделал? Трубка и так уже села. Разговор бы все равно прервался… Я ее предупредил, что батарейка разряжена. А теперь мне дома – смерть.

И мне – смерть!! На дисплее мобильного палочек не было. Вообще! Батарейка села… Эта самка пустила меня по миру. Я набрал Тимуру:

– Две тысячи на «проход» «Ливера». Да!! На «проход». И весь депозит. Весь! Ставь, говорю! Быстро, пока принимают. Да! На «Ливер»! Не сошел. Сам идиот – ставь!

Братство смотрело на меня с медицинским ужасом, и если бы не села трубка, то Клипа наверняка во втором тайме позвонил и вызвал бы турецких психиатров. Но мне до лампады. Я уже в огромном плюсе. Теперь Шурику… Блин, гад треплется. С четвертого раза я достал его. И эта скотина еще не сразу ответила. В одно ухо мне лезла музыка, в другое шум стадиона, а Шурик появился где-то посреди. Развязный и неторопливый.

– Скотина! Ставь мой штукарь на «проход» «Ливера»!

– А это кто? – нагло поинтересовался Шурик.

– Да я это, я – Тертулин!!

– А-а, привет… Так чего ты хочешь? – вальяжно осведомилась наглая морда.

– Падаль! – взревел я так, что, кажется, даже итальянцы на противоположной трибуне притихли. – Ставь штукарь, что я тебе давал, на «проход» «Ливера»! Твои пять процентов с выигрыша.

Морда ничего не ответила. Молчала. Не нагло. Молчала естественным образом. Трубка разрядилась окончательно. Я почувствовал себя англичанином. Как англичанин, хотел злобно орать и жалобно стонать. Я вернул никчемный телефон. Хотел одолжить на одну минуту у бритишей, сидевших надо мной. Обернулся – и совесть раздербанила все мои обогатительные устремления. Парализовала…

Болелы плакали. Они пели и плакали. И держали в руках мобилы, чтобы в далекой Англии их малодушные друганы слышали в трубку песню. Чтобы тоже верили. Верили и знали, что их соратники на стадионе все еще имеют какую-то надежду. Чтобы отчаяние не залезло в их коротко стриженные бошки. «You’ll never walk alone»! Эти рыжие и конопатые цеплялись даже не за соломинку. Не за былинку. Они цеплялись за что-то невидимое, неосязаемое…

Жена рано или поздно изменит, дети подрастут, разбегутся и не вспомнят о родителях. На работе появится кто-то способнее и энергичнее – и тогда конец карьере. Но есть то, что с тобой до конца, до последнего вздоха. В чем ты можешь быть уверен… Твоя команда! Стиви, Джейми и другие парни. В напряжении они слушают бодрящие слова установки Рафы, который убеждает, что не все потеряно, что надо перестроить игру в середине, и тут же откуда-то, словно с неба, в печальное пространство раздевалки глухо, задушенные бетоном и металлоконструкциями стадиона, слетают слова песни о вечности фанатского братства. И они слышат, что болелы верны им даже после позорных 0:3. И они выходят из туннеля под звездное стамбульское небо с единственной целью – обеспечить мне «доезд» за сотку.

Клипа и Ванечка видели во мне тотализаторного шахида, боялись и ничего не говорили. Я и сам себя боялся. Еще боялся, что Шурик так и не поставит ничего. Боялся, что они могут дернуть куда-нибудь с деньгами. Боялся, что поставят, выиграют, а потом скажут – не успели, в конторе была очередь. Впрочем, выяснить, где они смотрели футбол и что делали в перерыве, не так сложно. В случае чего – прижму! До Тимура точно дошло, что надо делать, поэтому куш, наверное, я все-таки сорвал. Блин, а кто вообще сказал, что «Ливер» забьет три мяча?

Фрагмент 30. Описаться можно, но не нужно

Когда Шева дал со штрафного, я потрогал сзади штаны. Четвертый гол – смерть всему. Дудек – красавчик. Хоть тут спас. И еще Джеррард славный парень. Не связался с «Челси». Хотя ему бы там навалили бабок – тонну! Вот сволочь прыгучая – теперь полегче дышать. И я подпрыгнул так же высоко, как Стиви. Потому что «доезд» потихоньку пошел: 1:3. Ванечка и Клипа восторженно оттопыривали большие пальцы. За друга поболеть не хуже, чем самому пошпилить. И уж точно безопаснее.

Все вроде бы срастается по шпаргалке чародея, но мало ли… Может, у него из-за смертельного ранения на конечной стадии расшифровки будущего глюк случился. А с него спроса никакого. Звездочет, мать его! Е-о-о-о-о! Зря Шмицера ругал. Прилично пнул в самый угол. Дида, конечно, варежкой щелкал. И Кака бутсы завязывал у штрафной. Я тащусь – во бразилы пофигисты! Получите 2:3. Помянем сегодня мага, обязательно помянем. Если «доеду». Нет, не так – помянем, когда «доеду». Теперь «Ливер» обязательно что-нибудь затолкает еще. Пошло-поехало – кураж словили. Тут и без мага нужно побеждать. Рафа сейчас Сиссе вдобавок выпустит. Негрила крашеная выйдет и организует гол. Он, подонок, может. Хотя кажется насквозь мерзотным типом. Понтовым. Но такие обычно и забивают. А приличные люди сидят у телевизора и возмущаются, что недостойным везет в жизни.

Елки-палки, что творится! Гаттузо, псих незалеченный, прихватил Джеррарда. Ну явно прихватил. Пеналь! Ха! Ну че, итальяшки, притихли? В перерыве шумели, а теперь… Рафа своего послал бить, испанского, – Хаби Алонсо… И вот ведь урод – куда попал-то? Нет, порядок – добил! Ура-а-а-а! Ванечка громче всех орет. Даже громче англичан. За меня радуется. Я и сам за себя рад. 3:3. Богатство – вот оно, бегает по полю, катается в подкатах и толкается! Богатство в красном. Богатство всегда в красном. Оно как кровь. Ведь кровь – главное в человеке. Богатство все меняет в человеке и самое главное – душу. В ней поселяются или гордость, или ощущение всесилия, или страх потерять то, что имеешь. У меня там теперь спокойствие. Абсолютное. Ни малейших сомнений в «доезде».

И вдруг я почувствовал, что какая-то мелочь отравляет мое существование. И воцарившееся спокойствие неполноценное. На донышке души скребется и зудит. Я прислушался, хотя на ревущем стадионе это сделать жутко тяжело, ушел в себя, и мне стало страшно. Блин, я же хотел писать, еще когда мы выходили из отеля!! Накачался холодным пивом в баре, пока ждал Клипу и Ванечку. И вот терпел часа три. Вернее, не терпел, а просто забыл. Меня отвлекла игра, все мысли и чувства вертелись вокруг ставки, и мочевой пузырь был брошен на произвол судьбы. Но сейчас ничто не мешает получить добавочное удовольствие.

Ванечка и Клипа посмотрели на меня с тревогой, когда я побежал в туалет. Там было совсем пусто. То есть в том смысле, что не оказалось людей. А сам туалет заполнен. Мочой, мать ее! Писсуары еще не установили, и все отливали в специальные ниши. А сток забился, и моча вышла из берегов. Я расстегнул джинсы и обдал стенки сортира жаром истомившейся струи. Даже закрыл глаза от экстаза. Тепло разливалось вокруг меня, тепло поднималось по мне. И тут я открыл глаза от крика.

Фрагмент 31. Революционный шпиль

– Ты что, не видишь? – орал матросик и показывал на кран в углу тубзика.

– Нет, замечтался, – честно ответил я.

– Замечтался, – раздраженно передразнил матросик и навалился на кран, – помоги закрыть. Из-за того, что воды натекло отсюда, пришлось катер облегчать – два мешка с едой выбросить и пулемет. Правда, пулемет не стрелял. У нас тут предатель завелся – он и открыл. Не задумывался, часом, кто это?

– Не я, – разоткровенничался я.

– Да уж понятно, – усмехнулся матросик, – человек с такой нелепой харей не то что предать, отлить, не забрызгав штаны, не способен.

Мои джинсы действительно выглядели бомжевато. А ноги… Блин, весь обляпался. И почему-то тубзик из отделанного плиткой просторного помещения переделался в деревянный сарай.

– Товарищ, пойдем на палубу – тебе надо срочно обмыться, – подмигнул матросик. – Меня зовут Роке. Наверху вроде студенческой попойки – все дружно блевали. На себя, за борт, на соседей – короче, куда получится. Яхту прилично раскачивало на волнах. Не замеченных в блеве, помимо нас с матросиком, было пятеро. Среди них два бородатых субъекта со знакомыми физиономиями. Один из них глухо кашлял. Когда Роке обратился к одному из них, я сразу вспомнил, где их видел.

– Фидель, мы чуть не пошли ко дну – в сортире кто-то кран открыл, из-за этого затопило трюм. У нас точно завелся предатель.

– Нам срочно надо его обнаружить, иначе на берегу он подаст знак солдатам Батисты, и весь отряд перестреляют, – догадался Фидель.

– Предатель хорошо плавает, – подал голос кашляющий, – он не боится, что яхта пойдет ко дну. Или он собирается захватить шлюпку. Или у него припрятан спасательный жилет.

– Че, слишком много «или», – скептически отозвался Фидель. – До Белика три мили, а дальше, как высадимся, надо держать путь на Сантьяго-де-Куба, где Франко Паис поднял восстание, рассчитывая на нашу помощь.

– Готовимся к высадке, товарищи! – подытожил Че. – Предатель сам выдаст себя.

Все внутренне собрались и перестали блевать – началась раздача оружия и пайков с провиантом. Это что же, стрелять заставят? Я же так умереть могу!

– Товарищ, какую винтовку предпочитаешь?

– Игрушечную.

– Хорошо, что сохраняешь чувство юмора, – засмеялся Че.

– А тебя продуло на палубе, что ли?

– Нет, у меня астма. Хроническая.

– Когда болеешь, нужно дома сидеть, телик смотреть.

Че ничего не ответил, только посмотрел укоризненно. Нам вместе с ним дали самые фиговые винтовки. Ему как самому больному, а мне как самому бесперспективному бойцу.

– Я этого вашего Батисту, – мне стало обидно, что меня здесь не ценят, – как белку, подстрелю. Когда в институте учился, мы ходили в парк Горького пострелять. В тире. И я лучшим был на потоке.

– Товарищ, не знаю, почему тебе не нравится Горький, но он великий писатель. И тренироваться в стрельбе по его книгам – позор и глумление над революцией, – жестко отчитал меня перед строем Фидель.

– Не обращай внимания, – шепнул на ухо Че, – главное, насколько ты сам в душе предан революции. А книги – ерунда.

Меня начинало напрягать, что эта компания блевунов собирается втравить меня в какую-то революцию. Надо улучить момент и смыться. Правда, отсюда некуда бежать – сплошные заросли. К тому же Че предупредил, что батистовцы в плен не берут – тут же пристрелят. Безвыходная ситуация! Клипа и Ванечка ждут на «Ататюрке», наверное, уже нервничают. Там должен быть железный «доезд» на полмиллиона, а я тут свержением диктаторов занимаюсь. Самое дурацкое, что на выигранные бабки я им не одну, а десяток революций мог бы проплатить. Чтобы винтовки были нормальные, даже не винтовки, а «калаши» последней модели, чтобы еда была разнообразной, а не сухари, чтобы яхта не протекала. Короче, я обрисовал Че перспективы и выразил готовность сделать «откат» их группировке в обмен на освобождение, но он меня не дослушал – начался налет авиации батистовцев. А потом болото, куда мы убежали после высадки с яхты, окружили солдаты.

Мы с Че прикрывали отход основной группы Фиделя. И опять я вляпался в зловонную жижу. Уже «верх» прошел по попадалову в эту дрянь. Как вляпался в мочу на «Ататюрке», так меня и затапливает. Кроссовки теперь смело можно на помойку выбрасывать.

Че нашел сухую полоску земли, залег и суетливо постреливал в сторону тростниковых зарослей, где враги строили коварные планы. Я сделал то же самое вслед за ним, но стрельбу повел осмысленно – с паузами. Результаты, правда, получались совершенно одинаковые. Люди в форме суетились и маневрировали в зоне видимости, попадались на мушку, но почему-то после выстрелов не падали. И отвечали еще более яростным огнем. По счастью, пули улетали в сторону моря. Продолжалась баталия, наверное, четверть часа. И тут я увидел первую кровь…

Отход остальных помимо нас с Че прикрывали еще двое бойцов. Один из них вскрикнул и, ковыляя, побежал в ту сторону, где исчез Фидель с товарищами. Он бросил ящик с оружием и крикнул, что надо смываться. За ним побежал и другой повстанец. Мы с Че остались одни против войска Батисты. И тут моего напарника тоже накрыло.

– У тебя серьезно?

– Нет, ерунда, – отплевывался кровью Че.

– Надо бы тоже отходить, – ненавязчиво предложил я.

– Согласен, – кашлянул Че.

– Давай я возьму свой и твой ящик с оружием. А ты возьми ящик этого труса – он вроде полегче.

– Нет, два ящика я не осилю. Я возьму ящик с медикаментами.

– Какой ящик с медикаментами? Ты что? Оружие важнее – нам нужно отстреливаться!

– Я по профессии врач – для меня важнее лекарства.

– Сейчас ты не врач, а революционер.

– Но я давал клятву!

– Гиппократ разрешил бы тебя от клятвы, если бы его так обложили враги.

Если возьмем аптечку, нас кокнут.

– Я не могу, – скорбя, возразил Че.

– Ты должен попасть в историю! В историю попадают только с оружием. С пилюлями там никого нет.

Че прижал к себе короб с красным крестом.

– Давай разыграем на камень-ножницы-бумага, – осенило меня.

Че кивнул, и в его грустных глазах появилось оживление – ему просто хотелось каким-то образом снять с себя моральную ответственность за выбор. Мы изготовили кулаки, и я стремительно начал прикидывать, что мне выкинуть. Что выберет Че? Бумагу, на которой докторами пишутся рецепты? Нет, он вроде бы скептически относится к книгам, поэтому вряд ли бумага. И тут я прочитал его мысленный код: он же врач, привык резать – значит, ножницы. И вместе с этой догадкой я выкинул победное оружие пролетариата. Камень! Я победно ткнул кулаком в расставленные пальцы Че. Тот улыбнулся, пожал мне руку своей горячей ладошкой, бросил короб с крестом на землю и подхватил ящик с оружием.

Мы пригибались и бежали. Не глядя, постреливали себе за спину. В конце концов я повернулся и обнаружил, что какой-то прифигевший чувак буквально в десяти метрах позади нас собирается всадить пулю в меня. Но я успел первым, он начал раскачиваться из стороны в сторону, стал махать руками, как алкаш, который хочет обнять понравившуюся ему посреди улицы даму. Я вгляделся в лицо подстреленного солдата и понял, что это Ежи Дудек. И вовсе он не ранен и не убит, а просто сбивает с толку, шатаясь в воротах. И Шева попадает в него! И я попадаю в объятия Ванечки и Клипы.

Фрагмент 32. Хан дает прикурить и добра нажить

Не нужно быть хорошим математиком, чтобы понять – у меня началась новая жизнь. «Ливер» получает пятый Кубок. Навечно! А я получаю богатство. А Клипа наклонился ко мне и среди всеобщего ора крикнул в ухо:

– А Куликово поле мы все равно возьмем!

– Хочу на Кубу! – проорал я в ответ, снял кроссовки и закинул их под сиденье, потому что они нестерпимо воняли.

Клипа изменился. Вернее, книжка его изменила. Он умиротворенно улыбался, перестал возбужденно размахивать руками по каждому поводу. Как будто знал некую тайну. Сдержанно поздравил с ошеломляющим «доездом». Когда я проставлялся, выпил всего бокал пива. Да и тот ноль тридцать три. И не заел его, по обыкновению, мороженым. Ванечка так прямо в зюзю упился. В интеллигентскую зюзю. Интеллигенты не только живут ненатурально, но и нажираются противоестественно. Клипа с пониманием отволок Ванечку в номер и даже терпеливо почистил ему зубы, прервав процедуру, когда тот вздумал малость поблевать. (Совсем как революционер.) Завершив гигиенический сеанс, он возложил Ванечкино тело на кровать и отправился со мной курить кальян.

Пару раз вкусно затянувшись, Клипа вернулся к мысли, с которой начал пребывание на турецкой земле:

– Будем брать Куликово поле. Будем брать…

– Это вы с Дмитрием Донским, – я затянулся, – скооперировались? – И выпустил новорожденный дым.

– Фоминго все четко доказал. Битва была там, где нынешняя Болотная площадь, напротив «Ударника». Но это не главное!

Паузы придавали особую статусность нашей беседе. Наверное, в такой же немногословной атмосфере восточные калифы делили когда-то между собой сопредельные государства. На таких же сибаритских пуфиках и с кальяном. Кальян замедляет. Не мысль замедляет. Замедляет выражение мысли вслух. Ведь нужно выпустить дым, выпустить красиво, а потом уже говорить. За это время мысль может быть про себя скорректирована, дополнена, отменена совсем, если очевидна ее малопригодность. То есть кальян во многом сделал окружающий мир не таким ужасным, каким он мог бы быть.

– Хан потерял там свою казну, но никаких сведений о том, что русские ее нашли, нет. – Клипа вконец овосточился и говорил исключительно намеками.

– Ты собираешься стать историком?

– Нет, хочу разбогатеть. – Клипа перешел на энергичный шепот. – У Кулачова возьмем металлодетектор – у него есть, я знаю. Когда стемнеет, поедем туда…

– Наверное, металлоискатель. Металлодетектор – это фигня, через которую мы на стадион проходили.

– Да, наверное. Металлоискатель… Но это не важно… Клевенький у тебя перстенек появился – за сколько подрезал? – указал Клипа на мой ночной выигрыш, но тут же переключился на свою заветную тему: – Да, так вот, мы вместе, втроем поедем туда. На Болотную. Там пустырь. Я точно помню. Как раз здание снесли. Ванечка на стреме постоит, а мы пройдемся металлоискателем, потом быстренько копнем и – сразу богачи! Как тебе?

– Все хорошо… Кроме Ванечки на стреме. С Ванечкой на стреме нас сразу поймают. И потом… Ночью Ванечку жена не отпустит.

– Ну, он скажет, что ему по работе нужно.

– Ну да… Нужно… Ночью в библиотеку.

– Да-а-а, – опечалился Клипа так, будто именно Ванечкино неучастие в проекте – самое страшное. – Ну а в целом идея тебе нравится?

– Клипа, брось свою книжку в Босфор.

– В тебе говорят предрассудки.

– Во мне говорит разум.

– Я обязательно должен достать казну хана. Хотя бы попытаться достать… Понимаешь, все наверняка читают и говорят так же, как ты, – чушь и все такое. Поэтому никто еще не ходил туда с лопатами.

– А сам Фоминго что не идет на раскопки?

– Он живет в Штатах.

– А визы в посольстве уже закончились?

– Ему не дают! – рассердился Клипа. – Здесь заговор против Фоминго. Он поэтому и уехал. Ему в России мешали работать. И не пускают теперь в страну. Вот так! Он бы, может, и рад вернуться – что, ему бабки не нужны, что ли?

– Да у него полно бабок – он пишет книжки, а такие лохи, как ты, Клипа, их покупают. Он вас на деньги разводит.

Клипа смотрел на меня с материнской жалостью. Считал идиотом – за один и пять считал. Не сердился… Клипа вообще перестал сердиться после книжки Фоминго. Но меня его смирение только разозлило до невозможности.

– Слушай ты, еж персидский, давно ли ты вообще стал читать? Сколько я тебя знаю, ты жрешь мороженое с пивом и смотришь футбол по телику. Все!

Клипа ничуть не обиделся. Снисходительно выслушал. А потом тихо сказал:

– Хорош выпендриваться. Мы же друзья. Ты что, не можешь мне как другу составить компанию? Потратить на меня пару часов тебе трудно?

Укоризненные глазки Клипы над воздушными шариками щечек привели мою совесть в угнетенное состояние. Я раскаялся и выразил готовность помочь в поисках ханской казны. Но только один раз. Класть всю жизнь на безумства я не желаю. Клипа улыбнулся сытым и безмятежным ликом и пожал мне руку. Договорившись о главном, мы решили пока не трогать Ванечку, потому что он не поймет ни главного, ни второстепенного. Подключим его к акции на заключительной стадии. Предварительно разработав для Светусика убедительную легенду его ночной отлучки.

Ближе к утру этот пункт программы стал мне казаться наиболее проблемным, но Клипа так не считал. Он заменил пиво на кофе, а от мороженого отказался вовсе. Его болезнь шокировала новыми проявлениями, которые указывали на ее трудноизлечимость.